Уровень здоровья – 5единиц
При получении нового урона возможна потеря сознания.
Внимание, вы отравлены! Степень отравления – лёгкая. Расчётное время до выведения яда из организма – 21 минута. Прогнозируемая потеря здоровья – 7 единиц.
Герберт рывком схватил из поясной сумки стимулятор и вогнал в ногу.
Уровень здоровья – 23 единицы.
Тотчас наступило сожаление о таком опрометчивом поступке: можно было пожевать вяленого мяса, использовать аптечку, съесть фруктов на худой конец. Стимулятор на ветер. Ну да ладно, кто знает, что будет через пять минут; может наскочить саранча, или земля под ногами провалится и из образовавшейся дыры вылезет суслик – рисковать нельзя. Кстати о врагах…гуль повертел головой. Касадор лежал шагах в пятнадцати от него. От трупа насекомого куда-то в сторону и насколько хватало глаз, тянулась чёрная извивающаяся полоска. Эти были намного меньше своих подвальных и пещерных собратьев, и странно, что они не приняли камуфляжный окрас. Гуль встал, и хотя его ещё порядочно штормило, он не собирался уступать добычу этим мародёрам. Подобрал винтовку и спрятал в поясную сумку, кнут взял в руки. Не стал давить работяг, просто хлопнул пару раз кнутом и пнул в сторону своей добычи пару камней. Живая цепочка замерла; муравьи, занятые разделкой, быстро сползли на землю и вместе с носильщиками откатились небольшой чёрной волной.
Так и стойте! – скомандовал Герберт и наклонился над поверженным врагом.
М-да, немного от него осталось. Мясо было изрядно попорчено, жало сломано в бою. А вот железы не тронуты, они как раз поместятся в ячейке герметичного контейнера. Теперь голова: один фасетчатый глаз раздроблен пулей, но это не беда – экземпляры редко попадали в жадные руки торгашей совершенно целыми. Такой уж противник, не хочет добровольно головушку свою отдавать. Крылья избиты в хлам, или их уже спели разобрать? Обидно, можно было бы самому заделать несколько пар очков, ходовой товар.
Муравьи терпеливо ждали своей очереди. Странник сделал шаг назад и изобразил какое-то подобие реверанса:
Прошу к столу!
Только этого и ждали – спокойно двинулись к добыче, облепили её, и через минуту по ожившей цепочке вновь пошли куски хитина и мяса.
Странник ещё какое-то время наблюдал за процессом, соблазняясь мыслью отследить цепочку и разорить муравьиную кладку, но подумал, что потерянное время того не стоит.
Решив подкрепиться на ходу, Герберт тронулся в путь.
Сейчас лишь смерть, радиация и уныние неизменно сопровождают цепляющихся за жизнь скитальцев. А ведь Герберт помнил мир до войны, вернее помнил какие-то фрагменты из далёкого прошлого, расплывчатые, как детский сон. Но в этих воспоминаниях были зелёные растения, насекомые были совсем маленьких размеров, небо не отливало спектрами красного, и самое странное – крышки валялись, как мусор, никто не предавал спутника за пару ржавый кругляшков. Путник понимал, что память его не многим надёжней кустарного самопала, но воспоминания о такой жизни, о мире без мутантов и убийц, грели душу старика. Реальность же сурова: человек человеку – волк, ни о каком доверии не может быть и речи. Для многих гладкокожих это в порядке вещей, потому что они никогда не знали другой жизни. Среди сородичей Герберта тоже были ожесточившиеся, ставшие «сильными» ради выживания, но в основном это народ безобидный, ностальгирующий по довоенному миру.
Герберт по праву считал себя безумцем. И дело вовсе не в старческом маразме: идти в одиночку, без серьёзного снаряжения в далёкий восточный сектор – почти самоубийство, здесь его навряд отыщут санитары. Даже подвиг Мойши и его многострадального народа кажется лёгкой прогулкой. Впрочем, посылка для какого-то седобородого Ву – тоже своего рода манна небесная, ведь никто не доверит хотя бы мало-мальски ценную вещь гулю. Посылка не дойдёт не из-за липких рук, нет. Просто даже самый вшивый рейдер считал своим долгом как минимум обобрать и надавать пинков такому вот одинокому бродяге. Намного надёжней было бы обратиться к караванщику. Посылка определённо фонила, несмотря на свинцовую фольгу обёртки в несколько слоёв, так что это служило хоть каким-никаким объяснением решения нанимателя.
Время шло, тени от шагающего путника и редких сухих кустиков постепенно удлинялись. Герберт время от времени смотрел по сторонам. Появление шмеля в этих краях оказалось необыкновенным казусом, но бдительность терять всё же не стоит. К вечеру на равнинной пустоши появились фонящие воронки немалых размеров. Вполне возможно, что здесь упали перехваченные боеголовки, но вот кто был отправителем, а кто получателем такого дара – неизвестно. За все эти годы ветер старательно выровнял края и засыпал дно, поэтому при желании тут можно устроиться на ночлег.
Уровень радиации хоть и не критичен, но всё ещё опасен для человека. Что ж, дополнительная страховка от непрошеных гостей не помешает. Скиталец выбрал воронку поглубже, где не так сильно задувает ветер, пристегнул сенсор к воротнику и положил бренную голову на вещмешок. Иногда на стрика что-то находило. Полумесячная прогулка по безлюдным краям и очередной вальс со смертью накрыла Герберта волной тоски и безнадёжности. Нестерпимо сильно захотелось отмотать время назад. Нет, не ради перемен, простой человек не смог бы изменить ход истории и предотвратить чистки. Но ему захотелось вновь стать человеком, оказаться среди таких же людей, побывать в лесу, искупаться в реке, в которой не чистят до блеска металлические детали. А когда начнётся война – погибнуть от радиации, а не стать ходячим недоразумением эволюции, не влачить жалкое существование в качестве живого трупа, не имея возможности бегать хотя бы в половину той скорости, с какой бегают гладкокожие. Не видеть той разрухи, что оставила после себя война, не наблюдать моральное вырождение человечества, не прятаться от людей-тараканов, у которых нет ничего, кроме насилия и чревоугодия в просушенных радиацией головах. Но самое главное – не видеть этих бескрайних радиоактивных полей, которые во всём и виноваты. Эти пустоши… это они ожесточают сердца людей, вынуждая убивать друг друга за еду, воду, место для ночлега. Пустошь пожирает всё живое, неся лишь смерть и мутацию.
Ветер начал посыпать старика пылью, тот накинул капюшон, укутался в плащ и уставился на алую луну, желая поскорей окунуться в мир грёз и увидеть желанный сон. По щеке начала сползать одинокая слеза и исчезла в глубоких морщинах и трещинах лица.