Среда, 26 декабря День коробочек
Терапия.
За аппаратом был эстонец Стефан. Он упомянул – на идеальном английском, кстати, – что половину заработка посылает матери, своей семье и прочим родственникам.
– Семья – это кошмар, верно? – развил тему я.
– Жизнь не пожалею за мою семью, – ответил Стефан. – Я не видел мать уже два года.
Днем перекусили холодной индейкой с печеной картошкой. Отец слегка рассвирепел, сообразив, что Бернард носит его одежду.
– Я лишился независимости, – взвыл отец, – мои дни сочтены, а жена раздает мою чертову одежду. Не можешь подождать, пока я умру, Полин?
Бернард похлопал отца по плечу:
– Джордж, старина, я тебе все верну, но мое шмотье еще в стирке.
– Ты эгоистичный балбес, Джордж, – вступилась за гостя мать. – У тебя шкаф ломится от тряпок, которые ты никогда не носишь. Неужели тебе жалко смены одежды для Бернарда?
– А вот жалко! – кричал отец. – Ему положили самую большую картофелину и усадили рядом с Грейси. Рядом с Грейси сижу я!
– Кончай придуриваться, Джордж, – заорала в ответ мать. – Твоя картофелина была не меньше, чем у Бернарда.
Георгина вскочила с визгом:
– Черт подери! Я что, должна сантиметром измерять эти долбаные картофелины?
Но отец завелся.
– А где красная капуста? – гремел он. – Ты знаешь, как я ее люблю. И ее всегда подают на День коробочек.
Не понимаю, дневник, зачем отцу понадобилось портить нам День коробочек склочными претензиями по поводу красной капусты и размеров картошки. В комнате повисла гнетущая тишина, слышно было только, как столовые приборы скребут по тарелкам и как перемалывают пищу челюсти. Затем хлопнула входная дверь. Я встал со вздохом посмотреть, кто к нам явился.
Это был Бретт.
Я выглянул во двор узнать, где он поставил машину. Машины не было. Тогда я спросил, как он добрался до свинарников.
– Доехал до автостоянки «Лестерский восточный лес», – объяснил Бретт, – и там у меня кончился бензин, а наполнить бак было не на что. Я все потерял, Адриан.
Отец так спешил навстречу второму сыну, что застрял в проеме кухонной двери. Бретт выронил из рук пластиковый пакет «Харродс» и бросился к отцу. Упав на колени перед инвалидной коляской, он обнял отца за шею.
Спустя минуты две отец сказал:
– Сынок, отпусти. Иначе ты меня задушишь.
– Я никогда не отпущу тебя, папа, – возопил Бретт. – Я останусь здесь и буду заботиться о тебе всю оставшуюся жизнь.
Это заявление явно встревожило мать, она негромко проговорила, обращаясь к Георгине:
– О Джордже забочусь я.
Не без труда я выдернул коляску из дверного проема и втолкнул отца на кухню. На Бретте был дорогой костюм в полоску, но воротничок белой рубашки потемнел от грязи, а щеки покрывала неряшливая щетина. Сев на кухонную табуретку, он прижал ладони к лицу и разрыдался.
Бернард встал у него за спиной:
– Соберись, чувак. У меня тоже с финансами облом, но я не разваливаюсь на части.
Бретт поднял голову:
– Слушай, ты, тупой старый пердун, спорим, тебе нечего было особо терять. А я лишился трех квартир класса люкс, «ламборгини» и хренова хедж-фонда!
Бернард налил себе водки, ничем ее не разбавив, и сел за стол.
– Бернард – гость в нашем доме, Бретт. Извинись, – потребовал я.
Наступившую паузу нарушила Грейси:
– Мне тоже пришлось извиняться, когда я назвала мамочку жирной.
– Живи у нас, сколько захочешь, сынок, – сказал отец. – У нас найдется для тебя свободная койка.
Меня это сильно раздосадовало. Я собирался попросить родителей поселить Бернарда в их гостевой комнате. А теперь ее займет мой обанкротившийся полубрат.
– Но как ты умудрился потерять все, Бретт, за такой короткий срок? – спросила Георгина.
Бретт (так и не извинившись) перечислил:
– На недвижимость была ипотека, машину я арендовал, а хедж-фонд рухнул. Гребаные банки не хотят иметь со мной дела. Одно время я жил на кредитные карты, но эти сволочи заблокировали мои счета.
– Нельзя ругаться, – вмешалась Грейси, – а то у тебя язык отвалится.
Все курящие – то есть кроме нас с Грейси – задымили сигаретами. Разумеется, мне было немного жаль братца, но где-то в глубине души я наслаждался его падением.
– Бретт, ты с отличием окончил Оксфорд, – вспомнила Георгина. – Уверена, ты легко найдешь работу.
– У служащего на автозаправке «Лестерский восточный лес» научная степень по астрофизике, – обронил Бретт, – так что оставьте ваши пошлости при себе, миссис Моул.
Меня охватила ярость:
– Как ты смеешь называть мою жену пошлой?!
Бретт огляделся по сторонам:
– Знаете, что самое паршивое в том, что со мной стряслось?
Никто не знал.
– А то, – продолжил Бретт, – что мне придется жить на востоке сраных Центральных графств среди провинциальных уродов и ханжей, которые говорят детям, что у них язык отвалится, если они будут ругаться.
– Я не провинциалка! – вскипела мать. – Я езжу в Лондон трижды в год!
– Поесть что-нибудь найдется? – устало спросил Бретт.
Глупый вопрос. Едой была завалена вся кухня.
Поскольку никто не пошевелился, чтобы его накормить, я встал, отрезал индейки и положил на тарелку вместе со сморщенной печеной картошкой и маринованными огурчиками. Хотел добавить салата, но Бретт меня остановил:
– Не надо, я не ем салат!
– Ты должен есть салат, – укорила его Грейси. – Это закон.
Слава богу, родители вскоре увели Бретта к себе. Когда они удалились, Бернард выдохнул:
– Каков мудак!
Вечер мы провели у телевизора, смотрели «Звуки музыки», фильм выбирала Грейси. К несчастью, во время музыкальных номеров девочка норовила подпевать и танцевать. Бернард был в восторге, но мы с Георгиной видели это представление уже сотни раз. К тому моменту, когда мы отправились спать, половины семейной коробки шоколадных конфет как не бывало.
В последнее время Георгина переодевается в пижаму в ванной. Помнится, мне нравилось наблюдать, как раздевается моя жена, и по крайней мере дважды в неделю это становилось прелюдией к супружеским отношениям.
Ночью очень часто вставал в туалет. К утру я так измучился, что буквально силком заставил себя вылезти из постели и поехать на терапию.
Четверг, 27 декабря
Только этого не хватало! Майкл Крокус напросился к нам в гости. По телефону с ним разговаривал я.
– Ты стал так плохо соображать, Адриан, – напустилась на меня жена. – Почему ты не отвадил его? Соврал бы что-нибудь. Или передал бы трубку мне. Я отлично умею врать, почти профессионально.
– Тут нечем хвастаться, Георгина, – возмутился я. – Правда – величайшая добродетель. Без нее мы были бы ничем не лучше животных на скотном дворе.
На лице жены заиграла странная улыбка:
– Ну-ка, расскажи мне правду о твоих отношениях с Пандорой сукой Брейтуэйт.
Я не ожидал такого подвоха и растерялся. В конце концов я пробормотал:
– Мы просто добрые друзья.
– Разве? Сообщение, которое ты отправил ей в День коробочек, наводит на иные мысли.
Георгина достала из своей новой сумки блокнот, полистала, а затем ткнула пальцем в страницу:
– «Как грустно, что тебя не было на Р-во».
– Она – моя первая любовь, – объяснил я. – Первая любовь не забывается.
– Еще как забывается, – возразила моя жена. – Первый раз я влюбилась в парня, который заведовал ярмарочным картингом. У него были длинные черные волосы, а на костяшках всех десяти пальцев вытатуированы пауки. Любовь улетучилась, стоило ярмарке уехать из нашей деревни.
Пятница, 28 декабря
Вчера за обедом нас было девять человек, не считая ребенка. Бог весть, как мы поместились за столом – на кухне только четыре стула. Мы принесли два шезлонга из сада, пластмассовую табуретку из ванной, ящик для молока из сарая и даже спустили с чердака детский стульчик Грейси. Все сидели на разных уровнях. Кое-кого было едва видно из-за стола. Обедали по традиции остатками индейки в соусе карри с рисом «басмати» и вкуснейшими чапати (готовить их Георгина научилась у жены Парвеза). Дабы угодить своему отцу, Георгина состряпала вегетарианский карри из несколько сморщенных овощей, валявшихся в холодильнике.
НА ЗАМЕТКУ САМОМУ СЕБЕ: Почему наш холодильник работает совершенно иначе, чем все другие известные мне холодильники? Он не сохраняет продукты свежими, но только портит их.
Крокус явился с сестрой Георгины, Маргариткой, и ее мужем Умником Хендерсоном. Всем, кроме Бретта и Бернарда, они подарили по кружке с картинкой из «Звездного пути».
– Мы не думали, что застанем тебя здесь, – сказала Маргаритка Бретту. – Мы думали, что ты, как всегда, проводишь Рождество на Барбадосе, в отеле «Песочная полоса».
– Бретту изменила удача, – пояснил я.
– А я прекрасно обойдусь без кружки, – сказал Бернард. – Я бойкотирую американские товары с тех пор, как Маккарти устроил охоту на ведьм.
Бретт, сидевший на молочной таре, обвел взглядом всю компанию:
– Кто-нибудь откупорит вино?
Майкл Крокус принес четыре бутылки своего фирменного вина из айвы и сливы. Я не пил эту бурду, но остальным, кажется, понравилось; во всяком случае, никто не плевался. Прежде чем мы приступили к обеду, Крокус раздал всем самодельные рождественские хлопушки. На мой взгляд, бумага ручной выделки с застрявшими кусочками коры придавала им жалкий вид, и взрывались они слишком тихо. Внутри обнаружились крошечные печеньица, усыпанные семечками неизвестного происхождения, и предсказательные записки. На этот раз обошлось без скабрезных шуток, их заменили цитаты из Нельсона Манделы, Канта и Найджела Фареджа, деятеля Великобританской партии независимости. Разумеется, со стороны моего тестя было очень мило позаботиться о праздничных шляпах. Но финансовые страницы «Индепендент», из которых они были сделаны, навевали скорее грусть, нежели веселье. На шляпе матери значилось: «„СЕВЕРНАЯ СКАЛА“: БРАУН НАМЕРЕН ВМЕШАТЬСЯ».
Текст на колпаке отца был перевернут, но мне все же удалось разобрать: «КАЖДЫЙ БРИТТ В СРЕДНЕМ ЗАДОЛЖАЛ 12 700 ФУНТОВ ПЛЮС ИПОТЕКА».
Я снял свою шляпу и прочел: «ДВА С ПОЛОВИНОЙ МИЛЛИОНА БЕЗРАБОТНЫХ».
– Что такое субстандартная ипотека? – поинтересовалась мать, разглядывая шляпу Георгины.
Бретт вскинул голову:
– Это ипотека для тех идиотов, которым не хватает денег на ежемесячные выплаты.
– Нам точно не хватает, – сказала мать.
– Лично я рад, что капитализм загибается, – возвестил Майкл Крокус. – Это означает, что мы можем отдалиться от Европы и зажить простой жизнью. Я предвидел такой поворот событий и обратил все свои сбережения в наличные, которые… – он понизил голос, – положил под матрас, о чем и сообщаю без всяких экивоков. Дурак тот, кто держит деньги в британском банке, и поделом ему, если его разорили.
Бретт заерзал на молочной таре:
– Вы думаете не головой, а задницей, тупой бородатый алкаш.
Отец, который ненавидит Крокуса почти так же сильно, как и я, заметил:
– Ну-ну, Бретт, «алкаш» – это уже перебор.
Георгина переложила красного перца в карри, и очень скоро у нас заслезились глаза и потекло из носа, но, по крайней мере, это обстоятельство вынудило всех умолкнуть – всех, кроме Грейси. Она отказалась от карри, потребовав макарон и сладкий пирог. Воспользовавшись нашим молчанием, дочь затянула монотонные песни, которым ее научили в школе. Каждый раз, когда кто-нибудь прекращал улыбаться или отворачивался, Грейси стучала ложкой по столу и кричала:
– Внимание на меня!
Надо полагать, она переняла это выражение у своей учительницы.
Дневник, я счастлив, что Рождество официально завершилось.
Суббота, 29 декабря
Книжный магазин сегодня закрывается.
Лечения не было. Салли послала меня на ультразвук и анализ крови. Вернувшись в отделение, спросил у Салли, хорошо ли она отпраздновала Рождество в Вулверхэмптоне.
Оказалось, она уехала от родителей вечером 25-го, поскольку дольше не могла выносить, как отец после каждой ложки цокает языком и повторяет: «М-м, ням-ням». Я спросил, когда возобновятся лучевые процедуры.
– Все зависит от результата ультразвука и анализа крови, – ответила Салли.
Поехал в магазин. Мистер Карлтон-Хейес и Лесли были уже там, оба в белых перчатках. Лесли вынимал антикварные книги из застекленного шкафа и передавал их мистеру Карлтон-Хейесу, сидевшему в кресле-каталке. Мистер К.-Х. смахивал с книг пыль сухим помазком для бритья и заворачивал их в ткань, прежде чем сложить в огнестойкую картонную коробку. Я пошел в подсобку варить кофе. Не мог смотреть, как магазин лишают сути. Георгина настаивала, чтобы я поговорил с мистером Карлтон-Хейесом о выплатах по сокращению, но у меня духу не хватило.
Бернард явился к 10 часам и принялся отделять зерна от плевел. Меня поразило, с каким проворством он работал. Я бы долго колебался, решая, что из книг оставить, а что отдать.
– Старик, это проще простого, – сказал Бернард. – Все, что с оружием, кошками или свастикой на обложке, – плевелы, равно как и пышногрудые девицы на фоне замков.
Моя производительность труда была низкой. Я постоянно натыкался на книги, которые давно хотел прочесть. То же самое происходило с мистером Карлтон-Хейесом. Лесли даже покрикивал на него, когда замечал, что мистер Карлтон-Хейес опять погрузился в чтение. В четыре прибыл перекупщик забрать плевелы. Босс отдал всю партию за 275 фунтов. К пяти я совершенно вымотался и прилег на диван. В половине шестого Лесли разбудил меня, они с мистером Карлтон-Хейесом собрались домой. О компенсации говорить было уже поздно. Когда они ушли, я позвонил матери и попросил заехать за мной. Разговаривая, я услышал, как мой голос легким эхом отдается от пустых полок.
Мать припарковалась у магазина вопреки правилам.
– Без книг здесь кажется просторнее, – заметила она, войдя. Потом обняла меня за плечи: – Ты неважно выглядишь.
Я признался, что еле стою на ногах. Мать забрала у меня ключи, заперла магазин и выключила свет. Сквозь витрину мы смотрели на почти голые полки.
– Сюда придет «Теско», – сказал я.
– Если будешь действовать с умом, – ободряющим тоном начала мать, – сможешь получить должность менеджера. Из тебя вышел бы хороший менеджер «Теско».
Спорить с ней у меня не было ни сил, ни желания. Как она не поймет, ежедневный план в «Теско» меня прикончит.
Родная мать совсем меня не знает.
Посещения туалета: тринадцать.
Воскресенье, 30 декабря
Обычно я чувствую себя виноватым, если в половине девятого утра я все еще в постели, но сегодня мне плевать. В два часа съел яйцо всмятку и кусок хлеба с маслом и анчоусами, а потом, как был в пижаме, посмотрел «Охотников за древностями».
Зашла мать пожаловаться на Бретта. Говорит, он вымогает у них деньги, уверяя, будто ему нужно «всего пару тысчонок», чтобы начать играть на бирже. Бретт уже вынудил их установить тарелку спутникового телевидения, он жаждет «отслеживать процессы» на финансовых рынках.
– Он без конца ноет, винит отца. Мол, Джорджа «и близко не было», когда он рос, а ты всегда был его любимчиком.
– Я?!
– Ну да, – вздохнула мать. – Бретт утверждает, что Джордж постоянно хвастался твоими успехами. На что твой отец возразил: «Вот тут ты ошибаешься, Бретт. Успехи Адриана целиком поместятся в крошечном спичечном коробке». Я защищала тебя, внушала Джорджу, что ты многого добился в жизни: дважды женился, завел троих детей, а сколько писем ты получил от Би-би-си!
– Писем с отказами, – уточнил я.
– Неважно, – сказала мать. – Главное, ты их получил.
Понедельник, 31 декабря
Не знаю, сколько раз мне пришлось вставать в туалет ночью, я сбился со счета. И каждый раз я буквально выволакивал себя из постели, а стоя у унитаза, молился, чтобы обошлось без боли. Но боль была всегда, ужасная, жгучая, нескончаемая. Хорошенький канун Нового года – а ведь мы собираемся встречать его в Фэрфаксхолле. Уверен почти на сто процентов: когда Биг-Бен начнет бить двенадцать, я буду торчать в одном из многочисленных туалетов Фэрфакс-Лисетта.
Надел свой лучший костюм, темно-синий, белую рубашку и галстук со слонами. Георгина облачилась в черное платье с умопомрачительным вырезом, раньше я такого у нее не видел. Платье выглядело дорого, но жена лишь пожала плечами:
– Это старье? Я купила его на eBay. Винтаж. Версаче. Оно мне досталось практически даром.
Дорогой дневник, так может быть на самом деле?
Позвонил нашему таксисту Дуги Хорсфилду, вызывал его на восемь вечера.
– Сегодня тройной тариф, – предупредил Дуги. – Новый год, знаете ли.
Дневник, я устал от людей, которые говорят мне то, что я и без них знаю.
– Дуги, – спросил я, – ты и вправду думаешь, что я не в курсе насчет Нового года? Искренне считаешь меня человеком, не замечающим всенародного праздника?
Выяснив, что мы едем в Фэрфаксхолл, Дуги заныл:
– Это же всего одна паршивая миля. А пешком не дойдете? Из-за такого пустяка не стоит и мотор заводить.
Положив трубку, я сказал жене:
– Хорошо бы его проучить. Сейчас отменю заказ и попрошу мать нас отвезти.
– Твоя мать пьет с утра, а ты не вписан в страховку на машину – как и я, Полин об этом позаботилась.
Дуги приехал в 8.35, и не один, но с Тони и Венди Уэллбек на заднем сиденье. Значит, придется вступать в светскую беседу, чему я не обрадовался. Перед появлением в обществе я люблю взять паузу и спокойно помолчать. Уэллбеки, похоже, отоварились «одеждой на выход» на распродаже. Венди нарядилась в оранжевую блузку с блестками, Тони – в акриловый белый смокинг с черной бабочкой. Моя жена не удосужилась сообщить о дресс-коде «вечерний туалет», то есть праздник еще не начался, а я уже оказался в невыгодном положении. Хорсфилд запросил по 6 фунтов с каждого!
Когда я попытался пристыдить его, вмешался Тони Уэллбек:
– Новый год же, мистер Моул.
Я расплатился, и мы вышли из машины.
– Веселого праздника! – крикнул Хорсфилд вдогонку. – Выпейте за мое здоровье – мне-то всю ночь пьянчуг возить, а потом салон от блевотины отмывать.
На фасаде особняка укрепили канделябры, и в мерцающем пламени свечей стены, увитые плющом, смотрелись довольно выигрышно.
Поднимаясь по крыльцу к внушительной входной двери, я шепнул жене:
– Надеюсь, они застрахованы. Если плющ загорится, масштабного возгорания не избежать.
Хьюго Фэрфакс-Лисетт встречал гостей в необъятном холле, а в камине из черного мрамора пылало огромное бревно.
Фэрфакс-Лисетт расцеловал Георгину в обе щеки:
– Миссис Моул, вы выглядите просто потрясающе.
Мне не понравилось, с какой интонацией он произнес «миссис Моул», словно это было сказано в шутку и только они с Георгиной понимали, в чем тут соль. К нам подошла официантка в черно-белой униформе с серебряным подносом, уставленным бокалами, и предложила розового шампанского. Окинув взглядом холл, я окончательно убедился: здесь я был единственным гостем мужского пола без смокинга.
– Георгина говорила, что вы в некотором роде нонконформист, – сказал Фэрфакс-Лисетт, глядя на мой костюм. – Признаться, я восхищаюсь парнями, которые не боятся показать, насколько они презирают установленные правила. Увы, я – человек абсолютно правильный.
– Хьюго, – рассмеялась Георгина, – не наговаривай на себя, уж кто-кто, а ты способен оторваться.
Моя жена притягивала к себе восхищенные взгляды. Должен согласиться, выглядела она великолепно. И наверняка торжествовала: надев утягивающее белье, Георгина сумела втиснуться в платье 48-го размера. Поболтав еще немного с Фэрфакс-Лисеттом в том же игривом тоне, жена устроила мне экскурсию по дому – она распахивала двери и зажигала свет с таким видом, словно служила здесь кастеляншей. Показала мне свой кабинет, общий с Фэрфакс-Лисеттом, находившийся на втором этаже. Их столы располагались почти впритык друг к другу. Георгина села в черное офисное кресло и принялась кружиться на нем. На ее столе я увидел фотографию, на которой мы были сняты все вместе: мои родители, я, Грейси и Георгина. Снимок был сделан в саду у «Медведя» позапрошлым летом. Я – в мешковатых шортах и коричневых сандалиях, которые жена давно выбросила на помойку. Все смеялись, и только мое лицо искажала гримаса, а глаза были закрыты, потому что в них бил солнечный свет.
– И чем же ты тут занимаешься целый день? – спросил я.
– Планирую модернизацию и реставрацию поместья, организую мероприятия и встречи, исполняю обязанности личного ассистента Хьюго, выплачиваю зарплату персоналу, а в последнее время исследую рынок на предмет надежной ограды для парка сафари и выясняю, где можно купить пару жирафов.
Сколько стоят жирафы, поинтересовался я.
– В Штатах молодого жирафа можно взять за двадцать пять тысяч долларов. Только никому не говори. Хьюго не хочет, чтобы деревенские узнали о его планах раньше времени, они ведь тут же выступят с петицией. Пока мы не получим разрешения на перепланировку поместья, лучше держать их в неведении.
– Он никогда не получит разрешения на парк сафари. Местные запретили священнику звонить в колокола, потому что им мешал шум. И они не потерпят львиного рыка, топота слонов и жирафьего… звуков, которые издают жирафы. А помнишь историю с салоном «Побалуй себя»? Им пришлось снести пристройку, где у них был солярий.
Когда мы спустились вниз, Георгина, чуть ли не на правах хозяйки дома, пригласила гостей в столовую, где их ждало угощение. Меня взяли в оборот Уэллбеки, в мельчайших подробностях они поведали о своем прошлогоднем отпуске в Уэльсе. Когда мне удалось от них вырваться, я направился в гостиную послушать струнный квартет и посмотреть на тех, кто пытался танцевать под «Где бы ни ступали вы» Генделя[67].
В десять часов прибыла кавалькада автомобилей с лондонскими друзьями Фэрфакс-Лисетта. К моему удивлению, Георгина со многими из них была знакома. Окружив мою жену, они, похоже, ловили каждое ее слово. Поскольку мне нечего было добавить к их беседе, я незаметно удалился в библиотеку, где с приятностью провел около часа, разглядывая книги.
Затем вступительные аккорды «Коричневого сахара» возвестили о начале дискотеки. Гости откликнулись громким «ура!», и, отворив дверь библиотеки, я увидел, как они стекаются в просторную гостиную потанцевать под «Роллинг Стоунз». Скоро зал был битком.
Я вспомнил, как отец танцевал на моей первой свадьбе, и у меня на глаза навернулись слезы. Он так лихо отплясывал под «Коричневый сахар», что у него случилось смещение позвонков и пришлось везти его домой привязанным к двери. Когда я опять увидел Георгину, она танцевала посреди гостиной с Фэрфакс-Лисеттом под «Я это переживу». Однако столь велика была коллективная вокальная мощь женщин, подпевавших Глории Гейнор, что вскоре мужчины – за исключением нескольких явных геев – покинули танцпол; выстроившись вдоль стен, они выпивали и наблюдали за дамами.
Диджей (Крейг Паддлтон из автомастерской) прокричал в микрофон:
– Давайте, девочки! Покажите этим гадам!
А потом – к моему изумлению (насколько я знаю, это не было заранее отрепетировано), – женщины, уставившись в упор на мужчин, грянули: «ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ НИКТО!»
Песня закончилась, но женская солидарность не схлынула с последней нотой, дамы обнимались и целовались. Даже Венди Уэллбек погрозила кулаком своему мужу. Чуть позже, выходя из туалетной комнаты на первом этаже, я услыхал визг тормозов на гравии. Выглянул на улицу и увидел Пандору, вылезающую из машины. Бросив ключи официанту, она обронила:
– Припаркуй ее где-нибудь, ладно, милый?
И зашагала по ступенькам в красном облегающем платье с бретельками в стразах. Казалось, волос у нее на голове стало в три раза больше. Она была очень красива.
– Что ты сделала с волосами? – спросил я.
– Это называется укладка, Адриан. А ты как здесь оказался? Втираешься в доверие к поместной знати?
– Георгина – личный помощник Фэрфакс-Лисетта.
Оглядев гостей, Пандора протянула:
– Надо полагать, ты надел пиджак в знак протеста?
Мы остановились в дверях гостиной. Отыскав взглядом Георгину, Пандора спросила:
– Это так задумано, чтобы грудь была снаружи платья, а не внутри? – Затем она повернулась ко мне: – Как подживает наш мистер Рак?
Ответить я не успел. К Пандоре подкатил толстый коротышка с озабоченной физиономией:
– Они все еще не засыпали выбоину на Коссингтон-лейн. Вы говорили, что напишете в муниципалитет.
– Ох уж эти ужасные муниципальные люди, – замурлыкала Пандора. – Я сообщу об этом безобразии министру дорожных работ и выбоин, как только парламент соберется на очередную сессию.
– Мисс Брейтуэйт, я видела вас на «Часе вопросов», – восторженно затараторила женщина в блестящем зеленом платье. – Здорово вы отделали этого замшелого консерватора Норманна Теббита!
– Ах, Норманн, – в тон ей ответила Пандора, – он такой хитрюга.
Когда женщина отошла, Пандора пробормотала:
– Я уже больше года не была на «Часе вопросов». Она меня с кем-то перепутала.
– Как тебя можно с кем-то перепутать? – искренне удивился я. – В целом мире не найдется человека, даже отдаленно похожего на тебя.
– У всех налито? – загудел в микрофон Крейг Паддлтон. – Вот-вот пробьет полночь.
Я глянул на часы. Было без пяти двенадцать. Извинившись перед Пандорой, я поспешил вниз, в туалет. Там стояла очередь, и я бросился наверх, в туалет рядом с офисом Георгины. Однако дверь была заперта, и я побежал по нескончаемым коридорам в глубь дома – дискотечную музыку здесь было почти не слышно. К этому моменту я уже едва терпел и начал приходить в отчаяние. Я лихорадочно открывал двери, включал свет, но ни одна из спален не была оборудована ванной комнатой. Рванул еще выше, на третий этаж, где обнаружил ряд комнатенок, очевидно предназначенных для прислуги. В одной из них я увидел раковину, и, дневник, хотя мне очень не хочется в этом признаваться, я облегчился в означенную емкость. Первый удар колокола прозвучал, когда я почти заканчивал. Но полностью я освободился лишь после четвертого удара. Ринулся вниз, на бегу застегивая брюки. Мне оставался всего один лестничный пролет, когда грянул двенадцатый удар и раздались радостные вопли. На пути из холла в гостиную, где я рассчитывал найти жену, меня остановил официант:
– Простите, сэр, но у вас рубашка торчит из ширинки.
Пока я возился с молнией и запихивал рубашку в штаны, «Старое доброе время» спели без меня.
Потом я все же нашел Георгину и попытался рассказать, что со мной произошло, но она перебила:
– Все, все, заканчивай. Я терпеть не могу туалетный юмор.
В половине первого позвонил отец по мобильному и попросил вернуться домой.
– Твоя мать отрубилась, Бретт бродит вокруг дома полураздетый и пьяный в стельку, а чертовы церковные колокола разбудили Грейси, и теперь она требует тост с сыром, – канючил отец. – И ведь знает, что мне не дотянуться до гриля. Короче, ты должен ехать сюда.
– Дуги Хорсфилд приедет за нами только в половине третьего, – втолковывал я отцу. – Скомандуй Грейси отправляться в постель.
– Ты же знаешь, я ее боюсь.
– Грейси – всего лишь маленькая девочка. Соберись с духом!
– Вена на шее пульсирует, – ныл отец. – Кажется, со мной вот-вот случится второй удар.
Я прервал разговор и немедленно перезвонил Дуги Хорсфилду.
– Алё, – отозвался он и тут же заорал на пассажира: – Только попробуй облевать мои чехлы, и я сдеру с тебя штраф в двадцать фунтов! – Затем, после короткой паузы: – Фу, какой же ты придурок!
Я выключил телефон, сказал Георгине, что ухожу, и ушел.
Когда я тащился по гравийной дорожке, вздрагивая под пронизывающим ветром, меня догнала Пандора.
– Ты куда? – крикнула она.
Дома возникли проблемы, объяснил я. Тогда она неожиданно заявила, что пойдет со мной, потому что ей надоело отбиваться от электората.
– Общаться с ними в депутатской приемной – уже тяжкий труд, но когда они поддатые, это просто невыносимо.
– Ты околеешь в этом платье, – сказал я.
– А мы побежим, чтобы не замерзнуть, правда?
Она схватила меня за руку, и мы, внезапно развеселившись, бросились бегом. Как нам это удалось – ей на высоченных каблуках и мне с моим здоровьем, – ума не приложу. Пандора умеет воодушевлять людей.
До цели мы добрались довольно быстро, и слава богу, потому что на последнем этапе гонки начал накрапывать дождь. У самых свинарников наткнулись на Бретта. Он упорно искал вход в своей «офис», явно воображая, будто находится в Сити. Мы затащили его в дом и уложили в постель. К счастью, Грейси заснула. Я перенес девочку в ее «кроватку принцессы», а потом помог улечься отцу. Вынув зубы, он попросил их почистить, но я отказался – всему есть предел.
Затем Пандора велела мне переодеться в сухую одежду. Пока я натягивал пижаму и халат, она приготовила яичницу с беконом и сварила кофе.
За этим то ли поздним ужином, то ли ранним завтраком Пандора сказала:
– Тебе нужно получше заботиться о себе, Ади. Учись быть эгоистом, как я.
Мы сидели на кухне, болтая и дожидаясь возвращения Георгины, пока не запела первая одинокая птица. В конце концов я постелил Пандоре в комнате Грейси. Проведал Бернарда – он крепко спал, накрыв лицо «Китайским рестораном Казановы» Энтони Пауэлла. Перед сном я постоял над унитазом, пытаясь помочиться. За две томительные минуты мне удалось выдавить из себя две капли, но очень скоро я вернулся в уборную. Не помню, во сколько я заснул, но за окном уже свиристел птичий хор, а Георгины все еще не было.
Год
Январь