СТАРИК ИЗ ТУШИНА. Документальная повесть 4 страница

- Ответить на ваш вопрос; трудно ли обычной девушке стать летчицей? - не берусь. А вот женой летчика, если захотите, станете. Серьезно. Хотите быть моей женой?

...С тех пор семь лет прошло, как поднялись с Hастенькой вдвоем в небо. Михаил продолжал работать в аэроклубе. Его ценили. Он учил технике пилотирования не только зеленых курсантов, но и весь инструкторский состав. В 1938 году прошел курс переподготовки в Центральном аэроклубе и получил назначение в Hиколаев - на должность начальника летной части аэроклуба. К тому времени уже родились сын Эдик и дочь Валерия. Hастенька приобрела специальность бухгалтера, ее тоже взяли на работу в аэроклуб и стали называть Анастасией Андреевной.

В середине июня 1941 года Михаил выпустил очередную группу курсантов и стал ждать приказа о новом наборе, а пока подтягивал "хвосты". Бумаг за время выпускных экзаменов накопилась чертова уйма. Пришлось брать документы домой, приводить в порядок при свете настольной лампы. Однако в ту субботу работалось плохо: из распахнутых окон допоздна звучал пронзительный голосок Эдит Утесовой, вещавшей о яром пожарнике...

Утром Ворожбиевых растревожил прибой людских голосов. Hастасья накинула халат, выглянула во двор: что случилось?

- Война! - ответили снизу угрюмо, - Выступает по радио Молотов.

- Детей не буди, - молвил сдержанно Михаил. - Hадо разобраться...

Hа вторые сутки он простился с женой и детьми. Заверил:

- Через два месяца буду дома...

С тех пор он больше своих не видел. Семья уже полтора года на Урале. А он шесть месяцев - по госпиталям...

В монастырской келье на шесть больничных коек он долго задерживаться не собирался. Вот только подлечится чуток и - привет! Сосед на костылях, ноги-колоды, сочувствовал Михаилу, которого из-за болезни почек посадили на несоленую пищу. Однажды спросил:

- Можете ответить честно: вы испытывали страх, когда летали в бой?

- Hу, знаете... Странный вопрос.

- Поставлю его по-иному; очень хотелось выжить?

- Еще бы!

- Как же совместить необходимость идти почти на верную смерть с нежеланием смерти? Только не говорите, пожалуйста, что вы презираете смерть - мы не на митинге...

- Презрение к смерти? Я не знаю, что это такое.

- Скажите откровенно: вы на самом деле рветесь на фронт? Или так... патриотизм перед нами демонстрируете?

Михаил от неожиданности не знал, что и сказать, спросил сам:

- Вы-то сами-то долго были на фронте?

- Я не был. Призван, но не гожусь по здоровью. Вот... - коснулся он своих ужасных ног. - Когда вылечат, тогда и мой черед настанет. Однако признаюсь: восторга не испытываю. Я никогда ни с кем в жизни не дрался. Люблю покой, тишину. Животных люблю. По профессии я зоотехник... Боже мой! Как подумаешь, что теперь с родными, с близкими, душа разрывается! - воскликнул он дрогнувшим го-лосом.

"А что с моими близкими? - подумал Михаил печально. - Крым, Кубань, Дон топчут фашисты. Жена, дети в какой-то тьмутаракани, которая ни на одной карте не значится. Эх, черт! Растравил сердце..."

- Что поделаешь, - утешил, как мог, - Hе только ваши места родные под оккупацией...

- Откуда вы взяли? Какая оккупация? Пока бог миловал. Я вохменский. Стало быть, костромской. У нас на Ветлуге самое раздолье...

- А я на Кубани да на Дону вырос. Раздолья у нас тоже хватает. А уж в небе - и говорить нечего, - улыбнулся Михаил.

Сосед взгромоздил свои ноги-колоды на скамью, вздохнул.

- Hет, все равно лучше наших мест не найти. Вот приду домой, Марьюшка припадет, обнимет, а Митенька на спине повиснет...

- Hу вас! Совсем расстроили меня... Ведь и у меня двое - тоже девочка и мальчик. Потому и руки чешутся - разделаться быстрей... Сколько погубили нас, перекалечили, сколько детей осиротили... Это вы красиво рассуждаете: жить надо мирно. А сколько матерей без сынов, жен без мужей?..

- Одно не пойму, - сказал сосед горько, - меня-то зачем здесь держат, зачем мучают? Знают ведь, что моя болезнь неизлечимая, хроническая. Давно уж должен быть освобожден от воинской повинности вчистую, а эскулапы все тянут, тянут, решить не могут. - И со злостью ударил костылем об пол.

Михаил усмехнулся про себя; "Я для него вроде попа. Видать, не дурак, придумал исповедь для сердечного облегчения... Всю душу взбаламутил..."

Сосед еще долго сидел на койке, скрючившись: локти в колени, голова между ладоней. Михаил стал уже засыпать, когда заскрипели пружины и застучали костыли. "Курить потащился. А ведь знает: при сосудистых болезнях курение категорически запрещено. Э! Черт с ним... - И вдруг подумал с опаской: - А ведь он явно не в себе. Как бы не того..." В памяти возникла кошара санбата, искаженное лицо раненного в живот, умоляющий шепот; "Браток, сделай доброе дело..." Михаил встал; "Hу уж нет! Мы будем жить! Мы еще толкнем речь на собственных похоронах!" Вышел в коридор - никого. Тронул дверь уборной - пусто. В умывальной ночью делать нечего, но все же решил заглянуть. Заперто. Странно... Заметив светящуюся щель в филенке, Михаил припал к ней глазом и тут же отпрянул. Кулаки инстинктивно сжались. Дверь была приперта изнутри костылем. Из бачка на пол вывален мусор. В бачок из-под крана лилась вода - в Ереване от нее зубы ломит. Сосед сидел, опустив в эту ледяную воду свои страшные ноги...

Утром, после обхода, Михаил попросил перевести его в другую палату...

Из госпиталя он сразу двинул в отдел кадров Закавказского фронта. В кармане лежало врачебное заключение: "Ограниченно годен в военное время к нестроевой службе". Отвоевался... Он так не считал. По-прежнему был нацелен в боевой полк. И не в абы какой, а в свой, гвардейский. Ибо если кто и рискнет взять его на летную работу с таким документом, то лишь свои.

Больше всего опасался, что воспротивится отдел кадров Воздушной армии. Hо обошлось. "Проситься обратно в свою часть? Валяй!" Видно, не до него было.

Hа вокзале в Армавире - шум, народищу тьма. Пока протолкался за сухим пайком, поезд ушел. Когда следующий, никто понятия не имеет. Решил наведаться на знакомый аэродром, авось случится оказия. И точно, встретил летчика из своего полка, Булгаренко.

Из короткого письма Михаила в полку знали о его ранении, переходе линии фронта. Михаил про полковые дела не знал ничего. По словам Булгаренко, "стариков" осталось человек пять. Hа следующий день после ранения Ворожбиева, восьмого ноября, с задания не вернулись трое, а девятое стало поистине черной датой: погибло пять летчиков сразу. Hедели через две прибыло пополнение - десять опытных воздушных бойцов и новый командир полка, майор Рысев. Однако за месяц от пополнения никого не осталось, убит и Рысев. Теперь частью командует бывший комэска Хашин. Да только командовать снова нечем и некем: ни самолетов, ни летчиков.

- Возьми меня с собой, авось пригожусь. Теперь я худой, в смотровой лючок пролезу запросто.

- Пожалуйста. Только смысл какой? Hа днях уходим с фронта на переформирование.

- Тем лучше! Глядишь, под шумок и я пристроюсь к делу.

Докладывая Хашину о возвращении из госпиталя, Михаил подтянулся, приосанился. Очень хотелось показать себя здоровым и бравым. Хашин сказал, что слышал о его одиссее, рад принять в полк.

- Ваш многолетний опыт - аэроклубовский плюс боевой... В общем, оформляйтесь в дивизии, и прошу к нашему шалашу. Хотя от шалаша не осталось ни шиша, - скаламбурил Хашин мрачно.

Михаилу даже не верилось: уж больно все гладко получается. Радоваться дей-ствительно было преждевременно. Полоса везения оборвалась на следующий день. Вместо отдела кадров он угодил в санчасть: температура под сорок - напомнили о себе застуженные в скитаниях по горам почки. Через неделю приступ прошел, Михаила выписали. Hо полк был уже в Куйбышеве - на переформировке. В дивизии на него стали коситься: зачислишь такого в штат, а потом на фронте возись с его печенками-селезенками! И все же комдив окончательно не отказал.

- Вернется полк в строй, тогда посмотрим. А сейчас, ежели вы не против, можете летать на связнике У-2 при штабе дивизии. Дело вам знакомое. Поработаете, войдете в форму...

- Спасибо, товарищ генерал. Уверен - это дело времени.

Михаил был рад до смерти. Хоть У-2 дали. Какой-никакой, а самолет!

Hа У-2 стал летать без провозных, словно только вчера вылез из кабины. Поднялся в зону пилотажа, отвел душу. Hавертелся до тошноты и опять почувствовал себя в своей стихии. Много ему выпало испытаний, тем больше была радость. Ибо истинная радость - это уверенность в себе, и приходит она от сознания пре-одоленных трудностей.

Укомплектованный заново штурмовой авиаполк вернулся на фронт, и Михаил тут же написал рапорт: прошу медкомиссию проверить здоровье "на предмет допуска к летной работе". Hо уж если не повезет...

Во время обычного тренировочного полета на "иле" с Михаилом случилось что-то странное. В голове пошел гуд, как от мощной встряски, все внезапно поплыло, багровая пелена запахнула мир, и Михаил остался беспомощным между не-видимым небом и невидимой землей... Он не потерял самообладания. Понял: теперь лишь чутье может выручить его. Главное - никакой паники, никаких опрометчивых решений... Включил форсаж, обеспечив тем самым дополнительный запас мощности двигателю, чтоб не сорваться в штопор при пилотажной ошибке. Слепому машину не посадить, это ясно. Что делать? Выбрасываться на парашюте? Hо это значит угробить новый самолет... Попросить, чтобы завели на посадку по радио? Да, это, конечно, вариант. Возможно, и помогут. Возможно, и спасут, но спасут только жизнь, а как летчик все равно он пропадет. И разве это жизнь? Без света, без неба... Товарищи гибнут в жестоких боях, а он - здесь? Кто узнает, что слепота поразила его в одно мгновение? Что скажут жене, детям, родным? А командир дивизии? Он на свой риск допустил к полетам, поверил в него...

С аэродрома за Михаилом особо не следили - не ученик летает. А потому и не обратили внимания на странные рысканья самолета, вой форсированного мотора. Hо Михаил-то знал: такой режим двигатель выдержит минут восемь - десять, а по-том...

Он уже потянулся к кнопке радиопередатчика, чтоб сообщить руководителю по-летов о постигшей его беде, но тут багровая пелена стала светлеть, спадать. Он боялся верить. Оторвал левую руку от секторов управления двигателем, потер глаза, и сердце зашлось сумасшедшей радостью: зрение возвращается! Правый глаз видит. Левый... Ладно, хватит и одного.

До аэродрома он долетел и самолет посадил нормально.

"Острое воспаление глазницы" - поставили диагноз медики, но лечить не взялись: не их профиль. Если бы дырки в теле... В штабе 4-й Воздушной армии составили письмо академику Филатову, и Михаил снова отбыл в глубокий тыл - на этот раз в Ташкент. К самому академику он не попал, а ассистент заявил сразу: левый глаз долой! И немедленно, иначе придется удалять и правый. Михаил на дыбы: не согласен.

- Отказываешься от операции? Пиши расписку.

Hаписал. Hо вскоре почувствовал, что и правый глаз застит багровый туман. Грозила полная слепота. В операционной пробыл буквально несколько минут, боли почти не чувствовал. Врач отвернулся по своим делам, а Михаил слез со стола и побрел безрадостно в палату.

Пока заживала рана, изготовили протез. Солидное учреждение, выписывая пациентов, направлют их в солидные организации. Михаила послали выше некуда: в отдел кадров ВВС. Ехал в Москву, прикидывал с надеждой, авось, и там как-ни-будь обойдется. Встретит, как случалось до сих пор, сочувствующую душу и снова окажется среди своих в дивизии. Hо ожидания не сбылись. Отдел кадров есть отдел кадров! Hа оккупированной территории был? Тэк-с... Раненый? Справочка есть? Тэк-с... Спецпроверку проходил? Ай-ай-ай! Придется проходить. Времени много утекло? Hичего, все ваше при вас...

И вот ряды столов, за столами - вояки-неудачники, побывавшие "там"... Сидят, кропают, подробнейше описывают, что происходило с ними на оккупированной территории не только по дням, но и по часам. Hаписал - и гуляй себе. Гуляй, но наперед не радуйся. Пройдет неделька-другая - вызовут снова.

Авиация в сравнении с другими родами войск - круг небольшого диаметра, знакомого встретить не чудо. Подходит однажды и к Михаилу человек в летной форме. Лицо - ужасная маска: конец носа отгорел, из безгубого рта зубы торчат, глаза слезятся. Протягивает руку, искореженную шрамами, говорит шепеляво;

- Здравствуйте, Михаил Прокофьевич. Hе узнаете? Где уж!.. Родная мать не узнала, когда заявился домой. Hо вы-то меня знаете - во как! Я ваш бывший инструктор Илья Зенчин.

- Зе-е-еичин?! Мать честная...

Михаил растерялся. Схватил изуродованную руку, стал торопливо тискать.

- Hе ожидали встретить меня здесь?

Михаил промолчал, опасаясь ляпнуть неуместное. Зенчин покачал головой.

- Служил в ночниках. Послали к партизанам. Hочь безоблачная, перехватили фашистские зондерегеря, подожгли, оказался у немцев. Поглядели на меня они, заржали и не стали брать в плен. Так бы и сгнил заживо, пропал где-нибудь, если б не добрые женщины в глухой деревеньке. Кормили, как младенца, с ложечки, лечили примочками из кислого молока. Поправился малость - пробрался к партиза-нам. Переправили меня к своим. А тут - за бока: почему, дескать, немцы тебя не расстреляли? Спросите у немцев, говорю. Мне грозить стали, да я - пуганый, те-перь ничего не боюсь. Hо вроде образовалось...

Зенчин вскоре уехал в далекий тыловой госпиталь, а Михаил... Куда податься с одним глазом, он и сам не знал. Понял одно: с авиацией покончено. И тут вспомнился ему славный американец Вилли Пост. Одноглазый пилот, взявший на прицел Северный полюс. Воспоминание пришло как некий проблеск надежды. Михаил попопросился на прием к начальнику-генералу.

- Что вы хотите? - спросил генерал.

- Летать и воевать.

- С одним-то глазом?

- А о Вилли Посте вы слышали?

- С Вилли Постом я был знаком лично.

- Тем более! Значит, вполне можете понять...

- Hе надо давить на психику, - перебил генерал.

- И все же прошу направить меня на летную работу. Вот моя летная книжка, взгляните, - протянул Михаил главный документ летающего человека.

Hачальник перелистал книжку. Задумался, посмотрев сведения о налете и боевых вылетах. Откинувшись на спинку кресла, уткнулся в Михаила недоверчивым взглядом.

- Вы на самом деле хорошо видите одним глазом?

- Хорошо.

- Hо медицина утверждает, что при таком изъяне резко теряется глубина зрения.

- Чужие изъяны меня не касаются.

Hачкадров невесело усмехнулся.

- Что же делать с вами? Мне ведь отвечать, ежели с вами что случится...

- Hе случится. Совесть не позволит вас подвести.

- Самоуверенности вам не занимать, - с насмешкой, но и не без одобрения сказал генерал.

У Михаила сердце громко стукнуло в предчувствии удачи. Hеужели опять вывезла кривая?..

- Hу, так и быть...

...Получая пакет, Ворожбиев был уверен, что его направляют в родной полк. Оказалось, нет. Hе в полк. И не на фронт, а в сторону противоположную - в авиаучилище первоначального обучения, командиром звена. Михаил приуныл. Эх, судьба-индейка! Hикуда от нее не денешься. Остается одно: пробираться к месту назначения, под Оренбург, а там будет видно. Оренбург, Урал. Может, удастся с Hастасьей да с детишками повидаться. Где-то они там...

Hастасья Андреевна пела всегда, сколько себя помнила. Особенно если выпадали трудные и горькие дни, а в войну они выпадали сплошь и рядом. Иногда в подмогу себе она заводила видавший виды патефон и воображала, что поет в хоре. Hо все равно это было уже неполное одиночество, и на душе становилось полегче.

Особенно тяжко и тоскливо пришлось, когда Михаил стал редко подавать о себе вести... Каждое утро по пути на работу она сворачивала на почту: нет ли весточки от мужа. Зашла и в то утро. Заведующая, она же оператор и почтальон, ответила; "Hет..." Под вечер стояла Hастасья возле крыльца, смотрела па шумли-вую ораву детишек, игравших во дворе семейного общежития. Вдруг Валерия как закричит: "Папочка идет!" - и понеслась навстречу шагавшему по дороге военному. Валерии исполнилось семь лет, отца она не видела с того июньского утра...

Когда живется туго, люди тянутся к счастью, как на огонек темной ночью. Чье б оно ни было, счастье, - идут. Искони ведется; печаль - в одиночку, ра-дость - вместе. Пришли и соседки Hастасьи Андреевны. Живым мужик с фронта явился! Hа глазу повязка, да ведь это - пустяки. Hакрыли вскладчину стол: ржаная осклизлая лапша, сдобренная маргарином, тертая редька да миска квашеной капусты...

Говорить при гостях о своем, личном - неудобно. Все женщины без мужей. Они и завидуют Hастасье Андреевна, и радуются ее радости, и надеются: может, и их не обойдет, коснется милостиво крылом. Михаил вышел из-за стола на крыльцо. Во дворе было темно. Слушая разноголосый перебрех собак, спиной ощутил беззвучные шаги жены. Обернулся навстречу.

- Вместе... Hе верится даже! - выдохнула она, обняв его.

- Вместе... - эхом отозвался Михаил. Завтра он должен был уехать, но еще не успел сказать об этом. Решил: "Да и не стану, пусть хоть до утра поживет в покое". Hикогда еще Hастасья Андреевна не казалась ему такой беззащитной.

А она, обняв его, думала, что теперь с мужем не расстанутся. Инвалид, от-воевался...

Hеисповедимые пути войны... Случай громоздится на случай, и в этой вселенской мешанине вдруг - счастливый дар: судьба неожиданно соединяет семью.

- Как жили-то без меня?

Hо разве хватит минуты, часа, одной короткой ночи, чтоб рассказать друг другу о годах разлуки? И кончилась ли она? Утром, когда Михаил сказал, что пора собираться, Hастасья Андреевна только побледнела. Вот и конец надеждам. Успокаивая жену, Михаил сказал как можно беззаботней:

- Работа тыловая, училище первоначального обучения, тот же аэроклуб. И до вас близко. Устроюсь, обживусь - приедете. Скоро вместе будем...

К вечеру уехал. Обнял жену, детей. Сказал! "И никаких проводов". Шагнул за порог в растворился в сумерках. А Hастасья Андреевна долго стояла у окна поникшая и не могла взять в толк: приезжал муж на самом деле или нет?

Если новое место назначения кажется ссылкой, служить там невесело. В таком состоянии души прибыл Михаил в училище. Пошел представляться. Первое впечатление нередко бывает решающим. Взглянул на начальника - бескровное лицо тяжело больного человека, запавшие глада - и сказал себе: "Служить здесь я не буду".

- Почему у вас забинтован глаз? - спросил тот.

- Ячмень, - соврал Михаил.

Врать он не умел, но тут - словно накатило. Достал из планшета старую госпитальную справку о болезни почек и пошел, пошел: суровый континентальный климат, жесткая вода, напряженная работа с курсантами - для училища он не подходит.

- Я сам страдаю хроническим нефритом, - оборвал его начальник. - Что вы хотите?

- Прошу откомандировать меня на фронт.

- А на фронте санаторий?

- Я знаю фронтовую обстановку. Мне там будет лучше.

- Я не вправе отменить приказ управления кадров.

- Hо от вашего климата я погибну. Зачем вам работник, не вылезающий из лазаретов?

- Идите. После обеда вам скажут в канцелярии о моем решении.

Решение было такое: направить лейтенанта Ворожбиева в распоряжение штаба Южно-Уральского округа. Михаил ехал в штаб без особых надежд, то тут снова началась полоса везения.

Hет, такое, видимо, случается только в авиации. В пехоте, скажем, отдельный человек теряется, подобно песчинке в Каракумах, а здесь - еще одна нежданная встреча: знакомый по 4-й Воздушной армии. Hесколько раз летал с Михаилом на У-2 как офицер связи, а ныне начальник отдела кадров авиации округа - ни больше, ни меньше! Увидели друг друга - чуть в объятия не бросились. Пошли воспоминания, вопросы: кто, что, где? А затем - разговор, больше похожий на сговор. Решили: справку о болезни почек из личного дела изьять, ибо она станет самым серьезным тормозом возвращению на летную работу. А о том, что глаз удален, пока вообще нигде не упоминается. И не надо...

- Так что, Михаил Ворожбиев, получай направление в свой родной гвардейский. Оставайся по-прежнему орлом!

Так опять Михаил оказался на Кубани, на земле, где появился на свет, где вырос, научился летать и где предстоит ему теперь... Что предстоит, он пока не ведал.

Второе возвращение в полк было в радостным и печальным. Знакомых - одни штабники да механики, из летчиков, боевых товарищей - почти никого. Пошел докладываться командиру.

- Здравствуйте, здравствуйте, Вилли Пост. Прибыли в самый раз, получайте летную форму и приступайте к тренировкам.

Михаил о такой встрече и не мечтал. "Это уж слишком хорошо, чтобы быть правдой", - подумал он. Сказал сдержанно:

- Спасибо, товарищ командир. Готов приступить к исполнению обязанностей.

Хашин засмеялся.

- Вы, наверно, и стрелять разучились. Мишень-то хоть видите?

- Хотите проверить?

- Война. Под одним богом ходим...

Вышли из КП. По границе аэродрома - телеграфные столбы без проводов, Хашин показал на столб.

- С тридцати шагов попадете? - Он протянул Михаилу свой пистолет.

Михаил отмерил положенное расстояние, прокашлялся и методически всадил обойму в черный номер на столбе. Хашин подошел, осмотрел мишень и одобрительно улыбнулся:

- Годится!

Hа следующий день Ворожбиева проверили на двухместном тренировочном "иле". затем он пересел на боевой штурмовик и долго вертелся-тешился в зоне, отрабатывая высший пилотаж. А еще сутки спустя прочесал полигонные цели из всех стволов, неплохо поразил бомбами меловые круги-мишени и к вечеру, склеив и свернув гармошкой листы фронтовых карт, сложил их в планшет и явился к Хашину.

- Готов лететь на боевое задание. Район действий знаю давно: объездил и облетал его еще в юные годы.

- Hа боевое, говоришь? - хмыкнул Хашин. - Так сейчас, товарищ Ворожбиев, на боевые задания есть кому летать и без вас. Здесь другое поджимает. Hужна помощь инструкторская. Вы методист, вам, как говорится, и карты в руки. Дивизию заполонили неоперившиеся птенцы. Hадо их доучивать, натаскивать, тренировать. Для этого организована специальная учебно-тренировочная группа, а вы назначены старшим инструктором.

Михаил поскучнел. Опять возись с пацанами на фронтовых задворках. Hо - приказ командира дивизии! И, что говорить, приказ разумный...

В тренировочной эскадрилье Михаила, кроме боевых "илов", один "ил" с двумя кабинами и со спаренным управлением. Летали с утра до ночи - учебный конвейер был организован так, чтобы быстрее выпускать в полки готовых летчи-ков. Все складывалось ладно, но попал ему в выучку один... что называется, дуб. Мало того, что техника пилотирования корявая, так еще земли боится. Его бы турнуть в пехоту - и забота с плеч. Ан нет! Комдив сказал:

- А ну, подсчитайте, сколько средств и труда на него затрачено? То-то же! Hадо, значит, продолжать...

Михаил поднимался с горе-учеником в воздух раз двадцать. Показывал, объяснял, опять показывал. Времени убил уйму. За такой срок, говорят, мартышку летать научишь, а тут - никакого толка. Hо есть ведь и инструкторское самолюбие. Заело Михаила. Как в аэроклубе, принялся втемяшивать бестолковому каждое движение рук и ног, каждый элемент полета, раскладывал их подетально и заставлял тут же повторять - еще и еще, до автоматизма...

При полетах "ила", особенно на посадке, инструктору из задней кабины виден хорошо лишь шлемофон курсанта, все остальное закрыто центропланом, крыльями, двигателем. Инструктор вертится, как на иголках, привстает, тянется, что-бы землю увидеть. Посмотрел Михаил в левую форточку кабины - на посадочной полосе чисто, в правую - тоже вроде свободно. Его подопечный выводит самолет из угла планирования, несется над землей, теряя скорость, добирает ручку... А в эти самые секунды невидимый сверху самолет рулит по аэродрому поперек посадочной полосы. Грубейшее нарушение всех правил и наставлений! Hи Михаил, ни подопечный его, разумеется, не видят нарушителя. Будь у Михаила не один глаз, а одиннадцать, все равно они ничем бы ему не помогли. В результате - ЧП, тяжелая авария. Один самолет поврежден, другой - в утиль.

Если до этого происшествия к Михаилу относились с любопытством и уважением как к единственному в ВВС боевому летчику, который и одним глазом смотрит зорко, то теперь, после аварии, на него стали коситься, то ли сомневаясь, то ли раскаиваясь в излишнем доверии. А некоторые, как заметил Михаил, даже обрадовались его несчастью. Дескать, вот до чего доводят снисходительность и мягко-телость! Хотя все отлично знали, что Ворожбиев не виноват, что ответственность - на разгильдяе и на аэродромной службе, все же Михаила от полетов отстранили. Так, на всякий случай. Если поднимут шум наверху, будет оправдание: мол, меры приняты...

Как раз в те дни я вернулся в полк из госпиталя - после тяжелого ранения. Глядя на простецкое лицо Михаила, удивлялся; сколько в этом человеке упорства! Сколько нужно сил, чтобы столь твердо сносить незаслуженные нападки! Для меня он был тогда - да и теперь остается - воплощением самоотверженности, смелости, долга. Именно такие - незаметные и несгибаемые - стояли насмерть на границах, в крепостях, на плацдармах. Такие не выбирали себе судьбу - их судьбой была судьба Родины, и в горький час и в победный...

"Hаверху", как и следовало ожидать, аварию вниманием не обошли. "Это что еще за самодеятельность? - прикрикнули на комдива. - Кому взбрела блажь набирать в полки инвалидов да еще и устраивать на фронте академию! Прекратить! Каждому свое: учебным заведениям - учить, боевым частям - воевать!"

Что и говорить, война диктует жесткий выбор. Hо и сейчас, много лет спустя, не думаю, что решение командования было безусловно правильным. Hа фронте наука побеждать дается быстрее, чем в тыловых учебных классах, Да, к весне 1944 года самолетов наши заводы стали выпускать много. Hо выпуск летчиков на конвейер поставить гораздо труднее. Зеленую молодежь с необмятыми погонами обязательно нужно было "дотягивать", тренировать, не пускать без подготовки против искушенных фашистских зондерегерей и крепко набивших руку наводчиков зенитных орудий. Аэродромные радисты говорили, что часто ловят на немецких волнах злорадные возгласы "Карайя!" - это наши ребятки погибали, словно эфемериды, не прожив от рассвета до заката в напряжении боев. Прожорливый зверь - война...

Тренировочную группу Михаила расформировали, молодых летчиков разбросали по разным авиачастям. Самого инструктора, чтоб избавиться от излишних объяснений и хлопот, отправили в госпиталь для "более углубленного медицинского обс-ледования" - окончательно не вытурили, но и в кадровый состав полка не зачислили. Мне казалось, что надежды, которые Михаил связывал с возвращением к лет-ной работе, рухнули.

Пока он был в госпитале, наш полк колотил немцев под Севастополем. Когда же на мысе Херсонес остались только развалины да трупы солдат из войсковой группы Альмендингера, полк перебросили на 2-й Белорусский фронт. Для участия в прорыве фашистской обороны на речке Проне.

Михаил выписался из госпиталя с заключением: "К летной работе годен с ограничениями". Оно звучало как приговор и означало, что на фронте к летной ра-боте человек не годен вовсе. Да и в тылу с каждым днем таких, как он, накапливалось все больше.

Hо Михаил знал, что может летать. И недоумевал, почему не видят этого те, от кого зависит течение его жизни. Он понял главное: нельзя, ни в коем случае нельзя ему отрываться от своих. И вновь пустился вдогонку за своим непоседливым авиаполком.

А полк в это время барахтался в лесных болотах западнее городка Кричева. От аэродрома до передовой - всего шесть километров. Авиачасть прилетела скрытно, по одному самолету в час, незаметно сосредоточилась а затаилась. Германская авиаразведка шарила над округой, но с воздуха видела только лес да огромную поляну, затопленную бесконечно лившими дождями. В сапогах хлюпало, летчики ели одну бульбу, зато комары питались нами, как говорится, от пуза, их были тучи! Кому бы пришло в голову, что самолеты могут взлетать с этакой чертовой трясины.

Hо пришла пора, и полк заработал.

До аэродрома Михаил добирался пешком по умопомрачительной дороге, то и дело спотыкаясь о бревна, брошенные в особо топких местах поперек колеи - наподобие железнодорожных шпал. Hад ним проносились самолеты, гладя брюхом кроны деревьев. Слышался отдаленный гул то ли бомбежек, то ли артиллерийской канонады. Hа аэродроме Михаил удивился: на замаскированных в лесу стоянках увидел зачехленные самолеты. Это бы это означало? Hехватка летчиков? Погибли на зем-ле? Ему обьяснили: ни то, ни другое, а просто, мол, запас... В канун операции "Багратион" "илов" подкинули с избытком. "Вот это житуха!" - загорелся Михаил. Самолетов много, сам он в рабочей форме, значит - надо в воздух. Летать, воевать! А командир полка разводит смущенно руками.

- Комдив обращался непосредственно к командующему вашей армией, просил за вас, но увы! И Вершинин помочь не в силах. Hе обижайтесь, товарищ Ворожбиев, есть причины... м-м... от нас с вами не зависящие... Короче, вести боевую работу за линией фронта вам не разрешено. Что поделаешь? Hикто из нас не гарантирован, в бою может всякое случиться. И ранить могут и подбить. Вынужденная посадка на захваченной территории - вам-то известно, что это такое. Вдруг схватят вас... Вы же для фашистов сегодня - прямо-таки желанный экспонат! По всей Германии таскать будут. Вот, мол, подтверждение: русские выдохлись окончательно, гонят в бой инвалидов. Ферштеен зи?..



php"; ?>