Он убрал руку и тут же потратил еще немного дефицитной крови на краску в лице
Прости, — промямлил он, не глядя на меня.
Да все о’кей, Питер, ничего страшного.
Он взметнул на меня темно-карий взгляд:
Если ты не оборотень, как у тебя так быстро все заживает?
Если честно, то скорее всего потому что я слуга Жан-Клода; но раз Дольф так рвется это узнать, лучше не сообщать тем, кто еще этого не знает.
Я носитель четырех видов ликантропии. Мехом не покрываюсь, но носитель.
Мне врачи сказали, что невозможно иметь более одного вида ликантропии. В том и смысл того укола — два вида ликантропии друг друга уничтожают.
Он замолчал и сделал глубокий вдох, будто слишком долгая речь его утомила. Я потрепала его по плечу:
Питер, если больно говорить, так и не надо.
Да все больно.
Он попытался устроиться на кровати получше, но оставил попытки — очевидно, это тоже было больно. Потом посмотрел на меня — и сердитое вызывающее лицо было как отражение того, прежнего, двухлетней давности. Тот мальчишка никуда не делся, он просто вырос, и у меня защемило сердце. Увижу ли я когда-нибудь Питера не в тот момент, когда он ранен? Подумала было просто так навестить Эдуарда… нет, это ни в какие ворота не лезет. Мы не того типа друзья, чтобы просто друг к другу в гости ездить.
Я знаю, Питер. У меня тоже не всегда все так быстро заживало.
Мика и Натэниел мне рассказывали тут про тигров-оборотней и про то, что значит быть ликантропом.
Я кивнула, не зная, что сказать:
Да, они это знают.
И у всех заживает вот так, как у тебя сейчас?
У некоторых нет. У других еще быстрее.
Быстрее? — удивился он. — Правда?
Я кивнула.
В глазах его мелькнуло что-то, чего я не поняла.
Циско не выжил.
А, вот оно что.
Да.
Если бы он не бросился между мной и… тигрицей, она бы меня убила.
Да, такие раны, как у Циско, тебе бы не вынести.
Ты не споришь. Скажи, что я не был виноват.
Ты не был виноват.
Но он это сделал, чтобы меня спасти.
Он это сделал, чтобы оба мои телохранителя дольше оставались живы. Чтобы дать время другим телохранителям прийти на помощь. Он сделал свою работу.
— Но…
Питер, я там была. Циско делал свою работу, а не принес себя в жертву, чтобы тебя спасти. — Я не была на сто процентов уверена, что это правда, но продолжала говорить: — Я не думаю, что он вообще приносил себя в жертву. Оборотни так легко не погибают.
Легко? Ему горло выдрали!
Я видела, как оборотни и вампиры оправлялись от подобных ран.
Он посмотрел на меня недоверчиво.
Я перекрестила сердце и отдала бойскаутский салют.
Это заставило его улыбнуться:
Ты же не была бойскаутом.
Я даже герлскаутом не была, но говорю правду.
Я тоже улыбнулась — в надежде, что он будет улыбаться и дальше.
Так залечивать раны — это было бы классно.
Классно-то классно, да не совсем. Быть оборотнем — это имеет свои очень серьезные теневые стороны.
Мика мне про некоторые говорил. Они с Натэниелом ответили мне на кучу вопросов.
Это они умеют.
Он посмотрел мне за плечо — я проследила за его взглядом. Мика и Натэниел предоставили нам максимальное уединение, которое только могли, не выходя из комнаты. Сейчас они тихо разговаривали, Черри вышла. Я даже не слышала когда.
Врачи уговаривают меня принять укол, — сказал Питер.
Я кивнула:
Знаю.
Что бы сделала ты? — спросил он.
Я покачала головой:
Если ты достаточно взрослый, чтобы спасать мне жизнь, то ты и достаточно взрослый, чтобы сам решать.
Его лицо чуть-чуть сморщилось: не так, будто он собирается плакать, а как будто ребенок в нем изнутри выглянул. Это у всех подростков так бывает? Только что был взрослый, и вдруг хрупкий и ранимый, как он же в раннем детстве?
Я только спросил твоего мнения.
Я покачала головой:
Я бы посоветовала позвонить твоей маме, но Эдуард не хочет. Он говорит, что Донна была бы за укол.
Была бы.
Голос был обиженный, лицо хмурое. В четырнадцать у него очень легко менялись настроения; очевидно, в шестнадцать он изменился не до конца. Интересно, как управляется Донна с этим повзрослевшим сыном.