Основные характеристики позиций Родителя, Взрослого, Ребенка 4 страница
12 Заказ № 725 177
Следует подчеркнуть, что личностно человек невовлечен в ритуальное общение, оно проходит как бы стороной, «по касательной» к важнейшим проблемам и интересам человека. Хотя во многих случаях мы с удовольствием принимаем участие в таком общении, в еще большем количестве случаев мы участвуем в нем просто автоматически, выполняя требования ситуации, практически не осознавая, не отдавая себе отчета в том, что мы делаем. Мы много раз здороваемся и раскланиваемся со знакомыми и незнакомыми людьми в родном учреждении, на лестничной площадке, на улице, спрашиваем их «Как дела?», узнаем, что «Нормально», говорим о погоде, ругаем общественный транспорт, который «плохо ходит», рассказываем и выслушиваем анекдоты, смеемся, и все это происходит походя, совершенно нас не затрагивая. И такое общение человеку тоже необходимо — представьте себе, какая была бы реакция, если бы все вдруг перестали с Вами здороваться. Понятно, что реакция была бы далеко не оптимистическая, ведь лишение человека этого ритуала прямо свидетельствует и понимается как социальная изоляция. В этом примере хорошо видно значение для человека ритуального общения.
Но все-таки редко ритуальное общение преобладает в жизни. Часто оно бывает лишь прологом к другому общению, воротами в него. Когда ритуальность нарушается, тогда начинается другое общение. По сути, ритуальное общение — это лишь крайний полюс большого континуума переходящих друг в друга и иногда трудно разделимых видов общения, континуума между «чисто социальным» и «чисто психологическим» общением. Ритуальное общение это чисто социальное общение, из которого «по правилам игры» изгоняются все «психологические», т. е. индивидуальные, личностные, черты, где они не важны, не нужны, даже мешают, где главное — достижение слияния с социумом, выражение себя как члена общества и поддержание этого единства с ним.
|
МАНИПУЛЯТИВНОЕ ОБЩЕНИЕ
Человек успешно изобретал разные орудия. Но с доисторических времен орудием человека был человек.
С. Е. Леи,
Рассматривая манипулятивное общение, необходимо иметь в виду, что практически все его характеристики и составляющие впрямую зависят или следуют из основного определения— манипулятивное общение это такое общение, при котором к партнеру относятся как к средству достижения внешних по отношению к нему целей. Для того чтобы дальнейший анализ манипулятивного стиля был более предметен, приведем еще диалог из того же рассказа Фазиля Искандера.
«За большим голым столом — кроме чернильного прибора, раскрытой папки и стопки чистой бумаги, на нем ничего не было — так вот, за этим столом сидел человек лет тридцати с узким, тщательно выбритым лицом. Мы' поздоровались, и он через стол протянул мне руку.
— Садитесь,—сказал он и кивнул на кресло.
Я сел. С минуту он довольно небрежно перелистывал папку, лежавшую перед ним. Стол был очень широкий, и прочесть то, что он листал, было ни-' как невозможно. Но я был уверен, что это моя папка.
— Вы давно в институте? — спросил он, продолжая вяло перелистывать
папку. '
Я коротко ответил, уверенный, что он гораздо подробней, чем спрашивает, знает обо мне. Он опять пролистал несколько страниц.
«В каком отделе?» — спросил он. »
Я назвал отдел, и он кивнул головой, все ещеглядя в папку, как бынайдя в ней подтверждение моим словам. :
«Как в институте относятся к войне с Россией?» — спросил он, на этот раз подняв голову, i
«Как и весь немецкий народ», — сказал я. .,
В его темных миндальных глазах появилосьедва заметное выражениескуки.
«А если более конкретно?» — спросил он.
«Вы знаете, — сказал я, — ученые мало интересуются политикой».
«К сожалению, — кивнул он важно и вдруг добавил, приосаниваясь:"
—А вы знаете, что работами вашего института находит время интересовать-, ся сам фюрер?»
Взгляд его на мгновение остекленел, и во всем его облике появилось от-"1 Даленное сходство с Гитлером. .
«Да», — сказал я.
Администрация института доверительно говорила нам об этом много раз, давая знать, что в ответ на этот исключительный интерес фюрера мы должны проявлять исключительное рвение в работе.
«Но не только фюрер интересуется вашими работами, — продолжил он после щедрой паузы, как бы дав мне насладиться приятной стороной дела, — ими интересуются также и враги рейха».
Взгляд его на мгновение снова остекленел, и он опять стал похож на фюрера, на этот раз своим сходством выражая беспощадность к врагам рейха.
Я пожал плечами. У меня отлегло от сердца. Я понял, что случай в университете ему не известен. Он снова стал листать папку и вдруг на одной странице остановился и стал читать ее, удивленно приподняв брови. Внутри у меня что-то сжалось. «Знает», — подумал я.
«У вас, кажется, дядюшка социал-демократ?»—спросил он, как бы случайно обнаружив в моей душе небольшую червоточинку.
Он так и сказал — дядюшка, а не дядя, может быть, выражая этим скорее презрение, чем ненависть к социал-демократам. «Да», — сказал я.
«Где он сейчас?» — спросил он, и не стараясь скрыть фальши в своем голосе.
Я ему сказал все, что он знал и без меня.
«Вот видите», — кивнул он головой, как бы интонацией показывая, к чему приводят безнадежно устаревшие патриархальные убеждения. Но я ошибся. Интонация его означала совсем другое. «Вот видите, — повторил он, — мы вам доверяем, а вы?» «Я вам тоже доверяю», — сказал я как можно тверже. «Да, — сказал он, кивнув головой, — я знаю, что вы патриот, несмотря на то, что у вас дядюшка был социал-демократом».
«Был?» — невольно повторил я, почувствовав, как что-то кольнуло в груди. Все-таки у нас оставалась какая-то надежда. Кажется, на этот раз гестаповец сказал лишнее. А может, сделал вид, что сказал лишнее.
«Был и остается, — поправился он, но это прозвучало еще безнадежней. — Я знаю, что вы патриот,—повторил он снова,—нопора это доказать делом».
«Что вы имеете в виду?» — спросил я.
Рука его, листавшая папку, поглаживала следующую, еще не раскрытую страницу. Казалось, он едва сдерживает удовольствие раскрыть ее. У меня снова возникло подозрение, что он что-то знает о тех листовках.
«Помогать нам в работе», — сказал он просто и посмотрел мне в глаза. Этого я никак не ожидал. Видно, лицо мое выразило испуг или отвращение.
«Вам незачем будет сюда приходить, — быстро добавил он, — с вами будет встречаться наш человек примерно раз в месяц, и вы ему будете рассказывать...»
«Что?»—прервал я его.
<0 настроениях ученых, о случаях враждебных или нелояльных высказываний, — сказал он ровным голосом и добавил: — Нам нужна разумная информация, а не слежка. Вы же знаете, какое значение придается вашему институту».
В голосе его звучала интонация врача, уговаривающего больного правильно принимать предписанные лекарства.
Он смотрел на меня темными миндальными глазами. Кожа на его гладко выбритом, синеватом лице была так туго натянута, что казалось, любая гримаса, любое частное выражение на его лице доставляют ему боль, защемляют и без того слишком туго стянутую кожу, и потому он старался держать свое лицо неподвижно, с выражением общего направления службы.
<В случае враждебных высказываний, — сказал я, невольно согласуя свой
голос и лицо с выражением общего направления службы, — я считаю своим долгом и без того довести до вашего сведения...»
Как только я это начал говорить, в его глазах опять появилось едва заметное выражение скуки, и я вдруг понял, что все это—давно знакомая ему форма отказа.
«Учитывая военное время»,—добавил я для правдоподобия. Мне 'сразу как-то стало легче. «Значит, они не первый раз слышат отказ»,—подумалось мне.
«Да, конечно», — сказал он без выражения и потянулся к зазвонившему телефону.
«Да», — сказал он. Голос в трубке слегка дребезжал.
«Да», — повторял он время от времени, слушая голос в трубке. Его односложные ответы звучали солидно, и я почувствовал, что он передо мной поигрывает в государственность.
«Он финтит, — вдруг сказал он в трубку, и я невольно вздрогнул. — У меня, — добавил он, — зайди».
Мне вдруг показалось, что все это время он по телефону говорил обо мне. Ловец моей души встал и, вынув из кармана связку ключей, подошел к несгораемому шкафу. В это 1время в кабинет вошел человек. Я почувствовал, что это тот, с которым хозяин кабинета только что говорил. Он посмотрел на меня мельком, с каким-то посторонним любопытством, и я догадался, что говорили они не обо мне.
Хозяин кабинета открыл несгораемый шкаф и наклонил голову, вглядываясь внутрь. Я увидел несколько рядов папок мышиного цвета корешками наружу. Они были очень плотно прижаты друг к другу. Он ухватил одну из них двумя пальцами и туго вытянул ее оттуда. Словно сопротивляясь, папка с трудом вытягивалась и в последнее мгновение издала какой-то свистящий звук, напоминающий писк прихлопнутого животного.
Папки были так плотно сложены, что ряд сразу замкнулся, словно там и не было этой папки. Человек взял папку и бесшумно вышел из комнаты.
«Значит, вы не хотите с нами сотрудничать?» — сказал он, усаживаясь. Рука его снова скользнула к нераскрытой странице и принялась поглаживать ее.
«Не в этом дело», — сказаля, невольно следя за вздрагивающей под его рукой верхней страницей.
«Или принципы дядюшки не позволяют?»—спросил он.
Я почувствовал, как в нем начинает закручиваться пружина раздражения. И вдруг я I понял, что сейчас самое главное не показать ему, что обыкновенная человеческая порядочность не позволяет мне связываться с ними.
«Принципы тут не при чем, — сказал я, но каждое дело требует призвания».
«А вы попробуйте, может, оно у вас есть», — сказал он. Пружина слегка расслабилась.
«Нет, — сказал я, немного подумав, — я не умею скрывать своих мыслей, к тому же я слишком болтлив».
«Наследственный недостаток?»
«Нет, — сказал я, — это личное качество».
«Кстати, что за случай был у вас в университете?» — вдруг спросилон,подняв голову. Я не заметил, как он перевернул страницу.
«Какой случай?» — спросил я, чувствуя, что горло у меня пересыхает.
«Может, напомнить?» — спросил он и рукой показал на страницу.
«Никакого случая я не помню», — сказал я, собрав все свои силы.
Несколько долгих мгновений мы смотрели друг на друга. «Если онзнает, — думал я, — то мне нечего терять, а если не знает, то только так».
«Хорошо, — вдруг сказал он и, вынув из стопки чистый лист, положил его передо мной, — пишите».
«Что?»
«Как что? Пишите, что вы отказываетесь помогать рейху», — сказал он. «Не знает, — подумал я, чувствуя, как в меня вливаются силы.—Знает, что во время моей учебы там был такой случай, а больше ничего не знаете-уточнил я про себя, тихо ликуя.
«Я не отказываюсь», — сказал я, слегка отодвигая лист. «Значит, согласны?»
«Я готов выполнять свой патриотический долг, толькобез этих формальностей», — сказал я, стараясь выбирать выражения помягче.
Сейчас, когда угроза с листовками как будто миновала, я боялся, как бы разговор снова туда не вернулся. И хотя в момент прямого вопроса я почти уверился, что он точно ничего не знает, сейчас, когда опасность как будто миновала, мне было страшней, чем раньше, возвращаться к этому темному все-таки месту. Я инстинктивно пытался уйти от него подальше, и я чувствовал, что это можно сделать только ценой уступки. «Только за счет возможности прорваться в другом месте, — подумал я, — он уйдет от этого места».
«Нет, — сказал он, и в голосе его появилась сентиментальная нотка, —лучше вы честно напишите, что отказываетесь выполнять свой патриотический долг».
«Я подумаю», — сказал я.
«Конечно, подумайте, — сказал он дружелюбно и, открыв ящик стола, вытащил сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. — Закурите?» — предложил он.
«Да», — сказал я.
Он вытащил из ящика раскрытую пачку и протянул мне. Я взял сигарету и вдруг заметил, что сам он закурил из другой пачки, более дорогие сигареты. Я чуть не усмехнулся. Он щелкнул зажигалкой, я закурил. Даже в этом ему надо было, видимо, чувствовать превосходство.
Я молчал. Он тоже. Считалось, что я раздумываю. Молчание мне было выгодно.
«Учтите, — вдруг вспомнил он, — наша служба не отрицает материальной заинтересованности».
«А что?» — спросил я. Эту тему я готов был развивать. Надо было как можно убедительней дать ему почувствовать,что я склоняюсь. «Мы неплохо платим», — сказал он.
«Сколько?»—спросил я, наглея. Надо было и дальше показывать, что ему удалось подавить во мне то, что они называют интеллигентским предрассудком порядочности. В его глазах появилась как бы некоторая обида за фирму. Кажется, я перехватил.
«Это зависит от плодотворности вашей работы», — сказал он. Он так и сказал — плодотворности. .
«Нет, — сказал я с некоторым сожалением, как бы прикинув свой бюджет, — мне неплохо платят в институте».
«Но мы вам можем дать со временем хорошую квартиру», — сказал он с некоторой тревогой. Мы уже торговались. «У меня хорошая квартира», — сказал я.
«Мы вам дадим квартиру в районе с самым надежным бомбоубежищем, — заметил он и посмотрел в окно, — американские воздушные гангстеры не щадят ни женщин, ни детей... В этих условиях мы должны заботиться о кадрах...» [41, с. 188—194].
Первое, что важно выделить — это способ восприятия партнера при таком общении. Так как другой только средство достижения некоей цели, то его рассматривают, скорее, как совокупность функциональных качеств, которые могут пригодиться при достижении этой цели, нежели как целостного человека.
В первой главе уже говорилось о том, что в любом человеческом взаимодействии при восприятии и понимании другого человека наиболее полно и точно воспринимаются те особенности другого, которые адекватны, релевантны основным целям взаимодействия. Любые свойства и качества партнера как человека (доброта, скромность, отзывчивость, нетерпеливость, ум, глупость и т. д.) важны в таком общении только постольку, поскольку они пригодны «для дела» и могут быть использованы для достижения цели. Здесь не важно, насколько добр человек, важно, можно ли использовать эту доброту в своих интересах. Не существенно, насколько умен, существенно знать это, так как ум можно использовать одним образом, а на глупости сыграть другим.
Каковы механизмы социального восприятия в таком общении? Этот вопрос существен и потому, что, понимая механизм, можно примерно предполагать, каким образом отображается другой, какое впечатление, представление о нем формируется. Из материала главы, посвященной социальному восприятию, можно, по сути дела, предположить только один механизм — стереотипизацию, социальную или индивидуальную, и атрибуцию. Действительно, если в манипулятивном общении наиболее точно и хорошо воспринимаются некоторые свойства и качества человека, которые могут быть представлены как материал для достижения цели, то все остальное, вероятно, должно как-то достраиваться. Такое достраивание действительно происходит и может иметь, как уже отмечалось, в своем основании либо социальные стереотипы, либо имплицитные теории личности — индивидуальные стереотипы.
Если в какой-то ситуации для человека наиболее важна групповая принадлежность партнера (профессиональная, этническая, возрастная и т. д.) и связанные с ней функции (например, профессиональные), то вступает в действие механизм социальной стереотипизации. Интересно, что именно в сфере манипулятивного общения делается большинство ошибок превосходства, привлекательности, отношения. Располагая одной характеристикой партнера, человек в манипулятивном общении помимо нужных ему свойств, достраивает остальные по стереотипу (образцу) и, далее, общается с этим воплощенным стереотипом.
Однако может быть ситуация, когда «включается» индивидуальная стереотипизация и, зная или предполагая одно из качеств партнера (например, доброту), человек достраивает все его остальные качества в соответствии со своей имплицитной теорией личности, т.е. со своими представлениями о том, какие качества с какими должны сочетаться. Если же человек Добрый, то он, скорее всего, одновременно и сговорчивый, и терпеливый.
На основе такого рода понимания другого и происходит об-
щение. Этот тип социального восприятия, как уже отмечалось, имеет и свои достоинства, и свои недостатки. С одной стороны, он очень «экономичен», так как позволяет иметь дело только с «нужными» качествами, а именно это и есть «идеал» мани-пулятивного общения. С другой стороны, такое восприятие чревато ошибками, которые и обнаруживают себя здесь и там в процессе манипулятивного общения.
При таком стиле общения существует также и специфическое представление о себе, и самоподача. Действительно, что важно продемонстрировать собеседнику в манипулятивном общении? Вероятно, только то, что поможет достижению цели. И здесь происходит, так сказать, отсчет от партнера: к имеющемуся его образу (а это стереотип!) пристраивается образ себя таким образом, чтобы он, с одной стороны, не противоречил предполагаемым ожиданиям партнера, а, с другой стороны, был ему дополнителен.
Представим себе простую ситуацию. Вы находитесь в некоем доме отдыха с ребенком и женой. Вы взяли с собой работу, которую должны закончить к концу отпуска. Все возможности работать есть, но вы привыкли по вечерам перед работой пить кофе. Кофе у вас взят с собой, а вот кипятильник вы забыли. Вы узнаете, что у администратора есть электрический чайник, из которого она сама пьет чай и никому его не дает. Итак, как попросить чайник? Совершенно верно — все зависит от того, кто сегодня дежурит. Например, дама лет сорока пяти с вполне располагающим лицом, приятными манерами и всегда радостно реагирующая на вашего ребенка. К ней вы подойдете и скажете, что вам необходим кипяток, чтобы заварить ребенку лекарство от аллергии (стереотип: добрая бабушка). Завтра дежурит совсем молоденькая девочка, очень робкая и от всего смущающаяся. Ей вы ничего не будете объяснять, просто таинственно и слегка властно подмигнете, маленький высокомерный комплимент — и чайник в ваших руках (стереотип: «ищу мужа»). А послезавтра к непреклонной с виду тридцатипятилетней женщине с красивым макияжем вы подойдете и тихо объясните, что у вашей жены от солнца что-то случилось с кожей лица, срочно нужно сделать примочку, жена в ужасе—она завтра не сможет показаться на людях (стереотип: «красота требует жертв»). Так или иначе, чайник можно всегда выпросить—все зависит от искусства (манипуляции). Но обратите внимание, что в такой ситуации и в нашем примере, да и в реальной жизни вы не скажете правды, т. е., что вам надо работать, хотя в этом нет ничего зазорного или неодобряемого. Просто кажется, что это не будет убедительным, так как не компонуется со стереотипами партнеров. Вы должны подавать себя как заботливого отца, _мужа^_ просто супермена, еще как-нибудь, и это всегда тоже будет стереотип. Иначе говоря в манипулятивном общении самоподача состоит в том,
чтобы облегчить стереотипизацию партнеру и чтобы полученный им стереотип при этом согласовывался бы с вашим стереотипом партнера (добрая бабушка—заботливый отец, ищу мужа — супермен и т. п.).
Следовательно, в манипулятивном общении вместо образа себя мы «подсовываем» партнеру стереотип, который мы считаем наиболее выгодным в данный момент. И дело не в том, имеет он отношение к реальности или он ложен — вы одновременно вполне можете быть и заботливым отцом, и внимательным мужем, и настоящим мужчиной. Главное, что в представлении о себе происходит как бы разъединение на составные час-^и — роли, функции, качества, каждая из которых может быть использована как разменная монета в манипулятивном общении. Отсюда—в манипулятивном общении происходит манипуляция не только партнером, но и собой.
Итак, можно выделить следующие характеристики самоподачи и самопредставления в манипулятивном общении: фрагментарность, упор на стереотипизацию, выдвижение ложных мотивов и причин действий. Специфическим образом в этом типе общения проявляется и самовосприятие.
Обсуждаемый стиль общения накладывает свой отпечаток не только на перцептивную, но и на коммуникативную сторону общения. Рассматривая коммуникативную сторону, мы говорили о том, что принципиальным, определяющим моментом здесь является представление о партнере. Он может рассматриваться либо как пассивный получатель сообщения, либо как активный собиратель информации, либо как взаимодействующий. В случае пассивности партнера увеличение эффективности коммуникации может идти за счет улучшения техники, которая прямо состоит в манипулировании реакциями собеседника на основе знания самого собеседника и его отношения к действительности. Именно в манипулятивном общении приобретают огромное значение все те приемы и методы повышения эффективности воздействия, которые нами уже рассматривались.
Отметим лишь, что пропаганда и пропагандистская техника, представляющая собой воздействие на пассивного (хотя иногда и сложного) субъекта, вполне может рассматриваться как манипулирование. И это понятно, ведь в данном случае предполагается «одностороннее движение» воздействия — измениться, быть убежденным, должен только один из партнеров, второй же выступает в роли манипулятора. И даже если у обоих партнеров есть свои цели по изменению собеседника, все равно они оба осуществляют однонаправленную манипуляцию—просто в обратных направлениях, и победит тот, кто окажется более искусным манипулятором, т. е. тот, кто лучше знает партнера, лучше понимает свои цели и лучше владеет техникой.
Из приведенного рассуждения не стоит делать вывод о том, что манипуляция—это всегда плохо и надо провозгласить лозунг «Смерть манипуляторам!». Надо отдавать себе отчет в том, что огромное количество профессиональных задач, предполагающих общение, подразумевает именно манипулятивное общение. По сути, любое обучение (субъекту надо дать новые знания о мире), убеждение, управление всегда включают в себя манипулятивное общение. Поэтому их эффективность во многом зависит от степени владения законами и техникой манипуля-тивного общения.
Наконец, пришло время охарактеризовать особенности собственно взаимодействия в манипулятивном общении, его интерактивной стороны. Здесь наиболее существенным является то, что манипулятивный стиль предполагает восприятие любой ситуации как целевой, а соответствующую трактовку действий партнера — как тактику, стратегию, способ достиженияего,партнера, целей.
«— Что у вас случилось?
— Ничего не случилось. У нас все в порядке, — сказала Полина Карловна, улыбаясь с выражением несколько сконфуженным и плутовским, отчего было ясно, что, безусловно, случилось. И старуха тому виной.
— Мама хочет уйти от нас в дом для престарелых. То есть в богадельню, — сказала Зина.
— Нет, Зиночка, не в богадельню, а в Дом ветерановреволюции! — Полина Карловна подняла палец. — Существенная разница.
—Ах, мама, какая разница... Однако ужасно,одинаково оскорбительнодля всех нас...
— Почему же, Зиночка? Это почетное место.
Удар был такой силы, что Олег Васильевич как будто качнулся и припал спиной к косяку двери, чтобы стоять прочней. Старуха, разумеется, комедиантка. Зачем ей это надо? Может, удастся ее уговорить, и все рассеется, как кошмар? Главное деликатность и просительность, как в разговоре с милиционером, который грозит проколоть талон. Но все же сволочь.
— Полина Карловна, милая, мы прожили вместе, худо-бедно, пятнадцать лет... Неужели мы заслужили вот это? И, кроме того, вы нас убиваете. Именно теперь, когда надо уезжать, вы делаете такое заявление, то есть попросту говоря... — Нервы сдавали, не мог выдержать правильно взятого униженного тона и закончил с закипающей , яростью: Вы режете нас без ножа! Поступаете как худший враг!
— Понимаю, понимаю. Я все хорошо понимаю, Олег, и мы как раз об этом говорили весь вечер с Зиночкой: как поступить? Что можно сделать? Но брать на себя ответственность за дом, за Алену я не Moryi Нет сил, я слишком стара.
Было сказано с таким спокойствием, что Олег Васильевич понял — бесполезно» (Ю. В, Трифонов. «Старик» [103, с. 89—90]_).
Существенной особенностью интерактивной стороны в манипулятивном общении является точный выбор позиции в общении. Так ка;к главное—цель, а другой человек средствоеедостижения, необходимо найти к нему подход. Поэтому с одним человеком разговор будет с позиции Родителя, с другим с позиции Ребенка, поскольку следует избрать именно ту позицию, которая удобна, выгодна в данной ситуации. Пожалуй,
именно в манипулятивном общении интерактивная сторона наиболее разнообразна и сложа.
«Надобно сказать, что у нас на Руси, если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения... Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий, он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то. У нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...» (Н. В. Гоголь. «Мертвые души» [27, т. 2, с. 34]).
В заключение необходимо еще раз сказать, что манипулятивное общение—чрезвычайно распространенный вид общения, он занимает как бы центральную часть континуума социально-психологического, включая специфику обоих полюсов, и, кроме того, он в основном встречается там, где есть совместная деятельность людей. Именно поэтому его нельзя не учитывать, и успех совместной деятельности, где бы она ни происходила, во многом зависит от умелости человека в манипулятивном общении. Поэтому осознание его законов, желание обязательно управлять собой в общении важно для каждого.
Между тем есть еще один существенный момент, который
нельзя обойти молчанием. Это отношение человека к манипу-лятивному общению и обратного воздействия манипулятивного стиля. Отношение к такому общению зависит от понимания его особенностей и специфики. Человек может относиться к нему как к необходимому инструменту, которым надо уметь владеть, чтобы достигать своих целей, может относиться как к неизбежному злу, с которым надо уметь обращаться, или как к единственному реально отражающему «природу людей» общению. От того, как человек относится к манипулятивному типу общения, очень многое зависит, и прежде всего отношение к нему окружающих. Представим себе, что некто сидит в кабинете какого-то начальника, которому все время звонят по телефону, и посетитель замечает, что каждый разговор по телефону отчетливо делится на две неравные части: ответ «Слушаю» и собственно разговор. Эти части отличаются, как замечает посетитель, не только тоном голоса, интонацией, лексикой, но и определяющими их причинами. То, как будет сказано «Слушаю», зависит от состояния начальника в данный момент '(он устал, раздражен, спокоен, спешит и т. д.). Сам разговор зависит от собеседника на другом конце провода, но не от состояния собеседника, а от его статуса. С тем, кто повыше,— один тон, кто пониже—другой. Это типичный пример манипулятивного общения, причем каждый разумный человек сразу объяснит себе, что «так и надо, иначе ничего не сделаешь». Однако очень многим это неприятно. И вот отношение к этому начальнику как к человеку (отношение как к начальнику понятно — он играет отведенную ему роль) будет зависеть от того,
как он относится к этим манипулятивным операциям, насколько далеко они распространяется.
И наконец, существует и обратное влияние манипулятивного общения на личность, которая его использует. Вероятно, имеет смысл говорить о существовании манипулятивной деформации личности в тех случаях, когда в силу частого профессионального его употребления, хорошего владения им и соответственно постоянных успехов на этом поприще, человек начинает считать манипулятивное общение за единственно возможное, единственно правильное, а людей принимать исключительно за марионеток, фигур в его манипуляциях. В таком случае все общение человека сводится к манипуляции и тогда, когда это нужно, и когда она совершенно неоправданна. Вполне ритуальное приветствие превращается в манипуляцию, и откровенный разговор «по душам» невозможен, поскольку всегда есть изначальная цель, и партнер — не «душа», а средство достижения цели, даже если это цель помочь партнеру. Например, с некоторыми оговорками можно считать профессиональную деформацию учителей и преподавателей частным случаем манипулятивной деформации—в общении старых учителей почти всегда присутствует цель объяснить, показать, научить.
| ГУМАНИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ В жизненных правилах сказывается вся его суть. |
| человека Вовенарг |
Гуманистическое общение, о котором предстоит разговор, по многим характеристикам отлично от других стилей. Это в наибольшей степени личностное общение, позволяющее удовлетворить такую человеческую потребность, как потребность в понимании, сочувствии, сопереживании. Ни ритуальное, ни манипулятивное общение не позволяют вполне удовлетворить эту жизненно важную потребность. Цели гуманистического общения связаны с партнером, определяются им, проясняются в ходе общения, они не закреплены, не запланированы изначально. Причем могут гибко меняться. Важной особенностью гуманистического общения является то, что ожидаемым результатом общения является не поддержание социальных связей, как в ритуальном, не изменение партнера, как в манипулятивном, а совместное изменение представлений обоих партнеров, определяемое глубиной общения.