Часть III Комическая война 10 страница
– Ладно, тогда в чем дело? – настаивает молодой человек. – С тобой и с Омаром. Вы весь день как-то странно себя ведете.
Омар и Большой Эл обмениваются взглядами. Раскрытие секретов для них не просто грех – оно идет вразрез со всей их природой и воспитанием. Они не смогли бы сказать мальчику – даже если б хотели.
– Богатое воображение, – наконец решительно говорит Омар.
– Слишком много дешевых романов, – добавляет Большой Эл.
– Хорошо, тогда скажите мне вот что. – Молодой человек, именем Том Мейфлауэр, выскальзывает из-под резервуара, держа в руке черную кожаную пуговицу, явно оторвавшуюся от чьего-то пальто. На пуговице имеется любопытный символ – три сцепленных между собой овала. – Что такое Железная Цепь?
Большой Эл опять смотрит в сторону Омара, но его товарищ уже исчез – так же неслышно, как и подошел. Зная, что Омар отправился предупредить Мастера, Большой Эл, тем не менее, клянет его за то, что старый друг оставил его одного отвечать или не отвечать на неприятный вопрос. Он берет у Тома пуговицу, к ушку которой по-прежнему липнет кусочек нитки, и сует ее в карман своего гигантского жилета.
– Две минуты, – говорит Большой Эл, внезапно подхватывая лаконизм Омара. – Как ты его починил?
– Я его не чинил, – отвечает Том, принимая лосиные рога в облике громадной ладони, и Большой Эл помогает ему встать на ноги. – Он идеален. Как и вся моя работа.
Позднее Том припомнит этот опрометчивый ответ и в приступе стыда станет горько о нем сожалеть. Ибо резервуар не идеален. Вовсе не идеален.
В пять минут девятого Том стучит в дверь. На двери есть звезда, а под ней на полоске игральных карт начертано «Мистер Мистериозо». Макс Мейфлауэр, дядя Тома, еще никогда не пропускал занавеса. На самом деле все его представление отмерено с точностью до долей секунды, бесконечно подлаживается под его способности, а значит, во все больше степени под ограничения его гаснущей звезды. Неслыханное опоздание Мистериозо Великого заставило Большого Эла погрузиться в глухое молчание, а Омара – пробормотать длинную череду ругательств на каком-то варварском языке. Однако ни у кого не хватает наглости потревожить человека, которого все зовут Мастером. Лишь мисс Роза Сакура, костюмерша, подтолкнула Тома к двери. Разумеется, лишенная возраста японская белошвейка, как считает широкая публика, состоит в тайных любовных отношениях с Максом Мейфлауэром. Разумеется, она действительно состоит с ним в тайных любовных отношениях. Ходят даже слухи о связи этой парочки с довольно смутным происхождением Тома Мейфлауэра. Хотя Том от всего сердца любит мисс Сакуру и своего дядю, он принимает эти слухи за праздную болтовню, каковой они и являются. Раньше мисс Сакура никогда не осмелилась бы потревожить Мастера в его гримерке перед представлением, но она знает, что Том сможет проникнуть в определенные тайны этого человека так, как больше не сможет никто. А потому, стоя у юноши за спиной, она еще раз нежно его подталкивает.
– Это я. Том, – говорит молодой человек, но ответа не получает. Тогда он берет на себя беспрецедентную вольность открыть дверь гримерки без разрешения.
Его дядя сидит за туалетным столиком. Его тело стало еще более жестким и жилистым, точно стебель, который твердеет, засыхая. Гибкие и крепкие ноги уже облачены в обтягивающую темно-синюю материю костюма, но торс остается голым, веснушчатый и кое-где отмеченный тускло-оранжевыми завитками – единственным напоминанием о той густой поросли, что некогда его покрывала. Огненно-оранжевая грива стала седой щетиной. Руки старика исполосованы синими венами, пальцы узловаты как бамбук. И все же до сегодняшнего вечера Том никогда не видел – ни в теле, ни в голосе, ни в сердце – ни единого следа такого торжества возраста над своим дядей. Теперь Мастер Эскейпа сидит перед освещенным зеркалом – сгорбленный, полуголый, – и отражение его непокрытой головы поблескивает как напоминание о неизбежности смерти.
– Как зал? – спрашивает он.
– Только стоячие места. Разве ты их не слышишь?
– Да, – отвечает его дядя. – Я их слышу.
Что-то в тоне старика – возможно, усталый отголосок жалости к себе – раздражает Тома.
– Ты не должен считать это само собой разумеющимся, – говорит он. – Я бы все отдал, лишь бы услышать, как мне так аплодируют.
Старик сидит и смотрит на Тома. Наконец кивает, берет свою темно-синюю фуфайку и надевает ее через голову. Затем натягивает нежно-синие акробатские сапожки, сработанные для него в Париже знаменитым цирковым костюмером Клеро.
– Конечно, ты прав, – говорит Макс Мейфлауэр и хлопает мальчика по плечу. – Спасибо, что напомнил. – Затем он надевает маску наподобие шейного платка с дырками для глаз, завязывая ее сзади и покрывая ею всю верхнюю половину черепа.
– Никогда не знаешь заранее, – говорит старик, направляясь к выходу из гримерки. – Возможно, однажды ты получишь свой шанс.
– Вряд ли, – говорит Том, хотя это его глубочайшее желание и хотя он так досконально знает все секреты, механизмы, процедуры и возможные случайности ремесла самовысвобождения, как кроме него только еще один человек из ныне живущих. – Когда у меня такая нога.
– Случались и более странные вещи, – говорит Макс Мейфлауэр. Том стоит, с восхищением наблюдая за тем, как старик выпрямляется, выходя наружу, как его плечи расправляются, походка становится пружинистой, но в то же время размеренной и полностью управляемой. Затем Томас вспоминает про найденную под колесом водяного резервуара пуговицу и бежит следом за дядей, чтобы ему об этом рассказать. Однако к тому времени, как он достигает кулис, оркестр уже начинает увертюру к «Тангейзеру», а Мистериозо, разведя руки по сторонам, уверенно выходит на сцену.
Представление Мистериозо непрерывно – от первого поклона и до последнего исполнитель не покидает сцену, чтобы сменить костюм, даже вымокнув во время трюка Восточной Пытки Водой. Уходы и выходы подразумевают всевозможный вздор, подмены, дешевые приемы. Подобно облегающему костюму, который обещает выдать публике любые сокрытые инструменты, постоянное присутствие исполнителя должно гарантировать цельность и чистоту представления. А потому вся компания не на шутку тревожится, видя – после рева, что следует за появлением Мистериозо на сцене из резервуара Восточной Пытки Водой, не скованного наручниками и кандалами, не связанного цепями и веревками, вверх головой, а не ногами и все еще дышащего, – как исполнитель ковыляет к кулисам, прижав руки к темному и липкому на вид пятну у себя на боку. Когда считанные секунды спустя пятеро дружных рабочих сцены выкатывают водяной резервуар за кулисы, острый глаз Омара быстро различает оставшуюся на сцене тонкую струйку воды. Эту струйку он прослеживает до идеально круглой дырки в стекле передней панели. В зеленоватой воде резервуара изгибается бледно-розовая лента.
– Отстаньте, – говорит старик, ковыляя к себе в гримерку, отгоняя от себя Омара и Большого Эла. – Найдите его, – велит он им, и они исчезают в коридоре. Тогда Макс Мейфлауэр поворачивается к помощнику режиссера. – Давай звонок к спуску занавеса. Скажи оркестру играть вальс. Том, иди со мной.
Молодой человек следует за своим дядей в гримерку и сперва с изумлением, а затем с ужасом наблюдает за тем, как старик стаскивает с себя сырую фуфайку. Его грудная клетка украшена кособокой кровяной звездой. Ранка слева небольшая, но кровь растеклась обильно.
– Возьми другую из шкафа, – говорит Макс Мейфлауэр, и странным образом пулевое ранение придает его словам еще большую властность, чем обычно. – Надень ее.
Том тут же догадывается, с какой невероятной просьбой намерен обратиться к нему его дядя. В страхе, безумном волнении, пока его уши бесконечно терзает «Голубой Дунай», он даже не пытается спорить, извиняться за то, что не снабдил созданный им водяной резервуар пуленепробиваемым стеклом или хотя бы спросить дядю, кто его застрелил. Том просто напяливает фуфайку. Конечно, он уже и раньше втайне примерял на себя этот костюм. И теперь ему требуется не больше минуты, чтобы его надеть.
– Тебе только придется исполнить номер с гробом, – говорят ему дядя. – А потом ты закончишь представление.
– А моя нога? – спрашивает Том. – Как я смогу все это проделать?
И тут дядя вручает ему небольшой ключик, золотой или позолоченный, затейливый и старомодный. Должно быть, это ключ к дамскому дневнику или к ящичку стола важной персоны.
– Просто храни его при себе, – говорит Макс Мейфлауэр. – И все у тебя будет в порядке.
Том берет ключ, но в тот момент еще ничего не чувствует. Он просто стоит, так крепко сжимая ключ, что тот словно бы пульсирует у него в кулаке, и наблюдает за тем, как его любимый дядя до смерти истекает кровью в резком свете гримерки со звездой на двери. Оркестр пускается уже в третий заход на «Голубой Дунай».
– Представление должно продолжаться, – сухо говорит дядя. Тогда Том уходит, пряча золотой ключик в одном из тридцати карманов, которые мисс Сакура скрыла внутри костюма. Лишь действительно выходя на сцену – навстречу взбешенному и укоризненному, счастливому и обалделому от вальса восторгу публики, Том вдруг замечает не только то, что забыл свой костыль в гримерке, но и что впервые в жизни он идет не хромая.
Два Хранителя в фесках обматывают артиста цепями и помогают ему залезть в почтовый мешок из сугубого брезента. Какая-то провинциалка из публики завязывает горловину мешка и фиксирует концы шнура висячим замком размером с хороший окорок. Большой Эл поднимает Тома с той же легкостью, что и спеленутого ребенка, и нежно несет его к гробу, который заблаговременно был внимательнейшим образом проинспектирован мэром Империума, местным шефом полиции, главой пожарного депо, инспектором санэпиднадзора и объявлен «тугим как барабан». Теперь же этим уважаемым гражданам к восторгу публики дают молотки и здоровенные гвозди. С великой радостью четверо официальных лиц заколачивают Тома в гробу. Если кто-то и замечает, что за последние десять минут Мистериозо прибавил фунтов двадцать и вырос на добрый дюйм, он держит это при себе. Какая, в конце концов, разница, если это не тот же самый человек? Ему все равно придется управиться с цепями, гвоздями и парой дюймов твердого ясеня. И все же по крайней мере среди женской части аудитории на пределе общего страха и восхищения возникает неразличимая тень разногласий.
– Глянь, какие у него плечи, – говорит одна дама другой. – Никогда раньше не замечала.
Внутри тщательно оборудованного гроба, который далее был опущен в мраморный саркофаг посредством лебедки, еще раз использованной, чтобы со звонким ударом последнего набата положить на место мраморную крышку, Том отчаянно пытается изгнать из своей головы видения кровавых звезд и пулевых ран. Он сосредоточивается на процедуре трюка, серии быстрых и напряженных стадий, которые так досконально ему известны. Одна за другой нужные мысли выталкивают ужасные. Том полностью освобождается от жутких видений. В голове у него, пока он вскрывает крышку саркофага ломиком, аккуратно приклеенным липкой лентой к ее низу, царят мир и пустота. Но когда Том выходит в луч прожектора, его едва не ставят вверх ногами бешеные аплодисменты. Они обрушиваются на него подобно лавине, подобно некому колоссальному очищающему приливу. Все годы хромающего неверия в собственные силы начисто смыты. И когда Том видит, как Омар с предельной серьезностью на лице манит его к себе от кулис, ему страшно не хочется уходить.
– Мой выход на аплодисменты! – восклицает Том, пока Омар уводит его прочь. Об этом восклицании юноше также придется в тот день пожалеть.
Человек, известный под профессиональным псевдонимом Мистериозо, давно жил в (без всяких извинений позаимствованных у Гастона Леру) тайных апартаментах под театром «Империум-Палас». В этих апартаментах царит сумрачное великолепие. Там имеются спальни для всех – и у мисс Сакуры есть, разумеется, собственные палаты в противоположном конце апартаментов от палат Мастера. Тем не менее, когда они не странствуют по миру, вся компания предпочитает болтаться в непременной Органной зале, просторной и величественной, с ее кафедральным восьмидесятитрубным «хельгенблаттом». Именно здесь, через двадцать минут после того, как пуля пробила ему грудную клетку, умирает Макс Мейфлауэр. Однако прежде чем умереть, он рассказывает своему подопечному, Тому Мейфлауэру, историю золотого ключика, на службе которому – а вовсе не Талии или мамоне – все они тысячу раз огибали земной шар.
Молодым человеком, примерно в том же возрасте, что и теперь Том, говорит Макс Мейфлауэр, он был мотом, прожигателем жизни, тунеядцем, жалким сопляком. Плейбоем, балованным и легкомысленным. Из семейного особняка на Набоб-бульваре он вечер за вечером совершал вылазки в худшие притоны и злачные места Империума. Последовали колоссальные карточные проигрыши, а затем – проблемы с кое-какими очень скверными людьми. Когда эти люди не смогли получить свой долг, они похитили юного Макса и запросили за него выкуп столь заорбитный, что этот куш вполне мог бы профинансировать их намерения. А намерения их заключались во взятии под свой контроль всей преступности Соединенных Штатов Америки. Это, в свою очередь, рассуждали они, позволило бы им овладеть и самой страной. Эти люди бесцеремонно издевались над Максом и смеялись его мольбам о милосердии. Полиция и федералы искали его повсюду, но безуспешно. И тогда отец Макса, самый богатый человек штата, столицей которого был Империум, дал слабину. Он слишком любил своего беспутного сына. И хотел вернуть его назад. За день до последнего срока назначенной выплаты он принял решение. И на следующее утро мальчишки-газетчики выбежали на улицы со свежими номерами «Орла» в руках и широко разинули в небеса свои горластые рты. «СЕМЬЯ ПЛАТИТ ВЫКУП!» – орали они.
А теперь представь, говорит дядя Макс, что где-то, в одном из тайных мест этого мира (Том мысленно рисует себе смутную помесь винного погреба и мечети), номер «Орла» с этим возмутительным заголовком раздраженно сминает тонкая рука, появляющаяся из превосходно пошитого белого полотняного рукава. Владельца и руки и полотняного костюма очень трудно различить в тенях. Но мысли его ясны, гнев праведен, а с лацкана его пиджака свисает золотой ключик.
Макса, как выяснилось, держали в заброшенном доме в предместьях Империума. Множество раз он пытался избавиться от пут, но не мог высвободить даже пальца руки или ноги. Дважды в день на нем ослабляли ножные кандалы – ровно настолько, чтобы он смог сходить в туалет. И хотя он несколько раз пытался вылезти в окно этого туалета, он не мог даже отпереть щеколды. А потому через несколько дней несчастный глубоко погрузился в серый и безвременный ад пленения. Бодрствуя, он видел сны и спал с открытыми глазами. В одном из снов Макса сумрачный мужчина в белом полотняном костюме вошел в его камеру. Просто вошел в дверь. Замки, сказал он, указывая на дверь камеры, ничего для нас не значат. За считанные секунды он распутал веревки, притягивавшие Макса к стулу, и выпустил его на свободу. Далее бывшего пленника ждал корабль, гоночный автомобиль или аэроплан – в своем преклонном возрасте находящийся на пороге смерти Макс Мейфлауэр уже не мог вспомнить, что именно. А затем тот человек серьезным, но учтивым и умудренным тоном напомнил Максу, что свобода – это долг, который может быть оплачен только завоеванием свободы для остальных. В этот момент в камеру ворвался один из похитителей Макса. Он размахивал номером «Орла» с новостями о капитуляции старшего Мейфлауэра. Вид у гангстера, пока он не увидел незнакомца в белом костюме, был просто счастливый. А потом он достал пистолет и выстрелил незнакомцу в живот.
Макс был в ярости. Не раздумывая, без единой мысли об угрозе для собственной жизни, он бросился на гангстера и попытался выхватить у него пистолет. Оружие внезапно грохнуло, и гангстер упал на пол. Макс вернулся к незнакомцу и пристроил его голову у себя на коленях. Затем он спросил, как его зовут.
– Хотел бы я назвать тебе свое имя, – сказал незнакомец. – Но есть правила. – Тут он вздрогнул и охнул от боли. – Послушай, мне конец. – Выговор у него был особенный, отточенно-британский, однако с легкой западной гнусавостью. – Возьми ключ. Возьми его себе.
– Мне? Ваш ключ?
– Да. Правда, особенно подходящим кандидатом ты мне не кажешься. Но у меня нет выбора.
Макс открепил с лацкана его пиджака булавку. С нее свисал маленький золотой ключик, идентичный тому, который полчаса тому назад Макс дал Тому.
– Прекрати губить свою жизнь, – были последние слова незнакомца. – У тебя есть ключ.
Следующие десять лет Макс провел в бесплодном поиске замка, который открывался этим ключом. Он советовался с самыми уважаемыми слесарями и торговцами скобяными изделиями в мире. С головой погрузился в приобретение знаний о побегах из тюрем и факирах, о морских узлах и ритуалах связывания индейцев арапахо. Макс досконально изучил труды Джозефа Брамаха, величайшего слесаря всех времен и народов. Он искал совета способных выскальзывать из веревок спиритов, которые были пионерами ремесла сценических мастеров эскейпа, а какое-то время даже учился у самого Гудини. В этом процессе Макс Мейфлауэр сам стал великим мастером самовысвобождения, однако поиск дорого ему стоил. Он растратил все отцовское состояние, но по-прежнему понятия не имел, как ему использовать дар того незнакомца. И тем не менее Макс продолжал упорствовать, подталкиваемый к дальнейшему поиску, хотя сам он того не сознавал, магическими силами ключа. Однако пришел час, когда нужда заставила его искать работу. Тогда Макс занялся шоу-бизнесом, взламывая замки за деньги. Именно так родился Мистериозо.
В процессе турне по Канаде с никчемной вставной репризой Макс впервые встретил профессора Алоиза Берга. Профессор тогда жил в железной клетке с гнусными отбросами по краям. Прикованный к прутьям решетки, одетый в лохмотья, он глодал кости. Весь в язвах, ученый жутко вонял. За плату он дико рычал на публику, особенно на детей, а с одного боку его клетки большими красными буквами был начертан призыв: СМОТРИ НА ЛЮДОЕДА! Как и все остальные участники шоу, Макс избегал Людоеда, презирал его как последнего из уродов, пока одной судьбоносной ночью его бессонницу не облегчил неожиданный фрагмент Мендельсона, приплывший к нему сквозь мягкий сумрак летней Манитобы. Отправившись поискать источник чудесной музыки, Макс, к удивлению своему, прибрел к убогому железному фургону у самого края ярмарочной площади. В лунном свете он прочел три жестких слова: СМОТРИ НА ЛЮДОЕДА! Именно тогда Макс, который прежде о подобных материях даже не задумывался, понял, что каждый человек, независимо от своего положения, обладает бессмертной душой. Там и тогда он твердо решил выкупить Людоеда на свободу у хозяина шоу – и сделал это при помощи единственной ценности, какая у него еще оставалась.
– Ключа, – говорит Том. – Золотого ключика.
Макс Мейфлауэр кивает.
– Я сам сбил с его ног кандалы.
– Спасибо тебе, – говорит теперь Людоед в роскошной гостиной под сценой «Паласа». Щеки его мокры от слез.
– ТЫ уже множество раз выплатил свой долг, старый дружище, – говорит ему Макс Мейфлауэр, похлопывая по лосиным рогам в виде громадной руки. Затем он возобновляет свой рассказ. – Когда я стянул кандалы с его несчастных, воспаленных лодыжек, из тени вдруг выступил мужчина. Из тени между фургонов, – добавляет Макс, хотя говорить ему все тяжелее. – На нем был белый костюм, и я подумал что это тот самый мужчина. Хотя я точно знал, что он уже там. Куда я сам скоро собираюсь отправиться.
Мужчина объяснил Максу, что он наконец-то, сам того не разумея, нашел замок, который можно было открыть золотым ключиком. Он также объяснил ему еще массу всякой всячины. Оказалось, и он сам, и тот мужчина, что спас Макса от похитителей, принадлежат к древнему и тайному обществу, известному как Лига Золотого Ключа. Члены этой Лиги бродят по всему миру, стараясь, всегда анонимно, добыть свободу другим людям – будь то в физическом или метафизическом смысле, эмоциональном или экономическом. При выполнении этой работы им неустанно противодействуют агенты Железной Цепи, чьи зловещие цели совершенно противоположны. Именно такие функционеры Железной Цепи много лет тому назад похитили Макса.
– И сегодня вечером, – говорит Том.
– Да, мой мальчик. Сегодня вечером это опять были они. Они набрали немалую силу. Их старая мечта владеть целым государством теперь осуществляется.
– Германией, – догадывается Том.
Макс слабо кивает и закрывает глаза. Все остальные мрачнеют и собираются в более тесный кружок, чтобы услышать остаток истории.
Тот человек, говорит Макс, прежде чем снова скрыться в тени, дал ему второй золотой ключ, а потом заповедал им с Людоедом продолжать работу освобождения.
– Так мы с тех пор и делали, правда? – говорит Макс.
Большой Эл кивает, а Том, оглядывая погрустневшие лица членов компании, понимает, что каждый из них здесь только потому, что в свое время его освободил Мистериозо Великий. Омар некогда был рабом султана в Северной Африке; мисс Роза Сакура годами томилась в мрачных потогонных мастерских Макао.
– А я? Где был я? – спрашивает Том – едва ли не сам себя. Однако старик открывает глаза.
– Мы нашли тебя в сиротском приюте в Центральной Европе. Это было очень жестокое заведение. Я горько сожалею о том, что смог в свое время спасти столь немногих. – Макс кашляет в платок, и все видят, что его слюна окрашена кровью. – Прости меня. Том, – говорит он. – Я собирался все это тебе рассказать. В твой двадцать первый день рождения. Но теперь я возлагаю на тебя ту же ответственность, что некогда была возложена на меня. Не трать свою жизнь попусту. Не позволяй слабости твоего тела стать слабостью твоего духа. Выплати свой долг свободы. У тебя есть ключ.
Таковы последние слова Мастера. Омар закрывает ему глаза. Том опускает лицо на ладони и какое-то время горько плачет, а когда снова поднимает глаза, то видит, что все взгляды обращены на него.
Он призывает Большого Эла, Омара и мисс Сакуру собраться вокруг него, а потом высоко поднимает золотой ключ и произносит священную клятву. Том посвящает свою жизнь тайной борьбе со злыми силами Железной Цепи – в Германии или там, где они поднимут свои уродливые головы. Отныне он будет трудиться ради освобождения всех тех, кто томится в цепях – как Эскапист. Звук их громких, дружных голосов проносится по древнему и сложному воздуховоду громадного театра, вторясь, поднимаясь все выше и выше по трубам, пока наконец не выходит через решетку на тротуаре, где его ясно слышит пара молодых людей. Проходя мимо с поднятыми в холодный октябрьский вечер воротниками, они лелеют свою затейливую мечту, осуществляют свое страстное мечтание, пробуждают своего голема к жизни.
Джо и Сэмми бродили часами, то входя под свет уличных фонарей, то выходя оттуда, не обращая внимания на беспрерывный дождь, куря и разговаривая, пока в глотках у них не стало саднить. Наконец у обоих, похоже, закончилось все, о чем вообще можно было говорить, и они молча повернули к дому. Неся меж собой идею, они брели вдоль трепещущей кромки реальности, что отделяла Нью-Йорк от Империума. Было уже поздно. Оба юноши были голодны и уже выкурили свою последнюю сигарету.
– Ну что? – спросил Сэмми. – Как думаешь?
– Я хочу, чтобы он был реален, – сказал Джо, вдруг сам себя застыдившись. Вот он бродит здесь, обладая такой свободой, о какой его семья может только мечтать, а что он за эту свою свободу сделал? Блуждал по округе, трепался и нес уйму чепухи невесть о ком, кто на самом деле не мог никого освободить – всего-навсего о смутных черных отметинках на клочке дешевой бумаги. Какой во всем этом был смысл? Что толку было бродить, говорить и курить сигареты?
– Могу спорить, – сказал Сэмми и положил Джо руку на плечо. – Могу спорить, Джо, что ты этого хочешь.
Они оказались на углу Шестой авеню и Тридцать четвертой улицы, в бурном и шумливом облаке света и людей, и Сэмми сказал Джо минутку подождать. Джо стоял там, засунув руки в карманы, и с постыдным блаженством беспомощно выстраивал свои мысли в ряды и колонки маленьких коробочек, при помощи которых он надеялся оформить первое приключение Эскаписта: Том Мейфлауэр натягивает на голову полночно-синюю маску и облачается в костюм своего покойного опекуна и учителя, а умелая иголка мисс Сакуры стремительно выводит у него на груди броскую эмблему золотого ключа. Дальше Том выслеживает нацистского шпиона до самого его логова. Еще дальше идет целая страница летающих кулаков. Наконец, после уверток от пуль, ударов головой и рушащихся балок, следует взрыв – и гнездо змеюг Железной Цепи изничтожается на корню. Последняя панель: вся компания собирается у могилы Мистериозо. Том снова опирается на костыль, обеспечивая себе маскировку. И призрачное лицо старика улыбается им с небес.
– Я достал сигареты. – Томми вытащил пригоршню сигаретных пачек из коричневого бумажного мешка. – И резинку. – Он показал Джо несколько пачек резинки. – Любишь резинку?
Джо улыбнулся.
– Кажется, должен буду научиться любить.
– Конечно, ты же теперь в Америке. Мы тут уйму резинки жуем.
– А это что? – Джо указал на газету под рукой у Сэмми.
Сэмми сразу посерьезнел.
– Хочу сказать тебе одну вещь, – сказал он. – Ведь мы с этим делом будем убивать наповал. То есть в хорошем смысле убивать. Не могу объяснить, откуда я это знаю. Просто… у меня всю жизнь вроде как было такое чувство… но я не знаю… когда ты появился… короче, я просто знаю… – Сэмми пожал плечами и отвернулся. – Ладно, не бери в голову. Я просто хочу сказать, что мы продадим миллион экземпляров этой ерундовины и заколотим кучу денег. Тогда ты сможешь забрать эту кучу денег и заплатить столько, сколько потребуется, чтобы вывезти оттуда твоего отца, мать, брата и дедушку и привезти их сюда, где они будут в безопасности. Я… это я тебе обещаю. Я в этом уверен. Правда, Джо.
Джо ощутил, как сердце его буквально разбухает от страстного желания поверить своему кузену. Он вытер глаза жестким рукавом твидового пиджака, который мама купила ему в английском магазине в Градчанах.
– Хорошо, – сказал Джо.
– И в этом смысле он действительно будет реален. Эскапист то есть. Он будет делать то, что мы ему скажем.
– Очень хорошо, – сказал Джо. – Да-да, я тебе верю. – Ему срочно хотелось, чтобы его утешили, как будто слова утешения придавали больше веса его страхам. – Мы будем убивать наповал.
– Так я же и говорю.
– А что там за газеты?
Сэмми подмигнул другу и вручил ему пятничные номера за 27 октября 1939 года «Нью-Йоркер стаатсцайтунг унд херольд» и ежедневника на чешском языке под названием «Нью-Йоркские листы».
– Я подумал, может, ты в этих что-то найдешь, – сказал он.
– Спасибо, – сказал Джо. Тронутый такой заботой, он пожалел о том, как недавно рявкнул на Сэма. – И еще… в общем, спасибо за то, что ты только что сказал.
– А, ерунда, – отозвался Сэмми. – Погоди, ты еще про мою идею насчет обложки не слышал.
Настоящие нынешние обитатели Мазила-студии, Джерри Гловски, Марти Голд и Дэйви О'Дауд, пришли домой около десяти вечера с половиной жареной курицы, бутылкой красного вина, бутылкой сельтерской, блоком «Пэлл-мэлла» и Фрэнком Панталеоне. Шумливо придуриваясь, они вошли в переднюю дверь, и кто-то из них изобразил приглушенную трубу – а затем все разом погрузились в молчание. Пожалуй, они так резко и капитально погрузились в молчание, как будто ожидали незваных гостей. И все же, поднявшись наверх, четверо приятелей нешуточно удивились тому, что за считанные часы их отсутствия Мазила-студия превратилась в творческий нервный центр «Эмпайр Комикс». Джерри влепил Джули три оплеухи кряду.
– Что ты тут делаешь? Кто сказал, что тебе можно сюда прийти? Что это за говно? – Оттолкнув голову брата в сторону, он схватил со стола лист, на котором Джули делал карандашный набросок второй страницы приключения, доверенное Сэмми для сотворения лично гордому Джули, – леденящей душу истории о Сталкере из Темных Мест, самом Враге Зла. – «Черная Шляпа», – прочел Джерри.
– Не помню, чтобы я говорил тебе, что ты можешь пользоваться моим столом. Или моей тушью. – Подскочив к столу, Марти Голд схватил баночку туши, в которую Джо как раз собирался погрузить кисточку, а затем оттащил в сторону и сам забрызганный всякой всячиной рисовальный стол, рассыпая по ковру уйму кисточек с карандашами и страшно по этому поводу расстраиваясь. Смуглый и пухлый, Марти всегда обильно потел и по малейшему поводу расстраивался. Сэмми всегда считал его слабонервным. Однако никто лучше Марти не подделывал Каниффа. Особенно впечатляло то, как он обращался с черной краской, набрасывая ее полосами, клочками, целыми континентами – гораздо свободнее, чем когда-либо осмеливался делать Сэмми. Свои работы Марти всегда подписывал, аккуратно выводя громадную букву «О» в фамилии. – Или моими кисточками, раз уж на то пошло.
И Марти попытался выхватить у Джо кисточку. Горошинка туши упала на страницу, которую как раз рисовал Джо, губя десятиминутную работу над жуткими пыточными устройствами, расставленными в задней части сцены театра «Империум-Палас». Джо взглянул на Марти и улыбнулся. Сперва он убрал кисточку из сферы досягаемости Марти, а затем с эффектным жестом ему ее презентовал. Однако в то же самое время другой рукой он медленно провел над той, что держала кисточку. И кисточка исчезла. Джо удивленно продемонстрировал Марти пустые ладони.
– Как вы сюда вошли? – осведомился Джерри.
– А нас твоя подружка впустила, – ответил Сэмми. – Роза.
– Роза? Нет, она не моя подружка. – Об этом было заявлено не в порядке самообороны, а как о простом факте. Джерри было шестнадцать, когда Сэмми впервые с ним познакомился, и он уже в то время встречался с тремя девушками сразу. Впрочем, подобное изобилие было тогда для Джерри по-прежнему в новинку, и он все время о них болтал. Розалин, Дороти и Йетта – Сэмми все еще помнил их имена. Новизна с тех пор поблекла, и три девушки были теперь для Джерри будничной сменой. Джерри был высок ростом, со слегка лисьей привлекательностью, а свои выкрашенные бриллиантином волосы он носил зачесанными в романтические кудри. Он тщательно, пусть и без особого ободрения со стороны друзей, создавал себе репутацию подлинного остряка, чему приписывал (не слишком убедительно, на взгляд Сэмми) свой неоспоримый успех у женщин. Рисовал он в комическом стиле «снежного человека», примерно в равных порциях уворованный у Сегара и Макмануса. Сэмми сомневался, сумеет ли он справиться с настоящей работой.