Часть III Комическая война 15 страница

– Не ищи себе проблем, – посоветовала тетушка Джо, всаживая ему под кожу длинную тонкую иглу. – Не то очень скоро ты их не оберешься.

Джо кивнул и, понятное дело, незамедлительно отправился искать себе проблем. Без всякой на то причины он каждый день ездил в Йорквиль, где не счесть было немецких пивбаров, немецких ресторанов, немецких клубов по интересам, а также самих германо-американцев. Большую часть времени он просто слонялся там по округе и возвращался домой из набегов без каких-либо телесных повреждений, но порой одно цеплялось за другое, а пятое за десятое. Этнические сообщества Нью-Йорка всегда были бдительны к вторжениям разных несдержанных чужаков. Джо опять получил удар в живот – на сей раз на восточной Девяностой улице, дожидаясь автобуса. Ударом его наградил мужчина, не очень по-доброму воспринявший усмешку, которой вооружался Джо, пускаясь в свои авантюры. В другой раз, болтаясь у кондитерской, Джо привлек внимание нескольких местных пацанов. Один из этих пацанов, по причинам, никак не связанными с расизмом или политикой, пульнул ему в затылок большой влажной устрицей из старого доброго шара жеваной бумаги. Все эти мальчуганы были регулярными читателями историй про Эскаписта и обожателями работы Джо Кавалера. Знай ребятишки, по кому ведется пальба, они наверняка испытали бы сильное сожаление. Но им просто не понравился вид Джо. С безжалостной мальчишеской проницательностью они подметили, что в облике Джо Кавалера есть что-то смешное и несуразное – в его мятом костюме, в ауре накопленного и вовсю дымящегося раздражения, в курчавых завитках кое-как зализанных назад волос, что торчали точно пружины из раздолбанной заводной игрушки. Для шалунов и любителей всевозможных розыгрышей Джо выглядел сущим козлом отпущения. Еще он выглядел как человек, который ищет себе проблем.

Здесь следует отметить, что очень немалое число нью-йоркских немцев находилось в резкой оппозиции к Гитлеру и нацистам. Они писали гневные послания издателям главных ежедневных газет, клеймя позором бездействие Америки и Союзников после аншлюса и аннексии Судет. Они вступали в антифашистские лиги, устраивали разборки с коричневорубашечниками – Джо был далеко не единственным молодым человеком, выходившим в ту осень на улицы Нью-Йорка, откровенно нарываясь на драку, – и горячо поддержали политику президента, когда США начали активные действия против Гитлера и его войны. Тем не менее было и немалое число нью-йоркских немцев, которые открыто гордились достижениями Третьего рейха, общественно-культурными, спортивными и военными. Среди них нашла себе место небольшая группка людей, регулярно проявлявших активность в различных патриотических, националистических, а порой откровенно фашистских, насильственного толка организациях, симпатизирующих целям и задачами их общей родины. Джо часто возвращался из Йорквиля с антисемитскими газетами и брошюрами, которые он затем от корки до корки прочитывал. При этом в животе у него все буквально сжималось от ярости. Затем он запихивал эту литературу в одну их трех коробок из-под персиков, которые служили ему картотечным шкафом. (В одной из двух оставшихся содержались письма из Праги, а в другой – комиксы.)

В один прекрасный день, шатаясь по улицам Йорквиля, Джо вдруг заприметил вывеску в окне конторы на втором этаже одного из зданий:

 

АМЕРИКАНОАРИЙСКАЯ ЛИГА

 

Стоя там и глазея на окно, Джо мрачно фантазировал о том, как он подбегает к этой конторе и врывается в самый рассадник змей – ноги несутся тебе навстречу с панели комикса, пока разнокалиберные щепки высаженной двери разлетаются по сторонам. Видя себя вторгающимся в бурлящее сплетение коричневорубашечников, Джо всякий раз обнаруживал там если не свой триумф, то по крайней мере расплату, возмездие, избавление. Добрых полчаса он стоял и наблюдал за окном, пытаясь заприметить хоть какого-нибудь реального члена партии. Однако никто не входил в здание и не появлялся у окна на втором этаже. Наконец Джо плюнул и поехал домой.

Впрочем, в Йорквиль он неизбежно вернулся. Как раз напротив штаба ААЛ была кондиторай под названием «У Гауссмана», и от столика у окна Джо прекрасно видел и дверь в здание, и окно на втором этаже. Заказав кусочек превосходного местного захер торте и чашку кофе, удивительно пригодного для питья (особенно в Нью-Йорке), он стал ждать. Еще один кусочек захер торте и две чашки кофе спустя никаких подрывных действий американоарийцев по-прежнему не наблюдалось. Тогда Джо заплатил по счету и перешел через улицу. В табличке на здании, как он уже заметил, числились оптометрист, бухгалтер, издатель и ААЛ, но никто из упомянутых, похоже, не имел никаких пациентов, клиентов или сотрудников. Здание – оно называлось Кюн-билдинг – было сущим кладбищем. Когда Джо поднялся по лестнице на второй этаж, дверь в контору ААЛ оказалась заперта. Серый дневной свет, просачивавшийся сквозь матовое стекло двери, предполагал, что никаких ламп внутри не горит. Джо попробовал дверную ручку. Затем опустился на одно колено, чтобы осмотреть замок. Там оказался старый «чабб», вполне надежный, но будь у Джо инструменты, вскрыть такой замок проблемы бы не составило. К несчастью, все его отмычки и гаечный ключик лежали в ящичке рядом с его кроватью в Мазила-студии. Пошарив по карманам, Джо нашел там механический карандаш, чья металлическая скобочка, прикрепленная к стержню с раздвоенной втулкой, должным образом деформированная, отлично послужила бы в качестве гаечного ключика с ограничением по крутящему моменту. Однако по-прежнему оставался вопрос отмычки. Тогда Джо спустился обратно по лестнице и побрел по кварталу, пока не наткнулся на детский велосипед, прикованный цепочкой к оконной решетке на восточной Восемьдесят восьмой улице. Приторно-красный велик смотрелся совсем новехоньким, его хромированные детали блестели как зеркала, а ребристые шины лоснились. Джо немного подождал, убеждаясь, что никто не идет. Затем он ухватился за сверкающий руль и после нескольких свирепых толчков подошвой ботинка сумел ослабить одну спицу. Выковыряв ее из обода, Джо побежал обратно к углу Восемьдесят седьмой и Йорка. Там, воспользовавшись металлическим поручнем как обжимным инструментом, а тротуаром как драчёвым напильником, он сумел смастерить из тонкой и прочной спицы вполне пригодную отмычку.

Вернувшись назад к конторе Американоарийской лиги, Джо постучал в рубцеватый дубовый косяк. Ответа не последовало. Тогда он подобрал брюки, присел на корточки, прижался лбом к двери и принялся за работу. Грубые инструменты, недостаток практики и возбужденная пульсация в артериях и суставах порядком все усложняли. Джо снял пиджак. Закатал рукава рубашки. Скинул шляпу себе на ладони и аккуратно положил ее на пол рядом с собой. Наконец расстегнул воротник и сдвинул в сторону галстук. Джо ругался, потел и так напряженно прислушивался, ловя звук открывающейся внизу двери, что почти не слышал пальцами замок. У него ушел почти час, чтобы попасть в контору.

Когда же он наконец этого добился, то вопреки ожиданиям обнаружил внутри вовсе не сложную лабораторию или мануфактуру фашизма, а деревянный стол, стул, пишущую машинку и высокий картотечный шкаф крепкого дуба. Жалюзи были пыльные и кривые, и в них недоставало пластин. Голый деревянный пол пестрел ожогами от окурков. Джо поднял трубку телефона, но тот глухо молчал. На одной стене висела цветная литография фюрера, выполненная в романтическом духе – подбородок под поэтическим углом, альпийский ветерок слегка ворошит темную челку. У другой стены располагалась полка, заваленная высоченной кипой различных изданий как на немецком, так и на английском, названия которых вызывали ассоциации с целями и пророчествами национал-социализма и пангерманской мечты.

Джо подошел к столу и встал там. Затем вытащил стул и сел. Стол буквально терялся под наносами записок и памяток. Некоторые были отпечатаны на машинке, некоторые накорябаны небрежным и угловатым почерком.

 

применение к ФТ гипноза может это доказать

ФТ и гашишный старец горы – дальнейшее изучение

ФТ – искусный фехтовальщик

 

Там также валялись автобусные билеты, обертки от леденцов, корешок входного билета на «Поло Граундс». Экземпляр книги под названием «Фагги». Бесчисленные газетные и журнальные вырезки – в основном из «Фотоплея» и «Модерн скрина». Все журнальные статьи, отметил Джо, похоже, были связаны с кинозвездой Франчотом Тоне. А в слои чепуховых и загадочных заметок были густо нашпигованы дюжины комиксов: «Супермен», «Волшебная тайна», «Вспышка», «Молодец», «Маг щита» – а также, едва ли мог не отметить Джо, последние выпуски «Радио», «Триумфа» и «Монитора». Местами бумажные наносы вырастали положительно до горных масштабов. Повсюду, точно условные знаки на карте, были рассеяны скрепки, кнопки и карандашные огрызки. Неровный палисад карандашей топорщился из пустой банки от кофе марки «саварин». Джо вытянул руки и двумя быстрыми взмахами разбросал все по сторонам. Кнопки застучали по полу.

Дальше Джо стал просматривать ящики стола. В одном он обнаружил уведомление от «Нью-Йорк Телефон», обещавшее (как уже выяснилось, не напрасно) отключить аппарат, если счет ААЛ так и останется неоплаченным; напечатанная на машинке рукопись непонятно чего; и, совершенно необъяснимым образом, меню званого обеда в отеле «Треви» в честь свадьбы Брюса и Мэрилин Горовиц. Джо выдернул ящик и перевернул его. Рукопись рассыпалась на отдельные страницы, точно колода карт. Джо подобрал одну страницу и просмотрел ее. Похоже, это была научная фантастика. Невесть кто по имени Рекс Манди целился из лазерного пистолета в гноящуюся шкуру омерзительного Зида. Невесть кто по имени Кристаль Де Хавен свисал вниз головой с железной цепи над разинутой пастью голодного торка.

Джо смял страницу и продолжил свой рейд по ящикам стола. Один содержал в себе рамку с фотографией Франчота Тоне. В левый нижний угол рамки была вставлена бумажка, в которой Джо мгновенно опознал панель, вырезанную со страницы «Радиокомикса #1». Там был крупный план старого Макса Мейфлауэра в качестве молодого человека, богатого и бесшабашного. У Макса было сонное выражение лица, ямочки на щеках, а в словесном облачке он говорил: «Да какое мне дело? Самое главное – поразвлечься». Джо подметил, что наклон головы Макса, определенная лукавость у него на лице и словно бы высеченный зубилом нос очень схожи, даже почти идентичны всему тому же у Франчота Тоне на фотографии. Раньше это сходство никто не замечал и особо не выделял. Джо был не очень хорошо знаком с актерскими работами Тоне, но теперь, изучая худое, меланхолично вытянутое лицо на глянцевой фотографии – между прочим, там имелась подпись Карлу с наилучшими пожеланиями от Франчота Тоне, – задумался, не смоделировал ли он, сам того не подозревая, своего персонажа с Тоне.

Наконец, в нижнем правом ящике, в самой его глубине, обнаружился небольшой дневник в кожаном переплете. На форзаце имелась надпись, датированная Рождеством 1939 года. Карлу, чтобы приводить здесь свои блестящие мысли в порядок, с любовью, Рут. На первых пятидесяти страницах дневника шла мелкая, но яростная рукописная аргументация, суть которой – насколько понял Джо – заключалась в том, что Франчот Тоне был членом тайной лиги наемных убийц, финансируемой компанией «Американский карборунд», которую возглавлял отец Тоне. Главной целью лиги являлось уничтожение Адольфа Гитлера. Откровение обрывалось на полуслове, а оставшиеся страницы дневника были заняты несколькими сотнями вариаций на тему слов «Карл Эблинг», составляя подлинную энциклопедию стилей от вычурно цветистого до катастрофически корявого. Джо раскрыл дневник посередине, покрепче ухватился и разорвал его напополам.

Закончив со столом, Джо подошел к книжной полке. С холодной методичностью он принялся отправлять на пол стопки книг и брошюр. Бумаги порхали в воздухе. Джо очень боялся позволить себе хоть что-то почувствовать. Он сильно подозревал, что испытает тогда вовсе не ярость, не удовлетворение, а всего лишь жалость к пыльному ничтожеству безумца Карла Эблинга, чья лига явно состояла только из одного человека. Так Джо и продолжал, чувствуя лишь немоту в ладонях, сжимая эмоции в кулак. Сорвав с крючка фотографию Гитлера, он со звоном ее разбил. Дальше настала очередь картотечного шкафа. Вытащив верхний ящик, «А-Д», Джо перевернул его и вытряс все содержимое в стиле Эскаписта, вытряхивающего из башни танка немецких солдат. Затем он продолжил действовать в том же духе. Наконец, выдернув последний ящик, «Э-Я», Джо уже собрался было отправить его содержимое в общую кучу, как вдруг заметил на индексном ярлыке одного из первых досье в ящике до боли знакомую надпись: «Эмпайр Комикс Инкорпорейтед».

Довольно пухлая папка содержала в себе все десять выпусков «Радиокомикса», до сих пор появившихся в печати. К первому выпуску скрепкой было присовокуплено листов двадцать пять папиросной бумаги с плотно отпечатанным на них текстом. Там содержался доклад в форме памятки, обращенной ко всем членам лиги, за подписью Карла Эблинга, председателя нью-йоркского филиала ААЛ. Темой памятки прежде всего являлся сверхсильный мастер высвобождения, известный как Эскапист. Джо сел на стул, закурил сигарету и начал читать. Во вводном параграфе памятки Карла Эблинга сам костюмированный герой, издатель комикса и создатели Эскаписта, «жидовские карикатуристы Джо Кавалер и Сэм Клей», разом объявлялись угрозой репутации, чести, достоинству и целям немецкого национализма в Америке. Карл Эблинг прочел статью в «Сатердей ивнинг пост»,[3] подробно описывающую выдающийся успех и рост продаж ассортимента комиксов «Эмпайр», и кратко прошелся по тем негативным эффектам, которые подобная грубая антинемецкая пропаганда окажет на умы тех, в чьих руках находится будущее саксонских народов – американских детей. Дальше он привлек исключительно гипотетическое внимание своих читателей к поистине замечательному сходству персонажа Макса Мейфлауэра, по кличке Мистериозо, с тайным агентом Союзников Франчотом Тоне. После этого, однако, автор, похоже, напрочь забыл о критической нацеленности памятки. Во всех остальных параграфах Эблинг довольствовался – иного слова не подберешь – кратким описанием приключений Эскаписта от самого первого выпуска, где уточняется его происхождение, до самого последнего, только-только обрушившегося на газетные лотки. В целом резюме Эблинга было вполне четким и точным. Но самым поразительным был тот факт, что по мере того, как он месяц за месяцем продолжил добавлять новые записи к своему досье на «Эмпайр», гневные и насмешливо-пренебрежительные интонации все слабели, пока совсем не исчезли. К четвертому выпуску Эблинг прекратил шпиговать свои комментарии такими терминами, как «возмутительный» и «оскорбительный»; сами же описания становились все длиннее и детальнее. Временами в памятке вообще шел попанельный пересказ происходящего с дословным цитированием реплик. Финальное резюме самого свежего выпуска имело четыре страницы в длину и было так капитально лишено судебной лексики, что становилось совершенно нейтральным. В последнем предложении Эблинг словно бы осознал, как далеко он отошел от первоначальной цели проекта, и с весьма непунктуальной поспешностью выдал приложение, подразумевавшее стыдливое возвращение к упомянутой цели: «Разумеется, все это обычная жидовская подстрекательская пропаганда [sic!] ». Однако Джо было совершенно ясно, что меморандум Эблинга на самом деле никакой реальной цели не служил – если, понятное дело, не считать самой экзегезы, точной аннотированной записи, десяти месяцев чистого наслаждения. Вопреки самому себе Карл Эблинг был горячим поклонником Эскаписта.

За последние месяцы Джо получил уйму писем от читателей, мальчиков и девочек – в основном, естественно, мальчиков, – рассеянных по всем Соединенным Штатам от Лас-Крусеса до Ла-Кросса, но эти письма, как правило, ограничивались обычным выражением восхищения и просьбой о подписанной карточке с изображением Эскаписта, благо что Джо в последнее время разработал стандартную позу для таких карточек. Поначалу он всякий раз изображал эту позу от руки, но затем, экономя время, стал просто копировать рисунок на фотостате и дополнять его своей подписью. Лишь прочтя меморандум Эблинга, Джо впервые понял, что его комиксы могут читать и взрослые. Он также впервые осознал всю глубину страсти Эблинга, пусть даже стыдливой и нежеланной, всю силу его школярского энтузиазма, выраженного в изобильных сносках, тематическом анализе и перечнях действующих лиц. Все это странным образом его тронуло. Джо осознал свое желание встретиться с Эблингом (и сам для себя не смог от этого желания отречься). Оглядев хаос, посеянный им в несчастной, жалкой конторе Американоарийской лиги, он испытал секундный укол сожаления.

А потом настала пора застыдиться Джо – и не только за свое, пусть и секундное, сочувствие к нацисту, но и за неопровержимый факт того, что он проделал работу, привлекшую подобного человека. На самом деле Джо Кавалер был не единственным из раннего поколения создателей комиксов, кто признал зеркальное отражение фашизма неотъемлемо-присущим в своем антифашистском супермене. Уилл Эйснер, другой рисовальщик семитской национальности, вполне осознанно облачал своего Черного Ястреба, героя воинства Союзников, в форму, смоделированную по образчикам элегантных нарядов «Эдельвейса» и «Мертвой головы». Однако Джо, пожалуй, первым ощутил стыд за прославление (во имя свободы и демократии) мстительной брутальности очень сильного человека. Многие месяцы он сам заверял себя и прислушивался к аналогичным заверениям Сэмми в том, что посредством фантазийного отфигачивания Гадлера, Гнидлинга, Гнусвера или Гитлера они приближают вступление Соединенных Штатов в войну в Европе. А теперь Джо пришлось задуматься, не навязывают ли они народу свои худшие побуждения и не обеспечивают ли воспитание еще одного поколения людей, поклоняющихся только власти и насилию.

Впоследствии Джо так и не смог понять, почему он не сумел расслышать входящего в здание Карла Эблинга – как глава ААЛ поднимался по лестнице и ощупывал изнасилованную ручку своей конторы. То ли Джо был так потерян в раздумьях, то ли Эблинг приблизился слишком легкой походкой, то ли нацист почуял незваного гостя и понадеялся застигнуть его врасплох. Так или иначе, как только заскрипели петли, Джо поднял взгляд – и обнаружил перед собой более старую и размытую версию Франчота Тоне – слабый подбородок еще слабее, залысины на лбу еще обширнее. Застегнутый по самое горло в мерзостно-серую парку, Карл Эблинг стоял в дверях конторы Американоарийской лиги. В правой руке он держал толстую черную дубинку.

– Кто ты, черт побери, такой? – Акцент Эблинга был не столь изящным, как протяжный говорок Тоне, но получалось что-то более-менее близкое. – Как ты сюда попал?

– Меня зовут Мейфлауэр, – ответил Джо. – Том Мейфлауэр.

– Что? Мейфлауэр? Тот самый? – Пристальный взгляд Эблинга вспыхнул при виде досье на «Эмпайр». Рот его немо открылся и снова закрылся.

Джо захлопнул досье и медленно встал со стула. Не сводя глаз с рук Эблинга, он начал бочком обходить стол.

– Я как раз собирался уходить, – сказал Джо.

Эблинг кивнул и сузил глаза. На вид этот мужчина лет сорока казался тщедушным, даже, может статься, чахоточным. Его бледная кожа пестрела веснушками. Карл то и дело моргал и нервно сглатывал, как будто и впрямь украл у Клары кораллы. Джо воспользовался, как ему показалось, нерешительной натурой нациста и сделал рывок к двери. А Эблинг точнехонько приложился ему по затылку черной дубинкой. Череп Джо зазвенел как медный колокол, колени его подогнулись, и Эблинг снова его треснул. Джо ухватился за дверной косяк, развернулся – и третий удар угодил ему в подбородок. Боль нахлынула и унесла прочь остатки стыда и угрызений совести, замутнившие его разум. В сердце у Джо мигом вспыхнул новый гнев. Бросившись на Эблинга, он схватил его за правую руку, что размахивала дубинкой, и с такой силой ее дернул, что щелкнул сустав. Эблинг вскрикнул от боли, а Джо крутанул его за руку и хрястнул об стенку. Карл ударился головой об угол полки, на которой совсем недавно покоились горы нацистской литературы, и, точно брюки без хозяина, осел на пол.

Пока крутом звучали отголоски его первой победы, Джо надеялся – и этой дикой, злобной надежды он никогда не забывал, – что его противнику кранты. Шумно дыша, сглатывая слюну и мотая головой от звона в ушах, он стоял над Эблингом и желал вылета наружу его поганой души. Но нет – там было дыхание, цыплячья грудь американского нациста слегка поднималась и опускалась. При виде этого невольного, по-кроличьи жалкого движения поток гнева в груди у Джо словно перегородило плотиной. Вернувшись к столу, он забрал свой пиджак, сигареты и спички. Уже собираясь уйти, Джо вдруг заметил досье на «Эмпайр Комикс» с торчащим сверху уголком меморандума Эблинга. Тогда он открыл папку, вытянул пачку папиросной бумаги из-под скрепки и перевернул. На обратной стороне последней страницы своим механическим карандашом Джо сделал быстрый набросок Эскаписта в той самой стандартной позе, которую он разработал для фотокарточек: Мастер Эскейпа улыбается, руки его разведены в стороны, разделенные половинки наручников браслетами висят на запястьях.

Моему другу Карлу Эблингу, – крупным и радостным английским курсивом написал Джо в самом низу листа. – Желаю удачи, Эскапист.

 

 

В начале четвертого часа дня в пятницу, 25 октября 1940 года (согласно как его дневнику, так и заявлению для полиции), Джеймс Хоуорт Лав, держатель контрольного пакета акций и председатель совета директоров компании «Онеонта Миллс», сидел вместе с Альфредом Э. Смитом, пожизненным президентом корпорации «Эмпайр-стейт-билдинг», в замусоренном всевозможными сувенирами кабинете последнего. Как раз тогда в дверь вошел управляющий зданием, «с пепельно-серым лицом – как описал физиономию управляющего промышленник в своей личной оценке событий того дня – и таким видом, как будто его вот-вот вырвет». Бросив на Лава осторожный косой взгляд, управляющий зданием по имени Чапин Л. Браун проинформировал своего босса о том, что у них на двадцать пятом этаже возникла самая что ни на есть заковыристая ситуация.

Альфред Эмануэль Смит – по всем правила выпоротый Гербертом Гувером после своей замашки 1928 года на Белый дом – был политическим соратником и деловым партнером Лава еще со времен своей бытности губернатором штата Нью-Йорк. А в тот день Лав вообще-то оказался в кабинете у Смита, чтобы завербовать того в качестве вывески для синдиката, надеющегося вернуть к жизни старую мечту Густава Линденталя о мосте через Гудзон напротив Пятьдесят седьмой улицы – конструкции восьмиста футов в вышину и двухсот в длину, восточные подступы к которой предстояло соорудить на обширном участке недвижимости Вест-Сайда, совсем недавно приобретенном Лавом. Смит и Лав ни в коей мере не были доверенными лицами – насколько знал Смит, Джеймс Лав обделывал свои делишки без всяких доверенных лиц. Мало того, текстильный магнат был человеком почти легендарной скрытности, даже строгой секретности, и совет, как было широко известно, держал только с самим собой. Удостоив гостя конфиденциального кивка, рассчитанного на обозначение его неколебимой веры в скрытность и здравомыслие мистера Лава, Смит тактично сказал Брауну, что, на его взгляд, управляющему следует идти себе дальше и кому-нибудь еще об этом сказать. Браун в свою очередь кивнул мистеру Лаву, затем плотно упер ладони в бедра, словно желая себя уравновесить, после чего испустил краткий выдох, которому предполагалось выразить сразу и недоумение, и обиду.

– Может статься, у нас в здании бомба, – заявил управляющий.

В три часа, продолжил он, мужчина, объявивший себя представителем группы американских фашистов – в слове «фашистов» Браун почему-то произнес по меньшей мере две буквы «ш», – позвонил по телефону и, приглушая фальшивый баритон носовым платком, сказал, что в одной из контор на двадцать пятом этаже он припрятал мощное взрывное устройство. Взрыв, заявил звонивший, который должен произойти ровно в три тридцать, не только убьет всех, кто окажется в непосредственном окружении, но и, может статься, причинит ущерб структуре самого прославленного здания.

В своем заявлении для полиции мистер Лав сообщил, что его честь воспринял новости с той же серьезностью, с какой они были оглашены. Однако в своем дневнике он отметил, что любая тревога нипочем не вызвала бы ни следа бледности на этой румяной физиономии.

– Вы позвонили М'Нотону? – спросил Смит. Его серьезный голос был мягок, а внешность выражала спокойствие, однако что-то вроде сдерживаемого гнева все же проскальзывало в его тоне и карих глазах, которые, выпучиваясь с его скуластой физиономии пожилого младенца, склонны были окидывать окружающих слегка грустным взором, обычным для людей компанейских. Капитан М'Нотон был главой специального пожарного батальона здания. Браун кивнул. – А Харли? – Капитан Харли руководил местным полицейским подразделением. Браун опять кивнул.

– Его люди эвакуируют этаж, – добавил он. – И парни М'Нотона тоже там – ищут проклятую штуковину.

– Позвоните Харли и скажите, что я спускаюсь, – сказал Смит.

Тем временем он был уже на ногах и огибал стол, направляясь к двери. Уроженец нижнего Ист-Сайда, Смит вырос крутым парнишкой из старого Четвертого района, и его чувства к зданию, для которого он в глазах жителей Нью-Йорка и всего народа служил не иначе как человеческим символом, были в высшей степени собственническими. Выходя из кабинета, Смит невольно бросил взгляд назад. «Как будто на случай, – подумалось Лаву, – если он больше никогда его не увидит». Это помещение, точно старая веранда, было буквально нашпиговано различными трофеями и сувенирами карьеры, которая чуть было не довела Смита до Вашингтона, однако в самый последний момент отправила его властвовать над этим вообще-то куда более гармоничным царством в поднебесье. Президент корпорации тяжко вздохнул. Сегодня давался старт последнему уикенду великой двухлетней авантюры с нью-йоркской Всемирной ярмаркой, чей официальный штаб находился как раз здесь, в Эмпайр-стейт-билдинг, и роскошный банкет должен был вечером состояться в столовой «Эмпайр-стейт-клуба» – внизу, на двадцать первом этаже. Смит терпеть не мог, когда роскошный банкет срывался по любой причине – не говоря уж о бомбе. Он с сожалением покачал головой. Затем, поправляя на голове коричневый котелок, свой фирменный знак, президент корпорации взял Джеймса Лава, почетного гостя, под руку и повел его к лифтам. Этот этаж обслуживало аж десять лифтов, причем все местные ходили только между двадцать пятым и сорок первым.

– Двадцать пятый, – рявкнул Смит лифтеру, едва они только вошли в кабину. Билл Рой, телохранитель Смита, тоже туда вошел, чтобы защищать старую ирландскую тушу своего босса. – Двадцать пятый, – спокойно повторил Смит и с прищуром глянул на мистера Брауна. – Там тот народец со смешными книжонками?

– «Эмпайр», – уточнил Браун и с кислым видом добавил: – Все очень смешно.

У двадцать девятого лифт замедлился, почти останавливаясь, но лифтер нажал на кнопку, и местный, получив что-то вроде боевого повышения в звании до экспресса, продолжил свой путь вниз.

– Что еще за «Эмпайр»? – захотел узнать Лав. – Какие смешные книжонки?

– Комиксы называются, – ответил мистер Браун. – А заведение – «Эмпайр Комикс». Новые жильцы.

– А, комиксы. – Бездетный вдовец, Лав тем не менее пару лет назад наблюдал за тем, как его племяши читают комиксы у себя дома в Мискеганките. И в то время отметил для себя лишь саму очаровательную сцену: два мальчика в одних лишь шортиках, босоногие, лежат в качающемся гамаке, натянутом меж двух могучих вязов; справа на них падает косой, пятнистый от листвы солнечный столбик; покрытые нежным пушком ноги мальчиков переплетены, неугомонное внимание обоих целиком приковано к грубо-полосатому пятну буйной расцветки под маркой «Супермен». Лав проследил за последовавшим покорением рослым газетным героем в обтягивающем трико коробок с кукурузными хлопьями, а совсем недавно – и «Общей трансляционной сети». Впрочем, он и сам порой бросал деловой взгляд на комические приключения Супермена. – Но что фашисты могут против них иметь?

– Ты что, Джим, никогда ни одной из тех смешных книжонок не видел? – отозвался Смит. – Будь я десятилетним мальчуганом, я бы нешуточно удивился тому, что в Германии все еще есть фашисты. Учитывая, как наши друзья из «Эмпайр» здесь их метелят.

Дверцы лифта раскрылись – и взорам четверых мужчин явилось до неловкости сновидное зрелище того, как сотни людей в гробовом молчании движутся к лестнице. Не считая периодических – спешных, не особенно вежливых – напоминаний одного из десятков местных полицейских, роящихся в вестибюле у лифтов, на предмет того, что толчки и тычки приведут только к отдавленным ногам и синякам на ребрах, расслышать можно было только барабанный рокот резиновых сапог, шелест дождевиков, стук и скрип каблуков и подошв, а также нетерпеливое постукивание зонтиков по кафелю. Вместе со всей компанией выходя из лифта, Джеймс Лав заметил, как дюжий полицейский, кивнув Чапину Брауну, заступил позади них, блокируя дверцы. Все лифты были обставлены кордонами из охранников в синих куртках. Стражи порядка стояли угрюмыми, непроницаемыми рядами, покачиваясь с пяток на носки и сцепив руки за спиной.

– Капитан Харли решил, что нам лучше вывести их всем гуртом и держать вместе снаружи, – сказал Браун. – Я склонен был с ним согласиться.

Эл Смит лишь молча кивнул.

– Нет нужды стращать все здание, – добавил он затем и взглянул на часы. – По крайней мере, на данный момент.

Спешно подошел капитан Харли. Высокий, широкоплечий ирландец с рассеченным левым глазом, он казался сжатым в кулак вокруг этой бело-голубой безделушки у себя на лице.