Без надписи, об одной притесненной женщине
(Объясняет, почему не может от гражданского суда избавить человека, который в выставленной напоказ народу надписи обесславил деву, дав шую обет девства, и, наказанный за сие по законам, возобновил свои кле веты. (Писано во время епископства))
Признавая равным грехом и согрешивших оставлять без на казания, и в наказании преступить меру, подверг я по обязан ности своей этого человека наказанию, отлучив его от церков ного общения, а обиженным сделал увещание, чтобы не отмщали сами за себя, но предоставили воздаяние Господу. Посему если бы была какая–нибудь польза от моих увещаний, то застав бы выслушать себя в то время, подействовать живым словом внушающим гораздо более доверия, нежели сколько могут убедить письма. Но поелику услышал я очень тяжелые отзывы, то и тогда смолчал, и теперь не почитаю для себя приличным рассуждать об этом. Она говорит: «Я отказалась от мужа, от дето рождения и от света, чтобы достигнуть единого — сподобиться похвалы от Бога и заслужить доброе имя у людей. Когда чело век, с детства приобучившийся вносить расстройства в домы, по обыкновенному своему бесстыдству насильно однажды вошел в мой дом и сделался мне известен по тому одному, что видался со мною, а я, и по незнанию дел его, и по какой–то неопытной скром ности, постыдилась явно выгнать его, тогда до того простер он свое нечестие и обиды, что целый город наполнил хульными обо мне речами и опозорил меня в надписи, напоказ всему народу вы ставленной на церковной паперти. И, испытав для себя некото рые неприятности по законам, опять начал то же и возобновил свои хулы. Снова наполнились обо мне речами и площади, и училища, и зрелища, и домы людей, которые принимают его к себе по сходству жизни. И вследствие этого срама вышло, что меня и не знают с лучшей стороны, как следовало бы, потому что у всех я ославлена женщиною вольного духа. Сверх того, — говорит она, — одним хулы сии приятны, потому что людям естественно нравятся укоризненные речи; другие же, хотя на словах негоду ют, однако же не оказывают ко мне сожаления; иные уверены, что укоризны справедливы; другие остаются в сомнении, слыша множество клятв его. Но, никто не сжалится; в полном смысл чувствую теперь свое одиночество и сама себя оплакиваю, не име ни брата, ни друга, ни родственника, ни раба, ни свободного, ни даже единого человека, который бы пожалел о мне. И видно, я одна несчастнее всех в городе, в котором так редки гнушающи еся пороком, где не думают, что обида, сделанная другому, коснет ся со временем и их самих». С обильными слезами выговорив мне сии и еще гораздо более трогательные слова, она удалилась, не оставив и меня без упреков, что я, кому надлежало отечески пожалеть о ней, остаюсь равнодушным к такому злу и любомудрствую в чужом горе. «Потому что, — говорит она, — приказы ваешь ты мне не потерю имения презреть, не телесные труды перенести, но лишиться доброго о себе мнения, в чем утрата бу дет общею потерею клира». Посуди же сам, чудный мой, что теперь в угодность твою должен сказать ей на сии слова я, кото рый принял для себя за правило сделавших зло не выдавать гражданским властям, но не избавлять тех, которые выданы, по тому что давно сказано Апостолом, чтобы в злом деле боялись князя: не бо всуе, — говорит Апостол, — меч носит (ср.: Рим. 13:4). Поэтому как выдать — не человеколюбиво, так и изба вить — будет знаком, что даю повод обижать. Но, может быть, начало дела почему–нибудь будет отложено до моего личного прибытия, и тогда докажу, что от неповиновения мне других ни какой нет для меня выгоды.
К Нектарию
(Объясняет, как должно быть производимо избрание хорепископов. (Писано во время епископства))
Многих благ желаю тем, которые возбуждают досточестность твою к непрерывному собеседованию со мною чрез письма. Не подумай, что говорится это мною по привычке; напротив того, с истинным расположением высоко ценю слово твое. Ибо что для Меня дороже Нектария, который с детства известен мне с пре краснейшей стороны, а теперь доблестями всякого рода достиг такой знаменитости? Поэтому для меня любезнее всех дру3ед кто доставляет мне письма твои.
Что же касается до избрания предстоятелей в округах, то хотя и делаю что–нибудь, угождая людям, или склоняясь на просьбы или уступая страху, однако же не поступлю так в этом случае' потому что буду не домостроителем, но корчемником, если дар Божий буду менять на человеческую приязнь. Но хотя подава емые голоса подаются людьми, которые, о чем ни свидетельству ют, свидетельствуют по внешнему виду, выбор же способнейших предоставляется нашим смирением Тому, Кто ведает тайны сер дечные; однако же, без сомнения, для всякого лучше в то время, когда дает он свидетельство, удерживаться от рвения и всякого раздора (что бывает, когда свидетельство дается о ком–либо из ближних), молить же Бога, чтобы не утаилось полезное. Ибо в таком случае не будем винить человека за то или иное окончание дела, по Богу принесем благодарение за совершившееся. А если делается это из видов человеческих, то и сделано не бывает, но есть одно подражание и далеко не доходит до действительности. Рассуди же и то, что усиливающийся всеми мерами, чтобы мне ние его одержало верх, дает повод к немалой опасности — часть погрешностей навлечь нам со временем на себя самих. Ибо при поползновении человеческой природы во многом могут согрешать и те, от которых не ждешь сего. Притом нередко, подав друзьям прекраснейший совет наедине, не сердимся, если и не убедим тре бовавших совета; как же огорчаться, если там, где не человечес кий совет, но Божий суд, не предпочтут нас судам Божиим? Итак, если сие дается от людей, то чего просить у нас, а не самому собою брать всякому? Если же дается от Господа, то надобно молиться, а не гневаться. И в молитве должно просить не исполнения соб ственной своей воли, но предоставлять все Богу, домостроитель ствующему полезное. А Святый Бог да удалит от дома вашего всякое опытное изведание скорбей и как тебе, так и всем, близким к тебе, да продлит жизнь безболезненную и безвредную во всяком благополучии!
К Филагрию Аркинскому
(Благодарит Бога, что побег Филагриевых служителей послужил пово дом получить от Филагрия письмо; просит чаще писать о себе, о делах домашних и церковных, употребить свое старание о примирении Церк вей; наконец, уведомляет, что Кириак передал ему письмо поздно, спер ва употребив свои усилия о деле, и что сам он писал о деле к местному хорепископу)
Благодарение Святому Богу! Ибо и не скажу, что чувствую благодарность к оскорбившим тебя, потому что доставили мне случай иметь от тебя письмо, но повсюду благодетельствующий нам Господь знает, как и чрез самые скорби нередко исполнять нас утешениями. Почему и мне легкомыслие бежавших от тебя обратил Он в повод к веселию. Но пиши ко мне по какому бы то ни было случаю, только пиши подобным сему образом, с таким же добрым расположением и таким же чистым языком. Не го ворю, что сам могу усвоить себе приятный слог, однако же есте ственно как–то пленяюсь им, и вы, обворожающие словом, водите нас за собою, как приманивают пчел звонками (см.: Ис. 7:18). Итак, посылай больше писем, и писем как можно более длинных, потому что малость в письме почти так же, как и в человеке, не есть совершенство. Пиши же ко мне и о домашних делах, в ка ком они положении, и о том, каково твое телесное здоровье, и о том, спокойно ли состояние Церкви. Ибо ты заботишься и об этом, в чем и хорошо поступаешь. Да не отказывайся по мере сил трудиться о примирении и соединении разъединившихся. Добрый же Кириак сперва употребил свою ревность о деле, и потом уже отдал мне письмо и в остатке дела пользовался моею посильною помощию. Ибо писал я к местному хорепископу, ко торый если сделает что по моему приказанию, то покажут сие самые дела.
К Ливанию
(Доказывает, что корыстолюбивы не епископы, но софисты, и посылает триста брусьев)
Если извлекать эту выгоду называется поддевать, и такое зна чение имеет слово сие, которое софистика твоя отыскала нам в Платоновых тайниках, то смотри, чудный: о ком вернее сказать, что его не подденешь? О нас ли, которые приведены в такую засаду письмотворною силою, или об этом поколении софистов, которым обратилось в искусство — барышничать словами? Кто из епископов облагал пошлиною слова? Кто учащихся делал дан никами? Это вы, которые выставляете слова на продажу, как медовары — пряники. Видишь ли, и старика взманил ты бры каться? А я тебе, который гордишься своим произношением ре чей, велел отпустить брусьев, по числу воинов, сражавшихся в Термопилах; все они длинные, или, как выражается твой Омир, длиннотенные; священный же Алфей обещался их доставить.
К Ливанию
(Ответ на письмо)
Вот это письмо: «Ужели ты, Василий, не перестанешь эту священную ограду муз наполнять каппадокиянами, и притом такими, от которых пахнут шубой, и снегом, и тамошними красками? Но едва и меня не сделали они каппакокиянином, напевая мне непрестанно: «земно тебе кланяюсь». Впрочем, должно терпеть, потому что приказывает Василий. Итак, да будет тебе известно, что исправляю областные их нравы и довожу этих людей до благородства и чинности моей Каллиопы, чтобы к вам явились они вместо вяхирей голубями».
Письмо Василия: Огорчение твое миновалось. Пусть это будет предначатием письма. А ты осмеивай и черни все наше — или в шутку, или вправду. Что из того, если напомнил ты о снеге и о шубе, лишь можно было бы позабавиться тебе насмешками над нами? А я, Ливаний, чтоб возбудить в тебе больше смеха, закрывшись снеж ною завесой, писал и это письмо; и ты, получив его, едва кос нешься руками, тотчас узнаешь, сколько оно холодно и как верно изображает, что пославший сидит в норе и не может выглянуть из дому, потому что домы наши стали гробами, разве наступит весна и возвратит к жизни нас, настоящих мертвецов, как растениям, подарив нам новое бытие.
К Ливанию
(Просит прислать речь, произнесенную Ливанием в торжественном соб рании, «О человеке своенравном»)
Многие из здешних, приходя ко мне, изъявляли удивление тво ему превосходству в речах. Ибо рассказывали, что представлен тобою один весьма блистательный опыт, и, как говорили они, было самое величественное зрелище, так что все собрались, в городе никого не было видно, кроме одного действующего Ливания и слушающих его людей всякого возраста. Никто не соглашался не быть при этом: ни носящий на себе бремя власти, ни отлича ющийся в воинских списках, ни занимающийся рукодельным ис кусством, даже и женщины спешили прийти туда. Что же это за зрелище? Что была за речь, побудившая к такому всенародному стечению? Она, как извещали меня, изображала человека свое нравного. Не премини же прислать ко мне эту речь, возбудив шую такое удивление, чтоб и я стал хвалителем таких речей. Ибо я, который хвалю Ливания и не видав произведений его, каким сделаюсь хвалителем, нашедши теперь повод к похвалам?
К Аиванию
(Хвалит речь, присланную Ливанием)
Читал я речь, велемудрейший, и в крайнее пришел удивление. О музы! О науки! О Афины! чем дарите вы своих любителей! Какие приносят плоды даже и на краткое время сблизившиеся с вами! О преизливающийся источник! Сколько явилось у тебя почерпателей! Мне представлялось, что вижу в речи пред собой, как этот человек перекоряется с говорливой женою. Ибо одушевленное слово написал на земле Ливаний, который один вложил душу в речи.
К Ливанию
(Отвечая на письмо Ливаниево, называет себя учеником рыбарей)
Получать написанное тобою — для меня радость, но отве чать по требованию на письмо твое — трудный подвиг. Ибо что могу сказать на такую аттическую речь? Разве то, что я уче ник рыбарей, в чем признаюсь и чем дорожу.