Сентября, пятница, математика

О господи, о господи, о господи! Неужели это произошло на самом деле? Или мне просто померещилось?

Не может быть, чтобы это произошло на са­мом деле. Потому что это так странно, ненор­мально...

Вот только... вот только я думаю, что это было на самом деле!

Ох. Меня сейчас вырвет. Серьезно. И зачем только я съела на ланч этот чизбургер с беконом?!

У меня так сильно дрожат руки, что я еле пишу, но мне надо как‑то записать это. Ладно, вот что было дальше.

Теперь я знаю, что Майкл имел в виду, ког­да говорил, что подойдет и все объяснит. Он имел в виду, что ПРИДЕТ В НАШУ ШКОЛУ.

И он пришел. И подошел к двери химиче­ского кабинета, где у нас проходил седьмой урок, как раз в то время, когда я выходила из класса вместе с Джеем Пи. Только я сначала его не заметила. Я имею в виду Майкла.

Во всяком случае, я его не видела, когда Джей Пи, который, уверена, тоже не заметил Майкла, сказал:

– Ну что, друзья?

А я ответила:

– Конечно!

А он сказал:

– Обнимемся?

А я ему:

– Почему бы и нет?

И я его обняла. Джей Пи был такой груст­ный, наверное, из‑за того, что бросил Лилли, и я была этим так тронута, что сама не знаю как, но я его поцеловала. Я собиралась просто чмок­нуть его в щеку. Но он повернул голову, и в ре­зультате получилось, что я целую его прямо в губы, Я целовала его всего какую‑нибудь се­кунду, и, конечно, не по‑французски.

Но все равно. Я его поцеловала. В губы.

И в этом не было бы ничего особенного, прав­да, если бы... Когда я опустила руки, которы­ми обнимала его за шею, и повернулась – вся такая смущенная, потому что я не СОБИРА­ЛАСЬ его целовать... ну уж точно не так... Так вот, когда я повернулась, я увидела, что передо мной стоит Майкл.

Просто стоит посреди коридора, в котором полно народу, и вид у него совершенно ошелом­ленный.

Когда я увидела Майкла, я испытала одно­временно много разных ощущений. Во‑первых, счастье, потому что я всегда бываю счастлива, когда вижу Майкла. Потом – когда я вспом­нила, как он со мной поступил и что мы с ним расстались, – боль. Потом безмерное удивле­ние: что он делает в нашей школе, ведь он ее давно закончил?

А потом я сообразила, что он пришел «попы­таться все объяснить», как писал в своем сооб­щении.

А потом... я увидела выражение его лица – его взгляд метнулся от моего лица к лицу Джея Пи и снова к моему. Бедняга Джей Пи! Он сто­ял, как статуя. Его рука, которой он обнимал меня за талию, так и повисла в воздухе, как будто он разучился двигаться и все такое.

И увидев лицо Майкла, я поняла, ЧТО он подумал.

И тут я совсем растерялась. Потому что Майкл должен был подумать... в общем, что между мной и Джеем Пи что‑то есть.

Но это же неправда!

– Майкл, – сказала я.

Но было поздно. Он уже повернулся ко мне спиной и пошел прочь.

Он уходил прочь, как будто внезапно понял, что ему вообще не надо было приходить, что он совершил огромную, колоссальную ошибку, придя со мной повидаться.

Я не верила своим глазам! Выходит, я не до­статочно много для него значу – он даже не попытался обсудить со мной то, что произош­ло! Он даже не задержался, чтобы ударить Джея Пи по лицу за то, что тот пытался увести его девушку!

Наверное, это потому, что я уже не его де­вушка.

А еще, наверное, мне не стоило так уж силь­но удивляться. В прошлом году, на вечеринке, когда Майкл увидел, как я танцую сексуаль­ный танец с Джеем Пи он тоже ничего об этом не сказал. Но после того случая он и не игнори­ровал меня полностью, как сейчас.

О господи, я не могу даже думать об этом! Я надеялась, что если напишу обо всем в днев­ник, это мне поможет, но нет, не помогает. Я пишу, а руки у меня ДО СИХ ПОР дрожат. Что со мной творится? И с желудком непонятно что. Вряд ли это из‑за чизбургера – с тех пор, как я его съела, прошло несколько часов, к тому же медсестра дала мне антацидные таблетки...

Ну почему, ПОЧЕМУ он ничего не сказал? Я ЦЕЛОВАЛА ДРУГОГО МУЖЧИНУ. Хоть бы что‑нибудь сказал! Пусть даже «Прощай навсегда».

Прощай навсегда... О господи, сегодня ве­чером он уезжает! Навсегда.

А как же он классно выглядел, когда стоял там, такой высокий, сильный, со свежевыбри­той шеей (во всяком случае, я думаю. Хотя ре­ально у меня не было возможности подойти и проверить. Или понюхать. О господи, как я скучаю по запаху шеи Майкла! Наверняка, если бы я вдохнула этот запах прямо сейчас, у меня бы перестали дрожать руки и желудок перестал бы бурлить и кувыркаться в животе).

Майкл выглядел так, будто он ужасно потря­сен, задет...

О господи, кажется, меня по‑настоящему вырвет...

 

Сентября, пятница,

в лимузине по пути в «Четыре сезона»

Меня вырвало в кабинете медсестры. Хоро­шо, что Ларе вовремя меня туда доставил.

Не знаю, что на меня нашло. Я сидела себе на математике, писала в дневник, и вдруг мне представилось потрясенное лицо Майкла, ког­да я повернулась и увидела его после того, как поцеловала Джея Пи. И тут меня вдруг броси­ло в пот, и Ларе, который сидел рядом со мной, спросил:

– Принцесса, вы в порядке?

– Нет, – сказала я.

Я и глазом моргнуть не успела, как Ларс схватил меня за руку и потащил из класса в коридор, в кабинет медсестры, и поставил у раковины, куда меня и вырвало, – кажется, из меня вышел весь чизбургер с беконом, кото­рый я проглотила в обеденный перерыв.

Медсестра Ллойд смерила мне температуру и сказала, что она нормальная, но сейчас ходит желудочный грипп, и я, наверное, его подцепила. Еще она сказала, что мне нельзя оставать­ся в школе, а то я всех перезаражу.

Она позвонила к нам в мансарду, но там ни­кого не оказалось. Если бы она меня спросила, я бы ей сразу сказала, что она никого не заста­нет. В этом семестре у мистера Дж. по пятни­цам уроки только полдня, поэтому он приходит домой рано. Наверное, они с мамой поехали в Нью‑Джерси посмотреть фильм – уж не знаю, что там сейчас идет на дневном сеансе, – а потом заехали в магазин за подгузниками для Рокки, по пятницам это их обычный ритуал.

Ларс решил отвезти меня к бабушке, пото­му что он не хотел оставлять меня одну в таком состоянии.

По‑видимому, он считал, что для меня бо­леть в обществе бабушки лучше, чем в собствен­ной удобной постели. Я лично не видела в этом никакой логики, но у меня не было сил спорить.

Мне не хватило духу сказать медсестре Ллойд, что моя болезнь – вовсе не желудочный грипп. Что моя болезнь называется «слишком‑много‑мяса‑после‑воздержания‑длиной‑в‑жизнь» и еще «мой‑парень‑отдал‑свое‑Драгоценное‑Сскровище‑другой‑девушке‑и‑сегодня‑улетает‑в‑Японию».

Но у моей болезни есть одна общая черта с гриппом: ни от того, ни от другого не суще­ствует таблетки.

Особенно, когда заболевание сопровож­дается еще одним: «я‑поцеловала‑экс‑бойфренда‑моей‑лучшей‑подруги‑на‑глазах‑у‑моего‑собственного‑экс‑бойфренда».

Самое печальное во всей этой истории то, что мне очень хотелось позвонить Майклу и сооб­щить, что меня по болезни освободили от шко­лы. Мне всегда становится лучше, когда я го­ворю с Майклом.

Но я не могла ему позвонить. Никогда боль­ше не смогу. После того, что случилось, что я могу ему СКАЗАТЬ?

Хорошо, что в лимузине есть бумажные па­кеты на случай рвоты.

 

Сентября, пятница, 15.00,

«Четыре сезона»

Бабушка – самый неподходящий человек, с которым стоило бы оставаться, когда болеешь. Она сама никогда не болеет, во всяком случае, не помнит, каково это, когда ты болеешь, по­этому у нее нет ни малейшего сочувствия к тому, кто неважно себя чувствует.

Что еще хуже, кажется, она рада, что мы с Майклом расстались.

– Я всегда знала» что от Этого Мальчика надо ждать неприятностей, – сказала она довольным тоном, когда я объяснила, почему я, якобы заразная больная, объявилась среди дня в ее номере.

– Бабушка, я не больна, – сказала я, – мне просто грустно.

Беда в том, что я не разлюбила Майкла. По­этому вместо того, чтобы согласиться с ней, что от Майкла надо было ждать неприятностей, я сказала:

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

И села на диван, и для утешения взяла к себе на колени Роммеля.

Да, вот до чего я дошла. Я искала утешения у РОММЕЛЯ, карликового пуделя.

– О, дело не в том, что Майкл от природы в чем‑то плох, – продолжала бабушка, – если не считать того, что он простолюдин. Ну, рас­сказывай, что он натворил? Наверное, что‑то ужасное, раз ты даже сняла То Самое ожерелье.

Я невольно дотронулась до шеи. Мое ожере­лье! Странно, но до этой минуты я даже не осоз­навала, как сильно мне его не хватает и как странно чувствовать, что его на мне нет. Оже­релье, подаренное Майклом, было чем‑то вроде яблока раздора между мной и бабушкой. Она давно хотела, чтобы я надевала на балы и вся­кие мероприятия, которые мне приходилось посещать, королевские драгоценности, но я от­казывалась снять ожерелье Майкла, а бабуш­ка... Скажем так, ей не нравится, когда наде­вают несколько ожерелий одно на другое.

Ну, вообще‑то, наверное, серебряные сне­жинки на цепочке не очень подходят к ожере­лью из бриллиантов и сапфиров.

Я рассудила, что нет смысла скрывать от ба­бушки правду, потому что она все равно как‑нибудь ее из меня вытянет. И я сказала:

– Он спал с Джудит Гершнер. Казалось, бабушка страшно обрадовалась.

Ну, этого следовало ожидать.

– ОН тебе изменял! Ладно, не переживай, в море полно рыбы. Как насчет того мальчика, который играл в моей пьесе? Рейнольдса‑Эбернети? Очень милый молодой человек, высокий, красивый и блондин! Из него бы получился хо­роший консорт для тебя.

Это я просто проигнорировала. А что я мог­ла сказать в ответ? Иногда я задумываюсь, пе­редается ли сумасшествие по наследству.

Вообще‑то я знаю, что передается.

Я только сказала:

– Майкл мне не изменял. Он спал с Джу­дит Гершнер еще до того, как мы с ним начали встречаться.

– Это та девушка, которая разводила лоша­диных мух? – полюбопытствовала бабушка. – Не понимаю, почему ты так из‑за этого расстра­иваешься . Вспомни хотя бы ее ужасные черные теннисные тапочки!

– Бабушка! – Да что с ней такое? – Дело не в том, как она ВЫГЛЯДИТ. Дело в том, что Майкл меня ОБМАНЫВАЛ. Я его спрашива­ла, встречаются ли они, и он ответил, что нет. К тому же он ее даже не любил! Что это за чело­век, который отдает свое Драгоценное Сокро­вище девушке, которую даже не любит?

Бабушка смотрела на меня и молчала. Каза­лось, она растерялась,

– Свое драгоценное... что?

– Сокровище, – Господи, ну какой же она иногда бывает бестолковой! – Он отдал свое Драгоценное Сокровище. Его можно отдать только раз в жизни, и он отдал его Джудит Гер­шнер, девушке, которая его даже не интересо­вала! Ему нужно было подождать и отдать его мне.

О том, что Майкл застал меня целующейся с другим парнем, я не стала упоминать. Пото­му что, если разобраться, это не имело отноше­ния к тому, о чем мы сейчас говорили.

Вид у бабушки стал еще более растерянный.

– Это сокровище – какая‑нибудь фамиль­ная драгоценность? Потому что но правилам этикета, если молодой человек дарит тебе фа­мильную драгоценность, ты можешь хранить ее у себя, только пока ваши отношения продол­жаются? а если помолвка расторгнута, ты дол­жна ее вернуть,

– Бабушка, драгоценное сокровище – это не КОЛЬЦО, – Я с трудом сохраняла спокойствие. – Его Драгоценное Сокровище – это невинность.

Бабушка недоуменно заморгала,

– Его невинность? Но невинность – не со­кровище. Ее даже нельзя НОСИТЬ!

– Бабушка! – Как же она отстала от жиз­ни! Не удивительно, что она не понимает, о чем я говорю. Помню, однажды я слушала в своем iPod песню «Dance, dance», бабушка услыша­ла, ей понравилось, она сказала, что мелодия «цепляет», испросила, кто поет. И когда я ска­зала, что это «Fall OutBoy», она заявила, что я вру, потому что никто не даст группе такое глупое название. Я пыталась ей объяснить, что это название пришло от Барта из «Симпсонов», а она: «От какого еще Барта? Может, ты име­ешь в виду Уоллис Симпсон? У нее нет род­ственников по имени Барт, это я точно знаю».

Видите? Она безнадежна.

Невинность – это драгоценный дар, кото­рый человек должен отдать только тому, кого он любит, – произнесла я чуть ли не по слогам, чтобы она поняла. – Но Майкл отдал свою не­винность Джудит Гершнер, девушке, которую он не любил и с которой, как он сам сказал, они «просто занимались сексом»» Так что теперь у него нет его Драгоценного Сокровища, и; он не может отдать его мне, девушке, которую, как он утверждает, он любит. Он потратил свою драгоценность на ту, до которой ему нет дела!

Бабушка покачала головой.

– Эта мисс Гершнер, юная леди, оказала вам услугу. Тебе бы стоило ноги ей целовать. Ни одной женщине не нужен неопытный любов­ник. Ну, разве что тем блондинкам учительни­цам, которых то и дело показывают в новостях, потому что они спали со своими четырнадцатилетними учениками. Но должна сказать, лич­но мне все они кажутся ненормальными. Не представляю, о чем они ГОВОРЯТ с этими маль­чишками? Амелия, скажи, почему это счи­тается таким модным? Что привлекательного в молодом человеке, у которого брюки сползли и болтаются где‑то на полпути к коленям?

Я не придумала, что на это ответить. Ну что на это скажешь?

Бабушка даже не заметила, что я промол­чала.

– В любом случае, – продолжала она, – разве Тот Мальчик не переезжает в Японию?

– Да.

Сердце мое перевернулось – как всегда, ког­да я слышу слово « Япония ». Это лишь доказы­вает, что:

 

а) у меня все еще есть сердце;

б) я все еще люблю Майкла, вопреки всем моим стараниям. Да и как я могу его не любить?

 

– Так какое это имеет значение? – жизне­радостно сказала бабушка. – Ты, вероятно, все равно его больше не увидишь.

И тут я расплакалась.

Подобный поворот событий заметно встрево­жил бабушку. Я просто сидела и скулила. Даже Роммель поднял голову и стал подвывать. Не знаю, что бы произошло дальше, если бы в это время не пришел папа.

– Миа! – сказал он, увидев меня. – Что ты здесь делаешь так рано? Что случилось? Ради бога, почему ты плачешь?

Но я только головой покачала. Ответить я не могла, потому что плакала и не могла ос­тановиться.

– Она порвала с Тем Мальчиком. – Чтобы перекрыть звук моих рыданий, бабушке при­шлось кричать. – Не понимаю, почему она так убивается. Я ей говорила, что все это к лучше­му, мальчик Рейнольдс‑Эбернети ей подходит гораздо больше. Такой высокий, красивый мо­лодой человек! И его отец очень богат!

От этого я только еще сильнее заплакала: я вспомнила, как целовалась с Джеем Пи в ко­ридоре, прямо перед Майклом, Конечно, это по­лучилось не нарочно, но разве теперь это имеет значение? Что сделано, то сделано. Майкл ни­когда больше не захочет со мной разговаривать. Я это просто чувствую.

И сильнее всего я плакала из‑за того, что отчаянно хотела, чтобы он хотел со мной гово­рить, несмотря на все случившееся между нами.

– Кажется, я знаю, что ей нужно, – сказа­ла бабушка, пока я продолжала рыдать.

– Позвать ее мать? – спросил папа с надеж­дой в голосе.

Бабушка замотала головой.

– Ей нужен бурбон. Он всегда помогает.

Папа нахмурился,

– Не думаю. Но ты можешь вызвать горнич­ную и распорядиться насчет чая. Думаю, чай пойдет Миа на пользу.

Бабушка, похоже, не очень на это надеялась, но все‑таки вышла, чтобы позвонить Жанне и приказать подать чай. Папа стоял на прежнем месте и смотрел на меня. Вообще‑то папа не привык видеть, как яплачу. Конечно, я много раз плакала в его присутствии, и последний раз – этим летом, когда мы находились во дворце на официальном мероприятии. Я шла в короне, и в моих волосах были гребни, которые больно впивались в голову, как маленькие ножи.

Однако он не привык к тому, что у меня бы­вают драматические эмоциональные всплески, ведь последнее время у меня все было более или менее благополучно и я могла держать себя в руках.

Но не теперь.

Я продолжала реветь и то и дело брала но­вый бумажный носовой платок из коробки, ко­торая лежала на столике возле дивана. В промежутке между рыданиями из меня как‑то выплеснулось все – и про Драгоценное Сокровище, и про Джудит Гершнер, и про ожерелье из снежинок, и про то, как Майкл пришел к нам в школу поговорить со мной, а вместо увидел, как я целую Джея Пи.

Надо сказать, папа казался ошеломлённым.

Потому что обычно я, знаете ли, не говорю с отцом про секс – это как‑то… бррр.

Я видела, что мои слова про Драгоценное Сокровище на него здорово подействовали, по­тому что он сел на угол дивана с таким видом, словно у него не было сил больше говорить. А я просто сидела, вытирая нос. Самый ост­рый приступ плача уже прошел.

Господи, я и не представляла, что из человека может вылиться столько слез.

Только когда я стерла с лица почти все сле­зы и сопли, папа наконец заговорил. Но сказал он совсем не то, что я ожидала.

– Миа, – сказал он серьезно, – думаю, ты совершаешь ошибку.

Я не верила своим ушам! Я практически сказала ему, что Майкл изменил мне! Можно было ожидать, что родной отец посоветует мне держаться от такого парня подальше! А он о чем говорит? Какая еще ошибка?

– Истинная романтическая любовь встречается не так уж часто, – продолжал папа. – когда она приходит, глупо отказываться от нее из‑за чего‑то, что объект твоей привязанности совершил еще до того, как вы с ним начали встречаться.

Я уставилась на него во все глаза. В эту ми­нуту он был очень похож на короля эльфов из «Властелина колец», и не думаю, что это было лишь игрой моего воображения.

То есть, конечно, был бы похож, если бы король эльфов был совершенно лысый.

– Но еще глупее отпускать человека, к которому ты испытываешь сильные чувства, во всяком случае, отпускать без борьбы. – Папа кашлянул, прочищая горло. – Когда‑то я сам это сделал, И потом всю жизнь жалел, потому что, по правде говоря, я никого больше так не любил. Миа, я не хочу наблюдать, как ты по­вторяешь мою ошибку. Так что подумай, хоро­шенько подумай, что ты делаешь. Жаль, что я в свое время не подумал.

Он встал, чтобы подойти к телефону, который уже некоторое время звонил.

Я сидела в полном недоумении: эта речь должна была мне ПОМОЧЬ? Ну так она нисколько не помогла.

Лучше бы папа приказал Ларсу меня заст­релить. Только так меня можно вывести из мо­его жалкого состояния.

 

10 сентября, пятница, «Четыре сезона»

Принесли чай. Бабушка велит мне его раз­лить. Она вспоминает об одном споре, который у нее состоялся с Элизабет Тейлор – прилично ли женщине являться к полуденному чаю в брючном костюме, Элизабет Тейлор считает, что прилично. А бабушка думает, что нет (ни­чего удивительного),

Меня что‑то беспокоит. Не только мой раз­рыв с парнем из‑за того, что он спал с Джудит Гершнер, и не то, что примерно час назад он застал меня обнимающейся (ну, в некотором роде) с бывшем парнем моей лучшей подруги. Что‑то другое...

У меня не выходят из головы папины слова. Насчет того, что когда‑то он без борьбы отпус­тил человека, которого любил. Папа такой гру­стный.

А мой папа вообще‑то не из тех, кто грустит. ВЫ бы грустили, будь вы принцем и имей в за­писной книжке личный номер мобильного те­лефона Жизель Бундхен?

Вот почему я прервала бабушкину тираду о брючных костюмах и спросила ее, знает ли она, о чем говорил папа.

– Любил кого‑то и отпустил без борьбы? – Бабушка задумалась. – Гм... Может, это была та домохозяйка...

– Бабушка, – сказала я. – То, что написа­но в «Ю. Эс. Уикли» насчет того, что папа встре­чается с Евой Лонгнорией, это просто слухи.

– Ну, тогда я просто не представляю. Я знаю только одну женщину, которую он упоминал больше одного раза, – это твоя мать. И, конеч­но, он говорит о ней только потому, что она твоя мать. Если бы не ты, он бы не стал больше с ней видеться, после того, как она отвергла его пред­ложение. Что, разумеется, было ГЛУПЕЙШЕЙ ошибкой с ее стороны. Ответить «нет» на пред­ложение принца? Пф! Конечно, в конце концов это оказалось даже к лучшему. Твоя мать ни­когда бы не вписалась в жизнь во дворце. Миа, передай мне, пожалуйста, печенье.

 

10 сентября, пятница, лестница у входа в «Четыре сезона»

Какая же я дура!

Папа пытался мне сказать. ВСЕ пытались мне сказать. Но я была такой ДУРОЙ, что...

Но я еще могу все исправить, уверена, что могу. Нужно только повидаться с Майклом до того, как он сядет в самолет, и сказать...

Вообще‑то я не знаю, что ему сказать, но когда я его увижу, то придумаю что. Если мне только еще разочек удастся вдохнуть запах его шеи, все будет хорошо. И я буду знать, что ска­зать, когда увижу его.

Если я смогу добраться до него до того, как он сядет в самолет. Сейчас середина дня, на лимузине папа поехал в ООН, значит, нам с Ларсом придется взять такси. Только мы не можем поймать такси, потому что они все куда‑то исчезли. Как бывает ВСЕГДА, когда тебе действительно нужно такси. Вот почему сери­ал «Секс в большом городе» временами ужасно неправдоподобен: в нем героини всегда запросто ловят такси. На самом деле людей, которым нужно такси, намного больше самих такси, и...

ЧТО Я ЕМУ СКАЖУ????

Господи, какой же я была дурой! Я была глу­пой, слепой, тупой, бестолковой и предвзятой. НО КАКАЯ ТЕПЕРЬ РАЗНИЦА????? Честное слово, какое все это имеет значение, ведь я его люблю и никогда не полюблю никого другого, и он, если разобраться, мне не изменял! Ну ПОЧЕМУ НЕТ НИ ОДНОГО ТАКСИ?????

Я вылетела из бабушкиного номера, даже не попрощавшись, только крикнула Ларсу: «Мы уходим!», и бегом. Он побежал за мной, не по­нимая, в чем дело, Я смогла дозвониться по мо­бильному до Лилли, только когда мы были уже в вестибюле. Я ей:

– Какая авиакомпания? А Лилли:

– О чем ты?

– КАКОЙ АВИАКОМПАНИЕЙ ЛЕТИТ МАЙКЛ? – заорала я.

– «Континентал», – сказала Лилли немно­го растерянно. – Минуточку, Миа, ты где? У нас общее собрание, тебе нужно выступить с речью! С речью президента студенческого со­вета!

– Не могу! – прокричала я. – Лилли, это важнее, я должна с ним увидеться...

Я снова заплакала, но мне было все равно. В последнее время я так много плачу – это ста­ло практически моим обычным состоянием. А это значит, я все‑таки не нигилистка. Пото­му что нигилистки не плачут,

– Лилли, я только хочу ему сказать… я только хочу... – Вот только я до сих пор не ЗНАЛА, что я ему скажу. – Лилли, пожалуй­ста, скажи, во сколько у него самолет.

Что‑то в моем голосе заставило Лилли пове­рить в мою искренность.

– В пять. – Голос Лилли немого смягчил­ся. – Только Майкл, наверное уже уехал в аэропорт. На международные рейсы регистрация начинается за три часа, Я понимаю, тот, кто летает только дженовийским королевским самолетом, этого не знает.

Значит, Майкл уже в аэропорту. Но это меняне остановит! Я повесила трубку, выбежала на улицу и велела Ларсу ловить такси.

Потом я позвонила папе по телефону для экстренных случаев.

– Миа? – спросил он шепотом. – В чем дело? Что случилось?

– ничего не случилось, – сказала я. – Это была мама?

– Ничего не случилось? Миа для экстренных случаев, я нахожусь на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, сейчас выступает представитель комитета по разоружению и международной безопасности. Я понимаю, у тебя трудный период, ты рассталась с бойфрендом, но если ты не истекаешь кровью, я вешаю трубку.

– Папа, не вешай трубку! Мне нужно это знать! – закричала я, – Тот человек, которого ты любил и отпустил без борьбы, это была мама?

– О чем ты говоришь?

– ЭТО БЫЛА МАМА? Это моя мама была тем человеком, которого ты любил и отпустил без борьбы? Скажи, это была она? Мама говорила мне, что не хотела выходить замуж, а ты обязательно ДОЛЖЕН был жениться, чтобы произвести на свет наследника престола. Ты не знал, что у тебя будет рак и я останусь твоим единственным ребенком. И ты не знал, что не встретишь никого, кого бы полюбил так же сильно, как ее. И ты отпустил ее без борьбы, правда? Это ВСЕГДА была она!

В трубке повисло молчание, потом папа очень тихо сказал:

– Не рассказывай ей.

– Не буду, папа. – Из‑за слез я с трудом видела Ларса и швейцара из «Четырех сезонов», они стояли у края тротуара и напару отчаянно махали руками, пытаясь поймать такси, которые абсолютно все были заняты. – Обещаю. Только скажи мне одну вещь.

– Право, Миа, мне нужно…

– Ты когда‑нибудь нюхал ее шею?

– Что‑о?

– Мамину шею. Папа, мне важно это знать. ТЫ когда‑нибудь чувствовал ее запах? Он ка­зался тебе невероятно приятным?

– Как фрезии, – еле слышно сказал папа. – Откуда ты знаешь? Об этом я никогда никому не рассказывал.

Шея моей мамы совершенно точно не пах­нет фрезиями. Мамина шея пахнет мылом «Дав» и скипидаром, И еще кофе, потому что мама пьет его в большом количестве.

Для всех, кроме папы. Папа этих запахов не чувствует. Потому что для него мама – это ОНА.

Точь‑в‑точь как Майкл для меня – ОН.

– Папа, – сказала я, – мне надо идти. Пока.

Я повесила трубку, и в ту же секунду Ларс закричал:

– Принцесса, сюда!

Такси! Наконец‑то! Я спасена!