Три оплошности на похоронах
Янь Хой спросил у Конфуция:
— Когда у Мэнсунь Цая умерла мать, он громко рыдал, но не проливал слёз, не горевал в душе, а на похоронах не выражал скорби. Но, несмотря на эти три оплошности, он прослыл лучшим знатоком погребального ритуала в своём царстве Лу. Значит, и в самом деле на свете есть люди, которые умеют добиваться славы, не подкреплённой истинными заслугами. Признаться, я пребываю в недоумении.
— Этот Мэнсунь Цай достиг совершенства, ибо он пошёл дальше обычного знания, — ответил Конфуций. — Упростить дело ещё не значит чего-то добиться, а вот покончить с ним вообще — значит кое-что упростить. Мэнсунь не знает, отчего он родился и почему умрёт, не знает, что идёт впереди, а что следом. И если суждено ему во что-то превратиться, он примет с доверием непостижимые для него превращения и всё тут! Ибо, пребывая в превращениях, как может он знать то, что не превращается? А, не пережив ещё превращений, как он может знать, что это такое? Не похожи ли мы в своём неведении на того, кто спит, и ещё не испытал, что такое пробуждение? К тому же, хоть тело его меняется, сердце не терпит ущерба. Он меняет своё пристанище с каждым днём, а дух его не рассеивается. Мэнсуню, конечно же, ведомо, что такое пробуждение. Когда другой человек плачет, он плачет тоже, потому что следует всему, что случается. Ведь даже когда мы говорим себе: «Вот я», можем ли мы быть уверены в том, что некто, именуемый нами этим «я», на самом деле является таковым? Во сне мы видим себя птицей и взмываем в поднебесье, а то вдруг видим себя рыбой и погружаемся в пучину вод. И никто не знает, спит ли, бодрствует ли тот, кто сейчас произносит эти слова.
Чем мечтать и придумывать, лучше от души посмеяться. А чем предаваться смеху, лучше довериться жизни. Вверяя себя изначально данному, влекись за превращениями — тогда войдёшь в необозримые чертоги Небесного Единства.
Урод То
Ай-гун, правитель Лу, говорил Конфуцию:
— В царстве Вэй жил один уродец, которого так и звали Урод То. Молодые люди, приходившие к нему, чтили его так высоко, что не могли заставить себя покинуть его дом. Девушки, которым доводилось его видеть, говорили отцу и матери, что скорее пойдут к нему в наложницы, чем станут женой кого-то другого. И таких были десятки. Никто никогда не слышал, чтобы он сказал что-то такое, чего никто не знал. Он всегда лишь соглашался с другими — и не более того. Не было у него ни державной власти, позволяющей спасать людей от гибели, ни огромных богатств, дарующих людям благоденствие. Вот такой он был человек: обликом настолько безобразен, что мог напугать кого угодно, в разговоре всегда готовый согласиться со всеми и ничего не говоривший от себя, в познаниях своих вполне заурядный. И, тем не менее, дикие звери спаривались там, где ступала его нога. Нет, он точно был человек необыкновенный! Я пригласил его к себе, чтобы хорошенько рассмотреть, и увидел, что он и в самом деле так уродлив, что мог бы напугать кого угодно. Он остался в моей свите, и не прошло месяца, как я стал приглядываться к нему всерьёз. А ещё через год он пользовался моим полным доверием. Когда моё государство осталось без первого советника, я назначил его на эту должность. Он принял это назначение после долгих раздумий и поблагодарил меня сдержанно, как если бы отклонял моё предложение. Такой он был странный! В конце концов, он взял в руки бразды правления, но вскоре покинул мой двор. Я был так опечален, словно похоронил близкого человека, и рядом со мной не осталось никого, с кем я мог бы разделить радость обладания целым царством. Что же он был за человек?
— Я расскажу вам одну историю из своей жизни, — ответил Конфуций. — Однажды я был послан с поручением в царство Чу и увидел, как маленькие поросята пробовали сосать мёртвую мать. Очень скоро они оставили её и разбрелись кто куда. Так произошло потому, что они не узнавали в мёртвой матери себя, не видели в ней существа того же рода. В своей матери они любили не просто её тело, а то, что делало это тело одушевлённым. Воинам, погибшим в битве, не требуются роскошные гробы. Человек, которому в наказание отсекли обе ноги, охотно одолжит вам туфли. Ибо все они уже лишились того, что делало их важными в этом мире. Когда девушка входит в покои Сына Неба, ей не срезают ногти и не протыкают уши. Тот, кто взял себе новую жену, не является ко двору государя и не выполняет служебных поручений. Уж если мы настолько заботимся о сохранности своего тела, тем более надлежит заботиться о сбережении своих жизненных свойств! Ну а Урод То внушает к себе доверие прежде чем вымолвит слово, приобретает расположение других, не оказав им никаких услуг, побуждает правителя вверить его попечению целое царство и притом заставляет державного владыку опасаться, что не примет его предложения. Нет сомнения, он один из тех, в ком талант не имеет изъяна, вот только его жизненные свойства не вполне воплотились в его телесном облике.
— Что значит: «талант не имеет изъяна»? — спросил Ай-гун.
Конфуций ответил:
— Жизнь и смерть, существование и гибель, победа и поражение, богатство и бедность, мудрость и невежество, хвала и хула, голод и жажда, жара и холод — всё это превращения вещей, действие судьбы. День и ночь эти превращения свершаются перед нашим взором, и нашего знания не хватает на то, чтобы понять их исток. А потому они не могут ничего прибавить к духовной гармонии в нас, и им не место в Волшебной Кладовой (просветлённом сознании). Всегда нести в душе это согласие, и, посвящая себя мирским делам, оставаться верным своей радостной правде, не отделять день от ночи и жить одной весной со всем сущим — значит быть человеком, в котором каждое впечатление откликается в сердце движением вселенной. Вот что я называю «талант не имеет изъяна».
— А что значит: «жизненные свойства не вполне воплотились в телесном облике»?
— Располагаться строго по уровню — таково свойство покоящейся воды. Если вода может послужить здесь образцом, то лишь потому, что внутри она предоставлена самой себе и не ищет себя вовне. Полнота свойств — это вершина нашего совершенствования в жизненной гармонии. От полноты свойств, пусть даже не проявившейся до конца в телесном облике, ничто сущее в этом мире отойти не может.
На другой день Ай-гун сказал Минь-цзы:
— Поначалу я управлял царством, как подобает державному владыке: держал в руках бразды правления, печалился о страданиях и смертях людских и думал, что достиг совершенства. А нынче услыхал речи истинно мудрого человека и понял, что легкомысленно относился к себе и вот подверг опасности собственное государство. Мы с Конфуцием не правитель и подданный, а друзья по духовным свершениям — вот мы кто!
Царственное освобождение
Когда умер Лао Дань (прозвание Лао-цзы), Цинь И пришёл в его дом, чтобы выразить соболезнования, трижды громко возопил и вышел вон.
Ученик спросил его:
— Разве покойный не был вашим другом?
— Да, был, — ответил Цинь И.
— Тогда прилично ли вот так выражать свою скорбь о нём?
— Конечно! Сначала я считал покойного тем великим человеком, которым он прежде был для меня, но потом понял, что ошибался. Я пришёл выразить соболезнования, и что же? Вокруг старики, плачущие так, словно они скорбят о своих умерших детях, и юноши, рыдающие, точно они потеряли своих матерей. Видно, в самом покойнике было что-то, что породило такое настроение. Ведь все эти люди, собравшись вместе, причитают, когда не нужно слов, и плачут, когда не нужно слёз. Поистине, они отворачиваются от Небесного закона и забывают о том, что дано им от рождения. Древние называли это «бегством от закона Небес». Когда настал срок, учитель пришёл. Срок истёк — учитель покорился. Когда живёшь, повинуясь велениям времени, печаль и радость не властны над тобой. Древние называли это «царственным освобождением».
Человеческие наклонности
Хуэй Ши спросил у Чжуан-цзы:
— Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?
— Да, это так, — ответил Чжуан-цзы.
— Но если человек лишён человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? — вновь спросил Хуэй Ши.
— Дао дало ему облик. Небо дало ему тело, как же не назвать его человеком?
— Но если он человек, то как может он жить без свойственных ему наклонностей?
— Одобрение и порицание — вот что я называю человеческими наклонностями, — пояснил Чжуан-цзы. — Я называю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением или отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пытается улучшить то, что дано жизнью.
— Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире?
— Дао дало ему облик. Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же утруждаешь свой ум размышлениями о посторонних вещах, а внутри насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Небеса вверили тебе тело, а вся твоя песня — «твёрдость» да «белизна» (нелепые рассуждения софистов)!
Я ухожу, а ты остаёшься
Шэньту Цзя, которому отрубили ногу, вместе с Цзы-Чанем был учеником у Бохуня-Безвестного. Однажды Цзы-Чань сказал Шэньту Цзя:
— Если ты первый захочешь уйти, я останусь. А если я захочу уйти первым, останешься ты.
На следующее утро он снова встретился с Шэньту Цзя в комнате для занятий, сел с ним рядом и сказал ему:
— Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым, останусь я. Нынче я собираюсь покинуть это место. Не соблаговолишь ли ты остаться? Или, может быть, ты не пожелаешь этого? И если ты не посторонишься перед первым советником государя, значит ли это, что ты считаешь себя равным ему?
— Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! — воскликнул Шэньту Цзя. — Видно, это тот, кто, как ты, радуется званию первого советника и презирает других. Мне приходилось слышать такую поговорку: «Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое». Дружи долгое время с достойным мужем, и ты не сможешь совершить дурной поступок. Ныне ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и всё-таки столь невежливо разговариваешь со мной. Куда это годится?
Цзы-Чань ответил:
— Ты, я гляжу, такой человек, что с самим Яо будешь спорить, кто из вас лучше. Прикинь-ка, хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?
— Среди нас, — возразил Шэньту Цзя, — найдется немало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Немногие откажутся рассказать о своих проступках, полагая, что они не заслужили прощения. А что до того, чтобы признать Неизбежное и покойно принять Судьбу, на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сражённым стрелой — это и есть судьба. Многие, у кого ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмешки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учителем, и мой гнев исчезает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очистил меня своей добротой, то ли я сам прозреваю истину. Я прожил у учителя девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?
Цзы-Чань смутился и, приняв почтительный вид, сказал:
— Тебе нет необходимости говорить ещё что-нибудь.
Древо спокойствия
— О, Учитель, в чём корни спокойствия? — спросил пытливый ученик.
— Корни Спокойствия — в безопасности. Если человеку не грозят смерть или болезни — он спокоен, — отвечал Мудрейший.
— О, Учитель, из чего состоит ствол Спокойствия? — спросил самый умный ученик.
— Ствол Спокойствия — это правильная картина мира, составленная из верных помыслов и лишённая страстей, — сказал Мудрейший.
— О, Учитель, а куда простираются ветви Спокойствия? — спросил любимый ученик.
— Ветви Спокойствия простираются к близким по духу людям, — ответил Учитель, — ибо живущие со Спокойствием обретают Спокойствие.
Искусство боя на мечах
Даосская мудрость
Первое достижение в искусстве боя на мечах — единство человека и меча. Когда это единство достигнуто, даже травинка может стать оружием.
Второе достижение — когда меч существует лишь в сердце мастера, отсутствуя в его руке. Тогда можно поразить врага за сто шагов голыми руками.
Но высшее достижение искусства боя на мечах — это отсутствие меча как в руке, так и в сердце мастера. Такой воин пребывает в мире со всем остальным миром. Он даёт обет не убивать и несёт мир человечеству.
Лёгкое есть верное
Даосская мудрость
Лао-цзы учил: «Хочешь быть твёрдым, сохраняй твёрдость с помощью мягкости; хочешь быть сильным, береги силу с помощью слабости. Кто собирает мягкое, станет твёрдым. Кто собирает слабое, станет сильным. Наблюдай за тем, что собирается, чтобы узнать, что придёт: счастье или беда.
Мягкое и слабое — спутники жизни. Твёрдое и сильное — спутники смерти».
Предел вещей
Даосская мудрость
Перед тем как ослепнуть, глаза разглядят даже кончик волоса.
Перед тем как оглохнуть, уши расслышат даже полёт москита.
Перед тем как притупится ощущение вкуса, язык отличит воду из реки Цзы от воды из реки Минь.
Перед тем как утратить обоняние, нос отличит запах обожжённого дерева от запаха гниющего.
Перед тем как телу окостенеть, человек бежит быстро.
Перед тем как утратить рассудок, сердце легко отличает правду ото лжи.
Причина в том, что, не достигнув предела, вещи не переходят в свою противоположность,