КОППЕРФИЛЬД — ЯВЛЕНИЕ ТЕЛЕВИЗИОННОЕ? 7 страница
Когда Колеватов пришел в Союзгосцирк, кто-то ему рассказал, что раньше в коридорах Союзгосцирка стояли стулья. Но какой-то дурак-чиновник распорядился их убрать. Анатолий Андреевич вызвал этого чиновника и спросил: «Почему вы убрали стулья?» Тот говорит: «Ну как, они же на них сидят…» — чиновник имел в виду артистов. Колеватов устроил ему жуткий разнос. И продекларировал свою идеологическую платформу: он внушал всем чиновникам, что они (и сам Колеватов в их числе) существуют для артистов, а не артисты для них. И требовал неукоснительно соблюдать сие правило.
Но вообще-то этот свойский, театральный человек умел держать дистанцию. Он был в цирке безусловным хозяином, которого и побаивались, и слушались и с которым считались, конечно. Если предшественники Колеватова, тот же Бардиан, просиживали на работе с девяти утра до семи-восьми вечера, при этом все вопросы замыкались на них — ничего без их повеления не могло происходить, настолько незаменимыми они казались в течение десяти часов пребывания на работе, то Колеватов мог быть в присутствии час-два, редко три, но тем не менее все закручивалось, шло своим чередом, каждый отвечал за свой участок. Одновременно Анатолий Андреевич как бы поднял цирк на новую высоту. Колеватов был человеком с большими связями. При нем и пресса стала уделять огромное внимание цирку, и зарубежные контакты расширились. Когда в семьдесят девятом году исполнилось шестьдесят лет советскому цирку, он устроил такой юбилей, которого, простите меня, цирк даже не стоил. Колеватов дал распоряжение отделу кадров не вызывать, как это было принято в советские времена, артистов, представляемых к наградам и званиям, и велел всю бюрократическую работу по заполнению анкет проделать самим кадровикам, чтобы звания и награды стали сюрпризом для артистов. А количество наград было таким, что в первую очередь ошеломлены были некоторые из награжденных: звания присваивались даже артистам, которым такое и не снилось. Церемония награждения проходила в Кремле, награжденных было несколько сотен человек, а награды вручал немолодой уже министр Демичев, силы которого оказались на исходе, когда примерно восемьдесят пятому человеку вручался орден «Дружбы народов»…
Празднество получилось грандиозным. Цирк гулял, цирк ликовал, возведенный усилиями Колеватова в ранг чуть ли не важнейшего из искусств.
Не хочу идеализировать Колеватова: у него были свои недостатки. К тому же его жена и дочь не совсем правильно себя вели и, может быть, в чем-то и явились виновницами той печальной истории, когда Анатолия Андреевича арестовали, инкриминировав ему получение взяток. Лариса Алексеевна могла, например, при посторонних брякнуть: «Ну что это… артист такой-то (она называла, разумеется, фамилию) привез Толе из-за границы штаны… Скинулись бы лучше — и «мерседес» ему подарили».
Правда, высказывалось предположение — и я с ним склонен согласиться почти без оговорок, — что причина приключившихся с ним несчастий — не в степени вины или прегрешений Колеватова. На должность Анатолия Андреевича метил Милаев. Не могу судить о глубине расположения Брежнева к своему зятю, в тот момент, кстати, бывшему. Однако знаю, что внучка Витуся — дочь Гали от Милаева — была для Леонида Ильича всем на свете. И Витусе не составило бы труда уговорить дедушку. Да и вряд ли надо было уговаривать — он и сам наверняка догадывался, что, упрочив положение стареющего Милаева, он обеспечит будущее своей любимицы. Должность «циркового министра» — место хлебное, простите за невольный цинизм…
Я уже вспоминал здесь о наградной эпопее. Но забыл рассказать про Милаева. Когда готовились награждать артистов в связи с юбилеем цирка, Колеватов вдруг узнал, что Евгений Милаев, пользуясь своими связями, активно пробивает себе (и уже близок к цели) звание Героя Социалистического Труда. Это уж было черт знает что! Для Евгения Тимофеевича Милаева, по его делам, заслуженный артист — потолок. Но с Гришиным не повоюешь… Тогда Анатолий Андреевич со страшной силой стал хлопотать о «Гертруде» для Карандаша и Бугримовой. Что ему и удалось. И тем самым снивелировал награждение Милаева. Все уже выглядело поприличнее.
Колеватов принимал подарки от артистов, но принимал их, совершенно не делая из этого никакого секрета. Я помню, как в восьмидесятом году ему исполнилось шестьдесят лет и празднование дня рождения происходило прямо у него в кабинете на Пушечной улице. Приходили директора цирков, артисты, все с подарками. Он их принимал, не считая, что в этом есть что-либо зазорное. И когда на нем решили отыграться через Гришина — первого секретаря МГК, когда его забрали и состоялся первый допрос, он тоже ничего не отрицал. Прямо говорил: да, это подарок от артиста такого-то, это от такого-то… И никогда, кстати, я не слышал (и по себе знаю) — как бы потом ни изощрялись злые языки, заинтересованные в обвинении Анатолия Андреевича, — чтобы Колеватов вымогал подношения. И отвратительно было, когда на суд вызывали артистов со всего Союза и ловили многих на том, что вы, мол, там дарили что-то, поэтому признайтесь, что дарили, и тогда вас освободят от всяческой ответственности. И люди иногда наговаривали на себя лишнее, абы их не преследовали.
Когда шел суд (а это был 1984 год), мы с Олегом Поповым работали в Сочи. В те годы практиковалось, чтобы в сезон работали две программы — одна днем, а другая вечером. Я со своей выступал вечером, а Олег Попов — днем. Нам все время звонили — вызывали в суд. Если Олега вызывали как свидетеля обвинения (он и не отрицал, что какую-то ерунду Анатолию Андреевичу дарил), то меня приглашали в качестве свидетеля защиты — адвокаты Колеватова просили, чтобы я сказал какие-то слова в его защиту. Ехать нам очень не хотелось, и мы всячески увиливали. Но однажды пришла телеграмма, где говорилось, что если мы такого-то числа не будем на суде, то нас туда доставят в наручниках. Мы с Олегом договорились, что один день я отработаю полностью, а другой день — он. Иначе нельзя: в цирке — аншлаги…
Надо ли говорить, что присутствовать на этом суде было крайне неприятно? Обстановка паскудная, нездоровая ажитация, подоночное любопытство. Перед зданием суда иностранные корреспонденты висят на деревьях, снимают через окно, внутрь никого из них не допускают. Потом появились идиотские публикации, где связывали имя Колеватова с Галей Брежневой, хотя он не был с ней даже знаком. Причем и такие, казалось бы, авторитетные историки, как Рой Медведев, писали совсем уж глупости, впутывая Колеватова в разные дела, приписываемые кремлевской мафии.
Колеватов вел себя великолепно, держался непосредственно, старался быть веселым. Всех знакомых, радостно, если можно так сказать в этом случае, приветствовал, разговаривал как ни в чем не бывало. Словом, вел себя достойно. На вопросы судей отвечал четко и лаконично. Говорил, как всегда, убежденно. Не давал сбить себя с позиций, на которых стоял. С какими-то обвинениями соглашался, какие-то решительно и с достоинством отвергал.
Вместе с Колеватовым решили посадить его первого заместителя Виктора Владимировича Горского и показательно покарать кого-нибудь из артистов. Козлом отпущения сделали Женю Рогальского — дрессировщика, проработавшего в цирке более сорока лет. Здесь, я думаю, сыграла еще роль его личная дружба с министром внутренних дел Щелоковым, который к тому времени, мягко говоря, был не у дел.
Я прилетел на суд утром, а вечером непременно нужно было улетать в Сочи — работать. А свидетелей полным полно, масса желающих выступить и огромное количество жаждущих послушать. Я сую повестку дежурному (восточного типа, немножко косоглазый парень из Средней Азии): «Видишь, моя фамилия Кио. Пожалуйста, скажи, что мне улетать в Сочи на работу. Пусть меня вызовут поскорее». Он, ничего не говоря, уходит с повесткой, минута-другая — и я превратился в Кирова: «Киров, проходи!» — скомандовал.
Мое свидетельское показание было предельно кратким. Меня спросили: «Как вы можете охарактеризовать деятельность Колеватова на посту генерального директора Союзгосцирка?» — «Как выдающегося организатора театрального и циркового дела», — отвечаю. Такая аттестация шла вразрез с линией, заданной сверху суду, поэтому через пять минут я был уже не нужен.
Я говорил совершенно искренне, поскольку понимал, сколь многим обязан Анатолию Андреевичу. Чиновники, бюрократы низшего и среднего звена всегда ставили мне палки в колеса, когда я пытался обновить программу, придумать новые номера, заказать оригинальные костюмы. Они рассуждали как воры — зачем давать Кио деньги? Они меня эксплуатировали — и только.
А на уровне Колеватова все было по-другому. Я приходил к нему с коротким заявлением. Еду на гастроли, допустим, в Саратов — и пишу: «Генеральному директору Колеватову. Прошу дать указание дирекции Саратовского цирка произвести все необходимые работы по выпуску новых номеров, новой программы». И он прямо на моем заявлении писал резолюцию: «Директору цирка Владыкину. Помогите и сделайте». Для директора цирка это — прямое указание генерального директора. Он изыскивал необходимые средства, и я мог, наконец, осуществить свои давние намерения. Или мне нужно было набрать балет. Никто из чиновников среднего звена и слышать об этом не хотел, потому что это существенное увеличение коллектива — на пятнадцать-восемнадцать человек. И опять Колеватов пишет директору Ленинградского цирка: «Устройте конкурс…» И конкурс незамедлительно устроили. При Анатолии Андреевиче я словно чистого воздуха глотнул — почувствовал реальность творческой перспективы своей работы. И безусловно, если бы с Колеватовым не обошлись таким свинским образом, он бы еще очень многое сделал для развития цирка в целом.
Когда Колеватова арестовали, это всех нас повергло в шок. Буквально дня за два до случившегося он приглашал меня — перед моим отъездом на гастроли в Рязань. Анатолий Андреевич жаловался на боль в горле, на какую-то операцию собирался лечь, но был в очень хорошем настроении — ничто не предвещало неприятностей. И вдруг звонит мне ночью из Москвы мама с новостью — арестован Колеватов. Я, в свою очередь, тут же звоню Никулину — он работал в Калинине. И там заканчивал свою клоунскую карьеру. Почему в Калинине? Так он решил — в этом городе Юра когда-то дебютировал. Телефонистки моментально нашли мне Юрия Владимировича, хоть я и не знал названия гостиницы, где он остановился. Спрашиваю: «Что будем делать?» Юра говорит: «Выходной у тебя когда? Ты приезжай в Москву — попытаемся что-то сделать». Мы собрались: Никулин, Олег Попов, я, Наталья Дурова, Слава Запашный — и пошли на прием к Демичеву. Но Демичев, как нам рассказали, сам был несколько ошарашен решением об аресте Колеватова: его, как кандидата в члены Политбюро, должны были бы заранее поставить в известность, что собираются так поступить с членом коллегии Министерства культуры. И когда мы пришли к Демичеву и попытались выяснить насчет Колеватова, он от этого разговора уходил, не хотел ничего обсуждать. Единственный раз «оживился» — когда Олег Попов вдруг сказал: «Петр Нилович, ну что за дела, ну был же я как-то у вас и подарил вам авторучку с золотым пером. Что это — взятка, что ли?» На что Демичев в ужасе начал кричать: «Она у меня вон — в комнате отдыха, вы можете проверить! Она здесь, она в комнате отдыха!» Влезать в дело Колеватова министр не хотел, может быть, и не мог. Очень пытались помочь Анатолию Андреевичу Никулин и Михаил Александрович Ульянов. Особенно Никулин. Он регулярно писал ему письма. И позднее, как рассказывал Колеватов, зеки, надзиратели, администрация лагеря просили у него почитать письма Никулина, в которых знаменитый артист старался поднять попавшему в беду настроение. В каждом письме Никулин сообщал новые анекдоты, байки. И все там зачитывались письмами от клоуна.
Колеватову дали двенадцать лет.
И если раньше цирк — заслуженно, незаслуженно, другой разговор — был поднят на пьедестал, то теперь он обязательно ассоциировался с грязью. С криминалом…
В лагере Анатолий Андреевич очень болел.
Когда я был в Туле, туда приехал Театр имени Вахтангова, где работала супруга Колеватова, народная артистка России Лариса Пашкова. На выходной я поехал в Москву. Ко мне в машину села и Лариса Алексеевна. Она всю дорогу печалилась из-за строгости наших законов, говорила, что Толя не сегодня-завтра умрет — так он болен — и она сомневается, что ей отдадут его для захоронения на свободе. Разговор, признаюсь, показался мне дурацким. Но вот ведь как распорядилась судьба — по приезде в Москву Пашкова скоропостижно скончалась…
Друзья устроили Анатолию Андреевичу в лагере должность библиотекаря. Более того, нашли возможность поближе познакомиться с начальником лагеря — майором МВД — и прикармливали его в буквальном смысле. Помню, как стимулировали майора роскошным банкетом в нашем любимом ресторане Дома актера. Начальник расчувствовался в обществе знаменитых артистов кино, театра, эстрады и цирка и, желая успокоить колеватовских друзей, рассказывал им, как заботится о знатном заключенном: «Супруга у него скончалась… Надо как-то тактично подготовить Анатолия Андреевича… Я его вызываю — и ему: так-то и так… Держись… Бабушка твоя умерла…»
А потом мы уже Анатолия Андреевича встретили в Москве, когда он отсидел шесть лет. Он вернулся из лагеря довольно бодрым, отпустил усы, да и чувствовал себя великолепно. А Виктор Владимирович Горский, хотя и отсидел вдвое меньше и годами был моложе своего шефа, явно сдал, стал стариком. И Женя Рогальский вышел с подорванным здоровьем… В Бутырке его сунули в камеру на семь человек, где ему, как новичку, пришлось ночевать на цементном полу — он заработал тяжелую форму туберкулеза, отчего и умер в девяносто шестом году.
Колеватов сразу был принят в Малый театр. Причем, как мне лично говорил Юрий Мефодьевич Соломин, он предлагал ему быть директором-распорядителем. Анатолий Андреевич отказался: «Нет, все, хватит. Мне руководящих должностей больше не надо». Принял должность помощника директора, но был из тех помощников, на которых все держится. Его в Малом театре обожали. И когда Колеватов в девяносто седьмом году умер, то за его гробом шла вся театрально-цирковая Москва. На панихиде выступал Никулин. Они дружили и после выхода Колеватова из заключения, и Юра предлагал ему работать в цирке на любой должности, но тот не согласился. Юрий Владимирович пережил Анатолия Андреевича месяца на два.
На смену Колеватову пришел бывший секретарь райкома партии Владислав Григорьевич Карижский. Человек, в общем-то, неплохой. Но, прежде всего, чрезвычайно напуганный…
Его прислали наводить порядок. Предупредили, что этих артистов-взяткодателей надо приструнить. А среди директоров цирков установить железную дисциплину. Словом, он пришел к нам с установками и, само собой, полномочиями. Я бы сказал, что работником Владислав Григорьевич был сугубо партийным и в нашем деле совершенно ничего не понимал. Да и организатором, на мой взгляд, проявил себя слабым.
Человек небезгрешный, сам же чаще всего и расшатывал собственные руководящие позиции. Он же знал про себя, что далеко не ангел. И я ему сочувствую, догадываясь, как трудно такому человеку настаивать на железной дисциплине. Он пыжился, он пытался, он распоряжался. Но предписанного сверху порядка так и не навел. Тем не менее память о себе Карижский оставил, повторяю, неплохую — зла никому не желал. А то, что оказался в цирке человеком случайным, — его ли вина?
Однажды на каком-то торжестве в цирке у Никулина мы крепко выпили, и я решил поговорить с Карижским откровенно, по душам, что называется. Спросил: «Как вы могли ко мне так плохо относиться, отказывать в сущих пустяках?» Он не стал отнекиваться, а прямо сказал: «Поймите меня, я с детства не был в цирке. Откуда я знал, что Кио не самый поганый артист?» Этим доводом он меня сразил…
Надеюсь, что Владислав Григорьевич на меня за такие слова не обидится. Как выяснилось, за руководящую должность в цирке он не только не держался, но и стеснялся ее.
По советской традиции, его после Союзгосцирка назначили на очень ответственный пост — в Таможенный комитет России.
Как-то на приеме я познакомился с начальниками Таможенного комитета, заговорил, разумеется, про общего знакомого и с удивлением обнаружил, что они понятия не имеют, что Карижскому подчинена была цирковая империя — он и словом о том не обмолвился на новой службе. А я-то по наивности считал, что работа в Союзгосцирке — наивысший номенклатурный взлет Владислава Григорьевича. И, сопоставляя масштабы личностей Колеватова и Карижского, вывел для себя не вполне, может быть, корректную аналогию: Шарль де Голль и Андрей Андреевич Громыко.
Георгий Яковлевич Андрющенко — народный артист республики, в прошлом певец Большого театра. Колеватов из уважения, очевидно, к вокальным заслугам взял его директором Всесоюзной дирекции по подготовке цирковых программ, аттракционов и номеров, а затем — после ухода Карижского — сделалось модным генерального директора Союзгосцирка выбирать. Вот и выбрали в восемьдесят шестом году Андрющенко — хорошего, в сущности, парня, но работника никакого. Правда, и в цирке он пел так, что дрожали слоны и бутылки с буфетных полок падали…
В настоящее время компанией Росгосцирк руководит Людмила Петровна Яирова. Я ее знаю еще по тем годам, когда она работала организационным инспектором Министерства культуры СССР. Она помогала Карижскому наводить порядок. Так что не удалось это даже им двоим. Кстати, при Колеватове Людмила Петровна занимала ту же должность инспектора. Однако тогда ее вмешательство не только не нужно было, но и показалось бы неуместным. Не позволил бы Анатолий Андреевич лезть к нему с непрошеными советами.
У каждого из упоминаемых мною в книге начальников были заместители. Пожалуй, большинство из них принадлежало к той категории служащих, о которой говорить неинтересно. Но встречались мне и заместители, влиявшие на цирковые дела побольше, чем сами начальники.
Георгию Сергеевичу Агаджанову не исполнилось и тридцати, когда он уже командовал «Циркобъединением», куда входили все цирки шапито, зооцирки, цирки на сцене.
Интеллигентный человек благотворно влияет на любую среду. А уж цирковую тем более. К тому же Агаджанов в организационной сфере — выдающийся талант. Администратор-реформатор, вообще, по-моему, редкость. А у Георгия Сергеевича это было в крови.
В системе Союзгосцирка он проработал с перерывами, наверное, лет тридцать пять. И кстати, в перерывах-паузах проявлял себя очень выразительно, заставляя всех нас сожалеть, что он не с нами, но одновременно и гордиться разносторонними способностями нашего сверх-одаренного друга (про Агаджанова так можно сказать без всякого преувеличения).
Он ушел от Бардиана в Госконцерт и в качестве первого заместителя генерального директора занимался гастролями Большого театра, симфонических оркестров, Рихтера, Ойстраха и других великих артистов. Менялись директора, а он в любом варианте оставался хозяином столь солидной организации.
Затем создали объединение Союзаттракцион. Дело представлялось чрезвычайно перспективным. Но назначенный его начальником бывший директор-распорядитель Москонцерта Юрий Львович Домагаров «не тянул» — и генеральным директором стал Агаджанов. Я думаю, что он не осуществил всех своих планов потому лишь, что в те годы, при советской власти, деловому и предприимчивому человеку очень уж подрезали крылья…
При Цуканове Георгия Сергеевича снова позвали первым замом управляющего в Союзгосцирк. Необходим был профессионал, который бы стал «паровозом», нагрузил себя всей работой. Агаджанов относится к тем «штучным» людям, которым глупо искать замену, когда они полны сил и энтузиазма. Это стало совершенно ясным, когда обозначилась тенденция выдвигать молодых (по сути верно, но так легко впасть в демагогию, дав ход интригам), — а на деле лучше Георгия Сергеевича, конечно, не нашлось. И даже при Яировой ситуация очень скоро сложилась так, что она вынуждена была позвать Агаджанова, — и Агаджанов снова с блеском исполнял главные хозяйственные роли.
Есть люди, которым пенсия противопоказана. Агаджанов и после семидесяти остается среди самых инициативных лидеров нового для цирка, и не только цирка, времени.
Он создал частное акционерное общество, где единственным, кроме него, акционером заявлен бывший дрессировщик обезьян Валя Иванов. Их фирма «Премьер» развила деятельность с такой энергией, что совместно с японской фирмой «Хонма-Когио» они создали российско-японское предприятие. И в Японии, благодаря Агаджанову, каждый год — беспрецедентный, между прочим, случай в истории нашей антрепризы — работают и Президентский оркестр, и оркестр Орбеляна, и ансамбль Александрова, и десятки эстрадных ансамблей, и мой аттракцион, и Цирк на льду. В Японии как бы круглогодичный фестиваль российской культуры. Я не буду сравнивать — хотя сравнение и не кажется мне таким уж натянутым — Георгия Сергеевича с американцем Солом Юроком. Но то, что фамилия «Агаджанов» за границей — знак качества нашей артистической работы, вряд ли кто-нибудь из сведущих людей подвергнет сомнению.
Нечистоплотный японский импресарио господин Хонма при расчете с моим коллективом заявил, что сумма, проставленная в контракте, включает в себя комиссионные фирме Агаджанова.
Агаджанов тут же отказался от комиссионных, попросив полностью рассчитаться с нами.
Не знаю, кто бы еще пошел на такой шаг.
…Мне захотелось вспомнить человека необычайной скромности. Но чья неординарность всегда была для меня очевидной.
Борис Ильич Мельников работал заместителем начальника отдела кадров Союзгосцирка. Куда уж скучнее должность, на наш, разумеется, артистический взгляд. И внешне неприметный, хромающий, на протезе, фронтовик, не умеющий и не желающий говорить менторским тоном. Однако Бардиан, как умный и проницательный руководитель, что-то для себя важное распознал в мелком чиновнике и пригласил его заместителем управляющего Союзгосцирком.
И в этой вот должности — он занимался сложнейшим участком: финансами — Борис Ильич проработал более десяти лет.
Тот, кто не знал Мельникова, легко, по инерции мышления, мог принять его за буквоеда-сухаря, но, побывав с ним на гастролях во Франции, я сразу убедился, что бывший кадровик наделен большим чувством юмора, любит спорт: играет в теннис, в шахматы. Человек страстный, ценящий красоту, особенно женскую. И самые красивые женщины просто боготворили Мельникова — не за командную должность, а почувствовав в нем мужчину редких достоинств.
Борис Ильич как-то рассказал мне фронтовой эпизод из своей жизни.
Русские и немцы по очереди выбивали друг друга из одного населенного пункта, попросту говоря, деревушки. И вот в очередной раз она перешла к немцам, а русские окопались на подступах к ней — в лесу.
Борьба за деревню слишком затянулась, и у наших общительных солдат уже появились в ней приятели и любовные привязанности. У Мельникова — по его душевному складу — была, конечно, девушка, с которой у Бориса Ильича, по его собственным словам, возникли взаимно романтические чувства, отнюдь, однако, не платонические. И когда наши готовились в лесу к завтрашней контратаке, он испытал в столь неподходящий момент безудержное желание повидать свою девушку. Немцы заминировали все вокруг. Но это не остановило любовника. Мельников пошел по минному полю, полагаясь на свою интуицию, обостренную эротической энергией. И в ту сторону добрался благополучно — провел с дамой сердца восхитительную ночь, и, опустошенный, но воодушевленный, вернулся к своим. А утром пошел в бой за эту деревню — и снова судьба его хранила… Ногу он потерял в другом фронтовом эпизоде.
Из заместителей управляющего Мельников ушел на должность опять же заместителя директора Всесоюзной дирекции по подготовке новых программ и аттракционов, а начальником у него стал, как водится, какой-то партийный чиновник. Но через год чиновник получил новое партийное задание, а разваленное было дело возглавил Борис Ильич. При нем выпустили и Цирк на воде, и один из коллективов Цирка на льду. Однако при Колеватове ему пришлось уйти. Но ценный работник не остается без дела. Тем более таких работников все меньше и меньше, кто и артистов знает, и в финансах разбирается, и общий язык с людьми находит, и в трудных обстоятельствах остается мудрым…
Мельникова пригласили в построенный в Москве новый цирк директором-распорядителем. И вот опять повторилась картина, когда представительством привычно занимается один, а делом — второе по рангу лицо. «Высокие представители» то и дело менялись, а Мельников на своем месте выглядел незаменимым.
В девяносто четвертом году Бориса Ильича не стало — и не думаю, что ему найдена замена. Новый цирк с его смертью потерял не только великолепного работника — масштаб личности руководителя влияет на процветание всего дела.
Сергея Александровича Эльдарова на посту директора московской группы «Цирк на сцене» сменил крупный руководитель и деятель цирка Владимир Аркадьевич Горегляд, впоследствии заместитель управляющего Союзгосцирком. И затем уже директором и навсегда первым лицом в порученном ему деле стал Вадим Алексеевич Мильруд.
«Цирк на сцене» — это десятки артистов, работающих не на аренах стационарных цирков, а на сценических площадках маленьких городов, в деревнях и селах.
Как человек творческий и склонный к настоящему размаху, Мильруд раздвинул сами границы понятия — и перенес выступления артистов на стадионы, во Дворцы спорта, отчего сделался Союзгосцирку совершенно необходимым. Он, как правило, приносил на своих площадках доход, превышающий «выручку» стационаров, — Мильруд умел привлечь к работе своего скромного подразделения лучших эстрадных артистов.
Когда Мильруд ушел из системы «Цирк на сцене», он организовал Союзциркконцерт, целиком занявшись работой по проведению выступлений в тех же Дворцах спорта и на стадионах. База Мильруда — Большой спортивный комплекс на Олимпийском проспекте в Москве. Здесь он до сих пор ежегодно проводит новогодние елки, собирая аудиторию в пятнадцать тысяч человек. Разговоры о том, что цирки пустуют, что народ на концерты не заманишь, Вадима Алексеевича не касаются — он их как бы и не слышит. Да и зачем ему, собственно, слышать подобные разговоры, когда у него за двенадцать-пятнадцать дней бывает на елках полмиллиона зрителей? К нему ходят. И не потому, что он приглашает в свою программу супергастролеров или зарубежных звезд. Мильруд берет, как всегда, организацией дела. Он не ссылается никогда на сложности, которыми оправдывают свое безделье нерадивые чиновники.
Разумеется, Вадим Алексеевич — человек своеобразный. Он, как Мельников, ни в коем случае не хочет привлекать к себе внимания. Но он один точно знает, как делать дело, которому он всецело себя посвятил. Люди, которые работают с Мильрудом, никогда от него не уходят — они влюблены в своего начальника. Почему — неизвестно. Зарплату они получают по нынешним временам маленькую.
Елкой — раз в году — дело Мильруда не ограничивается. Он все время придумывает и предлагает новые проекты. Например, Театр восковых фигур. От него работают в Америке Константин Райкин и Николай Сличенко. Каким-то артистам эстрады он организует гастроли в Германии. Диапазон занятий Вадима Алексеевича никогда не ограничен цирком.
Никто из посвященных никогда не ставил под сомнение прежде всего порядочность Мильруда. Люди его поколения умели дорожить репутацией. Сейчас мы бываем вынуждены просить у менеджеров, импресарио (им «унизительно» называть себя просто администраторами) предоплату — заплатить, то есть, деньги за работу вперед, — дабы убедиться, что тебя не обманывают налево и направо: находят причины, по которым не могут выплатить деньги сразу после выступления, или выплачивают не все, или не платят вовсе… Но когда тебя зовет Мильруд, ни у кого даже мысли не возникнет заикнуться о предоплате. Можно быть спокойным: Мильруд свои вещи продаст, но с артистом расплатится.
Вадим Алексеевич страстный болельщик футбола. Что нас с ним, кстати, объединяет. Притом что я обыкновенный болельщик, а он в чистом виде сумасшедший. Сам слышал, как при восьмидесятипятилетнем старике Михаиле Иосифовиче Якушине Мильруд рассказывал в подробностях про пенальти, пробитый тем в тридцать втором году, когда мяч, попав в штангу, отскочил и добивал его в сетку кто-то другой. Выяснилось, что болельщик помнит подробности, давным-давно позабытые самим игроком… Или: Мильруд летит в Америку — и виза у него, допустим, до двадцатого. Но он сразу ставит условие, что должен улететь из Америки двенадцатого. Потому что двенадцатого играет московское «Динамо». Причем отнюдь не самый важный матч в сезоне, а наоборот, самый что ни на есть рядовой — с «Текстильщиком» каким-нибудь. Но для Вадима Алексеевича быть на этом матче необходимо. И будьте спокойны, двенадцатого он будет на стадионе «Динамо».
Действия Мильруда как администратора всегда неожиданны, но логичны и широки.
В девяносто четвертом году решили пригласить на гастроли моего американского коллегу Дэвида Копперфильда.
Инициатива исходила от ленинградцев — ленинградское отделение «Цирка на сцене» представлял бывший сотрудник Мильруда Дворников. Но все вскоре застопорилось, вернее, выяснилось, что без Вадима Алексеевича гастроли эти не провести. И обратились к нему. Он немедленно договорился с Кремлевским Дворцом съездов о проведении в нем концертов Копперфильда. Договорился со мной, чтобы я концерты эти конферировал. Но тому, правда, помешали организационные и финансовые проблемы, не связанные с Мильрудом.
Мильруд — последний из могикан. Человек, который всем нужен. Года два назад мы отмечали его семидесятилетие. И символично, что собрались не где-то, а в «Президент-отеле» — бывшем партийном, а ныне государственном отеле с пропускной системой. Я там был впервые. Роскошь и солидность этого учреждения и видавшего виды могут впечатлить. И неудивительно, что аренда такого помещения и банкет в таком ресторанном зале стоят больших денег.