Свободный человек(а ведь антропоцентризм — это центральность человека во Вселенной) способен творить как Добро, так и Зло. 1 страница

Вот как российский историк искусства А. Якимович, исследуя творчество великого испанского художника, современника Наполеона, Ф. Гойи, характеризует в целом искусство этой эпохи: "Исторический опыт новой эпохи, сотрясаемой революциями и войнами, опровергал прежнее представление людей о том, что "темное" и "светлое" несовместимы. Жизнь оказалась сложнее. Все существующее, то есть и история, и народ, и отдельный человек с его мечтами, фантазиями, надеждами и страхами, вовлечено в процесс изменения, становления. Свежее и прогнившее, светлое и темное составляют неразложимую амальгаму. Прежде никто из художников как будто не отрицал нравственный принцип, который гласил, что злые злы, а добрые добры, то есть за одних надо стоять, а других отвергать. Правда, иной раз возникали в живописи образы "злой" красоты, и некоторое, обычно невольное любование заведомо запретным, испорченным, нравственно сомнительным, как в некоторых портретах художников-маньеристов или галантно-мифологических и эротических сценах рокайльной живописи в ее циническом варианте. Однако даже такая "игра со скверной" вовсе не отрицает того факта, что добро и зло несоединимы. Искусство подчинялось, таким образом, нравственному императиву, требовавшему разделения двух начал и выбора одного из них — начала доброго и светлого. Отныне искусство начинает стремиться к другому — к истине, какова бы она ни была, — как высшей ценности. Истина может быть любая: она и радует, она и разоблачает человека. Она бывает и безжалостной, и обидной. В ее зеркале он обнаруживает, что и его добро оборачивается иной раз злом, зло имеет в себе нечто положительное. Правдивое изображение абсолютно нерасчленимой смеси прекрасного и отвратительного, человечного и животного, высокого и низкого становится магистральной линией художественного мышления" [84, 290].

Красноречиво само название поэтического сборника английского романтика У. Блейка: "Бракосочетание Неба и Ада" (1790).

"Революция толкает нас познавать правду во всем, без жалости и предрассудков", — отмечает выдающийся французский композитор Гретри (1741—1813) в письме к директору брюссельской оперы.

Отсюда следует, в частности, утрата единства Истины и Красоты. В стихотворении "Герой" Пушкин пишето низких истинах ивозвышающем обмане — мысль, абсолютно неприемлемая для эпохи Просвещенияс ее культом Разума и Прогресса. Энциклопедисты были убеждены в том, что все человеческие несчастья происходят от невежества; романтики, разочарованные результатами революции, утратили веру в Разум.

Самоочевидное для христианского сознания тождество Любви (Милосердия) и Добра также утрачивается; уже старший современник Пушкина Стендаль обращается в знаменитом романе "Красное и черное" к теме злой, жестокой, убийственной любви¹ [19,1, 263].

К этой же теме обратятся выдающиеся писатели следующего поколения — Лермонтов ("Герой нашего времени"), Бодлер, Достоевский, Лев Толстой ("Анна Каренина"). Впрочем, самому Пушкину идея единства Истины, Красоты и Добра казалась очень привлекательной: "Раз как-то А. О. Смирнова застала Пушкина вскоре после его женитьбы за чтением Платона. Пушкин сказал ей: "Почему он желал изгнать искусство из своей республики? Это не логично... Он говорит, что красота есть блеск истины; я прибавляю к этому, что красота должна быть и блеском добра. Я покажу Вам заметку одного неоплатоника, не помню его имени, который говорит: красота, истина, симметрия есть выражение Верховного Существа... Жуковский прав, говоря, что красота ужасного есть богохульство" [114, 360—361].

¹ Вспомните также стихотворение Тютчева [104, 776):

О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепости страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!

Впрочем, об этом написал еще Расин (вспомните историю Пирра и Гермионы из трагедии "Андромаха"). Более того, близость любви и смерти — тема, уходящая в глубокую древность (история Дидоны и Энея в "Энеиде" Вергилия, средневековый роман о Тристане и Изольде, поэзия трубадуров). См. также стихотворение Лермонтова "Морская царевна".

Г. С. Сковорода ¹БАСНИ ХАРЬКОВСКИЕ[100]

Орел а черепаха

На похилом над воду дубе сидел Орел, а в близости Черепаха своей братьи проповедовала следующее:

— Пропадай оно летать... Покойная наша прабаба, дай Бог ей Царство Небесное, навеки пропала, как видно в историях, за то, что сей проклятой науке зачала было у орла обучаться. Самой сатана оную выдумал...

— Слушай, ты, дура! — прервал ея проповедь Орел. — Не чрез то погибла премудрая твоя прабаба, что летала, но тем, что принялася за оное не по природе. А летанье всегда не хуже ползанья.

Сила. Славолюбие да сластолюбие многих поволокло в стать, совсем природе их противную. Но тем им вреднее бывает, чем стать изряднее, и весьма немногих мати родила, например, к философии, к ангельскому житию.

Собака и кобыла

Кобыла, поноску носить научена, чрезмерно кичилась. Она смертно не любила Меркурия, — так назывался выжель, и, желая его убить, при всяком случае грозила ему задними копытами.

— Чем я виноват, госпожа Диана? — говорил выжель кобыле. — За что я вам столько противен?

— Негодной! Как только стану при гостях носить поноску, ты пуще всех хохочешь. Разве моя наука тебе смех?

— Простите, сударыня, меня, не таюся в сем моем природном пороке, что для меня смешным кажется и доброе дело, деемое без природы.

— Сукин сын! Что ж ты фастаешь природою? Ты неучоная невежа! Разве не знаешь, что я обучалася в Париже? И тебе ли смыслить то, что учоные говорят: "Ars perficit naturam" (Искусство совершенствует природу (лат.) — А. Я.)? А ты где учился и от кого?

— Матушка! Если вас учил славный патер Пификс, то мене научил всеобщий наш Отец небесный, дав мне к сему сродность, а сродность — охоту, охота — знание и привычку. Может быть, посему дело мое не смешное, но хвальное.

¹Григорий Саввич Сковорода (1722-1794) — украинский философ и поэт.

Диана, не терпя, стала было строить задний фронт, а выжель ушел.

Сила. Без природы, как без пути: чем далее успеваешь, тем безпутнее заблуждаеш. Природа есть вечный источник охоты. Сия воля (по пословице) есть пуще всякой неволи. Она побуждает к частому опыту. Опыт есть отец искусству, ведению и привычке. Отсюду родилися все науки, и книги, и хитрости. Сия главная и единственная учительница верно выучивает птицу летать, а рыбу — плавать. Премудрая ходит в Малороссии пословица: без Бога ни до порога, а с ним хоть за море.

Бог, природа и Минерва есть то же. Как обуялая соль без вкусу, как цвет без природного своего духа, а око без зеницы, так несродное делание всегда чего-то тайного есть лишенное. Но сие тайное есть глава, а называется гречески το πρέπον, сиречь благолепие, или красота, и не зависит от науки, но наука от него. Госпожа Диана, яко чрезчур обучоная, но с недостатком благоразумная животина, изволит проти-воставить: Ars perflcit naturam.

Но когда сродности нет, тогда скажи, пожалуй, что может при· весть в совершенство обучение! Словцо perficit значит точно то: приводит в совершенство или в окончание. Вить, конец, как в кольце, находится всегда при своем начале, зависящий от него, как плод от семени своего... (курсив мой. — А. П.).

РАЗГОВОР, НАЗЫВАЕМЫЙ АЛФАВИТ ИЛИ БУКВАРЬ МИРА [100]

АФАНАСИЙ. Трудно узнать свою природу, а чужую познать и того трудняе. Узнаєш, да поздно.Черепаха ошибку почувствовала, как начала лететь.

ГРИГОРИЙ. Не поминай мне трудности в нужном деле. Нельзя никак, чтобы натура нужное зделала трудным

Всякая тайна имъет свою обличительную тень. Смотри, когда мальчик, зделав для игрушки воловый ярем, налагает оной щенкам или котикам, — не сія ли есть тень хлебопашеския в нем души? И не позыв ли к земледеланию?.. Если припоясует саблю, — не аппетит ли к воинствованию?..

Зачем же блаженство ограничивать в одном жития роде или в двоих?

Бог везде есть, и щастие во всяком состоянии, если с Богом в оное входим. Нужно только узнать себе, куда кто рожден. Лучше быть натуральным котом, нежель с ослиной природою львом. Ганяться в звании за доходами есть неложный знак несродности. Не лишишься доходов,

если будет в тебе царствіе Божие в силе своей. Не чудо ли, что один в изобилии скуден, а другой в скудости доволен?

Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: "Неравное всем равенство."

Льются из разных трубок разные токи в разные сосуды, вкруг фонтана стоящие. Менший сосуд менее имеет, но в том равен есть большему, что равно есть полный. И что глупее, как равное равенство, которое глупцы в мир ввесть всуе покушаются? Куда глупое все то, что противно блаженной натуре? Боимся голода, не помня, что гаразда множайшие умирают из пресыщения. Глупая грусть сама не знает, чего желает. Самое пресыщение не от скуки ли? Лучше умръть, нежель всю жизнь тосковать в несродностях. Несродность всякия праздности есть тяжелее. И легоче не ползать, нежели лътать для черепахи. Не ползая, лишается только сродныя забавы, а лътая стенает сверх того под несродным бременем...

Не пялься к тому, что не дано от природы. "Без Бога, знаешь, нелзя и до порога". "Если не рожден, не суйся в книгочество". Ах, многие чрез то в въчну пали муку, не многих мати породила к школе.

Хочеш ли блажен быть? Будь доволен долею твоей природы. Изрядно великая Poccia говорит: "За богом пойдеш, доброй путь найдеш". Видно, что усердно послъдовать Богу есть сладчайшій источник мира, щастія и мудрости. Да знает же всяк свою природу и да искушает, "что есть благоугодно Богу" (курсив мой. — А. П.).

Комментарийи

Одна из центральных идей этики Г. Сковороды — труд по призванию ("сродное делание") как единственный путь к счастью. Соотнесите эту мысль с проблемой синтеза справедливости и милосердия, к которой обращались Пушкин и Достоевский. В самом деле, только состоявшиеся, самореализовавшиеся, "нашедшие себя" счастливые люди не завидуют друг другу. Каждый из них достиг успеха в своем деле — зачем же завидовать другому, который достиг успеха в другом деле?

И наоборот, ошибка в определении собственного призвания — верный путь к несчастью. "Нужно... узнать себе, куда кто рожден. Лучше быть натуральным котом, нежель с ослиной природою львом". Предположим, человек является, образно говоря, котом. Ему это не нравится, и он делает все от него зависящее, чтобы убедить и себя самого, и окружающих в том, что он не кот, а лев. Если ему это удается, то он может занять место льва и, добившись львиного места, вынужден будет вести себя как лев, проявлять львиные качества. А ведь это трудно коту, ведь на самом-то деле он не является львом!

Итак, заключает мыслитель, чем больших успехов добьется мнимый лев в утверждении своей "львиности", тем хуже будет и ему самому, и тем, кто его окружает. Все несчастья на свете происходят от людей, находящихся не на своем месте ¹. Поэтому не стоит обманывать ни себя, ни других. Если хочешь быть счастливым, познай себя (вспомните о Сократе!) ("да знает же всяк свою природу и да искушает, "что есть благоугодно Богу") и действуй в соответствии с талантами, которые дал тебе Бог, не слишком заботясь о доходах ("ганяться в звании за доходами есть неложный знак несродности; не лишишься доходов, если будет в тебе царствие Божие в силе своей").

Следует, конечно, помнить о том, что верность призванию может обойтись очень дорого. Пример тому — судьба самого философа, который, не желая ограничивать свою свободу, отказался от многих заманчивых предложений и всю вторую половину жизни странствовал по Украине, переходя пешком из села в село. Не имея ни имущества, ни семьи, Сковорода умер в чужом доме и завещал написать на могиле: "Мир ловил меня, но не поймал".

¹ См. разд. 2 комментария к трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" (проблема богоборчества).

Дж Китс¹ОДА МЕЛАНХОЛИИ[55,34]

Постой, к летейским водам не ходи, От белладонны отведи ладонь, Гадюк, уснувших в чаще, не буди И Прозерпины горьких трав не тронь. Не надо четок тисовых, ни той Ночной Психеи, "мертвой головы", Чтобы печали совершить обряд, Ни пугала пушистого совы, - Они затопят разум темнотой И сердца боль живую усыпят.

Но если Меланхолии порыв Вдруг налетит, как Буря с высоты, Холмы апрельским саваном укрыв, Клоня к земле намокшие цветы, — Пусть пышный шар пиона напоит Печаль твою, — иль неба бирюза, Или на волнах — радуги узор; А если Госпожа твоя вспылит, Сожми ей руку, загляни в глаза, Не отрываясь, выпей дивный взор.

В нем — Красоты недолговечный взлет, И беглой Радости прощальный взмах, И жалящих Услад блаженный мед, -В яд обращающийся на устах. О, даже в Храме Наслажденья скрыт Всевластной Меланхолии алтарь, И всяк, чье нёбо жаждет редких нег, Поймет, вкусив, что эта гроздь горчит, Что Счастье — ненадежный государь, И душу Скорби передаст навек.

(Май) 1819 Перевод Г. Кружкова

¹Джон Ките (1795-1821) — великий английский поэт-романтик.

ODE ON MELANCHOLY¹

No, no, go not to Lethe, neither twist

Wolf s-bane, tight-rooted, for its poisonous wine;

Nor suffer thy pale forehead to be kiss¹d

By nightshade, ruby grape of Proserpine,

Make not your rosary of yew-berries,

Nor let the beetle nor the death-moth be

Your mournful Psyche, nor the downy owl

A partner in your sorrow¹s mysteries;

For shade to shade will come too drowsily,

And drown the wakeful anguish of the soul.

But when the melancholy fit shall fall Sudden from heaven like a weeping cloud, That fosters the droop-headed flowers all, And hides the green hill in an April shroud; Then glut thy sorrow on a morning rose, Or on the rainbow of the salt sand-wave, Or on the wealth of globed peonies; Or if thy mistress some rich anger shows, Emprison her soft hand, and let her rave, And feed deep, deep upon her peerless eyes.

Ill

She dwells with Beauty-Beauty that must die;

And Joy, whose hand is ever at his lips

Bidding adieu; and aching Pleasure nigh,

Turning to Poison while the bee mouth sips:

Ay, in the very temple of Delight

Veil¹d Melancholy has her sovran shrine,

Though seen of none save him whose strenuous tongue

Can burst Joy¹s grape against his palate fine;

His soul shall taste the sadness of her might,

And be among her cloudy trophies hung.

1819

¹ Цит. no: Poetical Works of John Keats / Примечания В. Рогова. - Μ., 1966.-С. 119-120,223. 580

I, 2 wolf ¹s-bane — волчьи ягоды

I, 4 nightshade, ruby grape of Proserpine — разновидность белладонны, растения с ядовитыми ягодами, из которого, по образному представлению Китса, готовится вино в загробном царстве. Прозерпина — повелительница загробного мира в римской мифологии (у греков — Персефона).

I, 5 rosary of yew-berries — четки из ягод тиса; тис — символ траура, печали; сделать четки из ягод тиса (и, следовательно, перебирать их) — непрестанно размышлять о смерти.

I, 6 death-moth — бабочка "мертвая голова".

1,6-7 Psyche — Психея (душа) часто олицетворялась не только в образе прекрасной девы, но и в образе бабочки.

I, 8 mysteries — таинства, обряды.

II, 7 globed peonies — шарообразные пионы.

III,6 sovran вместо sovereign — архаическая орфография; sovran shrine — наивысшая святыня (место поклонения).

ПРО ПЕЧАЛЬ [56]

Ні-ні, не йди до Лети, у напій З віхи гіркої не впускай краплини,

■

Не дай чола торкнути тьмі нічній, Рубіновому грону Прозерпіни; Із ягід тису чоток не роби, Нехай тобі Псіхеєю смутною Метелик-смерть не буде, крик совиний Хай не зове тебе у храм журби; Бо тіні тільки сон несуть з собою І присипляють біль душі невпинний.

Коли ж тебе журба в раптовій силі Окутає, мов хмара дощова, Що росяно живить квітки похилі І зелень квітня в мертвій млі хова, — Тоді заглянься на троянди ранку, На райдугу на мілині морській, На рожі, що росою налилися;

Чи, як обійме пишний гнів коханку, За ніжну руку йми, дай волю їй І в глибині очей ясних живися.

Вона в красі, в красі, що в¹яне, в тих Відрадостях, що тулять руку завше До вуст, прощаючись; поміж утіх, Що труять мед, бджолі допить не давши; Ба й в храмі захвату царить вона. Для того лиш одслонена богиня, Хто гроно радості пружніш притисне Й розчавить об чутливе піднебіння: Підкориться душа його смутна І між її трофеїв мерклих звисне.

Переклад В. Мисика

Комментарий

Сравните английский текст с переводами. Обратите внимание на то, что ни один из переводов (хотя оба профессиональны и поэтичны) не передает полностью ни смысл оригинала, ни, тем более, его звуковой строй, музыку поэтической речи (вспомните определение выдающегося французского поэта XX в. Поля Валери: "Стихотворение — это растянутое колебание между звуком и смыслом"). Отсюда следует, что поэзия, строго говоря, непереводима и великих поэтов нужно читать в подлиннике.

В эпилоге части 1 было сказано о том, что Романтизм — порождение антропоцентрической культуры, средоточие которой — человек. Мыслители, исследовавшие человеческую природу, указывают на такие ее сущностные черты, как разумность, способность к смеху и смертность. Люди смертны. В культуре Романтизма, величайшим художественным открытием которого стала ценность уникальной, единственной, неповторимой личности, мотив смертности, недолговечности, эфемерности всего существующего звучит очень ясно.

Это особенно хорошо видно при сопоставлении ее с теоцентричес-кой христианской культурой: если Красота есть воплощение Бога, то она бессмертна и нетленна. Если же она связана с человеком, то эфе-

мерна, как он (вспомните размышления Демокрита о тех, кто "ищет наслаждения в том, что смертно")¹.

Именно об этой недолговечной Красоте и пишет Ките (Beauty that must die — красота, которая должна умереть), а также о Радости (Joy), которая уходит, и о наслаждении (Pleasure), которое оборачивается страданием (вспомните о взаимосвязи движения и совпадения противоположностей [89, матем. прил. I]).

Это общее место всей романтической поэзии. Ода Китса датирована 1819 годом. В 1820 г. младший современник Китса Пушкин, переводя стихотворение замечательного французского поэта Эвариста Парни (1753—1814) "A mes amis" (Моим друзьям) [107, 96], несколько отступит от верности подлиннику и придаст этому классическому образцу анакреонтической лирики романтический колорит [92, І, 112]. (курсив мой. — А. П.):

...Пусть изменяющая радость Нам улыбнется хоть во сне...²

Сравните со стихотворениями выдающегося русского поэта "серебряного века" Михаила Кузмина (см. далее). Вспомните о том, что

¹ На противопоставлении смертной и бессмертной красоты построено стихотворение Ф. И. Тютчева "А. В. Плетневой" [104, 256[.

Чему бы жизнь нас ни учила, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса.

И увядание земное Цветов не тронет неземных, И от полуденного зноя Роса не высохнет на них...

² Глубокий знаток пушкинского творчества Анна Ахматова пишет о Пушкине времен болдинской осени: "В то время (1830) проблема счастья очень волновала Пушкина: "В вопросе счастья я атеист; я не верю в него", — пишет он П. А. Осиповой осенью 1830 г... Легко привести еще ряд подобных цитат и можно даже, рискуя показаться парадоксальным, сказать, что Пушкин так же боялся счастья, как другие боятся горя. И насколько он всегда был готов ко всяким огорчениям, настолько же он трепетал перед счастьем, т. е., разумеется, перед перспективой потери счастья" (Анна Ахматова. "Каменный гость" Пушкина" (1947)) [12, 535]. Известно, как высоко ценил Пушкин Данте. Самая ранняя из итальянских цитат, появившихся в пушкинских рукописях в 1821-1825 гг. (слова Франчески из пятой песни "Ада"), — "Ed ella a те: nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice nella miseria" ("и мне она: нет большего горя, чем вспоминать о счастливом времени в несчастии") — это размышление о счастье и горе, близкое к мыслям Ахматовой: счастье страшно тем, что может уйти, исчезнуть. Да и сама Ахматова еще в 1913 г. в стихотворении "Вижу выцветший флаг над таможней" написала [12, 83]:

...от счастья и славы Безнадежно дряхлеют сердца.

одна из центральных тем всей романтической поэзии вообще — любовь и, в частности, близость любви и смерти (см. М. Ю. Лермонтов. Морская царевна).

Вообще романтиков интересуют не вещи в их неподвижности и определенности, но изменчивость и метаморфозы, связанные с превращением в противоположность¹. Поэтому Ките и пишет о Красоте, но обреченной смерти², о Радости, но уходящей. "Одним из самых "острых" и характерных для Романтизма "переходных состояний" был переход от счастья к грусти и от грусти к счастью: пограничная полоса душевных состояний, получившая в Сентиментализме и Романтизме огромную популярность под названием "меланхолия" и почти что отождествлявшаяся со всем, что подходило под понятие поэтического" [65, 237]. Итак, Меланхолия — не грусть и не радость, но переход одного в другое. (Подобно этому, ирония, категория, играющая огромную роль в эстетике Романтизма, — это не трагическое и не комическое, но переход одного в другое, "пограничная полоса" между ними — см. часть 1, эпилог.)

Ода начинается с того, что поэт уговаривает лирического героя остаться в живых (No, по, go not to Lethe... — Нет, нет, не иди к Лете; в древнегреческих мифах Лета — река, отделяющая царство мертвых от мира живых; Прозерпина — повелительница подземного царства, супруга Плутона, царя мертвых; см., например, стихотворение Пушкина "Прозерпина" (1824) [92,1, 224]); в мае 1819 г. Ките, умерший от чахотки в феврале 1821, был уже слишком болен для того, чтобы воспринимать смерть только как поэтический символ. Он хочет воспеть не смерть, но умирание — прощание с Радостью и превращение Наслаждения в Страдание.

Романтикам присуще обостренное чувство природы. Ките пишет об утренней розе, о радуге на песке, омытом волной, о пионах, напоенных влагой. И в этой области внимание сосредоточено на изменчивом, эфемерном, непостоянном; романтиков интересуют не столько устойчивые времена года — лето и зима, сколько переходные — весна

¹Сравните это с завершающими строками оды Китса:

...Счастье — ненадежный государь, И душу Скорби передаст навек.

Вспомните высказывания Н. Берковского, приведенные в эпилоге части 1 и комментарий к "Моцарту и Сальери" Пушкина; изображен самый процесс превращения Сальери в злодея. ¹В далекой перспективе этот строй мысли приведет к знаменитой жутковатой строке В. Маяковского: "Я люблю смотреть, как умирают дети...".

и осень. Не случайно поэт посвящает осени оду (написанную в том же 1819 г.), а в "Оде Меланхолии" упоминает находящийся на полпути от зимы к лету Апрель, самый капризный из весенних месяцев¹.

Поэты-романтики любят писать не столько о дне и ночи, сколько о вечере, сумерках, закате. Не случайно вьщающийся русский поэт Евгений Баратынский завершил свой творческий путь сборником стихотворений, которому дал название "Сумерки" (1842).

¹ В трагедии Пушкина "Каменный гость" Дона Анна говорит о себе: "Слезы с улыбкою мешаю, как апрель" (единство противоположностей, обусловливающее изменчивость и подвижность).

Ε. Α. Баратынский [13]

К чему невольнику мечтания свободы? Взгляни: безропотно текут речные воды В указанных брегах, по склону их русла; Ель величавая стоит, где возросла, Невластная сойти. Небесные светила Назначенным путем неведомая сила Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон Его летучему дыханью положен. Уделу своему и мы покорны будем, Мятежные мечты смирим иль позабудем; Рабы разумные, послушно согласим Свои желания со жребием своим — И будет счастлива, спокойна наша доля. Безумец! Не она ль, не вышняя ли воля Дарует страсти нам? И не ее ли глас В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас Жизнь, в сердце бьющая могучею волною И в грани узкие втесненная судьбою.

1833

Комментарий

Стихотворение является шедевром русской философской лирики. Поэт размышляет о трагизме человеческого удела, который обусловлен конфликтом внутренней бесконечности человеческого существа и конечностью человеческого существования, над которым властны смерть и судьба. Сравните с центральным конфликтом трагедии классицизма (см. часть 1, подглава 4.3.1).

Сравните воззрения поэта с этикой стоицизма, отрицающей свободу человека, который подчинен той же объективной закономерности, что и природа. Вот как характеризует это произведение литературовед С. Бочаров: " Здесь разрушен пантеистический образ одушевленного космоса — природный миропорядок предстает подчиненным неукоснительной механической закономерности и проникнутым сплошной "неволей" — и природе самым острым образом противостоит человек, с его "страстями", "желаньем счастия" и "мечтаниями свободы". Нигде, вероятно, у Баратынского внутренний драматизм и конфликтность его поэтическо-

го мира не вскрываются так активно и ярко, как в этом самом диалогическом у поэта стихотворении. Звучат два голоса в остром споре¹, но очевидно, что эти два голоса не чужды друг другу, больше того — принадлежат одному сознанию и ведут в нем внутренний спор. Первый голос приглашает: "Взгляни" — и развертывает картину космической несвободы, предлагая и человеку "разумно" ей подчиниться. Когда мы читаем:

Небесные светила

Назначенным путем неведомая сила

Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон

Его летучему дыханью положен, — у нас сверкает в памяти пушкинское (созданное одновременно со стихотворением Баратынского) "Зачем крутится ветр в овраге?"²:

¹ Сравните с диалогичностью трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери". — А. П.

² С. Г. Бочаров имеет в виду стихотворный фрагмент из повести Пушкина "Египетские ночи" [92,у 231-232]:

Поэт идет: открыты вежды,

Но он не видит никого;

А между тем за край одежды

Прохожий дергает его...

"Скажи: зачем без цели бродишь?

Едва достиг ты высоты,

И вот уж долу взор низводишь

И низойти стремишься ты.

На стройный мир ты смотришь смутно;

Бесплодный жар тебя томит;

Предмет ничтожный поминутно

Тебя тревожит и манит.

Стремиться к нему должен гений,

Обязан истинный поэт

Для вдохновенных песнопений

Избрать возвышенный предмет".

Зачем крутится ветр в овраге,

Подъемлет лист и пыль несет,

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждет?

Зачем от гор и мимо башен

Летит орел, тяжел и страшен,

На чахлый пень? Спроси его,

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу?

Затем, что ветру и орлу

И сердцу девы нет закона.

Таков поэт: как Аквилон,

Что хочет, то и носит он —

Орлу подобно он летает

И, не спросясь ни у кого,

Как Дездемона избирает

Кумир для сердца своего.

Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Гордись: таков и ты, поэт, И для тебя условий нет.

Две картины мира, словно полемизирующие одна с другой. Вероятно, они были бы и несопоставимы, если бы не общий элемент — этот "ветр", полемический элемент (полемический непредумышленно у того и другого поэта, но тем более глубоко) обеих картин.

У Пушкина это картина абсолютной свободы-воли, насквозь проникающей все бытие — космос, природу, сердце девы и творчество. "Ветр" — первое звено этой цепи, "поэт" — заключительное звено. Уподобление независимости поэта свободе ветра у Пушкина постоянно ("Как ветер, песнь его свободна"; "Минута — и стихи свободно потекут" — с последующим сравнением: "и паруса надулись, ветра полны"); тому и другому придан у Пушкина царственный статус — каждому в его царстве. Но ветр — не только сравнение из природного мира; это образ свободной силы, "неподвластной форме" (Г. П. Федотов), единящей миры природы и творчества... образ порыва и вдохновенья, овеянности свободного творчества духом (ср. как родственно пушкинское утверждение царственного произвола поэта и ветра древнему: "Дух дышит, где хочет").