Глава 4 Во имя справедливости 6 страница
— Что случилось? — Анна поняла, что сейчас услышит самое главное, и, вероятно, это не принесет ей радости.
— Мы должны были встретиться здесь неделю назад, — сказал незнакомец. — Я, по обыкновению, приехал чуть раньше, чтобы проверить, все ли спокойно. Я стоял в этой комнате, вот так же, как и сегодня, у окна, и видел, как на другой стороне улицы появились два человека. Один из них был барон Корф, другого я прежде не знал, но он нес саквояж, в котором, как я полагаю, были те самые деньги, которые по договоренности должен был передать мне ваш муж.
— И?.. — замерла Анна.
— И вот тут случилось то, чего я меньше всего был готов ожидать, — у незнакомца опять на мгновенье перехватило дыхание, но он взял себя в руки и продолжил: — В тот момент, когда барон и его спутник стали переходить улицу, направляясь к трактиру, из переулков хлынула толпа рабочих, которые с оружием в руках отбивались от солдат национальной гвардии. Еще по дороге на встречу я слышал отдаленные выстрелы, но и предполагать не мог, что эта война местного значения переместится в облюбованный мною квартал…
— Господи! — нетерпеливо вскричала Анна, прерывая его. — Не тяните же, говорите, что с ним?!
— Простите меня, мадам, за дурную весть, но я полагаю, что ваш муж стал жертвой этой неожиданной бойни, — незнакомец склонил сочувствующе перед нею голову.
— Ах! — Анна покачнулась, и молодой человек бросился к ней. На какую-то минуту его лицо оказалось в свете окна, под которым находился большой уличный фонарь, и Анна узнала в нем секретаря де Морни, который встречал ее сегодня днем в бонапартистском клубе. Кажется, он представился ей под именем Анри Шерваль. — Это вы?
— Вы все-таки меня узнали, — Шерваль смутился, но не отпрянул, а продолжал поддерживать Анну, пока она не пришла в себя. — Конечно, наверное, вообще было глупо сохранять инкогнито, тем более таиться от вас. Но я не знал, как пойдет наш разговор и смогу ли я доверять вам так же, как барону, и поэтому предпринял все эти меры предосторожности.
— Я понимаю вас, — сухо кивнула Анна, высвобождаясь из его объятий. — Быть предателем — нелегкое и весьма опасное занятие.
— Это вышло случайно — нахмурился Шерваль. — Я никогда не пошел бы на этот шаг, но мое положение оказалось безысходным. Мне нужны эти деньги, от них зависят моя жизнь и спокойствие моей семьи.
— И тогда вы взяли деньги у моего погибшего мужа, ударили Писарева и сбежали с ними! — с гневом промолвила Анна.
— Да как вы смеете?! — возмутился Шерваль. — Неужели вы искренне полагаете, что я пришел бы на эту встречу с вами, будучи замешан в убийстве?
— Я видела, как игра доводит людей и до худших поступков! — отрезала Анна. — И потом, вы, наверное, решили, что теперь можете попытаться удвоить свой капитал, присовокупив к похищенным деньгам те, что попытаетесь выманить у меня в обмен на информацию о моем пропавшем муже. Или, что еще ужасней, захотите продать тот же самый документ еще раз.
— А я-то надеялся, что встречу в вас понимание и здравый смысл, — вздохнул Шерваль. — Поймите, госпожа баронесса, я не получил от вашего супруга никаких денег, и документ по-прежнему со мной. Но мне не было необходимости плести всю ту паутину, создание которой вы сейчас пытаетесь мне приписать.
— Вот как?! — с вызовом воскликнула Анна.
— Именно так, — кивнул Шерваль. — Идя на соглашение с бароном, я уже оговорил все, что могло бы спасти меня. Мне было обещано не только предоставление растраченной суммы, но и деньги на отъезд из Парижа для меня, моей матери и младшей сестры. Мне обещали, что у вашего консула в Ницце я получу фальшивые документы, и мы сядем на ближайший корабль, отплывающий в Южную Америку или Мексику. Поверьте, я не пришел бы сюда, имея на руках все обещанные мне гарантии. Наш с бароном договор остался неисполненным, и я по-прежнему стою на краю гибели, а время убегает так стремительно, что мне страшно. Мне по-настоящему страшно, баронесса!..
— Но тогда… — растерялась Анна. — Тогда где же мой муж и где деньги?
— О деньгах, как я полагаю, вы должны спросить спутника барона, — пожал плечами Шерваль. — Когда толпа разделила их, я видел, что он, ловко пробираясь между дерущимися, побежал по одному из переулков, и саквояж оставался у него. А барон… Я потому и не обнадежил вас, мадам, что видел, как толпа увлекла его за собой, когда он попытался остановить своего убегавшего с деньгами спутника. Но вдруг гвардейцы стали стрелять в упор, не разбирая, где кто. И потом на улице оставались лишь трупы или раненые, которых куда-то увозили на телегах весь этот долгий вечер. И только ночью я смог покинуть свое убежище, разбитый и совершенно отчаявшийся.
— Но почему же вы не попытались что-то предпринять после того, как сделка не состоялась? — прошептала Анна.
Слезы застилали ей глаза, но она старалась держаться уверенно и спокойно.
— Дело в том, — пояснил Шерваль, — что я знал одного барона и просил его держать мою личность в тайне даже от своих коллег, поскольку опасался шпионов графа. А он — человек ловкий и подозрительный. И потому больше мне не к кому было обратиться, но, когда я уже совершенно потерял голову от ужаса перед неизбежным, появились вы, Я подумал, что вы пришли, чтобы заменить собою барона в этом деле. Вы нашли прекрасный предлог, это было совсем неплохо придумано — обвинить графа в исчезновении вашего мужа. И я немедленно решил связаться с вами, но чтобы быть окончательно уверенным в том, что вы придете на встречу, я написал записку от имени барона Корфа.
— Это я уже знаю, — кивнула Анна, — но должна вас разочаровать. Я не имею к делам мужа никакого отношения, и я действительно думала, что к его пропаже причастен граф де Морни…
— Тише, тише! — испуганно прервал ее Шерваль. — Не надо никаких имен, по крайней мере, таких громких.
— Думаю, ваши опасения, если они и имеют основания, все равно в данном случае чрезмерны, — твердо сказала Анна. — Считая, что отправляюсь на встречу с мужем, которого подозревают в краже и измене родине, я сочла необходимым предпринять все меры предосторожности. И надеюсь остаться совершенно незамеченной, кем бы ни оказались соглядатаи — шпионами графа или людьми из русской миссии.
— Предусмотрительно, — с облегчением вздохнул Шерваль, — очень предусмотрительно. И, честно говоря, вы обманули даже меня. Я потому так долго не решался входить в комнату, что не знал, как понимать визит престарелой дамы, которую вы столь блестяще изобразили. Но потом я подумал, что вы, быть может, тоже прибегли к конспирации, и оказался прав. Однако вы смутили меня своим рассказом. Как получилось, что барона подозревают в предательстве? Он совершенно не похож на изменника, и потом, я видел, как он упал в толпе то ли от выстрела, то ли от удара прикладом по голове.
— О Боже! — не удержалась от возгласа Анна и снова покачнулась, но устояла и жестом остановила бросившегося к ней Шерваля. — Дело в том, что спутник барона остался жив, он явился к своему начальству — один и без денег, и утверждал, что саквояж похитил барон, напав на него в темном переулке.
— Но это ложь! — возмутился Шерваль. — Как он смеет!
— Этот человек, если можно будет так выразиться, — сквозь зубы сказала Анна, — знаком мне давно, и я знаю, что он способен на любую подлость. И поэтому меня сейчас более всего заботит честное имя и правда о моем муже: где он и что с ним.
— А меня беспокоит возможность завершения нашей с ним сделки. Давайте объединим наши усилия.
— Что вы предлагаете?
— Помогите мне получить деньги и все те гарантии, которые были мне обещаны бароном Корфом, а я дам вам письменное свидетельство, где изложу все, что видел в тот день, — предложил Шерваль.
— Хорошо, — после краткого раздумья ответила Анна. — И нам лучше оговорить все детали прямо сейчас. Если вы не возражаете, при свете.
Шерваль кивнул и, наклонившись, стал шарить на полу рукой, пытаясь разыскать упавшую стеклянную колбу…
* * *
Дома Анна, расставшись со своим немудреным камуфляжем, пожелала супругам Боннэ спокойной ночи, а Варвару отправила к детям, которые сегодня весь день провели в обществе слуг. Воспитатели те были никакие, и поэтому брат и сестра возвращению матери обрадовались так шумно, что она испугалась, как бы их восторженные крики не стали слышны на улице, что вызвало бы повышенный интерес соседей и возможных наблюдателей. Поэтому она повела себя строго, но без излишней суровости, а как будто играла с детьми, и увела их после ужина в гостиную наверху, чтобы там провести с ними время, достаточное для их успокоения.
Она прекрасно понимала, что все эти дни дети тоже чувствовали поселившуюся в атмосфере дома взволнованность, но, конечно, не могли сколько-нибудь вразумительно ее объяснить. И Анне пришлось собрать все свое мужество и волю в кулак, чтобы быть с ними по-прежнему ровной и счастливой, хотя сердце ее сжималось от боли и горя, особенно теперь, после разговора с Шервалем.
Верить в смерть Владимира она отказывалась, но в глубине души допускала, что в описанной Шервалем ситуации такой исход вполне был возможен. Однако Анна знала, что Корф был прекрасным воином, смелым и порою отчаянным, и это в бою повышало его ставки на удачу. Она не хотела сейчас думать о худшем и надеялась, что Владимир, с его отменной реакцией и твердой рукой, успел увернуться от пули или остановить занесенный над его головою палаш. Анна верила в счастливую звезду Корфа, который часто выходил невредимым из самых опасных и тяжелых сражений, и поклялась, что, как только ей удастся довести начатое им дело до конца, она станет его искать. И нет никакой силы на свете, чтобы могла разделить их и разрушить их счастье и любовь.
Уложив детей, Анна коротко сказала Варваре, всю дорогу до дома терзавшую ее вопросами о свидании и не спускавшую с нее умоляющих глаз, что Владимир жив, но где он и что с ним, она пока не знает. И что к ней приходил от него человек, передавший просьбу Владимира, исполнение которой приблизит час его возвращения в семью и вернет ему доброе имя. Судя по прищуру хитрых крестьянских глаз Варвары, Анна поняла, что та ей не во всем поверила, но для виду нянька это объяснение приняла и подтвердила, что готова ради Владимира Ивановича на все — даже на подлог и обман. Лишь бы он вернулся — живой и целехонький.
Утром Анна отправилась к Киселеву и, когда они остались в его кабинете тет-а-тет, рассказала о своей встрече с Шервалем. Если Киселев и был потрясен, то себя ничем не выдал. Многолетняя дипломатическая служба приучила его к выдержанности и обдуманному поведению. Граф несколько раз заставил вопросами повторить Анну все обстоятельства встречи с Шервалем, как будто пытался уловить неточности или ждал подвоха, но потом с удовлетворением кивнул.
— Ваш рассказ, — наконец сказал он, — представляется мне вполне правдоподобным. Честно говоря, я предполагал в словах капитана Писарева обман и велел провести у него дома негласный обыск. Но эта мера ничего не дала — денег там не оказалось.
— Неужели вы всерьез полагали, что, ограбив страну, он понесет похищенное домой и оставит его под подушкой? — едко поинтересовалась Анна. — Наверняка господин Писарев спрятал где-то саквояж в укромном месте, которое у него, вполне возможно, было приготовлено заранее. Ибо я не исключаю мысли о том, что он сам планировал нападение на моего мужа, и ему просто повезло сделать это не своими руками.
— Разумеется, я не считаю капитана полным дураком, — смутился Киселев. — Но я должен был исключить эту вероятность саму по себе. Но теперь, когда все более или менее прояснилось, я все равно не могу обвинить его. Даже если месье Шерваль передаст вам обещанное свидетельство, оно не будет иметь никакой юридической силы без прямых доказательств — то есть саквояжа с деньгами. И, кроме того, без него я не сумею выполнить условия Шерваля — дважды мне не удастся столь быстро получить сумму, равную пропавшей. Не забывайте, что мы находимся в недружественном нам Париже и в обстоятельствах постоянного банковского шантажа со стороны господина барона Ротшильда, который еще не решил, чью сторону ему следует принять.
— В таком случае, — предложила Анна, — раз мы не в силах найти похищенные Писаревым деньги, давайте заставим его самого вернуть их нам.
— Каким образом? — Киселев удивленно приподнял брови. — Вы предлагаете мне пытать его? Или отвезти к медиуму?
— Нет, — улыбнулась Анна, — у меня есть куда менее дорогое и совсем не кровожадное предложение.
— Слушаю вас, — кивнул ей граф.
— Нас, меня и моего супруга, с господином Писаревым связывают давнишние и весьма непростые отношения, — начала Анна. — И когда я вчера, еще не зная, кто именно обвиняет Владимира Ивановича в краже и предательстве, пришла к Писареву, то он немедленно узнал меня и не стал скрывать, что по-прежнему питает ненависть к барону и до сих пор не оставил надежды увидеть меня в своих объятиях.
— Вы, верно, шутите? — изумился Киселев.
— Отнюдь, — покачала головой Анна. — Я могла тотчас сообщить вам об этом, но негодяй вздумал угрожать мне. Он поклялся, что заявит вам, будто я на этой встрече пыталась подкупить его, предложив себя в обмен на изменение его показаний в пользу барона.
— Какая низость! — воскликнул ее собеседник.
— Тогда я вынуждена была промолчать. — Анна кивком поблагодарила его за сочувствие. — Ведь я еще не знала того, что открыл мне позже месье Шерваль. Но теперь с меня сняты все ограничения, и я предлагаю вам воспользоваться сделанным мне господином Писаревым предложением.
— Вы хотите?.. — смутился граф. — Но не на самом же деле?..
— Разумеется, нет, — успокоила его Анна. — Я всего лишь хочу убедить господина подлеца, что готова ответить на его притязания, и хитростью выманить у него признание в том, где он прячет украденные им деньги.
— Но как же вы добьетесь этого, не подвергая свою честь опасности?
— Об этом не беспокойтесь! Я сумею за себя постоять. Мне удалось победить господина Писарева в прошлом, уверена — мне удастся сделать это и сейчас.
— И каков ваш план?
— Сегодня же я пошлю капитану записку, что обдумала его предложение и прошу о личной встрече. А потом… — Анна выдержала паузу и улыбнулась. — Для «потом» у меня есть одно старое и испытанное средство, а вы… вы должны быть наготове и, когда я дам вам знать, проследите за негодяем и вернете то, что он украл. Позже мы снова встретимся с месье Шервалем и доведем дело, начатое моим супругом, до конца. А значит, и восстановим его доброе имя, и вернем его репутации незапятнанность. И поверьте: я настроена решительно и ни за что не отступлю.
— Я вам верю, — кивнул Киселев.
Вернувшись домой, Анна немедленно составила записку Писареву и отправила с нею месье Боннэ по указанному Киселевым адресу. Потом она велела Варваре и мадам Боннэ собрать детей, а тем временем написала еще одно письмо — на сей раз Жозефине, которую умоляла на несколько дней приютить ее драгоценных чад. Анна не хотела, чтобы дети случайно стали свидетелями ее ужина с Писаревым (а в том, что он состоится, она ни минуты не сомневалась) или — не дай Господь! — не подверглись с его стороны опасности. Потом она отправила с этим письмом мадам Боннэ, и вскоре та вернулась с положительным и весьма сердечным ответом.
Пришедшему к своему часу Санникову Анна вынуждена была сегодня отказать от уроков, но не стала возражать, когда он, не выспрашивая объяснений о причинах такого решения, предложил сопроводить ее и детей во время переезда. И пока он усаживал Ванечку и Катеньку в экипаж, появился Боннэ со словами: «Месье изволили передать, что ответ на ваше послание они принесут самолично в указанное вами время». «Началось», — подумала Анна, и решимость отразилась в ее глазах особым блеском, который был замечен наблюдательным Санниковым и отнесен им за счет вполне естественного волнения. Баронесса впервые выезжала с детьми не в обществе своего мужа, а с посторонним мужчиной, хотя он и числился в доме за своего.
Жозефина встретила их у себя приветливо и любезно, но глаза ее были заплаканы.
— Что случилось? — встревожилась Анна, когда Санников с разрешения Жозефины увел детей в гостиную, где занимал их, пока женщины разговаривали.
Оказалось, что заявление, неосмотрительно сделанное Джузеппе на том памятном вечере в театре «Шуазель» и напечатанное практически во всех парижских газетах, вызвало величайшее недовольство Временного правительства республики. И месье Верди было «предложено» в кратчайшие сроки выехать из Парижа по собственному желанию, в противном случае он мог быть привлечен к ответственности за подстрекательство к мятежу и попытку срыва выборов. И тогда его отъезд сопровождался бы отнюдь не почетным эскортом со звоном кандалов вместо оркестра.
— И что ты намерена делать? — спросила Анна, когда Жозефина сообщила ей, что Джузеппе пакует чемоданы. Его уже звали в Рим, где началась новая волна выступления за независимость.
— Полагаю, мне следует ехать вместе с ним.
— Но это означает окончательный разрыв со сценой!
— Понимаю, — согласилась Жозефина, — но рано или поздно в жизни женщины наступает момент, когда она должна подумать о себе. И потом, кто-то ведь должен распаковывать за гения его дорожные сумки.
Анна вздохнула. Этот выбор она уже сделала, и хотя Владимир не относился к категории гениев, вопрос перед нею в свое время стоял именно так: или жизнь с любимым мужчиной, или карьера…
Поблагодарив проводившего ее обратно домой Санникова, Анна отпустила супругов Боннэ, дав им оплачиваемые выходные, и прошла на кухню узнать, все ли Варвара приготовила к вечеру.
Писарев пришел даже раньше намеченного срока. Он был явно взволнован, хотя его возбуждение следовало приписать вожделению, от которого он сгорал, а никак не относить на счет страстности, которую испытывает по-настоящему влюбленный мужчина.
Он наглым тоном обратился к Анне, когда Варвара, с трудом удерживавшаяся от замечаний в его адрес, провела Писарева в столовую, где был накрыт стол со свечами и роскошным серебром блюд, и плавали ароматы кушаний, на которые расстаралась заботливая няня.
— Итак, вы, судя по всему, хорошенько обдумали мое предложение, раз решились написать мне.
— Как видите, — кивнула Анна, — я решилась не только написать вам, но и пригласила в свой дом, сделав все возможное, чтобы никто и ничто не могли помешать нам сегодня.
— Ни детей, ни слуг? — с подозрением спросил Писарев. — А как же эта старуха?
— Варвара не в счет, она стара, слепа и глуха, — улыбнулась Анна, стараясь казаться максимально убедительной. — И потом, она моя нянька и предана мне до мозга костей. Она скорее даст себя убить, чем позволит кому-либо вмешаться в мои дела, и никогда не станет обсуждать мои приказания.
— Похвально, — самодовольно хмыкнул Писарев, накручивая на вилку полоску тонко нарезанной копченой стерляди. — Таким образом, вы желаете убедить меня, что намерены идти до конца?
— Вы и сами знаете, господин капитан, — Анна пригубила из бокала прохладного шабли, — мое положение стало безвыходным. Муж пропал, его считают изменником и вором, что не позволяет мне вернуться домой, а значит, лишает возможности пользоваться всеми правами и привилегиями своего круга. У меня на руках двое малолетних детей, и впереди — только презрение и осуждение близких.
— Ужасная картина, — кивнул жующий Писарев.
— Как видите, у меня не остается иного выхода, как просить вас стать моим защитником, — Анна скромно опустила глаза долу, — и надеяться, что вы простили мне мою бесцеремонность, с какой я ответила поначалу на ваше благородное предложение о помощи.
— Но вы все еще хотите, сударыня, чтобы я стал защищать при разбирательстве барона Корфа? — Писарев цепко вперился в Анну пронзительным взглядом.
— Нет, у меня было время подумать. — Анна ответила ему кристально чистым взором, в котором не пряталось ничего, кроме холодного расчета. — И я пришла к заключению просить вас увезти меня отсюда. Подальше от всех этих проблем.
— Вас одну? — Писарев все еще не верил ей. — А как же ваши дети?
— Дети? — усмехнулась Анна. — Зачем они мне? У них есть дед, они еще могут заслужить, ввиду своей невинности, прощение Государя Императора и его цепных псов. У них еще есть будущее, но что ждет меня? Я не желаю идти в Сибирь за то, чего не совершала. Я мечтаю уехать. Например, в Америку, где можно начать новую жизнь. Вместе с нами. Таково мое условие.
— Условие? — не сразу понял Писарев.
— Именно так — условие, — повторила Анна. — Вы ведь хотите полностью владеть мною? Пожалуйста, я буду вашей, но не в обмен на защиту мужа, от которого у меня одни неприятности, а ради того, чтобы начать новую жизнь. Там, где это еще возможно.
— А вы не шутите? — несколько опешил от такого поворота событий Писарев.
— Ни в коем случае, — спокойно сказала Анна. — Я знаю, что, несмотря на прошествие стольких лет, вы все еще помните меня и питаете так и не угасшее желание. Я готова пойти вам навстречу, но и вы должны принять те перспективы, что ожидают вас в Новом Свете.
— Перспективы? — вздрогнул Писарев.
— Конечно, — продолжала Анна. — Вы детально описали мне при нашей первой встрече возможные варианты моей жизни при тех обстоятельствах, что сложились в связи с исчезновением моего мужа и денег. Так позвольте и мне спросить вас: а чего ожидаете вы в этой же ситуации? После вашего конфуза с пропавшим саквояжем вас не погладят по головке, хотя вы, вероятно, совершенно невиновны. В лучшем случае вас вернут в Россию и сделают мелким клерком где-нибудь в захолустье. В худшем — понизят в звании и отправят в армию. Неужели такой перспективы вы желаете для себя? И вы просто удовлетворитесь своей победой надо мной и позволите вашему начальству отыграться за все случившееся на вас? Ведь мой муж исчез, возможно, мертв, а кто еще стоял с ним рядом в тот злополучный день?
— Я должен поразмыслить над тем, что вы сказали, — пробормотал Писарев после весьма продолжительной паузы. — Но… если я намерен буду ответить вам положительно, то я должен получить от вас гарантию вашего участия во мне.
— Вы хотите сделать это прямо сейчас, здесь? — с легкой иронией осведомилась Анна и положила вилку на стол.
— Нет, что вы, — недобро скривился Писарев, — я бы хотел лучшим из приготовленных на сегодняшний вечер блюд насладиться в соответствующей атмосфере и в надлежащей последовательности.
— В таком случае, — кивнула Анна, — давайте сначала отужинаем, а потом перейдем к заключительной части наших переговоров…
Когда Писарев дошел до спальни, он уже почти ничего не соображал. От подсыпанного Варварой снадобья его повело, но он приписал свою слабость обильной пище и шампанскому, к которому от волнения прикладывался в конце ужина слишком часто. В спальне он еще пытался обнять Анну и даже потянулся губами к ее лицу, но потом рухнул на постель и отчаянно захрапел. И тогда Анна с Варварой принялись стаскивать с него одежду, оставив капитана только в одной длинной шелковой блузе с кружевными манжетами. Варвара при этом плевалась в сторону и отпускала разные ругательства, а Анна помогала ей, сжавшись от презрения и ужаса, что ей приходится делать такое.
Ночь они провели вместе — Варвара сидела на мягком низком пуфе рядом с кроватью и следила, чтобы Писарев не упал ненароком на пол и ничего себе не повредил. Анна же разделась до ночной рубашки — вдруг Писарев проснется и увидит, что она одета, и села и кресло у окна, стараясь не смотреть на этого мужлана, в беспамятстве развалившегося на постели — ее семейной постели, где они с Владимиром провели столько счастливых ночей. Ее сердце обливалось кровью. В надежде спасти доброе имя мужа и, возможно, его жизнь, она вынуждена была осквернить святое. Но иного выхода у нее не оставалось, и Анна мужественно переносила эту пытку — видеть, как какой-то недочеловек, подлец и вор мнет ее подушки и нежнейшее постельное белье и перекатывается с боку на бок на ее брачном ложе.
Наконец от усталости она заснула, точнее, провалилась в какую-то пугающую своей бесконечностью темноту, но длился этот кошмар совсем недолго (или ей так показалось?). Вскоре Анна почувствовала, как Варвара трясет ее за плечо.
— Просыпайся, Аннушка, ирод наш зашевелился. Пора тебе для него последнюю сцену разыграть…
Анна смутным взглядом посмотрела на нее и все вспомнила.
Очнувшийся Писарев увидел Анну рядом с собой — усталую от «ночи любви» и готовую на все ради него. Он, конечно, какое-то время взирал на нее с изумлением, пытаясь вспомнить, что из вчерашнего было в действительности, а что привиделось или приснилось ему. Но Анна искренним взглядом успокоила его: он был на высоте, и она ждала от него продолжения. Она была так красива — золотистые волосы спадали локонами на спину, рубашка с одного плеча была приспущена, обнажая прекрасное мраморное плечико, а сквозь тонкий батист просвечивал столь выразительный силуэт, что Писарев постеснялся подвергать сомнению подлинность увиденной им картины.
Наконец он собрался с духом, поднялся и попросил принести ему что-нибудь для похмелья, и Варвара, откликаясь на зов Анны, принесла капитану холодненького рассольчика — она и в Париже умудрялась делать все эти российские вкусности. Потом Писарев захотел освежить лицо — Варвара тут же подала ему свежее, мокрое полотенце, а Анна с равнодушным видом, какой и положено иметь женщине ее круга, стала за ширму одеться в домашнее.
— Надеюсь, вам не пришлось скучать сегодня ночью, баронесса? — осторожно осведомился у нее Писарев, натягивая брюки.
— Не помню, чтобы у меня было для этого время, — спокойно ответила Анна.
— Но вы найдете его для того, чтобы повторить все то лучшее, что вам пришлось пережить? — не унимался Писарев.
— Непременно, — сдержанно кивнула Анна, появляясь из-за ширмы. — Но только после того, как и вы ответите мне тем же.
— О чем вы? — не сразу понял Писарев.
— Я отдала вам самое дорогое и единственное, что у меня осталось, — самое себя, — холодно сказала Анна. — А теперь я желала бы знать, когда вы выполните свою часть нашего договора.
— Скоро, госпожа баронесса. — Писарев подошел к ней и попытался обнять. — Совсем скоро.
— Вот когда это скоро наступит, — Анна уклонилась от его поцелуя, — тогда и продолжим.
— Хорошо, — кивнул Писарев, как будто решился на что-то важное. — Не покидайте дом, я скоро вернусь. И постарайтесь собрать свои вещи — все ценное, о чем вы забыли упомянуть, и что наверняка припрятано у вас в укромном уголке. Когда я приеду, мы немедленно покинем Париж. Но запомните — только мы вдвоем, никаких нянек! Ясно?!
Глава 5
Точки над «i»
Писарев не мог поверить своему счастью — удача опять улыбнулась ему. А она, как известно, дама капризная и помогает лишь тем, кто проявляет завидное упорство и служебное рвение. А уж как он старался! Особенно в делах господ-гуманитариев, к которым начальство прикомандировало его под видом товарища по несчастью и оружию. Сначала там — в Петербурге, а потом уже здесь — в Париже.
Вот когда Писарев в полной мере осознал власть подметного слова. Все эти «кружковцы» — профессора да писатели, зеленые студентишки — оказались настолько наивны в самых простых делах, и, прежде всего, в вопросе доверия. Великие изобретатели правил конспирации, в своем кругу они расслаблялись и становились настолько уязвимы, что, имея прекрасно вышколенную память и зная отношения между ними, Писарев без всякого труда незаметно вносил в среду «политических» тени разлада.
Эту игру он даже любил. Она чем-то напоминала ему карты, где за столом самое важное — внимание. Хочешь выиграть — следи за партнерами, ненавязчиво, но цепко. У каждого из них есть свои приметы и знаки, которые продадут его с головой наблюдательному конкуренту. А потом — потом самое главное сбить игроков со следа и самому остаться «при сомнительных перспективах», внушив партнерам уверенность в том, что каждый из них держит джокера или туза в рукаве. И это самое важное умение — заставить игроков следить друг за другом, а самому между делом просчитать оставшиеся у них на руках карты. И когда каждый из них начнет подозревать каждого, когда игроки выберут весь банк и сбросят свой прикуп в надежде на удачу — нужно выложить свои козыри и позволить удаче приветствовать победителя звоном монет.
Точно так же Писарев вел себя и с господами из Петербургского университета, к которым был приставлен в то время. Он настолько вдохновенно вписался в атмосферу самого известного столичного политического кружка, руководимого слишком либеральным чиновником из Министерства канцлера Нессельроде, что вскоре стал там желанным гостем и другом многих из его членов. И никто из этих высокопарных борцов за гражданские права даже не подозревал, что молодой провинциал, вольнослушатель на историко-философском факультете, станет тем зловещим ядом, который отравит отношения между ними и в конечном итоге приведет к расправе над кружковцами.
Писарев умел тонко, словно между делом, внести сомнения в души своих «друзей». Он хорошо изучил их психологию и знал, что, в сущности, все они — люди глубоко порядочные и не станут перепроверять дошедшие до них слова, его слова, но переданные по такой длинной цепочке наушничанья, что установить источник происхождения сплетни просто невозможно. Разумеется, Писарев выполнял и роль обычного шпиона — слушал и передавал по начальству, что говорят в кружке, о чем думают, какие действия намерены предпринять. Но его главным развлечением было подтачивание обстановки изнутри, ибо он знал, уже понял, увидел результат своими собственными глазами — ничто, никакие репрессии или уговоры не достигнут того, что может сделать одна маленькая клевета.