Схема 3. Бинарность восточно-славянской мифологии: структура и этнокультурный генезис
Включает в себя 2 уровня:
1) высшая мифология – общеиндоевропейская по происхождению;
2) низшая мифология – общеевразийская по происхождению (включая восточно-славянскую, тюркскую и финно-угорскую).
Люди, носители архаического сознания, раздвоены между высшей (индоевропейской) и низшей (евразийской) мифологией, поскольку находятся во власти амбивалентных стихий – космических природных сил и хозяйственной повседневности.
Вообще восточно-славянская мифология, в отличие от развитых, концептуально завершенных мифологических систем Древнего Востока, античности и т.п., была слишком дробной, бессистемной, аморфной, регионально вариативной, а потому не могла, во-первых, легко трансформироваться в стройный и системный культ, соответствующий задачам и целям централизованного и иерархизированного государства; во-вторых же, она не могла служить оптимальной основой для формирования оригинальной цивилизации; однако содержавшийся в ней духовный потенциал был достаточным для того, чтобы определить ее становящийся облик, быть ее мировоззренческим фоном, эмоционально-психологической средой.
Поэтому религиозно-идеологическая реформа, предпринятая князем Владимиром, с необходимостью отталкивалась от традиционного язычества как той среды, в которой только и могли формироваться и укореняться какие бы то ни были цивилизационные начала и универсальные принципы. И хотя реформа язычества была безрезультатной (она не была принята как вера, авторитетная и органичная для народа, а потому не способствовала укреплению государства, сплочению восточно-славянских племен вокруг Киева, повышению авторитета и усилению власти киевского князя, созданию единой общепризнанной религиозной идеологии, чего Владимир добивался, проводя реформу языческого культа), однако имела свои культурно-исторические и цивилизационные последствия, во многом способствуя – и субъективно, через убеждения реформатора, и объективно, через коллективный опыт проведения и осмысления религиозных реформ, – будущему Крещению Руси.
Лекция 2. Крещение Руси
Культурно-исторический и цивилизационный выбор, сделанный в X веке верхушкой древнерусского общества, был непростым. И первым средством обновления религиозного культа, естественно пришедшим на ум князю Владимиру и его окружению, была отнюдь не чужеземная вера, а усовершенствованный вариант собственного язычества (пантеон восточно-славянских богов). Хотя крупномасштабные реформы были возможны только на путях национально-культурного «самоотречения», разрыва с язычеством и приобщения к традициям и ценностям одной из мировых религий, тем не менее интересы имманентно-культурного развития диктовали не столько религиозное и идеологическое обновление, модернизацию культа, разрыв социокультурной преемственности архаического восточно-славянского общества, сколько сохранение и развитие исконных культурно-исторических традиций, ритуалов, норм духовной жизни и системы традиционных ценностей, определявших менталитет и социокультурное своеобразие конгломерата разрозненных восточно-славянских племен.
Только опираясь на уже сложившиеся ценности, нормы и традиции, общие для ряда племен и регионов Древней Руси, можно было достигнуть этносоциального, культурно-идеологического и государственно-правового единства Русской земли, преодоления племенной раздробленности. Иначе говоря, Крещение Руси могло осуществиться лишь на культурном фундаменте восточно-славянского язычества, но не в отрыве от него, что не могло не вступить в противоречие с установкой на феодально-государственную модернизацию Древней Руси. Древнерусская культура одновременно должна была сохранить верность своему исконному язычеству и решительно преодолеть его глубокое влияние, пребывая, таким образом, в парадоксальной двойственной ситуации.
Таким образом, культурное содержание Крещения Руси, с одной стороны, объективно сводится к религиозной форме социально-экономических и политических процессов образования Киевского государства; с другой – к приобщению Руси к культуре и миросозерцанию христианизированных стран Европы. В это время отмечается рост международного авторитета Руси, дипломатических, торговых, политических и культурных связей Киева времен княжения Владимира и Ярослава; образование единого, в той или иной степени феодального, государства, объединенного новой, передовой по тому времени культурой, писаными законами и развитой религией; постепенное исчезновение прежнего деления восточных славян по племенным признакам; окончательное оформление единой древнерусской народности. Все это – «общие места» исторического освещения начального события древнерусской истории. Таким же общим местом оказывается признание того, что в результате культовых реформ Русь окончательно встала вровень со всем «цивилизованным миром» (т.е. Западной Европой) – в ремесле, военном деле, зодчестве, технике и т.д.
Однако историческое развитие культуры (как оно осмысляется в настоящей книге) не может рассматриваться как следствие социально-политического «первотолчка»: государственная реформа князя Владимира не высвободила постепенно накапливавшийся в древнерусском обществе духовный, творческий потенциал, а, напротив, сама во многом явилась следствием развития такого потенциала восточных славян, «созревших» для принятия мировой религии, а вместе с тем – государственно-правового самоопределения и самосознания. Такой – имманентный – подход к пониманию истории и самого генезиса древнерусской культуры позволяет осмыслить христианизацию Руси в контексте культуры, не подменяя ее социально-политической мотивацией генезиса древнерусского государства, как самоценное культурно-генетическое событие.
Если рассматривать Крещение Руси как социально-политически детерминированный акт, то, разумеется, его культурные следствия покажутся лишь частными атрибутами, притом второстепенной значимости, процессов государственного строительства (хотя формирование государства того или иного типа – это важный фактор становящейся цивилизации, а вместе с нею и истории культуры).
На месте разрозненных и слаборазвитых в экономическом, социальном, политико-государственном и культурном отношении восточно-славянских племен, разбросанных на периферии европейского континента, на границе между оседлыми поселениями и Великой Степью – жизненным пространством азиатских кочевых народов, возникло централизованное государство, сплоченное единой идеологией и созидательными устремлениями, в течение долгого времени (более семи веков) совмещавшее архаические первобытно-родовые черты традиционного общества и начала будущего (так и не заладившегося) раннефеодального монархического устройства.
Если же подойти к этому событию как к принципиальному культурно-историческому выбору, то формирование государственности и социальной структуры общества, политические процессы дифференциации родового строя и институализация различных аспектов общественной жизни предстанут как разветвленный «пучок» социальных следствий культурно-исторического «первотолчка». С точки зрения истории культуры становится ясно, во-первых, что этот выбор на столетия и даже более чем на тысячелетие вперед предопределил важнейшие черты русской культуры (общие для нескольких ее исторических парадигм), не только наложившие свой определенный отпечаток на различные ее явления (письменность, обрядность, архитектуру, изобразительное искусство, мировоззрение и т.п.), а также на процесс культурно-исторического развития в целом, но и оказавшие сильное, если не сказать определяющее воздействие на цивилизационные процессы в России, в том числе на социально-исторические, политико-правовые, социально-экономические и т.п.
Во-вторых, сам культурно-исторический выбор древнерусским обществом именно восточного христианства (получившего впоследствии название «православия» – в противоположность западному христианству – католичеству) в качестве государственной, надплеменной религии был продиктован не только государственно-политической мудростью князя Владимира (и тех слоев родового и раннефеодального общества у восточных славян, которые он персонифицировал и представлял в своей политике), но и потенциальной ценностно-смысловой и ментальной «предрасположенностью» самой древнеязыческой культуры восточных славян именно к такому, а не иному выбору; конкретная политическая ситуация и временной политический расчет лишь ускорили и локализовали действие этих культурных и цивилизационных предпосылок.
До Крещения Руси языческая культура восточных славян не составляла истории – ни древнерусского общества, ни древнерусской культуры. Язычество восточных славян представляло доисторический период Руси, продолжавшийся без существенных социокультурных изменений по меньшей мере 3 тысячи лет, предшествовавших христианизации. По существу, история древнерусской, а вместе с ней и всей русской культуры началась только после принятия Русью христианства, и дата Крещения Руси (988 г.) становится, таким образом, начальной точкой отсчета национального культурно-исторического развития России.
Одной из важнейших предпосылок исторического выбора Древней Руси является ее геополитическое положение: нахождение между Западом и Востоком и связанная с этим постоянная подверженность перекрестному влиянию различных цивилизаций, оказавшемуся плодотворным для духовной жизни и культуры русского народа, но в то же время неоднократно порождавшему критические моменты русской истории, ставившему острую проблему выбора и реальную угрозу раскола нации.
Другой фактор – собственно географический: это нахождение между лесами и болотами Северо-Запада и бескрайним открытым пространством Юго-Востока, естественно предопределивший преимущественную обращенность Руси именно на Юго-Восток. Максимальная военная угроза для Древней Руси исходила именно оттуда, со стороны диких кочевников-степняков; поэтому установление контроля над степью стало для Руси главной национальной задачей, от решения которой зависела ее судьба как государства и нации; вектор древнерусских интересов (идейных, торгово-экономических, а позднее и внешнеполитических), ценностных ориентации восточно-славянских племен – еще с праславянских времен – показывал именно на юг и восток. Основной обмен идеями и людьми на протяжении веков шел в южном и северном направлениях, следуя течениям рек Восточно-Европейской равнины, соединявшей между собой разбросанные поселения восточно-славянских племен. Христианство стало проникать на Русь именно по этому пути – с юга, из Византии, задолго до того, как оно утвердилось на севере.
Проблема выбора религии, а вместе с ней и определенного культурно-исторического пути стояла перед Русью очень остро: во-первых, речь шла о достижении национального сплочения разрозненных восточно-славянских племен (в том числе и в форме единого государства, но важнее всего – идеологически и культурно); во-вторых, речь шла о геополитическом самоопределении древнерусской народности в координатах Запад – Восток и Север – Юг, постепенно приобретавших не чисто географический, но и политический, и культурно-религиозный смысл; в-третьих, вместе с вектором национальных интересов (включая выбор наиболее естественных союзников – в военно-политическом и духовно-культурном отношении – и определение главных угроз своему национально-государственному существованию) выявлялось направление собственного территориально-государственного и национально-культурного развития.
