X — Зеленый — это новый розовый 3 страница
— Кхкхехкх! — фыркнула и расхохоталась она, стуча копытом по стойке. — Ха! Я ж шучу! Я выросла на каменной ферме.
— Пинки Пай!
— Хах ха ха ха ха ха!
— Ну все, хватит, — я схватила седельную сумку и водрузила ее себе на бедра. — Я ухожу.
— Нуууууу… Не будь такой, как в воду опущенной! Я же просто пытаюсь заставить тебя улыбаться!
— Если так дело пойдет дальше, то ты меня в могилу загонишь.
— О! Куда подевались мои манеры! — Пинки Пай встала рядом со мной. — Конечно! Ты же, наверное, хочешь, чтобы я тебе заплатила за помощь с маффинами! Но я боюсь, что только миссис и мистер Кейк здесь могут заведовать битами, так что, может, ты удовлетворишься прощальным подарком?
Она потянулась за стойку и вытащила фиолетового гиппопотама.
— Хочешь плюшевую игрушку?
— Мисс Пай, я совершенно определенно не желаю никаких плюшевых игрушек. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.
— Точно. Плюшевые игрушки — прошлый сезон. Оооо! — она порылась за стойкой. — Ты, похоже, умная пони! Вот, держи книжку!
Она бросила мне в копыта фолиант в толстой обложке.
Я какое-то время пожонглировала им в копытах, пытаясь его удержать, а потом открыла. Перелистнув несколько страниц, я уныло подняла на нее взгляд.
— Все страницы пустые.
— И что? Заведи дневник! Ты же можешь писать, да?
— Зачем мне вести?!… — я остановилась на полуслове. Я посмотрела вниз и перелистнула еще несколько мертвых страниц. — Хмммм…
— Мне самой дневники интересны никогда не были. На их написание нужна целая вечность. К тому же, что туда вообще писать? — Пинки Пай прочистила горло и напыщенно произнесла: — Дорогой Дневник. Ты любишь риторические вопросы? А как насчет риторических заявлений? Я раньше писала много риторических заявлений, а потом что-то случилось, что мне напомнило о чем-то другом, что случилось, а потому я решила писать повествовательно!
— Эм, Пинки Пай? — спросила Флаттершай. Я оглянулась и увидела, что она вернулась к стойке.
— Я тут подумала, — тихо проговорила она. — Не могла бы я… эм… возможно тебя побеспокоить насчет еще парочки маффинов? Эйнджел в последнее время вел себя очень хорошо, и мне кажется, я определенно должна как-то его поощрить…
Флаттершай замолчала, наклонившись вперед, и уставилась прямо на меня.
— О, здравствуйте. Вы подруга Пинки?
— Вы разве не помните меня? Я тут была и в прошлый раз, пять минут назад.
— Эм. Нет. Извините. А-а я должна была?
Я захлопнула книгу и ткнула копытом в сторону Пинки Пай.
— Ха! Вот! Видишь?
— Кого? Флаттершай?
— Она меня забыла!
— Хихи! Она бы забыла собственные крылья, если бы они не были приделаны к ее бокам! Эм… Без обид, Флаттершай.
— Без обид.
— Кстати, отличные тапочки ты сшила на прошлой неделе для Гамми. Он теперь уже начинает разучивать танцевальные движения.
— О, правда? — Флаттершай затрепетала перьями и широко улыбнулась. — Я бы с радостью поглядела на его балетные репетиции.
— Ага! В мире, в котором аллигатор находит точку соприкосновения с женской стороной своей души, определенно хочется жить!
— Пинки!
— Вы! — Пинки посмотрела на меня. — Привет вам! О, классная книжка!
— О благая Селестия… — прошипела я, стуча зубами от внезапно накатившей волны льда. — Ты тоже меня опять забыла?
— Охххх… — Пинки Пай моргнула, а потом улыбнулась. — Лира? Потому что если бы тебя звали Кусочек Сыра…
— Ага, пока.
— Я бы не отказалась от сыра, — сказала Флаттершай.
— Тебя никто не спрашивал!… — я споткнулась о стойку, спеша прочь. — Айй!
— Похоже, не только Гамми нужны балетные уроки.
Два голоса позади меня принялись хихикать. И что еще больше разъярило меня, так это то, что я внезапно перестала их друг от друга отличать.
К тому времени, когда я прибежала стремительно назад к своей палатке, солнце уже начало заходить. Ругаясь себе под нос, я принялась копаться с застежкой. Открыв, наконец, клапан, я бросила свое тело внутрь как мешок с картошкой, завернутый в серую толстовку. Я лежала поперек спального мешка, вздыхая, греясь жаром умирающего летнего дня. Я не осознавала, что прижимаю что-то себе к груди, пока не почувствовала острое желание на это что-то посмотреть.
Это был пустой дневник.
— Тьфу. Убила целый день, клянусь Селестией, — я швырнула пустую книжку в дальний угол палатки и перевернулась. Льняной локон гривы упал мне на глаза, что смотрели бездумно в пространство. Мне надо было потратить этот день на выяснение того, что это за новая мелодия засела у меня в голове. Мне надо было работать над высвобождением из проклятья, над поиском идей, как организовать себе более крепкий дом, в котором я могла бы нормально жить, над тем, как заработать себе больше битов. Делать что угодно, кроме того, на что я угрохала целый день. — Она одна из твоих учениц, да, Мундансер?
Мир был холоден и безмолвен. Конечно же, как иначе.
Я задрожала слегка, натягивая капюшон на рог и прижимая передние ноги к груди. Смотря на то, как мое дыхание вырывается еле заметными струйками пара, я вызывала в памяти картинки сегодняшних событий. Если бы я была в другой ситуации, если бы я была любой другой пони, то, быть может, даже малейшей части того, что говорила мне Пинки, хватило бы на то, чего она все это время пыталась достигнуть. Должна признать, меня тянуло улыбнуться пару раз, но по какой-то причине новая ледяная часть моей души мешала этому. Из-за этого обе мы оказались в патовой ситуации. Мне действительно необходимо винить в этом проклятье?
Во что я превращаюсь? Или лучше так, во что мне суждено превратиться? Я не всегда была так холодна, так безрадостна, настолько лишена даже малейшей частички чувства юмора или веселости. Было ли проклятье таким проклятьем только лишь потому, что я позволяла ему быть столь ужасным?
Нет. Нет, все это не может быть настолько просто. Мне только лишь нужно разобраться в происходящем получше. Найти ответы. Если я смогу понять Пинки Пай, то тогда, быть может, только лишь быть может, я смогу понять и все остальное. Нет ничего сложнее для разгадки, чем непредсказуемость. В конце концов, мне до смерти хотелось узнать, как же пони может все время жить только в настоящем, ибо, как я поняла, это, быть может, единственный для меня способ приспособиться к моему нынешнему существованию.
Потому я со стоном перевернулась и сделала нечто, чего я никак не могла от себя ожидать. Я подняла пустой дневник копытами. Открыла первую страницу. Затем с помощью телекинеза я взяла ручку, которую до этого использовала только для того, чтобы записывать на листы ноты, и начала писать заметки. Затем эти заметки превратились в очерки. А они, в свою очередь, превратились в истории. И, наконец, эти истории перестроились в дневниковые записи. Не успела я оглянуться, как перед моими глазами развернулась подробная карта моей тюремной жизни в Понивилле.
Двенадцать месяцев спустя, сидя посреди уютной бревенчатой хижины у потрескивающего в камине огня, я по-прежнему наносила штрихи на эту «карту». Я спокойно проговаривала вслух, ведя пером в последний раз по нижней строчке страницы.
«У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять, откуда она возникла?
Эта мелодия — это я.»
Я остановилась. Я уронила перо в чернильницу и оглядела законченную запись.
— Хммм. Как хорошо, что больше никто, кроме меня, этого читать не будет. Эта чушь ни за что не сумеет завоевать себе популярность.
Я сделала глубокий вдох и улыбнулась. Жизнь по-прежнему была нелегка, но терпима. С первого своего месяца полного страха, я открыла уже немало элегий. Я построила себе дом. Я разбила себе сад, чтобы растить в нем собственную еду. Я даже разработала способ, которым мне удавалось уговоривать Твайлайт помогать мне узнавать новые подробности тайны моего бедствия.
На самом деле, как раз за день до того она помогла мне раскрыть имя Элегии №7. Я глянула налево, довольная толстой стопкой нотных листов, которую я теперь могу со спокойной душой пометить как «Плач Ночи». Спустя почти год неловких проб и ошибок, я наконец-то начала улавливать принципы, по которым работает моя новая жизнь. Это чувство освежало, будто со мной на самом деле все хорошо.
Быть может, именно подобное ощущение воспламенило во мне ностальгию, что внезапно расцвела жарким огнем в моей душе. Как бы то ни было, мне захотелось перелистать первые записи моего дневника. Напевая про себя, я перевернула страницы к самому началу книги. И тут же застыла, бездвижно уставившись прищуренными глазами на первую же страницу.
Там торопливыми касаниями пера было записано несколько заметок годичной давности. Разглядывая свой ужасающе корявый почерк, я могла не задумываясь сказать, сколь сильно заставлял дрожать меня холод двенадцать месяцев тому назад. В причудливо изогнувшейся колонке списка дел мне бросились в глаза такие перлы как «заработать больше битов», «снести амбар», «получить доступ к старым книгам библиотеки» и «раздобыть музыкальные инструменты». Но ничто из этого не могло столь крепко задержать мой взгляд на одном месте. Посреди всего этого, перечеркнутые в гневе не единожды, не дважды, а аж трижды, были написаны такие смелые слова: «научиться думать по-розовому».
Я моргнула, разглядывая эту повелительную фразу. Я скривилась.
— Фу, правда что ли? — дыхание мое вырвалось дрожащим клубом пара. Я поглядела на пламя в камине. — А почему бы не узнать, как путешествовать во времени или создавать искусственную радугу?
Существуют моменты, что служат мне напоминанием того, сколь поистине я одинока. Я никогда не смогу предсказать, когда подобные озарения посетят меня, но они почти всегда преследуемы незыблимой тишиной, которую даже мое подернутое инеем дыхание не способно нарушить. Камин заметно утонул в тенях хижины. Инструменты на стенах теряли видимость, по мере того, как ночные звезды за окнами исчезали одна за другой.
Мне начало казаться, что пытаясь или не пытаясь узнать тайны Плача, я проделала немалый путь, чтобы достичь этого места, где царит покой и целостность моего разума. Это была непростая дорога; за прошедший год я преодолела немало злоключений и испытаний духа. И все же, с психологической точки зрения, мне много чем было гордиться.
И все же, несмотря на то, сколь умиротворенной я стала, я понимала, что это ничто по сравнению с радостью, которую излучает Пинки Пай совершенно естественным образом. Какие прозрения тогда может испытывать столь энергичная земная пони? Когда она чувствует себя ужасающе одиноко, кто ее утешает? И, если о том говорить, кто вообще способен определить, где у нее пролегает эта великая стена, отделяющая радость от отчаяния?
Внезапно, «думание по-розовому» отныне начало казаться мне не миссией постижения себя, но поиском понимания того, как еще одной душе удается беззаботно скакать по проклятой дороге. Что же на меня такое нашло, что я зачеркнула эту запись, да еще и несколько раз?
— Я виню во всем аллигатора, — промямлила я.
Я знала, что я, в итоге, возможно, об этом пожалею, но в моем разуме уже расцветали планы того, что можно с этим сделать. В конце концов, я только что совершила еще один большой шаг на пути раскрытия элегий. Что может остановить меня от помощи моим страдающим амнезией друзьям в раскрытии их истинного потенциала, когда я столь счастливо наткнулась на свой?
Я перелистнула страницы вперед и коснулась листа, что шел следом за последней записью. Взяв перо, я вывела несколько новых строк на странице. Я улыбнулась про себя. На это уйдет, наверное, несколько недель, но я уже могла ясно сказать, что все пройдет с легкостью. В конце концов, я создала себе связи во всем городке, пусть даже эти связи и не помнят о моем существовании решительно ничего. Все, что мне было нужно, — только лишь задать определенным пони определенные вопросы, и я наконец-то смогу разложить все касательно Пинки Пай по полочкам.
И потом, вполне возможно, я смогу ей помочь понять себя…
Почти что месяц спустя, у входа в Сахарный Уголок Пинки Пай победно поднимала передние копыта Скуталу. Сделав несколько танцевальных движений, она широко улыбнулась.
— Уухуу! Посмотрите, кто выздоровел! — она подмигнула маленькой кобылке. — Чтоб из тебя вытянуть душу нужно чего покруче дальнобойного магического пегасометателя, а, Скутзилла?
Скуталу покраснела. Она сделала шаг назад от Пинки Пай и застенчиво копнула копытом землю.
— В самом деле, Пинки, я в порядке. И меня уже тошнит до смерти от того, что все пони постоянно поздравляют, хлопают мне по спине, будто я какой-то национальный герой. Ну да, я не в то время перешла дорогу штуковине Доктора Хувза. Тоже мне. И в ближайшее время уж чем-чем, а этим я заниматься больше не буду точно. Милки Вайт определенно об этом позаботится.
— Милки Вайт говорит так, будто ей бы не помешала большая холодная бутылка сарсаспариллы, залитая прямо в глотку!
— Ей определенно внутрь чего-нибудь не помешает, ага.
— А?
— О. Эм… Ты слышишь? — Скуталу помахала копытом у своего уха. — Похоже, Свити Белль поет. Мне надо идти и все такое. Искательское все такое. Вон там. Не здесь, с тобой.
— Оки доки локи! — Пинки Пай невинно помахала вслед убегающей галопом кобылке. — Иди же и срази таланты во священное имя Метки!
Она повернулась и посмотрела на меня с улыбкой.
— Я однажды упомянула «Меткоискателей» перед толпой зебр, идущих в паломничество на восток. [9] Плохааааая идея, — она принялась хихикать, но тут же остановилась, неотрывно глядя на меня и моргая. — О. Эм. Приветики! Меня зовут Пинки Пай! А кто ты, и почему мне почему-то кажется, что я должна избегать упоминания сыра?
— Ну, думаю, есть еще надежда, — сказала я с улыбкой.
— А?
— Пинки Пай… — я заиграла на лире, стоя в тени дерева в нескольких футах от нее. Несколько близких разговоров с ее друзьями подготовили мня к этому, равно как и множество ночей, проведенных за поэтическим слиянием прочувствованных слов и знаний о ее семье и месте рождения, что я накопила. — У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять, откуда она возникла, или что она должна значить, тогда как все, что вы о ней знаете, — это только то, что у вас сама по себе возникает жажда напевать ее, несмотря ни на что?
— Фу. Это худший слоган из всех, что мне доводилось слышать.
— Уххх угу… — не утратив присутствия духа, я облизала уголок рта, глубоко обдумывая способ начать сначала. — Кхм. Так, еще раз.
Я посмотрела на нее с еще одной широкой улыбкой.
— Что определяет пони? Ее ли мечты? Ее мысли, или ее амбиции?…
— Ээй! — Пинки Пай наклонилась ко мне и старательно оглянулась по сторонам с глупой улыбкой. — Я что, на Скачущей Камере? Это все подстава, да?
Я вздохнула глубоко и протяжно. Я заиграла на лире громче и заговорила чуть более решительным голосом:
— Что это значит — быть одинокой? Я имею в виду, по-настоящему одинокой? Дошли ли мы до черты понимания этого чувства?
— Ооооо! Обожаю эту игру! «Угадай мелодию», да? Дай мне подумать, что дальше, — Пинки Пай сделала драматичный вдох, глубокий настолько, что у нее, наверное, чудом только не лопнули от давления глаза. Когда она закончила втягивать воздух, она громко проскрежетала: — Ты потеряла то чууууууствооо любвиииии! Ооооооо тооооооо чувство любви!
Я скривилась. Прошел почти год с тех пор, как я в последний раз попыталась провести какой-то цельный диалог с этой светлой душой. И теперь я поняла, почему я более не пыталась. Я оглянулась в поисках пони, которые бы бросали на нас взгляды в желании узнать источник этого кошачьего концерта. На глаза мне попалась Мэр, прижимающая копыта к ушам, и Берри Панч, которая в это время проталкивала голову глубоко в плотные кусты, стараясь заглушить этот страшный шум.
—…чуувство! И оно ушло! Ушло! Ушло! И нет продолжения! Нет-оооох-уааааах-Да ду! Да ду! Да ду…
Я провела копытом по голове.
— Так, ладно… Давай попробуем перевести это в другую колею…
Прошло много, много часов. Под сиянием паркового фонаря, жужжащего множеством мотыльков, я устало цеплялась за лиру, выдавливая в ночь ряд уродливых аккордов. Потребовалась вся оставшаяся у меня энергия, чтобы пробормотать:
— Что в действительности означает быть проклятой? — выплюнула я монотонным голосом, устало глядя перед собой покрасневшими, скучающими глазами. — Значит ли это, что нас ограбили?
— Ооо! Ооо! Я это знаю! — прыгала передо мной Пинки Пай, широко улыбаясь. — Ты когда-нибудь покупала билеты на концерт Стиви Нэй? Настоящий грабеж на большой дороге! Я тебе говорю, ей лучше было бы придерживаться Филливуд Мак!
— Нет! Я не имела в виду… — прошипела я, затем успокоила себя, коснулась струн лиры и произнесла: — Существуют ли герои только лишь потому, что история решила сохранить о них записи? Величайшие пони из тех, что когда-либо жили, являются таковыми потому, что заработали этот статус, или потому что…
— О! Брони Старк! — вновь подпрыгнула Пинки Пай. — Брони Старк мой герой!
— Да чтоб тебя, я не говорю о… ыыхххкк… Каком-то там Старке! — рявкнула я.
— Ооооооооо… — ехидно ухмыльнулась Пинки Пай. — Кто-то злится из-за того, что продали Мэрвел!
— Дай мне уже закончить!
— Что закончить?
— Мое вступление!
Пинки Пай моргнула, затем глянула на звездное небо, а потом прищурилась на меня.
— Это все было вступление?
— У меня было кое-что очень важное, о чем я хотела тебе рассказать, и я хотела это сделать красноречиво…
— Мы могли бы обойтись и копытопожатием, девушка! — она протянула копыто. — Меня зовут Пинки! Пай, если ты себя вела плохо, — добавила она, подмигнув. — Диана, если ты… ты… ну, если тебе реально скучно, наверное.
— Ладно. Все, хватит, — я встала со скамейки и подняла телекинезом инструмент. — Время для лиры.
— Какое время?
— Просто слушай, — прорычала я кратко, прежде чем затопить воздух вокруг нас тихой и спокойной мелодией. В этой мелодии, что у меня выходила, было нечто гипнотическое, пожалуй. Даже сверчки утонули в сладкой колыбельной, что захватила собой всякое течение ночного ветерка. Вскоре и Пинки Пай тоже перестала дергаться. Она смотрела на меня, не отрывая своих голубых глаз от моей лиры, пока я мягко играла один нежный аккорд за другим. С каждым новым тактом челюсть земной пони отвисала все ниже и ниже, таким образом, что ее зубы засияли в ночном свете с не меньшей яркостью, чем луна у нас над головой.
Наконец, я закончила и посмотрела в наступившей тишине на нее молча, терпеливо.
— Это… — прошептала она на одном неземном выдохе. — Это…
— Это простая народная песенка, — сказала я спокойно. — Ее традиционно поют детям перед сном. Впрочем, немногие жеребята в Понивилле ее когда-либо слышали. Это все потому, что эта песня происходит не из этого уголка Эквестрии. Видите ли, я изучала этот вопрос. По-видимому, эта песня происходит из района к северо-востоку отсюда, где в свое время образовалось немало колоний вокруг каменоломен и каменных ферм. Вы, случаем, не знаете каких-нибудь пони здесь, кто был бы знаком с этой мелодией?
— Она… — голос Пинки дрожал. Не поднимая своих прикованных к тропинке под нами глаз, она сглотнула и произнесла, заикаясь: — Моя мама. Она… она ее мне пела когда-то.
Она провела трясущимся копытом по своей пышной гриве.
— Она мне очень много чего пела.
— Но она перестала, ведь так? — я поглядела на нее осторожно и подошла ближе. — Это потому, что вы выросли, так, мисс Пай?
Медленно и печально Пинки помотала головой.
Я села рядом с ней.
— Это оттого… — я нежно глядела в ее лицо. — Это оттого, что вы решили покинуть свою семью и двинуться на поиски вещей получше?
Она печально закусила губу. И снова помотала головой.
— Пинки… — я положила копыто ей на плечо. — У вас был выбор, когда вы приехали в Понивилль?
— Я… я…
— Шшш… — умиротворяюще улыбнулась я ей. — Все нормально. Вам не нужно больше прятаться за бесконечными улыбками.
— Я не прячусь! — кратко прошипела она. — Я…
— Пинки Пай, всему на свете есть свое время. Не позволяйте кому-либо заставлять себя считать, что улыбка — это единственный способ чувствовать… освобождение… — я держала свои глаза на одном уровне с ее, поглощая все ее внимание, дотягиваясь до глубин ее души каждой ниточкой своей собственной. — Послушайте. Вы замечательная пони. Прекрасная пони. У вас столько разных талантов в таком количестве разных дел! Разве нужно давить все это рамками жизни, что потрачена целиком и полностью на капризную посредственность настоящего момента? Вашей силы и харизмы хватит, чтобы сдвигать горы, мисс Пай. Вместо того, чтобы весело надувать шарики и разбрасывать серпантин, вы могли бы построить для себя дом и жить собственной жизнью. Вам ни к чему ютиться на чердаке семьи Кейков. Разве вам не кажется, что вы заслуживаете начать… начать собственную жизнь ради себя, а не ради других?
— Но… Но я нужна другим пони…
— А что насчет ваших нужд, мисс Пай? — спросила я. — Что насчет того, что делает вас чем-то цельным, что гарантирует ваше будущее?
Я усмехнулась.
— Вы бы даже с легкостью нашли себе особого пони, если бы просто попытались.
— Я… Я бы не хотела… — ее лицо исказилось, будто бы она оказалась на краю чего-то столь болезненного, что у ее лица не хватало возможностей изобразить подлинную на это реакцию. — Я бы не хотела повторить…
— Повторить что? То, что ваша семья сделала с вами? — я нежно погладила ее по щеке, увидев, как ее глаза заблестели от влаги. — Пинки. Послушайте мня. Это не ваша вина.
Она скрипнула зубами. Она начала шмыгать носом.
— Это не ваша вина, Пинки. То, что они сделали с вами… вышвырнули вас вон… — я покачала головой, поддерживая ангельскую улыбку. — Это было неправильно. Но в ваших силах перерасти это и без их помощи. Вы можете заложить собственную семью, семью, которой сможете гордиться, которой смогут гордиться и ваши друзья. Скажите мне… Что же вы поистине желаете в жизни?
— Я… — она резко вдохнула, раздув себе грудь. Влага в ее глазах удвоилась и утроилась. — Я… Я…
Я склонилась к ней.
— Да?
— Апчхи! — чихнула она прямо мне в лицо.
— Аааа! — я упала на круп. — Добрая Луна на велосипеде!
— Фух! — она почесала нос и улыбнулась ярко, как солнце. — Я хочу, чтоб закончилась аллергия! А что насчет тебя?
— Ухх! Фуу! Тьфу! — я вытерла лицо насухо и сощурилась на нее. — Аллергия?…
— Раздражает, что аж деваться некуда, да? Хихихихи! О! И насчет семьи и всего такого, — она принялась прыгать вокруг меня. — Они меня выкинули из дома, потому что Гамми испачкал ковер в десятый раз подряд!
—……………………. Гамми.
— Ух ты, я тут вдруг представила, что ты бы могла заполнить этот свой длинный выдох большим количеством кружочков.
— Ваша семья прогнала вас из-за нагадившего на ковер малыша-аллигатора?
— По крайней мере, я думаю, они это именно так назвали. В последний раз, когда Твайлайт попыталась научить меня грамматике, ее словарь загорелся. И я по-прежнему не очень понимаю, отчего так. Думаю, это Спайк увидел проходящую за окном Рарити и… ну… по крайней мере, с математикой у меня все хорошо. Хихихихи.
— Вы хотите сказать, все это… все, из-за чего вы здесь… все из… из… — я заскрипела зубами и подпрыгнула в воздух. — Нет! Это не объясняет совершенно ничего!
— Не объясняет? — неловко заморгала она.
— Нет! Не объясняет! — зарычала я ей прямо в лицо. — Это не объясняет, почему вы всегда, всегда счастливы! Это не объясняет, почему вы никогда не думаете ни о прошлом, ни о будущем! Это не объясняет, почему вас совершенно не беспокоит то, что вы забываете, кто я такая и все равно обращаетесь со мной так, будто я не проклята! Это не объясняет…
— Эй-эй, погоди! — нахмурилась Пинки Пай и быстро замахала передними копытами передо мной. — Эй, эй, эй, эй! Придержи коней!
Я уставилась на нее, дрожа в гневе.
Она посмотрела опять на меня, кинула взгляд уголком глаз и мило улыбнулась.
— Так о чем мы там говорили, еще раз?
— Гррррр…
— Потому что почему бы нам не поговорить вместо этого о шоколадной помадке? Я всегда хотела поговорить о шоколадной помадке, стоя под одиноким фонарем посреди ночи. В этом всегда было что-то очаровательно пикантное… Эй! Ты куда идешь?
— Домой! Потому что хотя бы у меня нашлось достаточно достоинства себе этот дом построить! — рыкнула я через плечо, уходя, спотыкаясь, прочь. — Некоторым пони нравится вырастать из своих рамок, знаешь ли!
— Ооой да ладнааа! Мы все равно еще можем приятно друг другу представиться! — сказала она заунывным голосом. — Не то чтоб тут меня совершенная незнакомка пыталась подтолкнуть к огромному шагу навстречу философским изменениям в моем характере, только лишь сыграв мне простенькую мелодию! Верниииииись!
Она шмякнулась на круп.
— Пфф. Некоторые пони. Жизни с ними нет. И без них нет… Оооо!Смотри-ка! Мотыльки!
— Всем пассажирам! Заканчивается посадка в поезд на Филлидельфию! Поезд на Филлидельфию! Заканчивается посадка!
Я сделала глубокий, дрожащий вдох. Недели спустя я сидела на земле, прислонившись к скамейке на понивилльском вокзале, наблюдая за мрачным силуэтом пышущего паром поезда, укатывающегося к горизонту. Боль в моей глотке была нестерпимой. Каждая моя мысль была направлена на последние несколько слов Мундансер, сказанных мне, ценнее которых не было более ничего в моей жизни. Даже сейчас, каждая частичка меня болит от освежения той памяти, ибо вскоре я осознала, что память — единственное, что осталось от нее для моей любви.
Зажмурив крепко глаза, я провела передними копытами по лицу. Я по-прежнему видела ее выражение лица, ее фиолетовые глаза, ее бесшабашную улыбку. Мои уши дрогнули, ибо услышали ее неутихающей голос… только он был не ее. Он был…
— Фух! И почему поездам обязательно надо быть такими паропанками?
Я сжалась. Сглотнув, я открыла затуманенные глаза и повернула голову на голос.
— А?…
— Дошло? — улыбнулась мне Пинки Пай. На ее спине балансировал пустой поднос. — Потому что они большие злые панки, и у них из труб валит очень много пара.
Она хрюкнула, подавив смешок, и указала на горизонт.
— Поездовый юмор. Думаю, только местные его понимают.
Я не знаю почему, но я засмеялась. Смех этот был одновременно и болезненным, и приятным. Мне нужен был повод дать выход накопившейся боли как-то иначе, чем через плач.
— Не страшно. До меня дошло. По крайней мере, мне кажется, что дошло, — с еще одним дрожащим вдохом я грустно посмотрела на горизонт.
Я услышала шорох копыт. Пинки Пай не покинула меня. По-видимому, мое предыдущее потрескавшееся подобие улыбки не показалось ей достаточно убедительным.
— Я только что вернулась от самого начальника вокзала, которому я доставила целую гору лучших коричных слоеных пирожных мистера Кейка и, ох, сестрица, как же мои крылья устали!
— Но… — я сглотнула и пробормотала тихо в ее сторону: — Но у вас же нет крыльев, Пинки Пай.
— Я знаю! Они улетели и зарегистрировались в гостинице «Медовый Горшочек»! Это единственный отель в городке, в которым нет перьев в подушках! Хехехе! Дошло?
Дошло. Эта шутка была абсолютно кошмарна, но она дошла. В глазах моих появились слезы, когда я заулыбалась исключительно ради улыбки как таковой. Я только что стала свидетельницей того, как растворилось мое прошлое, как развалилось в прах будущее Твайлайт Спаркл, и внезапно все, кроме по-жалкому счастливого сейчас потеряло всякое значение. Я казалась себе жалкой. Я казалась себе слабой. И даже казалась себе глупой. Но каким-то образом все это казалось правильным.
— Ты — нечто особенное, Пинки, — услышала я всхлип своего голоса, в последний раз поднимая долгий и печальный взгляд на горизонт. Я не видела более поезда Мундансер, и это ранило меня сильнее всего. С резким и звучным выдохом, что сорвался с моих губ, я крепко обняла свое дрожащее тело. Я знала, что готова вот-вот рухнуть без сознания. Если бы я пошевелила хоть одной мышцей, все мое существо раскололось бы на мелкие части. Я не хотела ни с кем видеться, и, одновременно, я не знала, чем еще заняться.
К счастью, Пинки думала за нас двоих… ну или не думала, но чувствовала. Я услышала лязг брошенного подноса, когда она взгромоздилась позади меня на скамейку.
— Если б я это не знала наверняка… — сказала она очень спокойным голосом, — я бы предположила, что кое-кому не помешает компания.
— Ммм… — сглотнула тяжело я, чувствуя слезу, бегущую по щеке. Я улыбнулась, повернув голову куда-то на полпути к ней и произнесла пищащим от неловкой благодарности голосом: — Д-да, Пинки. Д-думаю, ей не помешает…
Я снова шмыгнула носом, но Пинки не обратила на это внимания.
Она была чересчур занята беззаботной болтовней:
— Ты когда-нибудь слышала про коня, вбежавшего в дверь?
— Нет, — я шмыгнула носом и пробежалась копытом по гриве. — А что с ним?
— Он сказал «ой!»
— Кххх… хихихии! — выдавила я. Мое дыхание вырывалось в виде острых кратких биений сквозь жесткие рамки болезненной, но очень теплой улыбки. — Ну, это очень тупо было с его стороны.