Волшебная повесть для детей «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского 1 страница

Приложение к билету № 2

Люля В.В. Бианки

-Прежде земли вовсе не было, - рассказывает хант-зверолов.- Только одно море было. Звери и птицы жили на воде и детей выводили на воде. И это было очень неудобно.

Вот раз собрались звери и птицы со всех концов моря, устроили общее собрание. Председателем выбрали большого-большого Кита. И стали думать, как беде помочь. Долго спорили, шумели, наконец постанови: достать со дна моря щепотку земли и сделать из нее большие острова. И тогда на земле жить, и детей выводить на земле.

Хорошо придумали. А как земли достать со дна, не знают. Море-то ведь глубокое, не донырнешь до дна. Стали звери и птицы рыб просить:

- Принесите нам, рыбы, щепоточку земли со дна.

- А вам зачем? - спрашивают рыбы..

- Острова делать

- Нет, - говорят рыбы, - не дадим вам земли острова делать. Нам без островов лучше жить: плыви куда хочешь.

Стали звери и птицы Кита просить:

- Ты из нас самый сильный и большой зверь. Ты председатель наш. Понатужься - нырни на дно.

Собрание просит - нельзя отказываться.

Набрал Кит воздуху, ударил хвостом по воде - нырнул. Пошли по морю волны, закачались на них звери и птицы.

Ждут-пождут - нет Кита. Только большие пузыри из воды выскакивают да с треском лопаются. И волны улеглись.

Вдруг забурлила вода, всколыхнулось море - выкинуло Кита высоко в воздух. Упал Кит назад в воду, выпустил из ноздрей две струи.

- Нет, - говорит, - не достать мне до дна. Очень уж я толстый, не пускает меня вода.

Загрустили звери и птицы: уж если Кит не может достать, кто же достанет?

Собрались все в круг, молчат, горюют.

Вдруг выплывает в середину круга востроносенькая птица. Давайте, - говорит, - я попробую. Может быть, я донырну до дна. Посмотрели звери и птицы: да ведь это Люля-нырец! Ростом с малую точку. На головке рожки из перьев торчат.

Зашумели, рассердились звери и птицы:

- Ты, Люля, смеешься над нами! Кита-великана море, как щепку, выкиуло. А уж тебя-то, слабенькую, разом расплющит.

- А может быть, и ничего, - говорит Люля. - Попробую.

И как сидела на воде, так и ушла под воду: только голову опустила – и нет Люли. Даже ряби на волнах не осталось.

Ждут-пождут звери и птицы - нет Люли. И море спокойно, только белые пузырики из воды выскакивают и лопаются без шума.

Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула - никто и не заметил.

Сидит, дышит тяжело.

Зашумели, засмеялись звери и птицы:

- Где тебе, Люля, до дна достать! Маленькая ты, слабенькая ты, а с Китом тягаться хочешь.

А Люля молчит.

Отдышалась, отдохнула - опять под воду ушла.

Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли. И море покойно, только розовые пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.

Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула - никто и не заметил.

Сидит, тяжело дышит. И глаза у нее розовые стали, и на клюве розо­вый от крови пузырик. Зашумели звери и птицы: жалко им стало малень­кую Люлю.

- Довольно, говорят, - ты для нас постаралась. Отдыхай теперь. Все равно не достать земли со дна моря.

А Люля молчит.

Отдышалась, отдохнула — опять под воду ушла.

Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду - нет Люли. И море спокойно. Только красные пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.

Зашептали звери и птицы:

- Красные пузырики пошли это кровь Люлина. Раздавило море Люлю. Не видать нам больше Люли.

Вдруг видят: глубоко в воде, под тем местом, где Люля сидела, что-то темное мелькает, приближается. Ближе, ближе, - и всплыла наверх Люля ножками кверху. Подхватили ее звери и птицы, перевернули, посадили на воду ножками вниз и видят: сидит Люля, еле дышит. Глаза у нее красной кровью налились, на клюве — красный кровяной пузырик, а в клюве — щепотка земли со дна морского.

Обрадовались звери и птицы, взяли у Люли щепотку земли и сделали большие острова.

А маленькой Люле за то, что землю достала со дна моря, постановили дать награду: пусть в память об этом подвиге навсегда останутся у Люли глаза и клюв красивого красного цвета.

На этом собрание и кончилось. И помчались звери, помчались птицы делить между собой землю. А Люля осталась сидеть, где она сидела: она не могла еще отдышаться.

Звери и птицы разобрали всю землю, до последнего клочка. Для Люли - то и не осталось места.

Вот и живет она на воде по-прежнему.

Придет пора детей выводить - соберет камыш да ветки, что с берега в воду упали, устроит себе плотик плавучий. На нем и выводит детей.

Так и плавает всю жизнь по воде.

А глаза и клюв у Люли - это верно - и до наших дней красные остались.

Приложение к билету №3

Прочитайте«Сказочную повесть Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители», обоснуйте особенности поэтики и композиции сказки, пользуясь планом для анализа:

Вопросы и задания для анализа сказочной повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители»:

1. Какое место занимает творчество А.Погорельского в истории русской литературы первой трети XIX века?

2. Каковы причины обращения писателя к созданию произведений для детей и юношества?

3. В каком времени и пространстве разворачивается сюжет произведения? Какими художественными средствами задаются эти художественные характеристики?

4. Найдите в сказочной повести образы, создающие бытовой мир. Как они характеризуют жизнь Алеши?

5. Найдите в повести описание приготовлений учителя к встрече важного гостя. С чьей точки зрения (автора или героев) оно дается? Какое значение это имеет для понимания того, что впоследствии произошло с Алешей?

6. Каким в произведении предстает реальный, бытовой мир? С чьей точки зрения он дан?

7. Понаблюдайте за поведением Алеши в сцене с кухаркой, едва не изловившей Чернушку, и в последующей сцене в дортуаре (спальне). Какие черты характера мальчика и особенности восприятия мира ребенком здесь открываются? Что переживает и о чем думает Алеша? Какими видятся истоки детской грезы автору произведения и его читателю?

8. Перечитайте видения Алеши. Чем волшебный мир отличается от реального?

9. Проследите путь Алеши и Чернушки во время первого и второго путешествий в подземное царство. Какую роль в них выполняет каждый из персонажей? Где здесь реальное, а где фантастическое? Какие предметы и события показались герою-мальчику самыми важными? Почему?

10. Как в «Черной курице...» создается образ чудесного?

11. Чьи точки зрения представлены в сказочной повести? Определите суть каждой позиции.

12. Определите внешние и глубинные причины поступков Алеши. Что в произведении помогло вам это сделать? Найдите примеры проявления фольклорной и письменной эпи­ческой традиции. Какую роль они играют?

13. Характеризуйте средства собственно языковой выразительности в повести Погорельского: особенности синтаксиса, тропы, синонимические ряды, используемые символы и аллегории, устойчивые обороты речи.

14. Какую роль средства собственно языковой выразительности играют в произведении? Какие из них дают представле­ние об индивидуальном, авторском стиле самого Погорельского, а какие - об особенностях языка литературной сказки 20 - 30-х годов XIX века?

15. Опишите, что произошло с Алешей после получения волшебного дара. Как в этом фрагменте повести проявляется педагогическая направ­ленность произведения?

16. Покажите, как в «Черной курице» отражается процесс созревания детской души.

17. Обратитесь к эпилогу повести. Что изменилось, а что осталось неизменным во взаимоотношениях героев? К какому выводу побуждает автор своего читателя?

 

Волшебная повесть для детей «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского

Лет сорок тому назад… в Петербурге на Василь­евском острову, в Первой линии жил-был содержа­тель мужского пансиона, который еще и до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти, хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. В то время Петербург наш: уже славился в целой Европе своею красотою, хотя и далеко еще не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского острова не было веселых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, засту­пали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исаакиевской церкви отделен был канавою; Адмиралтейство не было обса­жено деревьями; манеж Конногвардейский не укра­шал площади прекрасным нынешним фасадом — од­ним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее... Впрочем, не о том теперь идет дело. В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшед­ших в Петербурге в течение моего века, — теперь же обратимся опять к пансиону, который лет сорок тому назад находился на Васильевском острову, в первой линии.

Дом, которого теперь — как уже вам сказывал — вы не найдете, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу... Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жилье, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки, голландки, из которой каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говари­вали...

В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени
Алёша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой,
заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперед. Алеша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в
пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучен
с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже
минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском
доме. Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно; но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алеша горько чувствовал свое одиночество. По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, кото­рые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки.

Учитель был родом немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцар­ские романы и на волшебные повести, - и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею частию состояла из книг сего рода.

Итак, Алеша, будучи еще в десятилетнем возрасте, знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. Любимым его занятием в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням, было мысленно переноситься в старинные, давно прошед­шие века... Особливо в вакантное время, когда он бывал разлучен надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по темным, дремучим лесам.

Я забыл сказать вам, что к дому этому принадле­жал довольно пространный двор, отделенный от пере­улка деревянным забором из барочных досок. Воро­та и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и потому Алеше никогда не удавалось побы­вать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его бы­ло — подбегать к забору. Тут он становился на цыпоч­ки и пристально смотрел в круглые дырочки, которы­ми усеян был забор. Алеша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, которыми преж­де сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провер­тела эти дырочки. Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу.

Другое занятие Алеши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алеша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. Между курами он особенно любил одну черную хохла­тую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и потому Алеша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алешу более, нежели подруг своих.

Однажды (это было во время зимних вака­ций — день был прекрасный и необыкновенно теплый, не более трех или четырех градусов мороза) Алеше позволили поиграть на дворе. В тот день учитель и жена его в больших были хлопотах. Они давали обед директору училищ, и еще накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева столы и комоды. Сам учитель ездил закупать провизию для стола: белую архангельскую телятину, огромный окорок и киевское варенье. Алеша тоже по мере сил способствовал приготовлени­ям: его заставили из белой бумаги вырезывать краси­вую сетку на окорок и украшать бумажною резьбою нарочно купленные шесть восковых свечей. В назна­ченный день рано поутру явился парикмахер и пока­зал свое искусство над буклями, тупеем и длинной косой учителя. Потом принялся за супругу его, напо­мадил и напудрил у ней локоны и шиньон и взгромоз­дил на ее голове целую оранжерею разных цветов, между которыми блистали искусным образом поме­щенные два бриллиантовые перстня, когда-то пода­ренные ее мужу родителями учеников. По окончании головного убора накинула она на себя старый, изно­шенный салоп и отправилась хлопотать по хозяй­ству, наблюдая притом строго, чтоб как-нибудь не испортилась прическа; и для того сама она не входила в кухню, а давала приказания свои кухарке, стоя в дверях. В необходимых же случаях посылала туда мужа своего, у которого прическа не так была высока.

В продолжении всех этих забот Алешу нашего совсем забыли, и он тем воспользовался, чтоб на просторе играть на дворе. По обыкновению своему он подошел сначала к дощатому забору и долго смотрел в дырочку; но и в этот день никто почти не проходил по переулку, и он со вздохом обратился к любезным своим курочкам. Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алеше никогда не нравилась эта кухарка - сердитая и бранчливая. Но с тех пор, как он заметил, что она-то и была причиною, что от времени до времени уменьшалось число его курочек, он еще менее стал ее любить. Когда же однажды нечаянно увидел он в кухне одного хорошенького, очень любимого им петушка, повешенного за ноги с перерезанным горлом, то возымел он к ней ужас и отвращение. Увидев ее теперь с ножом, он тотчас догадался, что это значит, и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь.

— Алеша, Алеша, помоги мне поймать кури­цу! — кричала кухарка. Но Алеша принялся бежать еще пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слезки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю.

Довольно долго стоял он у курятника, и сердце в нем сильно билось, между тем как кухарка бегала по двору—то манила курочек: «Цып, цып, цып!», то бранила их.

Вдруг сердце у Алеши еще сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки! Она ку­дахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит:

Кудах, кудах, кудуху!

Алеша, спаси Чернуху!

Кудуху, кудуху,

Чернуху, Чернуху!

Алеша никак не мог долее оставаться на своем месте. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.

— Любезная, милая Чернушка! — вскричал он, об­ливаясь слезами, — пожалуйста, не тронь мою чернуху! Алеша так неожиданно бросился на шею к кухар­ке, что она упустила из рук Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая и, там продолжала кудахтать.

Но Алеше теперь слышалось, будто она дразнит кухарку и кричит:

Кудах, кудах, кудах!

Не поймала ты Чернуху!

Кудах, кудах,

Чернуху, Чернуху!

Между тем кухарка вне себя была от досады и хотела бежать к учителю, но Алеша не допустил ее. Он прицепился к полам ее платья и так умильно стал просить, что она остановилась. — Душенька, Чернушка! — говорил он,— ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая... Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!

Алеша вынул из кармана империал, составляв­ший всё его имение, который берег он пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабуш­ки... Кухарка взглянула на золотую монету, окинула взором окошки дома, чтоб удостовериться, что никто их не видит, и протянула руку за империалом. Алеше очень, очень жаль было империала, но он вспомнил о Чернушке — и с твердостью отдал драгоценный подарок.

Таким образом, Чернушка спасена была от жесто­кой и неминуемой смерти.

Лишь только кухарка удалилась в дом, Чернушка слетела с кровли и подбежала к Алеше. Она как будто знала, что он ее избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала веселым голосом. Всё утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать ее кудахтанья.

Часа за два перед обедом начали соби­раться гости. Алешу позвали наверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми ман­жетами с мелкими складками, белые шароварцы и широкий шелковый голубой кушак. Длинные русые волосы, висевшие у него почти до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и перело­жили наперед по обе стороны груди. Так наряжали тогда детей.

Потом научили, каким образом он должен шаркнуть ногой, когда войдет в комнату директор, и что должен отвечать, если будут сделаны ему какие-нибудь вопросы.

В другое время Алеша был бы очень рад приезду директора, которого давно хотелось ему видеть, пото­му что, судя по почтению, с каким отзывались о нем учитель и учительша, он воображал, что это должен быть какой-нибудь знаменитый рыцарь в блестящих латах и в шлеме с большими перьями. Но на тот раз любопытство это уступило место мысли, исключи­тельно тогда его занимавшей: о черной курице. Ему всё представлялось, как кухарка за нею бегала с ножом и как Чернушка кудахтала разными голосами. Притом ему очень досадно было, что не мог он разобрать, что она ему сказать хотела, и его так и тянуло к курятнику... Но делать было нечего: надле­жало дожидаться, пока кончится обед!

Наконец приехал директор. Приезд его возвестила учительша, давно уже сидевшая у окна, пристально смотря в ту сторону, откуда его ждали.

Все пришло в движение: учитель стремглав бро­сился из дверей, чтоб встретить его внизу, у крыльца; гости встали с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел к окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет слезать с ретивого коня. Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом. У крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. Алеша очень этому удивился! «Если бы я был рыцарь, — подумал он,— то никогда бы не ездил на извозчике, а всегда вер­хом!»

Между тем отворили настежь все двери, и учитель­ша начала приседать в ожидании столь почтенного гостя, который вскоре потом показался. Сперва нель­зя было видеть его за толстою учительшею, стоявшею в самых дверях; но, когда она, окончив длинное приветствие свое, присела ниже обыкновенного, Але­ша, к крайнему удивлению, из-за нее увидел... не шлем пернатый, но просто маленькую лысую головку, набе­ло распудренную, единственным украшением которой, как после заметил Алеша, был маленький пучок! Когда вошел он в гостиную, Алеша еще более удивил­ся, увидев, что, несмотря на простой серый фрак, бывший на директоре вместо блестящих лат, все обращались с ним необыкновенно почтительно.

Сколь, однако ж, ни казалось всё это странным Алеше, сколь в другое время он бы ни был обрадован необыкновенным убранством стола, но в этот день он не обращал большого на то внимания. У него в головке всё бродило утреннее происшествие с Чернушкою. Подали десерт: разного рода варенья, яблоки, бергамоты, финики, винные ягоды и грецкие орехи; но и тут он ни на одно мгновение не переставал помышлять о своей курочке. И только что встали из-за стола, как он с трепещущим от страха и надежды сердцем подошел к учителю и спросил, можно ли идти поиграть на дворе. — Подите, — отвечал учитель, — только недолго там будьте: уж скоро сделается темно.

Алеша поспешно надел свою красную бекешу на беличьем меху и зеленую бархатную шапочку с собольим околышком и побежал к забору. Когда он туда прибыл, курочки начали уже собираться на ночлег и, сонные, не очень обрадовались принесенным крошкам. Одна Чернушка, казалось, не чувствовала охоты ко сну: она весело к нему подбежала, захлопала крыльями и опять начала кудахтать. Алеша долго с нею играл; наконец, когда сделалось темно и настала пора идти домой, он сам затворил курятник, удостове­рившись наперёд, что любезная его курочка уселась на шесте. Когда он выходил из курятника, ему показалось, что глаза у Чернушки светятся в темноте, как звездочки, и что она тихонько ему говорит:

— Алеша, Алеша! Останься со мною! Алеша возвратился в дом и весь вечер просидел один в классных комнатах, между тем как на другой половине часу до одиннадцатого пробыли гости. Прежде, нежели они разъехались, Алеша пошел в нижний этаж, в спальню, разделся, лег в постель и потушил огонь. Долго не мог он заснуть. Наконец сон его преодолел, и он только что успел во сне разгово­риться с Чернушкой, как, к сожалению, пробужден был шумом разъезжающихся гостей.

Немного погодя учитель, провожавший директора со свечою, вошел к нему в комнату, посмотрел, всё ли в порядке, и вышел вон, замкнув дверь ключом.

Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье, над его головою, ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы.

Наконец всё утихло... Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещенную месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась. Он пристальнее стал всматриваться... ему послышалось, как будто что-то под кроватью царапается, — и немного погодя показа­лось, что кто-то тихим голосом зовет его:

— Алеша, Алеша!

Алеша испугался... Он один был в комнате, и ему тотчас пришло на мысль, что под кроватью должен быть вор. Но потом, рассудив, что вор не называл бы его по имени, он несколько ободрился, хотя сердце в нем дрожало.

Он немного приподнялся в постели и еще яснее увидел, что простыня шевелится... еще внятнее услышал, что кто-то говорит:

— Алеша, Алеша!

Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под нее вышла... черная курица!

—Ах! Это ты, Чернушка!—невольно вскричал Алеша.—Как ты зашла сюда?

Чернушка захлопала крыльями, взлетела к нему на кровать и сказала человеческим голосом:

— Это я, Алеша! Ты не боишься меня, не прав­да ли?

— Зачем я тебя буду бояться? — отвечал он. — Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо говоришь: я совсем не знал, что ты гово­рить умеешь!

— Если ты меня не боишься, — продолжала кури­ца, — так поди за мною. Одевайся скорее!

— Какая ты, Чернушка, смешная! — сказал Але­ша,—как мне можно одеться в темноте? Я платья своего теперь не сыщу; я и тебя насилу вижу! Постараюсь этому помочь, — сказала курочка. Тут она закудахтала странным голосом, и вдруг откуда вы взялись маленькие свечки в серебряных шандалах, не больше как с Алешин маленький пальчик. Шандалы эти очутились на полу, на стульях, на окнах, даже на рукомойнике, и в комнате сделалось так светло, так светло, как будто днем. Алеша начал одеваться, а курочка подавала ему платье, и таким образом он вскоре совсем был одет.

Когда Алеша был готов, Чернушка опять закудах­тала, и все свечи исчезли.

— Иди за мною! — сказала она ему.

И он смело последовал за нею. Из глаз ее выходили как будто лучи, которые освещали всё вокруг них, хотя не так ярко, как маленькие свечки. Они прошли через переднюю...

— Дверь заперта ключом,— сказал Алеша.

Но курочка ему не отвечала: она хлопнула крыль­ями, и дверь сама собою отворилась... Потом, пройдя через сени, обратились они к комнатам, где жили столетние старушки голландки. Алеша никогда у них не бывал, но слыхал, что комнаты у них убраны по-старинному, что у одной из них большой серый попугай, а у другой серая кошка, очень умная, которая умеет прыгать через обруч и подавать лапку. Ему давно хотелось всё это видеть, и потому он очень обрадовался, когда курочка опять хлопнула крыль­ями и дверь в покои старушек отворилась.

Алеша в первой комнате увидел всякого рода старинную мебель: резные стулья, кресла, столы и комоды. Большая лежанка была из голландских изразцов, на которых нарисованы были синей мура­вой люди и звери, Алеша хотел было остановиться, чтоб рассмотреть мебель, а особливо фигуры на лежанке, но Чернушка ему не позволила.

Они вошли во вторую комнату — и тут-то Алеша обрадовался! В прекрасной золотой клетке сидел большой серый попугай с красным хвостом. Алеша тотчас хотел подбежать к нему. Чернушка опять его не допустила.

— Не трогай здесь ничего,— сказала она. — Бере­гись разбудить старушек!

Тут только Алеша заметил, что подле попугая стояла кровать с белыми кисейными занавесками, сквозь которые он мог различить старушку, лежащую с закрытыми глазами: она показалась ему как будто восковая. В другом углу стояла такая же точно кровать, где спала другая старушка, а подле нее сидела серая кошка и умывалась передними лапами. Проходя мимо нее, Алеша не мог утерпеть, чтоб не попросить у ней лапки... Вдруг она громко замяукала, попугай нахохлился и начал громко кричать: «Дуррак! дуррак!».

В то самое время видно было сквозь кисейные занавески, что старушки приподнялись в постели. Чернушка поспешно удалилась, Алеша побе­жал за нею, дверь вслед за ними сильно захлопну­лась... и еще долго слышно было, как попугай кричал:

«Дуррак! дуррак!»

— Как тебе не стыдно! — сказала Чернушка, когда они удалились от комнат старушек. — Ты, верно, раз­будил рыцарей...

— Каких рыцарей? — спросил Алеша.

Ты увидишь, — отвечала курочка. — Не бойся, однако ж, ничего; иди за мною смело.

Они спустились вниз по лестнице, как будто в погреб, и долго шли по разным переходам и коридорам, которых прежде Алеша никогда не видывал. Иногда коридоры эти были так низки и узки, что Алеша принужден был нагибаться. Вдруг вошли они в залу, освещенную тремя большими хрустальными люстрами. Зала была без окошек, и по обеим сторонам висели на стенах рыцари в блестящих латах, с большими перьями на шлемах, с копьями и щитами в железных руках.

Чернушка шла вперед на цыпочках и Алеше велела следовать за собою тихонько-тихонько.

В конце залы была большая дверь из светлой желтой меди. Лишь только они подошли к ней, как соскочили со стен два рыцаря, ударили копьями об щиты и бросились на черную курицу.

Чернушка подняла хохол, распустила крылья... вдруг сделалась большая-большая, выше рыцарей, и начала с ними сражаться! Рыцари сильно на нее наступали, а она защища­лась крыльями и носом. Алеше сделалось страшно, сердце в нем сильно затрепетало, и он упал в обморок.

Когда пришел он опять в. себя, солнце сквозь ставни освещало комнату и он лежал в своей постели: не видно было ни Чернушки, ни рыцарей. Алеша долго не мог опомниться. Он не понимал, что с ним было ночью: во сне ли всё то видел или в самом деле это происходило? Он оделся и пошел наверх, но у него не выходило из головы веденное им в прошлую ночь. С нетерпением ожидал он минуты, когда можно ему будет идти играть на двор, но весь тот день, как нарочно, шел сильный снег, и нельзя было и подумать, чтоб выйти из дому.

За обедом учительша между прочими, разговорами объявила мужу, что черная курица непонятно куда
спряталась.