Разговор сАристиппом об умеренности. Рассказ Продика о Геркулесе

Еще и такой беседой, казалось мне, Сократ внушал своим друзьям желание развивать в себе умеренность в еде, питье, сладострастии, сне и выносливость в пе­ренесении холода, жара и труда.

Узнав, что один из его собеседников в этом отно­шении отличается довольно большой невоздержнос­тью, он обратился к нему с такими словами: «Скажи мне, Аристипп, если бы тебе пришлось взять двух мо­лодых людей на воспитание, — одного воспитывать для власти, а другого так, чтобы он и не мечтал о вла­сти, — как стал бы ты воспитывать каждого из них? Хочешь, рассмотрим этот вопрос, начиная с пищи, как будто с азбуки?» Аристипп отвечал: «Да, действи­тельно, пища — это начало воспитания, как мне ка­жется: нельзя и жить, если не будешь есть». «Значит, желание вкушать пищу, когда настанет время, долж­но являться у них обоих?» — «Да, должно», — отвечал он. «Так вот, которого из них будем мы приучать ста­вить выше исполнение дела настоятельной надоб­ности, чем удовлетворение желудка?» — «Само собой разумеется, — отвечал Аристипп, — того, который воспитывается для власти, чтобы в его управлении не оказывалось неоконченных государственных дел». — «Значит, и тогда, когда они захотят пить, то тому же нужно сообщить умение удержаться при жажде?» — «Да», — отвечал Аристипп. «И его же сле­дует научить быть воздержным в отношении сна, чтобы быть в состоянии поздно заснуть и рано встать, и в случае надобности вовсе не спать?» — «И это тоже», — отвечал Аристипп. «Дальше, воз­держность в половой страсти, так чтобы он в случае надобности и здесь не встречал помехи для своей деятельности?» — «Тому же», — отвечал Аристипп. «Дальше, не уклоняться от труда и охотно выносить его?» — «И это воспитываемому для власти», — отве­чал Аристипп. «Еще. Изучение соответствующих знаний для победы над противниками, которому на­иболее прилично внушить?» — «Разумеется, воспи-

тываемому для власти: без этого знания нет никакой пользы и во всем прочем», — отвечал Аристипп. «Значит, ты находишь, что человек, воспитанный та­ким образом, не так легко попадется в руки своих противников, как попадаются животные? Как изве­стно, некоторые из них, влекомые зовом желудка, даже и очень пугливые, но побуждаемые жадностью, попадаются на приманку, а некоторых ловят за пи­тьем». — «Совершенно верно», — отвечал Аристипп. «Не так ли и некоторые сладострастные животные, например перепела и куропатки, под влиянием чув­ства и ожидая половой страсти, идут на голос самки и, забывая об опасности, попадаются в силки?» Арис­типп и с этим согласился. «Не считаешь ли ты теперь низким для человека быть в состоянии тождествен­ном с состоянием безрассудного животного? На­пример, развратник входит в женскую комнату и в то же время знает, что рискует не только подверг­нуться каре закона, но и быть пойманным и опозо­ренным. Но, несмотря на угрожающую опасность и бесчестие, несмотря на то, что есть много средств безопасно удовлетворить любовную страсть, он все-таки идет на риск. Разве это не сумасшествие?» — «И мне так кажется», — сказал Аристипп. «Дальше. При исполнении очень многих и притом самых не­обходимых занятий под открытым небом, каковы: военное искусство, земледелие и другие очень важ­ные занятия, не кажется ли тебе большим недостат­ком то, что многие не приучены к перенесению хо­лода и жары?» И это подтвердил Аристипп. «Так ты согласен с тем, что человеку, который намерен быть начальником, следует упражняться, чтобы легко пе­реносить и эти неудобства?» — «Непременно», — от­вечал Аристипп. «Следовательно, людей воздержных от всего этого мы причислим к способным к власти, а тех, которые не в состоянии этого делать, причис­лим к тем, кому и думать не стоит о власти?» Арис­типп и с этим согласился. «Теперь вот о чем. Так как ты знаешь классы обоих видов людей, то сообразил ли ты, к которому классу ты по справедливости дол­жен себя приписать?» — «Что касается меня, — отве-

чал Аристипп, — то я ни в каком случае не причис­ляю себя к классу желающих власти. Даже при боль­шой трудности добывания для себя необходимого, на мой взгляд, только человеку безрассудному свой­ственно не довольствоваться этим и браться за до­ставление другим, чего им надо. И для себя многого недостает из предметов необходимых; между тем, если правитель государства не делает всего, чего хо­чет государство, то подлежит еще за это ответствен­ности; следовательно, не есть ли это полное безу­мие? Государство даже считает себя вправе так обра­щаться с правителями, как я обращаюсь со своими слугами. Я, например, требую, чтобы мои слуги до­ставляли мне, что надо, в полном изобилии, но что­бы сами ничего не касались. Точно так же и государ­ства полагают, что правители должны доставлять им возможно большее благополучие, но чтобы сами со­вершенно чуждались его. Я, по крайней мере, назна­чал бы таких начальников и с таким воспитанием, которые и сами желают иметь много хлопот и дру­гим желают их доставлять; себя же я причисляю к тем, которые желают жить как можно привольнее и приятнее». Сократ на это отвечал: «Так вот, если угод­но, рассмотрим, кто ведет жизнь более приятную, на­чальствующие или подчиненные». — «Хорошо», — отвечал Лристипп. «Так вот, прежде всего, из наро­дов, нам известных, в Азии управляют персы. Им подчинены сирийцы, фригийцы и лидийцы. В Евро­пе управляют скифы; им подчинены меотийцы. В Ливии управляют карфагеняне, а ливийцы им под­чинены. Кто из них, по твоему мнению, ведет более приятную жизнь? Или же из эллинов, к которым ты и сам принадлежишь, чья жизнь кажется тебе более счастливою: управляющих или управляемых?» — «Не в том дело, — отвечал Аристипп, — я не причисляю себя и к рабам. На мой взгляд, есть средний путь, по которому я и стараюсь идти: не путь власти и не путь рабства, а путь свободы, который главным об­разом и ведет к счастью». — «Да, — сказал Сократ, — если бы этот твой путь вел не через людей, подобно тому как он не ведет через власть или через рабство,

то ты, быть может, был бы прав; но если ты, живя с людьми, не захочешь ни власти, ни зависимости, ни добровольного уважения начальников, то, пола­гаю, ты собственными глазами видел, как сильней­шие, и в общественной жизни и в частной, умеют до­водить слабейших до слез и обращаются с ними, как с рабами. Да разве тебе не известно, что в то время как одни сеют хлеб и садят деревья, другие собирают его и рубят их и всячески притесняют слабейших и не желающих подчиниться, пока наконец не выну­дят их предпочесть рабство борьбе с сильнейшими? И в частной жизни разве ты не знаешь, что сильные и могущественные порабощают и обирают робких и бессильных?» — «Да я, — отвечал Аристипп, — во избежание этого и не причисляю себя к обществу и повсюду остаюсь иностранцем». — «Положим, это ты ловко придумал. И действительно с тех пор как не стало Синниса, Скиропа и 11рокруста*, никто не на­носит обид иностранцам; тем не менее в паше время люди, заведующие делами отечсхтва, не только изда­ют законы против нанесения им обид, но сверх так называемых «сторонников» запасаются еще други­ми защитниками; возводят по городам укрепления, достают оружие для поражения противников; мало того, в чужих краях приобретают союзников, и, не­смотря на все это, все-таки на них то и дело нападают; а ты, не имея ничего этого и проводя много времени на таких дорогах, где очень многие подвергаются на­падениям, в какое ты отправишься государство, ког­да ты ниже всякого гражданина и когда на подобных тебе людей нападают охотники нападать, между тем как ты не ожидаешь нападения единственно из-за того, что ты иностранец? Или ты надеешься на то,

Плут, в бгюгр. Тезея, гл.. 8: «На Коринфском перешейке он (Тезей) наказал Синниса, нагибателя сосен, той же смер­тью, какой Синнис погубил многих». Там же, гл. 10: «Пред вступлением в Мегарскую область он умертвил Скирона, бросив его со скалы за то, что грабил прохожих». Там же, гл. 11: «Умертвил Дамаста, прозванного Прокрустом, срав­нив его с длиною кровати, что Прокруст делал с другими».

что государства гарантируют тебе безопасносгь при въезде и при выезде? Или ты считаешь себя таким рабом, который не может быть полезен никакому хозяину? Да в самом деле, кто захочет держать в сво­ем доме такого человека, который вовсе не желает трудиться и думает только о роскошном образе жиз­ни? Кстати, давай рассмотрим, как обращаются хо­зяева с подобными слугами. Не выгоняют ли они по­ловую их страсть посредством голода? Не тем ли не допускают до воровства, что запирают [все места], где что можно взять? Не цепями ли удерживают их от бегства? Не ударами ли выгоняют из них лен-i юстъ? Да ты и сам как поступаешь, если кого-либо из прислуги заметишь в чем-либо подобном?» — «Нака­зываю всякого рода мучениями, — отвечал Арис-типн, — пока не заставлю себе служить. Однако же, Сократ, чем отличаются люди, воспитываемые для науки царствовать, которую ты, как видно, считаешь счастьем, от людей, претерпевающих бедствия в си-лу необходимости, если они добровольно перено­сят голод, жажду, холод, лишаются сна и терпят раз­ного рода неудобства? По крайней мере, я не вижу разницы, добровольно ли или недобровольно одна и та же кожа получает удары, или, говоря вообще, до­бровольно ли или недобровольно один и тот же че­ловек изнуряется всем этим. И есть ли что другое, кроме глупости, в этом добровольном перенесении Hci 1рият1 юстей?»

«Как можно, Аристипп! Разве ты не находишь, что в этом отношении настолько добровольное от­личается от недобровольного, насколько добро­вольно голодающий ест тогда, когда ему угодно, так точно как и добровольно переносящий жажду и т. д.; тогда как человек, переносящий это по принужде­нию, не имеет права перестать [терпеть голод, жаж­ду и т. п.], когда захочет. Кроме того, человек, испы­тывающий невзгоды по собственной воле, ищет удо­вольствие в том, что трудится, с приятной надеждой, вроде того как охотники с удовольствием трудятся в надежде на поимку зверя. Конечно, такая награда за труды ничтожна, но если человек трудится для того,

чтобы приобрести хороших друзей, или же одолеть врагов, или сделаться сильным телом и душою и хо­рошо управлять своим домом, благодетельствовать друзьям и приносить пользу отечеству, то как тако­му человеку не думать, что он с приятностью испы­тывает эти труды и живет в радости, когда он сам на себя смотрит с уважением и другие относятся к не­му с похвалами и удивлением? Кроме того, легкие занятия и минутные удовольствия не могут доста­вить телу здоровья и силы, как утверждают учителя гимнастики, и душе не сообщают ничего особенно­го; тогда как занятия, соединенные с настойчивос­тью, побуждают к достижению прекрасного, по сло­вам хороших людей. Да и Гесиод говорит в одном месте:

: Целыми кучами можно порока набрать, и не трудно: S.

. Путь к нему ровный АчЛ-м/, и нпбли.юани он обитает. *

ft Но пред дверьми добродетели бо/п бессмертные горький ;5>

Труд положили, ^ррога к ней дальняя, очень крутая, '"3>"

Жесткая даже сначала. Но если вершины достигнешь, it

Легкой дорога бывает тогда, хоть тяжелой казалась. *

(«Труды и дни», 286—287)

Это подтверждает и Эпихарм, [комический поэт, жил около 660 г. до Р. X. в Сиракузах; ученик Пифаго­ра], говоря таким образом: >$

За труд

Все нам бот подают благие.

И в другом месте он говорит:

Ленивый! Не стремись ты к неге:жесткое получишь!

.'ИГ

И мудрец Продик в своем сочинении о Геркулесе, которое он читает очень многим, о добродетели вы­сказывается так же. Насколько я помню, он говорит следующее. Когда Геркулес переходил из детского возраста в совершеннолетний, в тот возраст, в кото­ром юноша становится самостоятельным и дает за­метить, пойдет ли он в своей жизни по пути добро­детели или по пути порока, он отправился в уедине-

ние и здесь задумался, по которой дороге отправить­ся. Тогда будто бы к нему подошли две женщины вы­сокого роста. Одна из них была красивая на вид и благородного происхождения; на теле была чис­тота, в глазах скромность, во всей внешности прили­чие; в белой одежде. Другая была несколько тучна и изнежена, с нарумяненным лицом, так что каза­лась белее и румянее, чем в действительности; и на вид казалась выше своего роста; глаза широко рас­крытые, и притом она была в таком костюме, через который особенно выказывалась ее красота. Она по­стоянно осматривала себя и примечала, не смотрит ли кто на нее; нередко оглядывалась даже на собст­венную тень.

Когда они начали приближаться к Геркулесу, то первая шла тем же шагом, но вторая, желая опере­дить, подбежала к Геркулесу и сказала следующее: «Геркулес! Я вижу, что ты раздумываешь, по которой дороге направиться в жизни. Если ты сделаешь меня своей подругой, то я поведу тебя по дороге самой приятной и самой удобной. Ты испытаешь все удо­вольствия и проживешь, не зная огорчений. Ты не будешь думать ни о войне, ни о хлопотах, а будешь только думать, что бы выбрать приятное из пищи или из напитков, чем насладить свое зрение или слух, с какими мальчиками наиболее испытать удо­вольствия, как мягче поспать и как легче всем этим воспользоваться. Если у тебя явилось сомнение в не­достаточности тех [источников], откуда все это бу­дет браться, не думай, что за доставлением этих те­лесных и душевных удовольствий я поведу тебя пу­тем труда и бедствий. Нет, ты будешь пользоваться трудами других, не получая отказа ни в чем, где толь­ко можно будет извлечь какую-либо прибыль, так как я даю право своим друзьям со всех сторон полу­чать пользу».

Геркулес, выслушав это, спросил: «Женщина! Как твое имя?» — «Мои друзья, — отвечала она, — называ­ют меня Счастьем, но ненавистники, клевеща, По­рочностью».

В это время подошла другая женщина и сказала:

«И я пришла к тебе, Геркулес, потому что знаю твоих родителей и еще во время твоего детства я узнала твои дарования. Поэтому я надеюсь, что если ты на­правишься по дороге, ведущей ко мне, то непременно сделаешься ревностным тружеником в деле хорошем и честном; я же за добрые деяния окажусь в еще боль­шем почете и блеске. Не стану обманывать тебя рос­сказнями об удовольствиях, но опишу тебе жизнь так, как ее боги устроили. Из того, что есть доброго и хо­рошего, боги ничего не дают человеку без труда и за­бот. Таким образом, если ты хочешь, чтобы боги были к тебе милостивы, ты должен почитать их; если жела­ешь, чтобы тебя любили друзья, ты должен делать им добро; если стремишься к уважению со стороны изве-СТ1 loi'o пхударства, ты должен приносить пользу это­му |чк ударстиу; если ты хочешь удивить своей дея-телы кктыо nc'io ;>)лл;|ду, ты должен стараться благоде­тельствовать неси Элладе; если хочешь, чтобы земля давала тебе обилы |ую жатку, ты д< шжсч i отдаться зем­ле; если находишь, что тебе следует мгшлскать богат­ства из стада, ты должен заботиться о стадах; стре­мишься ли достигнуть славы путем войны и быть в со­стоянии доставлять свободу друзьям и порабощение врагам, ты должен изучать военные науки у людей знающих и упражняться в их применении. Если же ты желаешь быть силачом, ты должен приучать тело по­виноваться рассудку и развивать его посредством труда и пота».

Тогда Порочность, прерывая ее, как говорит Про-дик, сказала следующее: «Замечаешь ли ты, Геркулес, какой трудный и далекий путь к радости указывает тебе эта женщина? Я же поведу тебя по легкому и краткому пути к счастию». Добродетель отвечала: «Несчастная! Что у тебя хорошего? Имеешь ли ты по­нятие о приятном, когда ты для него не хочешь ниче­го делать? Ты не ожидаешь даже желания приятного, и прежде чем желать, ты уже удовлетворяешься всем. Ты ешь, прежде чем почувствуешь голод, и пьешь, прежде чем почувствуешь жажду. Для того чтобы с аппетитом есть, ты придумываешь разные повар­ские ухищрения; а чтобы пить с удовольствием, ты