Покупка трюфелей у мсье Икс 4 страница
– Ну, как «Рикар»? – спросил Мишель.
Я ответил, что «Рикар» хоть куда, но я уже утомился и дальнейших знаний усвоить не смогу.
Несколько следующих дней я кропал вопросник для Мишеля. Я нашел странным, к примеру, что название «пастис» так хорошо известно и вызывает устойчивые ассоциации, а происхождение его, как и самого напитка, теряется в тумане. Кто изобрел питье, производство которого освоил Перно? Почему корни пастиса в Провансе, а не в Бургундии или, скажем, в Луаре? И я снова отправился к господину учителю.
О чем ни спроси провансальца – о природе и погоде, о культуре и истории, о пище, привычках и обычаях, о животном мире, – никогда без ответа не останешься. Здешний народ любит просветить жаждущего знаний, обычно с множеством личных добавлений и вариаций и, предпочтительно, за столом. Мишель устроил званое застолье в один из дней на неделе, когда ресторан выходной, и пригласил нескольких экспертов, hommes responsables [129]как он их определил, чтобы наставить меня на тропу знания.
Во дворе ресторана под большим полотняным зонтом собралось восемнадцать человек, меня представили государственному чиновнику из Авиньона, виноградарю из Карпантра, двум служащим Рикара, энтузиастам из Кабриера. Один из присутствующих даже оказался при галстуке, от которого тут же избавился, навесив его на ручку официантской тележки. Никаких более признаков формальности в ходе общения не наблюдалось.
Большинство собравшихся разделяло страсть Мишеля к игре в boules, один из виноградарей привез несколько коробок своего вина с этикетками, отображавшими момент игры. Пока охлаждалось розовое и откупоривалось красное, происходил активный разлив спортивного напитка, источника энергии и усилителя меткости глаза, истинного марсельского пастиса, le pastis Ricard.
Поль Рикар родился в 1909 году, но, если верить присутствовавшим у Мишеля сотрудникам Рикара, все еще искал приключений на свою, скажем, голову. Классический пример неутомимого предпринимательского духа. Отец будущего алкогольного магната торговал вином, и юный Поль с малолетства посещал бары и бистро Марселя. В те времена законы и правила не были столь жесткими, как в наши дни, и многие бары производили свой собственный пастис. Рикар тоже решил попробовать, добавил некий отсутствующий у других ингредиент, имевший успех. «Истинно марсельский пастис» не слишком отличался от остальных, но оказался весьма неплох, к тому же Рикар благодаря своему развитому вкусу несколько улучшил его, а главное – умело рекламировал. И вскоре напиток стал самым популярным, по крайней мере в Марселе.
Рикар стремился расшириться и выбрал для этого верный путь. Конкуренция в регионе Марселя не давала развернуться. Пастис пили повсюду, к тому же марсельцы среди соседей пользуются не лучшей репутацией. Даже в наши дни их воспринимают как blagueur, врунов и хвастунов, выдающих кильку за кита.
Далее к северу, однако, пастис воспринимался как нечто экзотичное, к тому же расстояние смягчало репутацию Марселя как города хвастунов. Реклама напирала на привлекающий северян шарм юга, южное солнце, пальмы и прочий антураж, особенно притягательный под серым северным небом. И Рикар обратился лицом к северу. Сначала Лион, затем Париж. Тактика принесла успех, и в наши дни вряд ли найдешь во Франции бар без бутылки «истинно марсельского пастиса».
Рассказавший мне это служащий Рикара, казалось, относился к своему боссу с искренней симпатией. Мсье Поль, по его словам, каждый день искал в жизни препятствия, чтобы их преодолеть. Я спросил, не занимается ли его босс политикой, как многие крупные бизнесмены, и собеседник фыркнул:
– Политика? Его тошнит от политиков.
К такому отношению я не мог не испытывать симпатии, хотя, с другой стороны, можно было пожалеть, что король пастиса не выставит свою кандидатуру на пост президента Франции. Стаканчик «Рикара» неплохо смотрелся бы на предвыборных плакатах.
Рикар, однако, пастис не изобрел. Как и Перно, он производил, рекламировал и продавал то, что существовало и до него. Но откуда пастис взялся? Кто первым использовал анис, лакрицу, замешал их с сахаром на спирту? Обошлось ли без какого‑нибудь безвестного монаха? Монахи оставили яркие вехи в истории питейного дела – от шампанского до бенедиктина.
Никто из присутствующих не смог сообщить мне, когда и при каких обстоятельствах первый стакан пастиса появился в этом жаждущем мире, но недостаток информации не мешает провансальцу относиться к своему мнению как к факту или принимать легенду за историю. Не слишком правдоподобная, а следовательно, самая популярная гипотеза приписывает изобретение пастиса отшельнику – конечно же, отшельник по части аперитивов мало чем уступает монаху.
Этот отшельник подвижничал в лесной хижине на склонах Люберона, собирал травы, варил их в громадном котле, в традиционном жутко булькающем котле ведьм, колдунов, алхимиков. Отвары отличались замечательными свойствами, они не только утоляли жажду, но и спасли отшельника от чумы, налетевшей на Люберон и скосившей значительную часть его населения. Отшельник щедро делился отварами и настоями со страдальцами, которые тут же выздоравливали к вящей его славе. Отличаясь той же деловой жилкой, что и впоследствии Поль Рикар, отшельник совершил то, чего требовал от него ход истории, – переехал в Марсель и открыл бар.
Менее живописная, но более правдоподобная причина возникновения пастиса в Провансе в том, что ингредиенты для него тут под рукой. Травы не то что дешевы, их можно собрать даром. Большинство крестьян испокон веков делало собственное вино, гнало собственные убойные ликеры, и до недавнего времени право дистилляции передавалось от отца к сыну. Права такого рода поужали, однако некоторые distillateurs [130]продолжают на полном законном основании производить то, что пьют, понятие pastis maison [131]не исчезло.
Мадам Боек, жена Мишеля, родилась под Карпантра и помнит, что дедушка ее производил «двойной» пастис, девяностоградусный, способный свалить статую командора. Однажды к нему с официальным визитом на казенном мотоцикле прибыл местный жандарм в полном обмундировании. Не слишком благоприятное предзнаменование. Деду мадам Боск удалось, однако, соблазнить жандарма стаканчиком своей продукции… затем еще одним… и третьим так же точно. О цели официального визита как‑то забыли, и деду пришлось совершить на своем фургончике два рейса в жандармерию, доставив туда сначала спавшего сном младенца полицейского, а затем обнаруженные под столом его сапоги и pistolet.
Счастливые были денечки. Возможно, счет им где‑то в Провансе еще не завершен.
Flic[132]
Однажды, в очередной период активности дорожной полиции Кавайона, мне не повезло с мелочью для счетчика стоянки. Силы правопорядка проявились в виде пары полностью укомплектованных и оснащенных полицейских, медленно продвигающихся вдоль припаркованных автомобилей, старающихся выглядеть грозно и выискивающих возможные contraventions. [133]
Я нашел свободный счетчик и заскочил в ближайшее кафе разменять деньги. Вернувшись, обнаружил рядом с машиной плотную фигуру в синем, сощурившуюся на счетчик. Полицейский нацелил на меня свои темные очки и постучал рукой по циферблату автомата.
– Не оплачено.
Я разъяснил ситуацию, но натолкнулся на полное непонимание.
– Tant pis pour vous. C'est une contravention. [134]
Оглядевшись, я заметил, что на улице с полдюжины машин стояли вторым рядом, что грузовик каменщика, грязный, груженный строительным мусором, запер въезд в боковую улицу. Фургон на противоположной стороне оседлал пешеходную «зебру». В сравнении с этими вопиющими нарушениями мое казалось совершенно незначительным, и я, по глупости, не утаил своего мнения.
Тут же превратился в невидимку. Полицейский раздраженно фыркнул и направился списывать номер моего авто. Он вытащил блокнот и глянул на часы.
Перечень моих преступлений уже потек на бумагу, когда из кафе, в котором я менял деньги, раздался трубный глас:
– Eh, toi! Georges! [135]
Мы с Жоржем обернулись и увидели, что к нам меж столиками, выставленными на мостовую, пробирается плотный господин, покачивая указательным пальцем из стороны в сторону, что в Провансе выражает категорическое неприятие чего‑либо.
В течение пяти минут Жорж и примчавшийся меня спасать посетитель кафе обсуждали вопрос, отчаянно жестикулируя и то и дело подкрепляя слова, тыча друг другу в грудь. Мой защитник утверждал, что я только что прибыл и действительно заходил в кафе, чтобы разменять деньги, и тому тьма свидетелей. Он махнул рукой в сторону заведения, откуда за спором с интересом следили три‑четыре человека.
Закон есть закон, настаивал Жорж. Явное нарушение, никуда не денешься. Кроме того, он уже начал заполнять протокол, бланк испорчен, что же теперь, выбрасывать его?
Mais c'est de la connerie, ça. [136]Измени протокол, составь его на того болвана, что улицу перегородил своей грязной телегой.
Жорж сдался. Он смерил взглядом грузовик, затем с тоской поглядел в блокнот и уставился на меня, чтобы оставить за собой последнее слово.
– В следующий раз запасайтесь мелочью заблаговременно! – Он постарался запечатлеть в памяти мои преступные черты, подозревая, что я еще проявлю свои противозаконные наклонности, и направился к грузовику со строительным мусором.
Мой спаситель улыбался и качал головой.
– Мозгов у него не густо, – обидел он полицейского. – Мышиный горошек в башке тарахтит.
Я поблагодарил его и предложил опрокинуть стаканчик. Мы вернулись в кафе и уселись за столик в полутемном углу, где и провели следующие два часа.
Звали его Робер. Не слишком высокий, не слишком толстый, в талии, конечно, плотноват. Шея могучая, усы роскошные. Зубы во рту контрастные – блеск золота и никотиновая бурость. Карие глаза улыбаются. Весь исходит этаким ненадежным шармом, обаянием симпатичного негодяя. Я мог бы представить его продающим на кавайонском рынке какую‑нибудь вечную, небьющуюся керамику или почти настоящие фирменные джинсы, коробка которых как бы нечаянно, сама собой, без чьей‑либо помощи, свалилась ночью с грузовика.
Выяснилось, что он служил в полиции, где и познакомился с Жоржем, не слишком ему, впрочем, симпатичным. Теперь же он трудился консультантом по безопасности, продающим охранную электронику новым владельцам старых домов по всему Люберону. Столько кругом cambrioleurs [137]развелось, кошмар… Того и гляди обворуют. Прекрасно для бизнеса! Есть ли у меня система сигнализации? Нет? Quelle horreur! Ужас, ужас! Он сунул мне визитку. На ней значилось его имя и название фирмы: «Технологии безопасности будущего». Визитку украшало изображение попугая на насесте, в страхе взмахнувшего крыльями, но вместо «Ужас, ужас!» вопившего «Дер‑ржи вор‑р‑ра!».
Я поинтересовался его работой в полиции и причинами ухода оттуда. Он выпустил косматое облако сизого дыма «Житан», откинулся на спинку стула, махнул официанту пустым стаканом, требуя еще pastis, и приступил к повествованию.
Поначалу скука мучила. Жди, когда повысят, работа тягомотная, куча канцелярщины, в бумажках утонешь. Потом он однажды отправился в отпуск во Фрежюс на несколько дней. Каждое утро завтракал в кафе с видом на море, и каждое утро в одно и то же время появлялся на пляже какой‑то тип, учился виндсерфингу. Робер лениво наблюдал, как новичок приспосабливался к своей доске, падал, снова вскарабкивался на нее…
Что‑то в этом виндсерфере ему показалось знакомым. Робер был уверен, что с ним не встречался, но почему‑то крупное родимое пятно на шее и татуировка на левой руке о чем‑то напоминали. Полицейских учат тренировать память. И профиль мужчины будил какие‑то воспоминания, его нос с горбинкой…
Прошло два дня, и Робер вспомнил. Профиль он видел на черно‑белом фото с номером под ним в полицейском управлении. Виндсерфер имел судимость.
Робер отправился в местную жандармерию, и через полчаса он уже смотрел на знакомый снимок. Человек этот год назад сбежал из тюрьмы. Вожак банды Гардана, считается опасным преступником. Упомянуты и пятно на шее, и татуировка на левом предплечье.
Устроили засаду, о которой Робер не мог вспоминать без смеха. Два десятка полицейских в плавках появились на пляже и пытались выглядеть безмятежными отпускниками, невзирая на несколько одинаковый специфический загар – руки загорелые, физиономия и треугольник на шее, соответственно вырезу расстегнутой рубашки, а все остальное слепит белизной.
К счастью, преступник слишком серьезно относился к своему спортивному инвентарю и не обратил никакого внимания на странных бледнотелых, заметив их, лишь когда они окружили его на мелководье. При обыске в его квартире во Фрежюсе обнаружили два «магнума» калибра 0,357 и три ручные гранаты. Робер получил нашивку и повышение в детективы аэропорта Мариньян, где смог применить свои таланты наблюдателя в полную силу.
Тут я не удержался, перебил его и пожаловался на недостаток внимания, оказанного мне официальными службами марсельского аэропорта. Прибывающие, отправляясь за багажом, преспокойно оставляют ручную кладь встречающим, ничего не предъявляя на таможне. Учитывая репутацию Марселя, это кажется странным.
Робер склонил голову и почесал нос. Все не так décontracté, [138]как кажется, сказал он. Полиция и douaniers, [139]чаще всего в штатском, прогуливаются между пассажирами, держат ушки на макушке. Он сам изловил таким образом двоих мелких контрабандистов – так, любителей, ничего особенного – на автостоянке, где они, уже вообразив себя в безопасности, поздравляли друг друга с успехом. С ума сойти.
Но и здесь заедала Робера скука. Скука и его zizi. Он ухмыльнулся и указал пальцем на свою промежность. Пипка.
Остановил он однажды возле машины девицу. Шикарную девицу, внешность, прикид… Одна. Классическая нарко‑«лошадка». Машина со швейцарскими номерами. Задал стандартный вопрос: давно ли машина во Франции. Она запаниковала, потом заулыбалась, потом очень‑очень заулыбалась, и закончилось все тем, что они проулыбались остаток его смены, сняв номер в отеле аэропорта. Его засекли – и конец карьеры. Fini. Смех да и только. Особенно забавно, что в ту же неделю в Бометт засекли надзирателя за передачей заключенному виски в йогуртовой бутылке. И тому тоже fini.
Робер поморщился и вяло махнул рукой. Чушь собачья, ведь полицейские не святые. Всегда находятся mouton galeux, паршивые овечки. Он задумчиво уставился в свой стакан, кладезь истины, как бы сожалея и раскаиваясь. Один неверный шаг – и все пропало. Я пожалел его, принялся выражать сочувствие. Он рассмеялся, похлопал меня по руке и смазал всю патетику заявлением, что еще один стаканчик – и все путем. Я почему‑то сразу засомневался в том, что все, сказанное им, истинная правда.
В момент навеянного пастисом благодушия Робер пообещал как‑нибудь заехать ко мне, осмотреть дом на предмет обеспечения его безопасности. Без всяких, разумеется, обязательств с моей стороны, но если мы захотим превратить дом в неприступную крепость, он поможет приобрести и смонтировать все необходимое по вполне приемлемой цене.
Я поблагодарил и забыл. Мало ли кто что посулит за стаканчиком, да еще в Провансе, где обещанного даже на трезвую голову три года ждут. Да и насмотрелся я, насколько старательно закрывают граждане на улицах глаза и уши, заслышав вопли автомобильной сигнализации. Больше, чем в хитрую электронику, я верил в собачий лай.
К моему удивлению, Робер и вправду вскоре появился в ощетинившемся антеннами серебристом БМВ, одетый в черную рубаху и тугие штаны и облитый, вероятно, с головы до ног каким‑то одуряющего аромата лосьоном. Вся эта роскошь объяснялась наличием эскорта, его подруги Изабель, так он представил эту молодую – не старше двадцати лет – особу. Они направлялись на ланч в Горд и попутно заглянули к нам.
Половину лица Изабель закрывают громадные блюдца солнечных очков и белые кудряшки. Закрытость лица с лихвой компенсируется открытостью тела, на которое натянут короткий ярко‑розовый с переливами лоскут из спандекса. Вежливый Робер уступил спутнице дорогу и последовал за нею по ведущим в дом ступеням, впитывая впечатления от вида сзади и динамики движения дамы. Его полицейские таланты внимательного наблюдателя нисколько не притупились.
Изабель углубилась в изучение содержимого своего мешка с косметикой, а я повел Робера по дому. Оценка безопасности нашего жилища, как я и ожидал, оказалась крайне невысокой. Дом, если послушать Робера, прямо‑таки приглашал любого любопытного идиота с воровскими наклонностями, вооруженного хотя бы отверткой. Окна, двери и ставни никуда не годились. А собаки… Aucun problème. [140]Кусок‑другой обработанного соответствующим образом мяса – и дом отдан в полное распоряжение воров. Робер припер меня к стене, окатывая волнами своего душного лосьона. «Вы не представляете, на что эти животные способны!»
Он понизил голос, не желая, чтобы моя половина расслышала то, что он собирался мне поведать.
Взломщики, сказал Робер, часто отягощены предрассудками. Во многих случаях – он был тому свидетелем чаще, чем ему бы хотелось, – они, перед тем как покинуть обчищенный ими дом, считают необходимым нагадить на полу, предпочтительно на ковровом покрытии, просто‑напросто навалить кучу. Они полагают, что таким образом отводят от себя угрозу обнаружения. Невезение остается в доме вместе с дерьмом.
– Merde partout, – сказал Робер с таким видом, как будто только что ступил в упомянутое вещество. – C'est désagréable, non? [141]
Еще бы не désagréable. Мягко сказано.
Но жизнь иногда выказывает справедливость, расставляет все по своим местам. Однажды из‑за этого суеверия захватили целую банду взломщиков. Дом они обчистили, все погрузили в грузовик, и оставалось лишь выполнить прощальную формальность, отдать долг суеверию ради будущего везения. Глава банды, однако, испытал затруднения с выполнением этой задачи. Он пыжился, тужился, но ничего не получалось. Запор! Très, très constipé. Так он и пыхтел, пока не прибыла полиция, заставшая его без штанов.
Захватывающая история, но я уже знал, что, согласно общенациональной статистике, лишь каждый пятый взломщик страдает от запора. На такое везение нельзя было полагаться.
Робер продолжил осмотр снаружи и предложил свой план превращения моего дома в неприступную крепость. Въезд следует оградить стальными воротами с электронным управлением. Территория вокруг дома должна освещаться включаемыми датчиками давления прожекторами. Любое существо тяжелее курицы, ступившее на датчик, включит систему ослепительных прожекторов. Это может оказаться достаточным, чтобы обратить взломщиков в постыдное бегство. Но полный покой может обеспечить лишь последнее слово в охранной технике – la maison hurlante, завывающий дом.
Робер дал мне возможность осмыслить его эпохальное предложение и отвлекся на Изабель, внимательно изучавшую ногти сквозь свои очки‑блюдца, идеально подогнанные по цвету к платью‑чулку.
– Ça va, chou‑chou? [142]
Она передернула медовым плечиком, и Роберу стоило значительных усилий вернуться к теме вопящего дома.
Alors, [143]все это сделает электроника, невидимая и неслышная, защищающая каждое окно, каждую дверь, каждое отверстие больше блюдца. Даже если какой‑нибудь легконогий или хитроумный взломщик преодолеет датчики давления, эфирное прикосновение к окну или к двери оглушит его воем сирен. Можно даже, bien sûr, [144]поставить усилитель, чтобы вой разносился на несколько километров по округе.
Но и это еще не все. Мгновенно партнер Робера, находящийся возле Горда, дом которого подключен к системе, выедет на место с заряженным пистолетом и здоровенной овчаркой. Гарантированная многослойная защита. Я могу оставаться совершенно tranquille. [145]
Ничего себе tranquille! Я сразу представил себе, как Фостен в шесть утра грохочет мимо ворот в тракторе, направляясь на свой виноградник и сотрясая датчики; как среди ночи включаются прожектора от пробегающей мимо лисицы или пары кабанов, а то и чьей‑нибудь заблудившейся кошки. Да мало ли, вдруг эта звуковая какофония включится от какой‑нибудь случайности. И извиняйся потом перед этим господином из Горда под грозным взглядом его собаки. Жить в Форт‑Ноксе – благодарю покорно. Даже в качестве баррикады против августовского нашествия вся эта система неприемлема.
К счастью, Робер отвлекся от делового разговора. Изабель, удовлетворенная состоянием ногтей, позицией очков и облеганием одеяния, решила, что пора удаляться. Она негромко проворковала через двор:
– Bobo, j'ai faim. [146]
– Oui, oui, chérie. Deux secondes. [147]
Робер повернулся ко мне и попытался вернуться к теме, но в нем уже включился личный воющий дом, и безопасность нашей недвижимости отступила на второй план.
Я спросил, куда они собираются на ланч.
– «Ля Бастид». Знаете? Там была раньше жандармерия. Когда‑то flic – всю жизнь flic, во как.
Я сказал, что вроде это еще и отель, и он подморгнул. Большого искусства достиг он в этом. Складно подмигивал.
– Уж мне ли не знать.