Смысл названия романа «Герой нашего времени». Проблема романного героя. Дискуссия о Печорине
Общее название «ГНВ» — не прихоть автора; равным образом, по названию не должно заключать, чтобы содержащиеся в этих двух книжках повести были рассказами какого-нибудь лица, на которого автор навязал роль рассказчика. Во всех повестях одна мысль, и эта мысль выражена в одном лице, которое есть герой всех рассказов. Печорин есть один из тех, к кому особенно должно относиться это энергическое воззвание благородного поэта, которого это самое и заставило назвать героя романа героем нашего времени. Отсюда происходит и недостаток определенности, недостаток художественной рельефности в изображении этого лица, но отсюда же выходит и его высочайший поэтический интерес для всех, кто принадлежит к нашему времени не по одному году и числу месяца, в которые родился, и то сильное неотразимо грустное впечатление, которое он на них производит...
«Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина. Мой ответ — заглавие этой книги. — «Да это злая ирония!..» скажут они. — Не знаю». «Герой нашего времени» — это грустная дума о нашем времени, как и та, которою так благородно, так энергически возобновил поэт свое поэтическое поприще, и из которой мы взяли эти четыре стиха...(«Думу», надо полагать – прим. Хелены)
Герой нашего времени" — это "история души человеческой", одной личности, воплотившей в своей неповторимой индивидуальности противоречия целого исторического периода. Печорин — единственный главный герой (хотя "Евгений Онегин" назван именем одного героя, в нем чрезвычайно важен образ Татьяны, а также и Автора). Его одиночество в романе принципиально значимо. Освещены лишь отдельные эпизоды биографии Печорина; в предисловии к его журналу офицер-путешественник сообщает о толстой тетради, "где он рассказывает всю свою жизнь", но, в сущности, читатель и так получает представление о жизненном пути героя от детских лет до смерти. Это история тщетных попыток незаурядного человека реализовать себя, найти хоть какое-то удовлетворение неизменно оборачивающееся страданиями и потерями для него и окружающих.
Чувство противоречия (ключевая черта в характере П. – прим. Хелены) понятно во всяком человеке с глубокою душою. Детская, а тем более фальшивая идеальность оскорбляет чувство до того, что приятно уверить себя на ту минуту, что совсем не имеешь чувства. В самом деле, лучше быть совсем без чувства, нежели с таким чувством. Напротив, совершенное отсутствие жизни в человеке возбуждает в нас невольное желание увериться в собственных глазах, что мы не похожи на него, что в нас много жизни, и сообщает нам какую-то восторженность. Указываем на эту черту ложного самообвинения в характере Печорина, как на доказательство его противоречия с самим собою вследствие непонимания самого себя, причины которого мы объясним ниже.
Люди, которые вечно находятся в борьбе с внешним миром и с самими собою, всегда недовольны, всегда огорчены и желчны. Огорчение есть постоянная форма их бытия, и что бы ни попалось им на глаза, всё служит им содержанием для этой формы. Мало того, что они хорошо помнят свои истинные страдания, — они еще неистощимы в выдумывании небывалых. <…> И вот почему такие люди так неистощимы в самообвинении: оно обращается им в привычку. Обманывая других, они прежде всего обманывают себя. Истинная или ложная причина их жалоб, — им всё равно, и желчная горесть их равно искренна и непритворна. Мало того: начиная лгать с сознанием, или начиная шутить, — они продолжают и оканчивают искренно. Это делается у них вместе и болезнью души, и привычкою, и безумством, и кокетничаньем. Во всей выходке Печорина вы замечаете, что у него страждет самолюбие. Отчего родилось у него отчаяние? — Видите ли: он узнал хорошо свет и пружины общества, стал искусен в науке жизни, и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых он так неутомимо добивался. Какое мелкое самолюбие! восклицаете вы. Но не торопитесь вашим приговором: он клевещет на себя; поверьте мне, он и даром бы не взял того счастья, которому завидовал у этих других и которого добивался. Но княжне от этого было не легче: она всё приняла за наличную монету (об эпизоде, в кот. П. рассказывает о своём детстве)
<…> Печорин достиг своей цели: Грушницкий отошел от него с чем-то вроде угрозы. Это его радовало и забавляло, но что же за радость бесить доброго, пустого малого, и для этого играть обдуманную роль, действовать по обдуманному плану? Что это: следствие праздности ума или мелкости души? Вот что думал об этом он сам, сбираясь на бал: «Я шел медленно; мне было грустно... Неужели, — думал я, — мое единственное назначение — разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни придти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?.. Уж не назначен ли я ею в сочинители мещанских трагедий и семейных романов, или в сотрудники поставщику повестей, например, для «Библиотеки для чтения»?.. Почему знать?.. Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр Великий, или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками?..»
В самом деле, в нем два человека: первый действует, второй смотрит на действия первого и рассуждает о них, или, лучше сказать, осуждает их, потому что они действительно достойны осуждения. Причины этого раздвоения, этой ссоры с самим собою, очень глубоки, и в них же заключается противоречие между глубокостию натуры и жалкостию действий одного и того же человека. Ниже мы коснёмся этих причин, а пока заметим только, что Печорин, ошибочно действуя, еще ошибочнее судит себя. Он смотрит на себя, как на человека вполне развившегося и определившегося: удивительно ли, что и его взгляд на человека вообще мрачен, желчен и ложен?..
Что такое вся эта сцена? (когда Мэри признаётся в любви П., а тому пох ваще – прим. Хелены) Мы понимаем ее только как свидетельство, до какой степени ожесточения и безнравственности может довести человека вечное противоречие с самим собою, вечно-неудовлетворяемая жажда истинной жизни, истинного блаженства; но последней черты ее мы решительно не понимаем... Она кажется нам преувеличением, умышленною клеветою на самого себя, чертою изысканною и натянутою; словом, нам кажется, что здесь Печорин впал в Грушницкого, хотя и более страшного, чем смешного... И, если мы не ошибаемся в своем заключении, это очень понятно: состояние противоречия с самим собою необходимо условливает большую или меньшую изысканность и натянутость в положениях...
Повторяем: он еще не знает самого себя, и если не должно ему всегда верить, когда он оправдывает себя, то еще менее должно ему верить, когда он обвиняет себя, или приписывает себе разные нечеловеческие свойства и пороки. Но винить ли его за это? <…> Можно ли винить их за несчастие (от неудовлетворения – прим. Хелены)? Можно ли винить их (вечно ищущих людей – прим. Хелены) и за то, что они с такою жадностию бросаются на всё, что волнует душу призраками блаженства? Не все же родятся с этим апатическим благоразумием, источник которого — гнилая и мертвая натура...
«Хотите ли, доктор», — отвечал я ему, — «чтоб я раскрыл вам мою душу?.. Видите ли: я выжил из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной и завещая другу клочок напомаженных или ненапомаженных волос. Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого. Друзья, которые завтра меня забудут, или хуже, взведут на мой счет бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нем ревности к усопшему, бог с ними! Из жизненной бури я вынес только несколько идей и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека; один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, может быть, чрез час простится с вами и миром навеки, а второй... второй?..»
Это признание обнаруживает всего Печорина. В нем нет фраз, и каждое слово искренно. Бессознательно, но верно выговорил Печорин всего себя. Этот человек не пылкий юноша, который гоняется за впечатлениями и всего себя отдает первому из них, пока оно не изгладится, и душа не запросит нового. <…> Дух его созрел для новых чувств и новых дум, сердце требует новой привязанности: действительность — вот сущность и характер всего этого нового. Он готов для него; но судьба еще не дает ему новых опытов, и, презирая старые, он все-таки по ним же судит о жизни. Отсюда это безверие в действительность чувства и мысли, это охлаждение к жизни, в которой ему видится то оптический обман, то бессмысленное мелькание китайских теней. — Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, и в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем, и совершенный призрак в настоящем. Тут-то возникает в нем то, что на простом языке называется и «хандрою», и «иппохондриею», и «мнительностию», и «сомнением», и другими словами, далеко не выражающими сущности явления, и что на языке философском называется рефлексиею. Тут нет полноты ни в каком чувстве, ни в какой мысли, ни в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-то скрытый в нем самом враг уже подсматривает зародыш, анализирует его, исследует, верна ли, истинна ли эта мысль, действительно ли чувство, законно ли намерение, и какая их цель, и к чему они ведут, — и благоуханный цвет чувства блекнет, не распустившись, мысль дробится в бесконечность, как солнечный луч в граненом хрустале, рука, подъятая для действия, как внезапно-окаменелая останавливается на взмахе, и не ударяет... (далее цитата из «Думы» - прим. Хелены)
Свойство его участия в ходе повести («Фаталист» - прим. Хелены), равно как и его отчаянная, фаталическая смелость при взятии взбесившегося казака, если не прибавляют ничего нового к данным о его характере, то все-таки добавляют уже известное нам, и тем самым усугубляют единство мрачного и терзающего душу впечатления целого романа, который есть биография одного лица. — Это усиление впечатления особенно заключается в основной идее рассказа, которая есть — фатализм, вера в предопределение, одно из самых мрачных заблуждений человеческого рассудка, которое лишает человека нравственной свободы, из слепого случая делая необходимость. Предрассудок — явно выходящий из положения Печорина, который не знает, чему верить, на чем опереться, и с особенным увлечением хватается за самые мрачные убеждения, лишь бы только давали они поэзию его отчаянию и оправдывали его в собственных глазах.
Большинство читателей и критиков только что вышедшего романа восприняли Печорина как героя вполне отрицательного. Этот уровень понимания проявил и император Николай I. Знакомясь с первой частью произведения, он решил, что "героем наших дней" будет непритязательный, честный (и недалекий) служака Максим Максимыч. Содержание второй части и отнесение заглавной формулы к Печорину вызвали у императора (в письме к жене) раздраженные сентенции: "Такими романами портят нравы и ожесточают характер". "Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству!". Сам Лермонтов несколько поддался общему настроению и в предисловии ко второму изданию "Героя нашего времени" заявил, что Печорин — "это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии". Другие акценты сделал В.Г. Белинский, обратившийся к публике еще суровее, чем автор в общем предисловии.
«Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!..» хором закричат, может быть, строгие моралисты. Ваша правда, господа; но вы-то из чего хлопочете? за что сердитесь? Вы предаете его анафеме не за пороки, — в вас их больше и в вас они чернее и позорнее, — но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которой он говорит о них. Вы позволяете человеку делать всё, что ему угодно, быть всем, чем он хочет, вы охотно прощаете ему и безумие, и низость, и разврат; но, как пошлину за право торговли, требуете от него моральных сентенций о том, как должен человек думать и действовать, и как он в самом-то деле и не думает и не действует... И зато, ваше инквизиторское ауто-да-фе готово для всякого, кто имеет благородную привычку смотреть действительности прямо в глаза, не опуская своих глаз, называть вещи настоящими их именами, и показывать другим себя не в бальном костюме, не в мундире, а в халате, в своей комнате, в уединенной беседе с самим собой, в домашнем расчете с своей совестью... <…> Ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь. Это лихорадки и горячки, а не подагра, не ревматизм и геморрой, которыми вы, бедные, так бесплодно страдаете... Пусть он клевещет на вечные законы разума, поставляя высшее счастье в насыщенной гордости; пусть он клевещет на человеческую природу, видя в ней один эгоизм; пусть клевещет на самого себя, принимая моменты своего духа за его полное развитие и смешивая юность с возмужалостию, — пусть!.. Настанет торжественная минута, и противоречие разрешится, борьба кончится, и разрозненные звуки души сольются в один гармонический аккорд!.. Даже и теперь он проговаривается и противоречит себе, уничтожая одною страницею все предыдущие: так глубока его натура, так врожденна ему разумность, так силен у него инстинкт истины!
Но — скажут, может быть, резонёры — зачем рисовать картины возмутительных страстей, вместо того, чтобы пленять воображение изображением кротких чувствований природы и любви, и трогать сердце и поучать ум? — Старая песня, господа, так же старая, как и «Выйду ль я на реченьку, посмотрю на быструю»!.. Литература восемнадцатого века была по-преимуществу моральною и рассуждающею, в ней не было других повестей, как contes moraux и contes philosophiques, однако ж эти нравственные и философские книги никого не исправили, и век все-таки был по-преимуществу безнравственным и развратным. Когда человеку или отказано природою в нравственном чувстве, или оно испорчено дурным воспитанием, беспорядочною жизнию, — тогда его рассудок изобретает свои законы нравственности.
Говорим: рассудок, а не разум, ибо разум есть сознавшее себя чувство, которое дает ему в себе предмет и содержание для мышления; а рассудок, лишенный действительного содержания, по необходимости прибегает к произвольным построениям. Вот происхождение морали, и вот причина противоречия между словами и поступками записных моралистов. Для них действительность ничего не значит: они не обращают никакого внимания на то, что есть, и не предчувствуют его необходимости; они хлопочут только о том, что и как должно быть. Наш век гнушается этим лицемерством. Задача нашего искусства — не представить события в повести, романе или драме, сообразно с предположенною заранее целию, но развить их сообразно с законами разумной необходимости. И в таком случае, каково бы ни было содержание поэтического произведения, — его впечатление на душу читателя будет благодатно, и, следовательно, нравственная цель достигнется сама собою. Нам скажут, что безнравственно представлять ненаказанным и торжествующим порок: мы против этого и не спорим. Но и в действительности порок торжествует только внешним образом: он в самом себе носит свое наказание и гордою улыбкою только подавляет внутреннее терзание.
Печорин – Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою. Иногда в самом имени, которое истинный поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, хотя, может быть, и невидимая самим поэтом...
Со стороны художественного выполнения, нечего и сравнивать Онегина с Печориным. Но как выше Онегин Печорина в художественном отношении, так Печорин выше Онегина по идее. Он (Онегин – прим. Хелены) является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому всё пригляделось, всё приелось, всё прилюбилось, и которого вся жизнь состояла в том,
Что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
Не таков Печорин. Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений, и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения.
Итак — «Герой нашего времени» — вот основная мысль романа. В самом деле, после этого весь роман может почесться злою ирониею, потому что большая часть читателей наверное воскликнет: «Хорош же герой»! — А чем же он дурен? — смеем вас спросить. (далее цитата из ОЕ «зачем же так неблагосклонно вы отзываетесь о нём» - прим. Хелены)
Вы говорите против него, что в нем нет веры. Прекрасно! но ведь это то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота: он бы и рад иметь его, да не дается оно ему. И притом, разве Печорин рад своему безверию? разве он гордится им? разве он не страдал от него? разве он не готов ценою жизни и счастия купить эту веру, для которой еще не настал час его?.. Вы говорите, что он эгоист? — Но разве он не презирает и не ненавидит себя за это? разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной?.. Нет, это не эгоизм: эгоизм не страдает, не обвиняет себя, но доволен собою, рад себе. Эгоизм знает мучения: страдание есть удел одной любви. Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви... Этому человеку стало больно и грустно, что его все не любят, — и кто же эти «все»? — пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему его превосходства над ними. А его готовность задушать в себе ложный стыд, голос светской чести и оскорбленного самолюбия, когда он за признание в клевете готов был простить Грушницкому, человеку, сейчас только выстрелившему в него пулею и бесстыдно ожидавшему от него холостого выстрела? А его слезы и рыдания в пустынной степи, у тела издохшего коня? — нет, все это не эгоизм! Но его — скажете вы — холодная рассчетливость, систематическая рассчитанность, с которою он обольщает бедную девушку, не любя ее, и только для того, чтобы посмеяться над нею и чем-нибудь занять свою праздность? — Так, но мы и не думаем оправдывать его в таких поступках, ни выставлять его образцом и высоким идеалом чистейшей нравственности: мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека, и что идеалы нравственности существуют в одних классических трагедиях и морально-сентиментальных романах прошлого века. Судя о человеке, должно брать в рассмотрение обстоятельства его развития и сферу жизни, в которую он поставлен судьбою. В идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но всё это выкупается его богатою натурою. Согласитесь, что как эти глаза (глаза Печорина из повести «М.М.» - прим. Хелены), так и вся сцена свидания Печорина с Максимом Максимычем показывают, что если это порок, то совсем не торжествующий, и надо быть рожденным для добра, чтоб так жестоко быть наказану за зло!.. Торжество нравственного духа гораздо поразительнее совершается над благородными натурами, чем над злодеями...
Печорин – молодой образованный дворянин, аристократ, офицер(прапорщик),человек светский.
Прошлое героя неясно: очевидно только, что Печорин не по своей воле оказался на Кавказе; в повести «Княжна Мери» есть намеки на некую историю, произошедшую с героем в Петербурге.
Как уже отмечалось, важнейшая философская проблема романа – действие и бездействие. Для Печорина, как и для лирического героя «Думы», эта проблема стоит необычайно остро. В самом деле: Печорин – личность незаурядная. У него сильный характер. Белинский замечает: «В этом человеке есть сила духа и могущество воли». Сам герой признаётся: «Я чувствую в душе моей силы необъятные».
По своей натуре Печорин – герой-бунтарь, напоминающий романтических героев поэзии Лермонтова, например Демона. «В бездействии состариться» такой герой не может. Однако найти достойное применение своим силам он не в состоянии и растрачивает их в бесплодной борьбе с жизнью. Печорин бросает вызов самому Богу, постоянно вступая в смертельно опасные поединки с судьбой: рискует жизнью в схватке с «честными контрабандистами» («Тамань»), на дуэли с Грушницким («Княжна Мери»), в момент захвата казака-убийцы («Фаталист»). Борьба Печорина с жизнью приноситстрадания, несчастья, смертьокружающим его людям. Герой ощущает себя «топором в руках судьбы». Единственный его поступок, который имел положительный результат, – захват преступника в «Фаталисте».
Для понимания личности Печорина, наряду с проблемой действия и бездействия, важна также проблема познания,особенно актуальная в свете напряженных философских исканий в среде образованного дворянства в 1830-е годы. Вспомним стихотворение «Дума», где Лермонтов пишет о своем поколении, обреченном на бесплодное познание мира:
…под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно.
Далее поэт замечает: «Мы иссушили ум наукою бесплодной». Лирический герой стихотворения не может найти отдохновения в занятиях философией, в постижении тайн бытия.
Вернемся к роману. Печорин – человек умный, образованный. Об этом свидетельствуют, к примеру, его размышления об идеях и страстях в дневниковой записи от 3 июня в «Княжне Мери». У героя аналитический склад ума: им овладевает не только стремление к действию, но и жажда познания.Между тем и здесь его ожидает разочарование. В повести «Бэла» Печорин признается Максиму Максимычу: «Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько». Отметим, что герой лермонтовского романа, как и лирический герой «Думы», относится негативно не к науке как таковой, а именно к «науке бесплодной», к знаниям, которые не находят практического применения. В то же время, отрицая «науку бесплодную», Печорин не может уйти от напряженной работы мысли.
Таким образом, Печорин не только герой действия, ставящий смертельно опасные эксперименты над жизнью, но и герой-философ, обреченный на бесплодное познание мира и стремящийся тем не менее найти ответы на коренные вопросы человеческого бытия.
Ещё одна причина очерствения души Печорина – в изначальной предрасположенности героя ко злу, в некоем демоническом начале, таящемся в глубине его сердца. Как уже отмечалось, эта черта роднит Печорина с другими лермонтовскими героями демонического склада – с Демоном из одноименной поэмы и с Арбениным из драмы «Маскарад».
Утрата веры и оскудение любви в душе Печорина неразрывно связаны с такими чертами его характера, как крайний индивидуализм и абсолютизация свободы собственной личности. «Двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту... но свободы моей не продам», – записывает герой в своем дневнике.
Впрочем, Печорин пытается сохранить остатки любви в собственном сердце. Он готов простить подлость Грушницкому, если тот откажется от своего замысла и принесет извинения. После убийства противника Печорин пытается догнать Веру, ища ее сочувствия. Однако все эти попытки преодолеть собственный эгоцентризм не могут спасти лермонтовского героя от душевной опустошенности.
Утратив веру и любовь в собственном сердце, Печорин неизбежно теряет и надежду на Благой Промысл о собственной душе. Пессимизм героя приобретает абсолютные очертания. Именно в таком душевном состоянии он предстает перед читателем в разговорах с доктором Вернером в «Княжне Мери». «У меня… есть еще убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастье родиться», – цинично шутит Печорин. То же настроение героя присутствует и в монологе, обращенном к Максиму Максимычу в «Бэле». «Мне осталось одно средство: путешествовать… авось где-нибудь умру на дороге!» – восклицает герой.
Надо сказать, что Печорин прекрасно понимает, что у него, как и у всякого человека, должен быть истинный смысл жизни. Беда героя в том, что он не смог его найти. Об этом он размышляет в одном из своих монологов в повести «Княжна Мери»: «Пробегаю в памяти всё мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначения...». Не найдя в окружающей действительности опоры для добрых деяний и приняв зло, Печорин тем самым подписывает приговор собственной душе.Его крайний индивидуализм становится причиной внутренней опустошенности, утраты смысла жизни.
Печорин не может найти душевного успокоения и в единении с природой. Герой обретает единство с природой лишь в критические, переломные моменты жизни. Один из таких моментов – утро перед дуэлью. «Я не помню утра более голубого и свежего! – восклицает герой. – Я помню: в этот раз, больше чем когда-нибудь прежде, я любил природу». Наедине с природой остается Печорин в еще одной острой ситуации. Убив на дуэли Грушницкого, тщетно пытаясь догнать Веру, загнав коня, герой «упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал».Однако подобные встречи героя с природой лишь мгновения в его полной суетных страстей жизни.