Глава 49. Одна-одинёшенька

Выстрел чисто и быстро отделил моё сознание от сна, как будто хотел раз и навсегда уничтожить мои сновидения. Я свернулась калачиком от внезапной боли, прежде чем панический визг раздался в ночи. Не успел раздаться второй выстрел, как я уже стояла возле окна и смотрела наружу.

Моё дыхание булькало, и я думала, что чувствую вкус крови. Потом тишина была ещё раз на секунду прервана, за тем последовал пронзительный вой, который смешался с моим собственным криком. Я держалась за край подоконника, чтобы не упасть, как он, чьё тело, вздыбившись, повернулось вокруг своей оси.

- Вы идиоты, вы проклятые идиоты, - прошептала я. - Это ведь был только волк. Он ничего вам не сделал ...

В то время как он умирал, его мечты объединились ещё раз с моими. Я чувствовала его боль, его испуг и его разгневанное нежелание умирать, как будто пули разорвали мои лёгкие. Я тоже ещё не хотела умирать и была бесконечно разгневана, когда увидела его перед собой на мокрой, холодной листве, тонкая струйка крови на брылях, лапы дёргаются, как будто пытаются убежать от смерти. Я отпустила подоконник, потому что хотела протянуть руки и успокаивающе погладить по густой шерсти его шеи. Рыдая, я упала на пол.

Умерло больше, чем просто волк, я чувствовала это. Это уже больше не было моим домом. Это был лишь только враждебный, тёмный лес, и я боялась людей, которые жили в нём. Всю зиму я надеялась и молилась, что волк спрячется и охотники не найдут его, что ему будет позволено остаться для меня и Колина. Он дал нам время, тем, что разодрал Тессу. Он добровольно вступил в схватку. Хотя Колин похищал его сны, волк всё-время искал его близости и месяцами выл, после того, как тот исчез, как будто хотел призвать его. Никто, кроме меня, не слышал воя, во все эти морозные, снежные ночи. Его пение утешало меня. Я знала его мечты - он был мне знаком.

Боль в моих лёгких утихала медленно, но как только я могла двигаться, то встала, чтобы упаковать вещи. Мне нужно было убраться отсюда. Одно мгновение я ненавидела всю деревню, хотела пройти через несколько имеющихся улиц и громко прокричать моё отвращение, чтобы встряхнуть каждого отдельного жителя из его ханжеского сна. Но это всё равно не оживило бы волка.

Я уже держала прохладную ручку входной двери в руке, когда звонок телефона разорвал тишину дома. Телефон? Сейчас? Было только четыре часа утра - новости, которые меня ожидали, не могли быть хорошими. В такое время нам звонил кто-то уже два раза, и каждый раз объявлял о смерти. О смерти матери мамы и о смерти матери папы. Они оба умерли точно за тринадцать дней до своих семьдесят пятых дней рождений, совпадение, из-за которого у меня всегда пробегали мурашки по спине, когда я об этом думала. Но теперь я вспомнила, что был ещё и третий звонок. Не сообщение о смерти, и всё-таки связан со страхом, чьё эхо снова догнало меня со всей беспощадностью.

Это случилось во время грозы ночью прошлым летом - электричество вырубилось, и всё-таки телефон звонил несколько минут, пока я не взяла трубку и услышала голос, который был ни человеческим, ни животным и звучал ни по-женски и ни по-мужски, но очень древне и так могущественно, что я не могла перебороть себя, чтобы положить трубку. До сегодняшнего дня я точно не знала, кто звонил и что собственно хотел, почему потребовал моего отца. Только одно мне было ясно - это мог снова быть он.

И как в ночь грозы, в которую я в любой момент ожидала свою смерть, я, в эти серо-чёрные утренние часы, стояла как парализованная перед звонящим телефоном и смотрела, как моя рука, бледная и худая, двинулась вперёд и вытащила его из своего зарядного устройства.

Я воздержалась от того, чтобы называть своё имя, это было излишне. Я ещё не прижала ухо к трубке, как мне навстречу уже раздался глубокий, затяжной вздох и вызвал внутреннее оцепенение, от которого я не могла убежать. Я должна была слушать, хотя на линии непрерывно шумело и трещало, существо на другом конце ничего не говорило, только дышало, слишком медленно. Оно должно было задохнуться, но вся его аура была настолько подавляющей, что я втянула голову между плеч и испуганно упала на колени, как будто хотела пасть пред ним ниц и поклониться. Я даже не думала о том, чтобы сказать что-то самой. Для чего? Это существо очаровало, хотя, наверное, находилось в тысяче километров от меня.

Так я сидела, съежившись, в тёмной гостиной, трубка возле уха и ждала. Ждала, пока из его горла вырвался первый звук. Шум моей крови смешался с его голосом, как будто хотел усовершенствоваться.

- Опасность. - Что же, это была очень полезная ссылка. Опасность? Правда? Но мой страх и моё благоговение запретили вставлять любые комментарии. Теперь, казалось, на линии поднялся шторм, он бушевал и гудел, и я поняла ещё только два слова, пока соединение не прервалось с металлическим ударом: "юг" и "глаза".

Хотя всё моё тело мёрзло, моя рука была мокрая от пота, так что трубка телефона выскользнула из пальцев и с грохотом упала на пол. Я всё ещё не могла двигаться, но к моему ужасу присоединилось сердитое животное в животе, которое почувствовало себя потревоженным в своём сне и шипя запрыгнуло на внутреннюю сторону моего желудка.

- Я так устала от всего этого! - воскликнула я и подняла телефон, чтобы со всей силы бросить его о стену. Удовлетворённо я смотрела, как он разлетелся на части, а батарейки покатились по полу. Но этого было не достаточно. Ещё раз я швырнула его, потом третий, четвёртый, сопровождая всё дикими проклятиями, пока не охрипла от крика.

- Опасность, глаза, юг - класс! Я что, могу читать мысли? Нет, не могу! На такие сообщения я плевала, вы меня поняли?

Потом я внезапно поняла, что вообще я тут делала. Телефон был безнадёжно сломан, и обои тоже пострадали. Неспокойной рукой я написала несколько извиняющихся строчек маме:

- Решила навестить тебя спонтанно, тебя не было, споткнулась о телефонный кабель, извини, всего хорошего, Эли.

В то время как животное во мне, рыча, удалилось на своё привычное место между сердцем и диафрагмой, руководство на себя снова взял страх. Но в этот раз не с ужасной паникой, а с тлеющим, тусклым чувством постоянной угрозы. Несколько раз я поднимала голову и прислушивалась, потому что думала, что услышала звук, но намного хуже был голос в голове, который начал вбивать мне, что скоро случиться что-то ужасное.

Мои движения казались мне беспокойными и слишком быстрыми, и в тоже время было так, будто мной управляли, манипулировали, навязав диктатуру, которую я не знала, как будто я больше не была хозяйкой того, что делала. Я функционировала, но над моим телом и душой завладело уже давно что-то другое, намного более жестокое. Я буду только смотреть на его смерть, не будучи в состоянии что-либо сделать против этого.

Даже в машине это чувство угрозы не оставляло меня, и я несколько раз останавливалась, чтобы посмотреть назад, потому что боялась, что кто-то спрятался на или под задним сиденьем, чтобы при следующей возможности затянуть у меня на шеи петлю. Всю дорогу я не решалась сделать паузу и закрыла внутренние замки. Только когда стало светать, я стала немного спокойнее, и как только достигла квартиры Пауля, даже осмелилась кое-что съесть и включить радио. Но моя осторожность осталась, а так же эта абсурдная идея, что меня преследуют, что я подвергаюсь невидимой угрозой. Не могла избавиться от этого впечатления даже тогда, когда думала так рационально, как мне позволяла моя логика о звонке и моей моментальной ситуации.

Да я была в первый раз в моей жизни одна-одинёшенька, без родителей, без брата, без подруг, без моей любимой тюрьмы, школы - не считая моего отказа от отпуска на Ибицу прошлым летом. Но тогда я ещё ничего не знала о напасти по имени Тесса.

Всё-таки одиночества не хватало для того, чтобы прийти в такое замешательство. Это не могло быть единственной причиной.

А позвонивший? Может, это вызвал он? С большой вероятностью это был Мар. Но может он вовсе имел в виду не меня, в прошлом году он ведь хотел поговорить с моим отцом. И в этот раз, хотя я и боялась, но чувствовала, что каким-то непонятным образом испытываю к нему симпатию. У меня не было такого чувства, что он желает мне смерти - нет, его слова показались мне скорее предупреждением. Предупреждением, с которым я, к сожалению, ничего не могла начать.

Может быть, это всё-таки был трюк - за которым скрывалась Тесса? Но у Тессы для этого не было причины. Колин и я не были ни вместе, ни особо счастливы. Я никогда не слышала, чтобы Тесса говорила, только хрюкала и пела, одно кошмарнее другого. Я даже не знала, могла ли она вообще говорить. Когда она во сне - в воспоминаниях Колина о его метаморфозе - говорила, у меня было такое чувство, что её голос звучит у меня в голове. Будто я слышу её мысли. Мне было сложно представить себе, что она была в состоянии использовать телефон. Тесса не использовала разум, она следовала только за своей жадностью и своими инстинктами.

Францёз же был на корабле, а его голос звучал совершенно по-другому, чем позвонившего. Он тоже не мог за этим стоять. Если только он уже давно не заметил подвоха и не натравил на меня других Маров. Но и это тоже было не правдоподобно, потому что Мары, по словам Колина, не любят на охоте объединяться. Перевёртыши же и подавно.

Ни один из этих выводов не смог на долго успокоить меня, потому что к каждому правилу было и исключение. Моя логика отдала свое влияние животу, более высшей власти. И потому что я ничему и никому больше не доверяла, я не позвонила Джианне. Это было не так, что я по отношению к ней питала какое-то подозрение - нет, я просто хотела быть уверенной в том, что не оставляю никаких следов, которые могут быть обнаружены. Мне казалось, было возможно, что Мары имели своего рода радар перед глазами, который рисовал им путь их жертв, как на карте, красными линиями от А до Б и В, и каждый человек, который запутывался в этой сети, будет уничтожен.

Поэтому я оставалась день за днём в квартире Пауля, караулила ночью и спала днём, прерывая это только некоторыми необходимыми для выживания покупками и моими тренировками каратэ у Ларса. Они всё больше и больше походили на пытку, в которой речь шла о том, чтобы заткнуть меня и сломить мою волю. При этом Ларс, однако, не взял в расчёт сердитое животное в моём животе.

Хотя Колин никогда не нанял бы тренера, который мог стать для меня серьёзной угрозой, но у меня всё же иногда появлялась потребность облить Ларса бензином и поджечь. Особенно неприятны были его уроки самообороны, при которых он нападал на меня, используя полностью своё тело, мне же было можно обороняться только при помощи видимого метода. А именно: Ларс обхватывал меня мёртвой хваткой, прижимал меня к своей груди, пока мои кости не начинали трещать, и я чувствовала все те его выпуклости, которые никогда не хотела чувствовать, и должна была вырваться, без того, чтобы мне было позволено влепить ему серьёзный удар. Мои удары и пенки я должна была в лучшем случае только показывать.

Если мне везло, то он позволял затем небольшое приложение с валиками, и я могла, по крайней мере, выплеснуть мой гнев на подушку. Но он никогда не заканчивал урок каратэ без того, чтобы в заключительной тренировке для моей формы, до полусмерти не закабалить меня и при этом постоянно орать, пока я обессиленная не падала на пыльный пол спортивного зала. Он не уважал мои пределы. Его даже не интересовало, были ли они у меня вообще.

Я, конечно, иногда спрашивала себя, не боялась ли я втайне Ларса, и чувство угрозы исходило от него. Но как бы он мне ни нравился (и как бы ни нравилась ему я): горилла ничего общего с этим не имела. Было даже так, что часы тренировок приносили облегчение, потому что не оставляли времени взращивать мою паранойю, и в присутствие Ларса я чувствовала себя на удивление защищённой и заслонённой.

После каждой тренировки он ждал, пока я принимала душ и одевалась - одно из его любимых занятий состояло при этом в том, чтобы кричать мне через закрытую дверь женоненавистные шутки и проверять мою реакцию (обычно гнетущая тишина), и постоянно оставался сидеть, хвастаясь в своей уродливой телеге, пока я не заводила Volvo и не уезжала со стоянки. В начале я думала, что он маньяк контроля и поэтому следил за каждым движение, которое я делала, пока мне не стало ясно, что он, на какой-то абсурдный манер, чувствовал себя ответственным за меня. Местность, где находился спортивный зал, была отнюдь не внушающая доверия, а была действительно ощутимо проблемным кварталом.

Вечером я сидела в раздумьях перед тихо включенным телевизором, чтобы можно было слышать любой подозрительный шум, в любимом кресле Пауля. Меня не волновали ни нерешительное наступление весны, ни мамины звонки, которые накапливались на автоответчике моего мобильного. Всё, чего я хотела, чтобы Пауль и Тильман вернулись назад и с ними развеялись мои злые предчувствия, даже если это в тоже время означало, что Мар снова будет вблизи от меня, и нам нужно будет готовиться к схватке.

Последнюю ночь в одиночестве я провела, в виде исключения, лежа в постели, потому что ощущения в моей пояснице, из-за того, что много сидела и тренировалась, было таким, как будто она в ближайшее время поломается пополам. Я должна была вытянуться. И чудесным образом моя усталость дала мне, по крайней мере, поверхностный сон. Настолько поверхностный, что громкая музыка, которая внезапно загремела в коридоре, катапультировала меня назад в реальность, только после пары часов отдыха.

Музыка - почему музыка? Неужели Тильман и Пауль вернулись раньше? Я, испытывая боль и спотыкаясь, выбежала в коридор, но он лежал предо мной пустой и тёмный. Никаких сумок и чемоданов, никакого ключа на полочке. Никаких голосов. Только эта песня, которую я не знала, и которая явно радовалась из гостиной. Равномерный, жёсткий ритм, продолжающийся и неуклюжий и к нему страдальческий, измученный голос – измученный, как и я, когда я приблизилась к нему, к нему и голубому, мерцающему свету телевизора, который сопровождал его страдальческое пение смерти.

- Но .. этого не может быть ..., - прошептала я. Я выключала телевизор, прежде чем пошла спать. Я это совершенно точно знала. Я взяла пульт, нажала на кнопку режима ожидания и положила его рядом экраном. Где он ещё и покоился. Никто его не касался. И всё-таки телевизор был включён. Не Pro7, который я перед этим смотрела, а иностранный музыкальный канал.

- Пауль? Тильман? Вы здесь? - крикнула я дрожащим голосом, не ожидая всерьёз получить ответ. Их не было. Мои глаза снова остановились на видео, которое я в другой исходной ситуации посчитала бы даже возможно забавным, теперь же мне было совершенно противно. Потому что слишком сильно накрашенный рот певца напоминал мне Тессу и отвратительно влажные крошки, прилипшие к её губам. Его кожа была такая же одутловатая и бледная, как её ... и ... Действительно ли я это видела? Везде паутина? Даже на его лице? Он лежал в кровати и его поглощал ... паук?

Он смотрел на меня, так же уверен, как и я, что случится что-то ужасное, что побег был бесполезен, и оставался лежать апатично, пока туловище паука не насладилось его безвольным телом. Я, покачиваясь, шагнула к телевизору, чтобы взять пульт и выключить его, но прежде чем я смогла нажать на кнопку, изображение ярко вспыхнуло и потухло. Ещё раз экран затрещал, и я почувствовала, как пульт в моей руке завибрировал. Потом наступила тишина.

Тишина, которая позволила мне услышать все шаги, которые прошмыгнули по крыше, быстро и уверенно и так громко, что любое воображение было бы невозможным. Всё это время кто-то был на крыше, непосредственно над моей головой, в то время как я, в нижнем белье, стояла перед включённым телевизором и не понимала, что здесь собственно происходило.

Всхлипывая, я включила все лампы и люстры, которые можно было найти в квартире, взяла тяжёлую кувалду из мастерской Пауля, села, съёжившись, с ней в руках пред входной дверью, под всеми этими странными картинами и умоляла солнце поскорее встать, чтобы освободиться от паники.