Египет в греко-римское время 1 страница
серп луны, напоминающий таинственный корабль мертвых. Этот корабль исчезал там же, на востоке.
Через три дня или на третий день на западе вечернего неба появлялся новый лунный серп. Это, без сомнения, был новый корабль.
Египтяне долго размышляли над этим. Потом пришли чужеземцы, завоеватели и основатели городов, и сказали, что корабль мертвых — это бык с большими золотисто-желтыми рогами. Когда поднимался Нил и одновременно на юге появлялся Сет, большая звезда, тогда на востоке золотой бык приближался к смерти. И часть жителей страны на Ниле уверовала, что Осирис, лунный бык, должен был умереть, потому что появлялся Сет, который отбирал у него жизнь. Другие же полагали, что золотой бык добровольно шел навстречу смерти, чтобы вода жизни напоила Египет.
Египет сохранил все символы: корабль мертвых, быка, большую звезду Сет и утреннюю звезду Гор. И когда животворные воды Нила не приходили вовремя, сначала лишь часть жителей Египта, а затем и все население стало воспроизводить смерть золотого небесного быка, убивая быка на земле. И пришли к Нилу другие люди, которые считали, что луна, умирающая в небесном океане, не была быком, а рыбой. По их мнению, быки не жили в небесном океане, где плавают совсем не корабли мертвых, а рыбы. Поэтому они в определенное времяловили и убивали рыбу с тем, чтобы Нил приносил им воду.
И вот снова пришли на берега Нила люди, которые говорили уже не о рыбе или быке, а о других рогатых животных: баранах, козах и каменных козлах, даже о золотых кабанах и, наконец, о рогатых змеях, которые были похожи на рыб,точнее на угрей.
Египтяне оставили и это; они почитали всех животных, которые хоть в чем-нибудь напоминали серп луны.
Но потом случилось так, что пришли чужеземцы. Они стали утверждать, что не с юга идет благоволение небес. Что большие реки Индии и Месопотамии, так же как и Иордан в Ханаане, не текут с юга на север, а как раз наоборот — с севера на юг. Если Нил по неизвестным причинам делает исключение, то это ни в коем случае не дает повода к тому, чтобы поклоняться лишь югу. С тех пор египтяне обратили свои взоры и на север. Они узнали, что оттуда веет не знойный ветер пустыни юга, а ласковый освежающий ветер севера. И они увидели на небе, как мириады звезд, словно гигантское колесо, вращаются вокруг Северного полюса; они увидели среди неба сверкающее дерево, усыпанное звездами, и полную луну на его ветвях.
Когда полная луна передвигалась среди двух огромных ветвей прекрасного дерева небес, тогда и приносил Нил свои воды. И это включили египтяне в свои религиозные представления. Они возносили молитву огромному льву полнолуния, который появлялся среди ветвей дерева всегда в одно и то же время, когда летний зной набрасывался на иссушенную жаждой страну. Тогда люди молились и убивали животных, принося их в жертву новым водам Нила.
Правитель ада
Жители некоторых районов на побережье Нила начали испытывать ненависть к Сету, большой звезде. Они убедились, что вместо благотворных вод Нила он приносил адский зной лета. Египтяне стали бояться его, имя Сета стало синонимом всего плохого вообще. Он сделался олицетворением красной пустыни и летнего зноя, правителем ада, не знающим милосердия, готовым к убийству жертвенного золотого быка. Сет приказывал убить быка, как только появлялся на утреннем небе, выходя из своего царства пустыни и ада, этот ненавистник доброго, готового к принесению себя в жертву бога.
И опять пришли к Нилу новые люди, которые разъяснили, в конце концов, что на небе не живут ни быки, ни рыбы, потому что небо — это не луг и не океан, а воздушное море. Там живут птицы, большие священные птицы, когти и клювы которых тоже напоминают лунный серп. И страна у Нила начала почитать ибиса как бога луны, сокола как Гора, коршуна как вечную звезду.
А потом произошел великий переворот: египтяне узнали, что все боги на небесах вовсе не похожи на обитающих на земле, в море или воздухе животных, что божества имеют человеческий облик. Старых богов в образе зверей стали изображать с телом человека. Только головы все еще напоминали о древних религиозных представлениях египтян. И, наконец, у богов и богинь лица тоже стали человеческими, лишь на лбу сохранились древние символы.
Таким образом, сложилось так, что готовые к жертве золотой бык, рыба или баран превратились в богочеловека, смерть которого приносила животворную воду, новое время и новую жизнь.
И с тех пор в Египте приносили в жертву людей — множество людей. На его алтарях текла человеческая кровь для того, чтобы поднялся Нил, чтобы земля опять стала плодородной, чтобы люди получили пищу, чтобы жизнь не погасла, а возродилась вновь. Египет сохранил все, не забыв ничего. Он сохранил старое наряду с новым, почитая и то и другое.
И сейчас, после попытки проникнуть в душу народа самой древней (наряду с шумерской) культуры и понять ее,— сейчас стоит прийти в эту страну, которая ничего не забыла, все впитала в себя и которая, в конце концов, в чрезмерной религиозности своего собственного мировоззрения потеряла способность полнокровно жить, но была слишком благочестивой, чтобы умереть.
Приключение начинается
Когда в середине XVIII века из-под пера путешественников по Африке появились первые описания египетских памятников, они встретили живой интерес на Западе, как раз из-за того ощущения тайны, которая окружала страну на берегах Нила. Это были сведения о пирамидах, переданные смелыми людьми, рассказы, полные романтики приключений. В них упоминалось — не без попытки слегка попугать читателя — и о Долине царей на среднем Ниле, неподалеку от развалин Фив.
Так, англичанин Ричард Покок в своей книге «A Description of the East» («Описание Востока»), вышедшей в 1743 г., рассказал об опасном путешествии верхом через горные пропасти на западе среднего Нила. Слева и справа от дороги он видел вырубленные в скалах какие-то сооружения, часть которых поддерживали колонны.
Вообще же по всей этой местности он не встречал следов каких-нибудь поселений. Все вымерло. Не росло никаких деревьев, не было ни одной травинки; даже птицы не пели, нигде не чувствовалось дыхания жизни.
После долгой езды верхом Покок и его спутники прибыли к открытой круглой площадке, напоминавшей амфитеатр. Там они сошли с лошадей и полезли вверх по узкому ступенчатому проходу, который, очевидно, был высечен в скале. Когда путешественники поднялись наверх, они увидели голые, словно покрытые ржавчиной горы и скалы и Долину царей между ними — еще более уединенную и унылую, чем пройденная ими до этого область; безмолвная и неподвижная, без всякой зелени, без дерева и кустика, как кратер вулкана после извержения, застыла она в тревожном одиночестве.
Покок нашел 14 царских могил, составив планы пяти из них. Он набросал также эскизы наружных галерей и камер четырех склепов. Остальные могилы, которые ему удалось определить, он назвал «замкнутыми». Очевидно, Покок не имел возможности спокойно завершить свои исследования. Его спутники торопились. Они якобы боялись нападения разбойников, которые бродили по этой области. Но скорее всего они просто не решались провести ночь в Долине царей. Казалось, что духи прошлого витают в этой долине мертвых фараонов.
Ровно через 25 лет, в 1768 году, свое счастье в Долине царей попытал один шотландец. Это был английский консул в Алжире Джеймс Брук, который страстно любил путешествовать по странам древних культур.
В своем пятитомном сочинении об экспедиции к истокам Нила (Лондон, 1790) Брук рассказал о тех трудностях, которые ему пришлось преодолеть. Его проводники, местные жители, так боялись провести ночь в Долине царей, что просто покинули путешественника, когда он решил остаться в таинственной долине.
Проводники Брука также говорили о бандах разбойников, делавших пребывание в долине небезопасным. Во всяком случае, предприятие английского консула вскоре было завершено.
Когда Брук остался один среди гробниц фараонов, им неожиданно овладело чувство необъяснимого ужаса. Путешественник опрометью бросился бежать и вздохнул с облегчением, лишь увидев перед собой воды Нила. Однако в наступившей темноте он долго не мог успокоиться. Только когда Брук добрался до своей лодки и оттолкнулся от берега, он почувствовал себя человеком, вернувшимся к жизни.
Розеттский камень [1]
В 1787 году Рим посетил Гете. Там поэт увидел весьма удививший его рисунок египетской пирамиды, привезенный с Нила одним французским путешественником. Гете оценил эту пирамиду как «самую значительную архитектурную идею», которую он когда-либо знал в своей жизни. Он считал, что превзойти ее невозможно.
Через несколько лет друг Гете — известный медик Карл Густав Карус предположил, что пирамиды говорят о какой-то забытой сейчас науке, науке очень древнего времени. Причем об этой науке можно сказать, что она легко вогнала бы в краску все современное человечество, уличив его в безграмотности.
В 1797 году Цоэга — датский Дарвин среди исследователей культуры,— будучи в Риме, также писал о египетских обелисках. Одновременно он со всей осторожностью попытался «рассортировать» иероглифы. Но объяснить их он не решился.
Два года спустя, в 1799 году, случилось следующее: был найден Розеттский камень. Нашли его во время похода Наполеона I в Египет. И здесь возникает вопрос, не делаются ли такие великие исторические открытия всегда в рамках событий, которые своим мнимым величием прикрывают самое основное, хотя вначале оно представляется нам маленьким и незаметным. Не прячется ли оно, это основное, среди дыма и грома канонады, за сверкающими штыками, командами и распущенными парусами огромных военных кораблей. И кто в путанице современного мира сумеет поверить, что ожидаемое открытие должно обязательно явиться в назначенное для него время, ибо на это уже направлены мысли больших ученых, тот будет подготовлен к тому, чтобы понимать весь поход Наполеона на Египет как сверкающее обрамление, предназначенное лишь для открытия Розеттского камня. Потому что при этом создавал историю только камень из Розетты. Незабываемую историю.
Розетта — это небольшая египетская деревня в дельте Нила. Во время похода французского императора в Египет один из солдат Наполеона копал по приказу офицера окоп в районе Розетты. Неожиданно его лопата ударилась о плоский камень величиной примерно с крышку стола.
Когда этот удивительный камень осмотрели — имени нашедшего его солдата история не сохранила, но стало известно имя французского инженера Бушара, первым определившего его значение,— то сразу же выяснилось, что не хватает одного куска, который так и не смогли найти.
Но основное внимание обратили на другое: на поверхности камня разными знаками письменности были начертаны три текста. Самый нижний — оказался греческим. Приглашенные на место находки лингвисты сразу же склонились над этим текстом и прочли интересную историю. Надпись рассказывала о том, как жрецы из всего Египта собрались в городе Мемфисе, чтобы прославить царя. Жрецы решили в благодарность за благодеяния, оказанные храмам, и за поддержку жречества молодым царем Птолемеем V Эпифаном на девятом году его царствования (196 г. до н. э.) воздвигнуть ему статуи во всех святилищах страны. Помимо этого, решили также, что постановление египетского жречества должно быть высечено на мемориальном камне «священными, демотическими и эллинскими буквами».
Попытки дешифровки
Таким мемориальным камнем и был разбитый Розеттский камень, через 2000 лет после решения жрецов найденный французским солдатом в песчаной яме у западного рукава дельты Нила, в двух часах ходьбы от берега Средиземного моря.
Камень был из черного базальта. Верхняя часть текста, несомненно, написана иероглифами, «священными буквами», и она должна — как об этом говорится в греческом тексте — совпадать с нижней, греческой частью.
Текст средней части камня написан «демотическими» буквами, то есть египетским курсивом, наследником иероглифов. Он также еще не был известен ученым. Но теперь появилась реальная возможность проникнуть в тайну иероглифов путем расшифровки демотического письма. Надо было попробовать — надо! Но как это сделать, если неизвестно ни письмо, ни язык, который лежит в его основе?
И вот один французский ученый решил попытать свое счастье. Он стал сравнивать демотический текст с греческим. Этим ученым был Сильвестр де Саси, прославленный востоковед, член высокочтимой Академии надписей в Париже. Саси пришел к выводу, что иероглифы представляют собой лишь определенные символы и аллегории, расшифровать которые не представляется возможным, но что демотическое письмо — это письмо алфавитное, хотя определить значение отдельных его букв очень трудно. Во всяком случае, он за это не взялся. Он смог выяснить значение только отдельных групп знаков, соответствующих определенным именам царей. Это был довольно жалкий результат, но все-таки какое-то начало.
В 1802 году шведский дипломат Окерблад сумел составить целый «алфавит» демотического письма. Это, правда, было продвижением вперед, но Окербладу удалось определить только буквы, звучание которых оставалось неизвестным: их невозможно было прочитать и перевести.
Прошло еще 12 лет, и лишь в 1814 году одному англичанину удалось сделать следующий важный шаг. Это был врач Томас Юнг. В 1815 году он опубликовал в Кембридже примерный перевод всего демотического текста Розеттского камня. Юнг расшифровал упомянутые там собственные имена и пытался объяснить также большое количество других слов. Но основная часть демотического текста все-таки осталась непрочтенной. И Юнг решил, что многие слова демотического текста были написаны не по алфавитному принципу, а имели скорей символическое значение. Это происходило из-за сокращения отдельных слов или беглого написания старых иероглифов. Такое письмо называли иератическим, то есть священным.
Боже мой! Значит, мы имеем сейчас уже три системы египетского письма: иероглифическую, иератическую (которая отличается от иероглифов приблизительно так же, как наш печатный шрифт от рукописного) и, наконец, демотическую. Восхищения широкой общественности загадками египетских букв-знаков, отзвуков древнейшей, казалось, навсегда исчезнувшей культуры таинственного мира, за одну только ночь как не бывало.
И не случайно. Ведь тайна так и осталась нераскрытой. И ни один ученый, даже самый образованный языковед, не мог сказать, что скрывали бесчисленные надписи на стенах египетских храмов, на гигантских памятниках, на оружии и амулетах, стеблях папируса и надгробных камнях.
Никто! Если было так трудно расшифровать демотическое письмо, то казалось уже совсем невозможным понять иероглифы. Это, видимо, было бессмысленной задачей. И только глупцы могли еще пытаться решить ее! Глупцы, хотя и существовал камень из Розетты!
Появление новой звезды
На этом месте авторы, которые пишут о богах и гробницах, делают маленький экскурс, в начале которого саркастически утверждают, что стало уже обычным знакомить заинтересованного читателя с жизнью великих людей, привлекая массу не имеющих отношения к делу бытовых подробностей. При этом достойный уважения труд остается забытым, но зато тем подробнее описывают болезнь матери гения или смелые изречения пяти—семилетнего ребенка и по возможности какие-нибудь сенсационные или трагикомические моменты его жизни. По каким-то неясным причинам из него делают горячего сторонника республиканцев, несмотря на то, что на самом деле он был фанатичным поклонником Наполеона. Может быть, причина в том, что именно это больше нравилось читателю республиканской Франции.
Короче говоря, нет никакого смысла драматизировать жизнь Жана Франсуа Шампольона, хотя, конечно, ему приходилось преодолевать серьезные препятствия. Но одно, правда, можно утверждать точно: ради своей жизненной цели он трудился, не разгибая спины до самой смерти. Шампольон родился — пусть астрологи примут это известие к сведению — 23 декабря 1790 года в небольшом местечке французского департамента Ло. На его счастье, у него был двенадцатилетний брат, который впоследствии стал профессором греческого языка и как исследователь античности работал в Гренобле. По-видимому, брат и пробудил в маленьком Жане Франсуа Шампольоне овладевшую им в будущем страсть, а может быть, привил и ту упорную энергию, которой обладал сам. Брат стал для Жана Франсуа отцом, примером, кумиром его души. В развитии политического мировоззрения юноши место брата впоследствии занял Наполеон, в котором Шампольон стал видеть своего покровителя и защитника; он обучал, воспитывал и направлял внимание Жана Франсуа на исследование тайн Египта. Правда, никто, конечно, не может точно сказать, когда в молодом сердце юноши зародилось горячее желание доказать великими делами, на что он способен.
Жан Франсуа Шампольон отдал свою жизнь науке и достиг успеха. А его старший брат, профессор, хотя и пережил Жана Франсуа на целых тридцать пять лет, так и не сделал себе имени в науке.
Перст судьбы
В 1807 году 17-летний юноша приезжает в Париж, где он усердно занимается. В 1809 году Жан Франсуа становится профессором истории в университете Гренобля. Этому, несомненно, содействовал Жак Жозеф Шампольон, который был очень привязан к младшему брату.
В течение шести лет все шло хорошо. Все это время Жан Франсуа упорно пишет свой трехтомный труд «Египет при фараонах» — смелое по тем масштабам предприятие, если учесть, что тогда не могли прочитать ни одной строчки из памятников египетской литературы. Естественно, что 24-летний профессор из Гренобля мог быть вполне доволен собой. Но это было не так.
В 1815 году Шампольон был уволен с кафедры как бонапартист. Он переехал в Париж. И вот здесь в душу молодого человека запало то, чему он посвятил всю свою жизнь. Он сам поставил перед собой такие барьеры, которые только мог придумать уволенный профессор древней истории,— Шампольон решил расшифровать иероглифы. Он хотел перещеголять всех: де Саси, Окерблада, Юнга. Ради этого он голодал, ради этого он ломал голову.
И опять в мире случилось нечто, что было для упрямого Жана Франсуа Шампольона как бы указанием свыше: на Нильском острове Филэ, далеко на юге Верхнего Египта, в 1815 году нашли обелиск с двуязычной надписью — иероглифической и греческой. Греческая надпись содержала только два царских имени: Птолемея и Клеопатры.
Оба имени в иероглифической надписи были заключены в «картуши» — овалы, окружавшие царские имена,— и поэтому сразу бросались в глаза. А имя Птолемея, кроме того, уже встречалось на Розеттском камне. Надо было только сравнить группы иероглифов, заключенные в картуши, и доказать, что царские имена всегда писались в овалах. Отсюда и следовало начинать!
Ибо только так можно было доказать, по какому принципу написаны имена Птолемея и Клеопатры в иероглифическом тексте. А оба эти имени было нетрудно отличить друг от друга.
Несмотря на это, прошло еще семь лет.
В 1817 году Шампольон вернулся в Гренобль. Он снова принял профессуру. В дешифровке иероглифов он не видел еще никакого просвета. Шампольону было 27 лет — это еще слишком мало для славы.
Бельцони выуживает из Нила обелиск
О Джованни Баттиста Бельцони из Падуи (Италия) благочестивая легенда рассказывает, что его уважаемая и патриархальная семья прочила Джованни духовную карьеру. Но вместо этого молодой человек занимался какими-то основанными на гидравлике и граничащими с волшебством фокусами, которые он пытался показывать на рыночных площадях любопытной толпе.
Однако эти занятия не спасали его от нужды, и он был вынужден уйти в монастырь. Но вскоре этот красивый 22-летний мужчина покинул монастырь и уехал за границу. В Испании и Англии Бельцони меньше всего занимался катехизисом; чаще он выступал как атлет в цирке. Этим он, очевидно, производил исключительно сильное впечатление на некоторых женщин.
Из Англии и Испании судьба привела его, наконец, в Египет. Там в возрасте 37 лет он испытал самое большое приключение в своей жизни, и без того полной приключениями.
Вообще Бельцони хотел лишь заинтересовать египтян своими новыми методами добычи воды — при помощи любимой гидравлики. Но здесь он потерпел поражение. Консервативных жителей долины Нила совсем не заинтересовали какие-то новые методы. И Бельцони вынужден был искать себе новую профессию. Но на этот раз он не пошел в монастырь.
Совершенно случайно он встретился с немецким путешественником по Африке Буркхартом, который, в свою очередь, познакомил его с английским генеральным консулом Солтом. Этот англичанин заключил договор с сильным и, очевидно, мужественным Бельцони, который готов был безоглядно взяться за любую работу. Бельцони должен был перевезти «колоссальную статую Мемнона» (имелась в виду огромная голова фараона Рамзеса) из Фив-Луксора на среднем Ниле в средиземноморский порт Александрию. Оттуда этот колоссальный памятник хотели переправить в лондонский Британский музей.
И Бельцони удалось это. Он и на самом деле привез в Александрию голову фараона, которая весила несколько тонн. С тех пор он выполнял работы или по заданию Британского музея, или по собственной инициативе.
В течение пяти лет этот человек собирал для Лондона древние памятники везде, где только ему удавалось их обнаружить; памятники, начиная от маленького амулета и кончая обелиском длиной 25 метров, весившим несколько центнеров. Бельцони собирал все. Конкурируя с Дроветти, который работал по поручению французского консула для музеев Франции, Бельцони часто присваивал себе все египетские древности, казавшиеся ему и его музеям интересными и ценными, даже если их приходилось добывать с оружием в руках. Это была жизнь разбойника, возможная на берегах Нила лишь в начале XIX века.
В 1819 году Бельцони вернулся в Англию. Там он написал книгу о своих приключениях на Ниле. В 1821 году она вышла в свет, а через сто лет Г. Картер[2] считал ее самой увлекательной приключенческой книгой из всей литературы по истории древнего Египта. Рассказ о ссорах с египтянами и трудностях, с которыми сталкивался Бельцони (например, у него упал в Нил обелиск весом в несколько тонн, и он сумел его вновь выловить), открывает, так сказать, первую главу египтологии, которая находилась тогда в самой зачаточной стадии своего развития.
Однако все то, о чем написал Бельцони, могло лишь возмутить ученых-египтологов, работающих на университетских кафедрах Запада. Потому что у Бельцони отсутствовало всякое уважение к произведениям древнейшего искусства и надгробным памятникам. Например, он не побоялся использовать таран, чтобы в Долине царей проникать через замурованные входы гробниц.
Таким путем ему удалось то, что до сих пор не могли сделать спокойные и неторопливые египтяне: вскрыть несколько царских гробниц. Из гробницы фараона Сети I он извлек прекрасный алебастровый гроб, который теперь стоит в лондонском музее.
Когда Бельцони как победитель появился в Лондоне, он устроил там выставку своей коллекции. Одновременно он заявил, что в Долине царей больше ничего не удастся найти. Всякий интерес Бельцони к Египту после этого неожиданно пропал. Он больше не вернулся к Нилу. Вместо этого в конце 1822 года он предпринял путешествие в Западную Африку, чтобы найти там истоки реки Нигер. По дороге, в возрасте 44 лет, он умер.
На этом окончилась первая глава изучения древнего Египта. Началась новая. Спустя год после выхода в свет книги Бельцони, в 1822 году, Шампольон заявил, что он уже может читать некоторые иероглифы.
Первая кафедра египтологии
В 1821 году Жан Франсуа Шампольон издал свою первую книгу о египетских иероглифах. Это произошло после того, как в 1817 году он вернулся в Гренобль и вновь занял там должность профессора истории. Но в этом же 1821 году его опять уволили. Шампольон был бонапартистом и отнюдь не поклонником правящего императорского дома. Он вновь переезжает в Париж. Там в 1822 году Шампольон пишет свое широко известное письмо барону Дасье, постоянному секретарю Академии надписей. В этом письме Шампольон объяснял, как он прочитал греческие и римские царские имена и вывел из них иероглифические алфавитные знаки. Хотя это открытие и не было бесспорным, но, как выяснилось позже, в основном оказалось правильным.
Мир пока еще молчал. Пока еще этот уволенный с должности профессор должен был голодать в Париже и ожидать оценки корифеев французских академий. В это время Шампольон продолжал усердно работать над своими рукописями. В 1824 году вышла его книга «Очерк иероглифической системы древних египтян», в которой он доказал, что алфавитные иероглифические знаки, выведенные им из царских имен, могут быть использованы и для прочтения других слов.
1824 год стал поворотным в судьбе Шампольона. Ибо вся Франция с восторгом встретила новую звезду, появившуюся на небе науки. В этом же году он получил поручение императора отправиться на 2—3 года в Италию для проведения там некоторых важных исследований. Французская академия, однако, заняла выжидательную позицию. «Бессмертные»[3] умы Франции пока еще не были убеждены в том, что этот упрямый бонапартист способен на самом деле расшифровать египетские иероглифы.
Много говорит в пользу этого. Но надо посмотреть. Нельзя спешить. Но, конечно же, невозможно допустить, чтобы будущая знаменитость, человек, который сможет увеличить научную славу Франции, умрет с голода. И нельзя его доводить до отчаяния, надо дать ему работу, пусть это будет и не так близко — в Италии.
В 1826 году Шампольон возвращается. В возрасте 36 лет он занимает в Париже должность хранителя египетской коллекции. Там Шампольон почувствовал себя в родной стихии. Печатались его новые книги: о божествах египтян, о его исследованиях в египетском музее Турина. У Шампольона было много дел, и он был счастлив. В 1828 году его судьбу озарил первый счастливый луч. Шампольона направили в Египет. В сопровождении художников и архитекторов он отправляется к берегам Нила. Это было прекраснейшее путешествие в его жизни. И он сумел блестяще отблагодарить за это Францию.
Сенсационные Фивы
Корабль доставил Шампольона и его спутников на юг — в разрушенный город храмов на среднем Ниле, Луксор-Карнак, который египтяне называли «Везет», Библия — «Но», а греки — «Фивы».
Ученый предчувствовал, что его ждет, ведь уже Гомер восхищался в Илиаде стовратными Фивами. Его сердце готово было выскочить из груди, когда он увидел на восточном берегу Нила огромный храм Луксора. Белый мрамор и прекрасные портики с колоннами, гигантские ворота — пилоны, 14-метровые статуи сидящего фараона Рамзеса II, гранитный обелиск (второй такой же стоит в Париже на площади Согласия), рельефы и надписи на стенах храмов, статуи из красного и черного гранита, настенные изображения, показывающие церемонию жертвоприношения и другие торжества.
Среди холмов щебня и развалин Шампольон познакомился с невероятным чудом древней культуры, которая расцвела здесь более трех тысячелетий назад, за тысячелетие или даже больше до времени древних греков.
Шампольон шел по улице бедной арабской деревеньки, которая раскинулась близ развалин луксорского храма. Уже издалека увидел он величайшее чудо — Эль-Карнак.
Он не узнавал пока аллею вырубленных из камня сфинксов, которая вела в Карнак. Некоторые памятники были занесены песком пустыни, как будто они лежали под саваном, скрывающим их от солнца, сияющего на вечно голубом небе.
Но вот показался величественный Карнак во всем своем великолепии и таинственной роскоши, свидетельствующей о древней славе царя всех египетских городов. Перед Шампольоном лежал весь город.
Пилоны — гигантские ворота — приветствовали его, колоннады и залы с колоннами вели мимо прекрасных рельефов, статуй царей, стенной живописи, изображающей сцены из жизни царей, жертвоприношения и войны, мимо разрушенных построек храмов и молелен. Это было нечто неописуемое!
Когда Шампольон прошел через огромные ворота (почти 44 метра высотой и 113 метров шириной), чьи гигантские каменные блоки пятнадцатиметровой толщины защищали святилище, он оказался в величайшем дворе из всех больших храмов Египта.
В центре двора и по сторонам расположились колоннады, справа возвышался храм Амона, построенный фараоном Рамзесом III, повсюду валялись отколовшиеся куски колоссальных статуй. Хотя Шампольон и увидел горы развалин, но он сразу почувствовал то величие, которое заключалось в этих постройках. Через другие ворота, почти 30-метровой высоты, ученый вошел в большой зал с колоннами.
Все, что он до сих пор увидел, было лишь интродукцией к блестящему аккорду. Шампольон с волнением всматривался в открывшуюся ему чудесную картину. На площади приблизительно 5000 квадратных метров возвышался целый лес исполинских колонн из песчаника. Рядами, по шестнадцать колонн, стояли перед ним 134 колонны, из которых каждая в отдельности производила глубокое впечатление. В середине поднимались двенадцать «папирусных колонн» высотой в 21 метр, каждая более 10 метров в окружности. Остальные 122 колонны были высотой 13 и около 9 метров в окружности. Стволы колонн и стены зала были покрыты рельефами, изображающими культовые церемонии, иероглифами и царскими картушами. На наружных стенах можно было увидеть различные военные сцены.
Шампольон вновь прошел через большие ворота, мимо различных построек, памятников и обелисков, и снова вошел в зал с колоннами. Слева он увидел самый большой обелиск Египта из красного гранита. Необычайно гармоничные формы гранитного монумента (почти 30 метров высотой, весом около 350 тонн) четко выделялись на фоне голубого неба.