X — Зеленый — это новый розовый 5 страница
Для чего же еще она призвала меня, ведущего ученого Вайнпегского Университета в области древнего мистицизма, чтобы я явился к ней на беспрецедентную встречу, секретную в своей важности? В этом приглашении кроется нечто большее: едва ли царственный аликорн желает организовать мне один единственный прием. В конце концов, мне было предложено поселиться в Полуночном Квартале Верхнего Кантерлота. Чего может Ее Высочество желать от меня? Как мой дар интеллекта может послужить Принцессе в ее дни одиночества и затворничества?
Я могу только лишь гадать о серьезности ситуации. Чего же такого она обнаружила, что потребовало моего внезапного и, возможно, долгосрочного переселения? Я более чем рад подчиниться, безусловно, особенно с тех пор как мне дозволено было переехать в Кантерлот в любящей компании, вместо аскетичного одиночества.
Я никак не могу избавиться от ощущения, что этот мир готов вот-вот измениться. Воистину, я с радостью приму эту новую главу моей жизни, когда на горизонте разгорается рассвет новой эпохи.
Эти дни зовутся Эпохой Теней, и если это так, то тень эта прекрасна, и несет она очищение душам. Я не могу представить себе иной эпохи, которой единорог мог бы быть достаточно благословлен стать свидетелем. Сейчас, более чем когда-либо прежде, я радуюсь тому, что живу.
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Семнадцатое апреля, год 6233 Гармонической Эры,
Я искренне приношу извинения за поэтическую неясность моей первой записи в этом дневнике. Я обладаю научными степенями в более чем пяти областях магических наук; я более чем способен вести лаконичную и строгую хронику своих переживаний. Тем не менее, меня призвала сама Принцесса Луна. Подобное нельзя назвать чем-то, что случается с каждым пони, вне зависимости от титула или звания. Полагаю, что даже в мои годы я могу позволить воодушевлению ошеломить меня. А посему, полагаю, не помешает некоторое объяснение.
Я получил в свое владение этот дневник от моего двоюродного брата Кресцент Шайна, и с ним он передал мне сообщение. Когда вам доставляет письмо Капитан Королевской Ночной Стражи, имеющий ли с вами родство по крови или нет, следует обратить на оное письмо серьезное внимание. Как оказалось, Принцесса Луна прервала свое молчание впервые за почти десять лет, и ее первым публичным деянием был запрос моих услуг в роли ученого и исследователя.
Новость эта лишила меня дара речи, по меньшей мере. Кресцент Шайн только лишь посмеялся над моей безмолвной реакцией на доставленный им пакет. Сколько мы уже знаем друг друга, он всегда считал своим долгом дразнить меня добродушно за путь интеллектуала, что я избрал в своей жизни. В глубине души я знаю, что он гордится мной так же, как горжусь им я, особенно сейчас, когда пришло мое время послужить Богине Ночи, как служил он все эти многие годы. Я могу только лишь надеяться, что не подведу наследие, заложенное им в рядах Ночной Стражи во имя принесения Луне славы и уважения, которых она поистине заслуживает.
Кресцент, судя по всему, оказался первым за целое десятилетие не-аликорном, что поговорил с Луной лицом к лицу. Естественно, я спросил его насчет деталей душевного состояния Лунной Богини, о которых он мог бы мне поведать. Была ли она, как все пони подозревали, душой, ожесточенной одиночеством и меланхолией? Или была она полна энергии и возбуждения, воодушевлена озарением, которого достойна только бессмертная пони? Что могло заставить ее просить помощи ученого-единорога, одаренного в области древнего мистицизма и теории музыки?
Естественно, Кресцент воздержался от предоставления мне каких-либо деталей. Его верность Луне священна. Он хранит ее чувства с безмолвной твердостью. Он сказал мне, впрочем, что Луна ознакомилась со множеством записей, что я вел в прошлом, пока упорно трудился над своими предыдущими проектами. Тот факт, что Ее Величество на самом деле прочитала мои скромные работы, одновременно поразил меня и возбудил. Прежде чем я успел сколь-либо вникнуть в услышанное, Кресцент объявил мне, что Ее Величество также пожелала, чтобы я вел записи моих текущих переживаний, теперь, когда я готов войти в новую область исследований.
Ни за что на свете я не мог бы отказать ей в подобной просьбе. Одна только мысль о том, что эти слова, которые я пишу в данный момент, будут служить непосредственными комментариями исследований Ее Величества, которым отныне предан и я сам, наполняют меня неизмеримым экстазом. Всю свою жизнь я изучал историю; я никогда и не задумывался, что могу однажды стать ее частью. Одно дело получить приглашение в высочайшее присутствие бессмертной Принцессы Луны. И совершенно другое — позволить ей дать мне шанс обрести литературное бессмертие.
И посему я пишу об этой новой главе моей жизни и о вещах, что мне еще предстоит открыть. Без боязни я могу заявить, что ожидал шанса испытать нечто столь возвышенное все свое существование, и я в точности знаю, что я буду делать, когда оный момент ко мне придет.
Я сделал немало записей в прошлом, и все они были дотошны и скучны. В кои-то веки у меня появилась возможность написать нечто важное, нечто, что пройдет сквозь века. Я не могу представить себе лучшей возможности посвятить что-нибудь тебе, ибо твоя ценность для меня превышает даже это, даже апогей моей жизни.
Посему я, Алебастр Кометхуф, пишу эти записи для тебя, Пенумбра, любовь моей жизни, моя неугасимая звезда, дыхание моего вечера. Это ты сделала все это возможным, и никто другой. Ты, кто стояла терпеливо плечом к плечу со мной год за годом. Ты, кто дала этому ученому шанс иметь чувства, когда все остальное в его жизни было всегда только лишь притворством и наукой.
Я пишу эти записи для тебя, дражайшая Пенни, чтобы ты, более чем какая-либо другая душа в Эквестрии, знала, что произошло в это время и что этот век значит для наследия нашего королевства, и как события этих дней вымостят нам дорогу в новую чудесную эпоху просвещения. Я чувствую, что эта грядущая эра обогатит нас, но она никогда не изменит нашу сущность, ибо единственная вещь, что более постоянна, чем воля бессмертного аликорна — это суть материя нашей любви.
Читай эти слова, Пенни, и знай, что все это благодаря тебе и ради тебя. Пусть будут они пищей для твоего ума и поэзией для твоей души.
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Двадцатое апреля, год 6233 Гармонической Эры,
Поездка на воздушной повозке из Вайнпега в Кантерлот заняла шесть часов. Полет без тебя, Пенумбра, казался мне вечностью.
Я прибыл к внешним стенам Кантерлота три часа назад. Я почти что лишен последних сил, так что написание этого дается мне тяжело, но я слишком уж возбужден, чтобы ложиться прямо сейчас спать. Кантерлот заслуживает своего звания стольного града Эквестрии. Эта магическая твердыня населена самыми светлыми и творческими умами со всей нашей страны. Каждая улица полнится музыкой, картинами, поэзией и цветом. Факелы пылают даже в солнечном свете. Я знаю, ибо я видел их собственными глазами.
Не волнуйся, Пенни. Я хорошо укутал себя и единственное, что пообгорело у меня на пути в мою новую квартиру — так это сумка с битами: за слишком уж частое допытывание направлений у встречного уличного народа. К счастью, прежде чем я окончательно заблудился (или обанкротился), меня отыскал Кресцент Шайн. Я не ожидал, что он будет летать по городу в дневное время. По-видимому, дела в Кантерлоте не ведают сна, и то же самое можно сказать о королевском Страже-сарозийце. Ты сама всегда говорила, что по ночам он смотрится волшебно, когда летает в небе во главе своих элитных эскадрилий. Когда же его теневая броня посверкивает в солнечном свете, Кресцент определенно нагоняет страх. Многие пони вокруг нас попрятались при виде его светящихся янтарных глаз, смотрящих из-под ониксового шлема. Оба мы от души рассмеялись, и после кратких объятий он отвел меня в Полуночный Квартал и протянул мне расписание моей первой встречи с Луной.
Ты ни за что не поверишь, сколь просторен наш новый дом, Пенни. Он положительно заставляет нашу квартиру в Вайнпеге казаться мне жалким карликом. На окна навешаны толстые ставни, что защищают меня в дневное время, и при этом они свободно откроются для тебя, пока меня не будет дома. Кухня обставлена с королевским размахом и я уже предвкушаю пиры, что мы с тобой сможем закатить для наших новых соседей. Они весьма общительные пони, жители нашего дома, и большинство из них такие же сарозийцы. Я всегда хотел, чтоб тебе выпала возможность больше общаться с представителями моего народа. Хочешь верь, хочешь нет, но великое множество из них не ведет ночной образ жизни. Я просто в восторге от мысли, что ты сможешь найти здесь, в Кантерлоте, себе новых друзей.
Я бы написал больше, если бы мне было о чем написать. Я только лишь одним глазком глянул на цветисто украшенные бульвары и кривые улочки Полуночного Квартала, но эта поездка ужасно утомила меня. Надеюсь, что ты совсем вскоре прибудешь сюда, пусть даже это значит, что придется бросить все наши вещи в Вайнпеге. Но ты, безусловно, знаешь, что я никогда тебя не попрошу о подобном. Неделя — ужасно долгий срок ожидания своей жены. Я в последний раз вчитываюсь в приглашение Луны. Она желает, чтобы я принес с собой свои старые записи, которые вел, занимаясь исследованиями протоэквестрийских симфоний Долины Снов. Я даже не могу прикинуться, что в состоянии представить, чего она желает извлечь из той главы моей ученой карьеры. Она по-прежнему не подала мне ни единого даже намека на то, что в действительности мы будем изучать. На данный момент, у меня нет даже заголовка, который я мог бы написать на обложке книги, где сейчас делаю заметки. Я не знаю, должен ли я чувствовать растерянность или возбуждение. Я думаю, я лучше остановлюсь просто на «усталости» и займусь тем, чего не делал уже годами: сном после захода солнца.
Я скучаю по тебе отчаянно. Нет никакой радости стоять на краю открытия, когда стоишь там совершенно один.
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Двадцать второе апреля, год 6233 Гармонической Эры,
Наконец-то. Официальное приглашение гласит, что завтра я должен буду пойти на встречу с Ее Величеством. Я был так занят ожиданием тебя, что позабыл, сколь я ожидаю также и встречи с Принцессой Луной. Не пойми меня неправильно, Пенумбра. Ты для меня не отвлечение, а, скорее, защита. Одно только знание, что ты совсем скоро присоединишься ко мне в моем новом доме, несет мне благословение, заряжает мое тело и разум энергией таким образом, что я ощущаю, будто и сам стал аликорном, неспособным на смерть и разложение.
Я возложил на себя задачу прочесать Королевские Архивы, чтобы подготовиться к исследовательским работам с Принцессой Луной. И что важнее, мне показалось, что мне следует посетить городскую библиотеку в дневное время. Я пишу это не для того, чтобы обеспокоить тебя, Пенни, но скорее для того, чтобы дать тебе знать, что я более чем в состоянии приспособиться к образу жизни Кантерлота. Хоть мы с тобой и будем жить в Полуночном Квартале, я совсем не желаю более принуждать тебя к ночной жизни. В конце концов, любовь моя, ты все эти многие годы старалась ради меня жить под луной. Но теперь мы входим в новую главу наших жизней, и я ни в коей мере не могу желать тебе продолжения подобной пытки. Я знаю, ты скажешь мне, что я чересчур скромен или мелодраматичен, но я ничего не могу с собой поделать. Пони Кантерлота, точнее, большинство из них, те, что наполняют этот город такой энергией и жизнью, живут при дневном свете, как и ты… как и ты была рождена жить. Пришло, наконец, время изменить нашу жизнь так, чтобы тебе отныне было комфортнее. Тебе более нет нужды ничем жертвовать, моя любовь, хотя я всегда буду ценить ту решимость, с которой ты прошла тернистый путь помощи моему продвижению по карьере.
Как выяснилось, посещение библиотеки в дневное время и близко не было столь мучительно, как могло бы тебе показаться. Мой плащ лунного шелка сослужил мне здесь столь же верную службу, сколь служил он и в Вайнпеге. На самом деле, на всем протяжении территорий Королевских Архивов хватает мест, дающих весьма щедрую тень. Такое ощущение, что Кантерлот давно приспособил все свои заведения и публичные места для удобства сарозийцев. Принцесса Луна, в конце концов, жила здесь со своей сестрой на протяжении последних четырех тысяч лет. Во многом здесь, в отдаленных уголках столицы Эквестрии, как будто пророс маленький кусочек Вайнпега.
Это, тем не менее, не мешает некоторым горожанам бросать на меня любопытные взгляды. На каждой улице, в каждом здании, где я побывал, горожане останавливались, чтобы посмотреть на меня, и некоторые даже заговаривали со мной. Едва ли я воспринимал их обращения с раздражением. На самом деле, меня во многом позабавило их любопытство. Представляю, ведь сарозиец без крыльев — редкое зрелище. Я, конечно же, не показывал им свой рог, боясь заработать ожоги. Я на себя взял смелость выдумать историю, которую рассказал пару раз, о том, что я служил в рядах стражей Кресцент Шайна, за что награжден был только лишь тем, что мои кожистые крылья зажевала мантикора. Да, дорогая, я знаю, что ты не одобришь подобное жеребячество. Хотел бы я, чтобы существовал способ получше поделиться с тобой тем, сколь счастлив я жить в этом городе, населенном полных жизни пони, жаждущих узнать новое и всегда готовых общаться.
Едва оказавшись в библиотеке, я провел в ней несколько часов кряду. Несмотря на отчетливое понимание того, что на следующий день я буду говорить лицом к лицу с самой Принцессой Луной, я смог идеально сосредоточиться на исследовании. Я в особенном состоянии, Пенни: сознание мое находится в абсолютной ясности, что не озаряла своим присутствием меня уже многие годы. Мои уши и глаза широко раскрыты, готовые узнать, для чего я здесь и что я могу дать Ее Величеству.
Меня посещает мысль: наверняка это ведь то самое, что ты чувствовала, когда тебя распределили в ботаническое научное подразделение Вайнпегского Университета в год нашей встречи? О, и кстати говоря, у меня для тебя будет сюрприз, когда ты приедешь сюда через несколько дней. Даже сейчас, если передо мной поставить выбор, чего я желаю испытать больше всего — услышать божественный голос Принцессы Луны или увидеть твое пречистое лицо — думаю, я выберу то, к чему смогу нежно прижаться в ночи. Как думаешь, крылья Ее Величества остры на ощупь?
Я шучу, Пенумбра. Прости мне мое шутовство и поверь в мою искренность, ведь я жду с нетерпением твоего прибытия, чтобы поделиться с тобой радостями завтрашнего дня.
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Двадцать третье апреля, год 6233 Гармонической Эры,
Что ж, моя дорогая Пенумбра, это произошло. Я встретился с Принцессой Луной и… я не совсем понимаю, что об этом могу написать.
Встреча, разумеется, была назначена на ночь. Она только что подняла луну, к тому моменту, как Кресцент Шайн появился на балконе моей новой квартиры в компании двух других стражей. Вместе они принесли меня к порогу покоев Принцессы Луны, что было для меня абсолютным сюрпризом. Я думал, что буду беседовать с Луной в ее тронном зале. Очевидно, не в этом случае, и меня никто не подумал предупредить. Пожалуй, это подходящий момент, чтобы вновь подчеркнуть ту меткость, с которой я написал одну ехидную фразу в предыдущей записи.
Я стоял под дверями покоев Принцессы Луны на отчаянно дрожащих ногах. Я ожидал, что проведу целую ночь в исследовании и изучении, а потому прихватил с собой плащ лунного шелка, рассчитывая, что вернусь назад с рассветом. Само собой, плащ только преумножил нервный пот, которым я обливался.
Наконец, двери в комнату отворились. Без единого слова от нее или стражи, выставленной в коридоре, я сделал храбрый шаг внутрь. Я увидел ее сидящей у окна, смотрящей на озаренные звездным светом крыши Лунного Квартала Кантерлота и тех, что лежали за ним. Вид ее наполнил мою душу заглушающим все чувства ощущением. Я не уверен, что вообще существуют достаточно красноречивые слова, способные описать его.
Ты сама встречалась с Принцессой Селестией, Пенумбра. Кажется, я припоминаю, что ты описала это переживание как «рождение заново». Но это не совсем то, что ощутил я, увидев Луну. Вместо этого, я почувствовал, будто какая-то часть меня умирает. Я пишу это не для того, чтобы нагнать мрачности или мелодрамы. Я только лишь пытаюсь передать то, что я ощутил себя невероятно мелким, незначительным и, одновременно, особенным. Я находился в присутствии бессмертной и часть меня, казалось, иссушалась в прах от одного взгляда на нее, ибо я вдруг осознал, сколь мал и драгоценен я в этом мире.
Я не сказал ничего. Я ожидал, пока не заговорит она. Она молчала. Тишина заполнила комнату. Это неловкое молчание заняло собой минуты. Эти минуты, затем, обратились в час… два часа. Я задался вопросом: не сделал ли я что-то не так, не являюсь ли я причиной столь ужасающей тишины? И все же, я не смог набраться храбрости чтобы сказать хоть слово, ибо боялся, что тишина была чем-то неприкосновенным неспроста, пусть даже если я и не знал ей причины.
Мои ноги начали неметь, и я не знал, сколько еще смогу вежливо простоять в ее присутствии. Все это время она только лишь сидела на месте, глядя в ночное небо, как будто была частью самого космоса. В страхе потерять сознание, я осмелился сесть у дальней стены комнаты. По-прежнему она не сказала ни слова. В вежливом молчании, я просмотрел свои вещи, освежая себе память записями, которые делал при изучении протоэквестрийских симфоний, на случай, если она затеет опрос моих научных знаний. Но она так этого и не сделала.
Мои глаза блуждали по ее покоям. Мне показалось, здесь мое место: среди стен, на которых развешаны практически все известные из долгой музыкальной истории Эквестрии инструменты. Среди них были даже некоторые предметы, которых я никогда прежде не видел, и ты, Пенни, среди всех пони, должна представлять, что знания мои весьма обширны. Я видел духовые инструменты, вырезанные из древесины давно вымерших деревьев. Я видел барабаны, сработанные из материалов, что были не моложе самого Творения. На многих струнных инструментах скопились за многие века слои пыли, так что я почувствовал себя камешком, лежащим уныло на дне какого-то неизмеримо глубокого колодца.
Затем мое внимание привлек к себе центр комнаты. Там, на пьедестале, стоял объект мистической важности. Сверкающие эманации черного света исходили с полированной поверхности инструмента и его бледных, как поверхность луны, струн. Кажется, единственная причина, по которой я не увидел его сразу же, как вошел в комнату, заключается в том, что блистательный образ Луны утопил в себе мое внимание ко всем прочим деталям.
Меня озарило, и я дрожаще вдохнул в миг понимания, что смотрел я ни на что иное, как на сам Вестник Ночи. То, что говорят легенды о его судьбе — это ложь, Пенумбра. Я видел священный инструмент собственными глазами. Он, в отличие от того, что говорят пони, не был уничтожен во время войны с драконами многие века тому назад. Он не только существует, но и находится в идеальном состоянии, по-прежнему пропитанный магическими энергиями. И более того, Принцесса Луна владеет им.
Именно потому она призвала меня в Кантерлот? Потому ли, что она обнаружила Вестник Ночи, каким-то образом извлекла его из осадочных отложений давно ушедших лет древней Эквестрии? Или сестры-аликорны владели им все это время? Если так, почему они прятали истину от нас?
Принцесса Луна так ничего и не сказала в ту ночь. В некотором роде, ей и не было нужды что-либо говорить. Приведя меня сюда, чтобы я увидел Вестник Ночи, она смогла потрясти мою душу до основания. Это меняет очень многое. Это означает, что мы, современные эквестрийцы, вполне можем стоять в одном шаге от того, чтобы услышать собственными смертными ушами песни, принесенные нам хором Творения.
Я чуть было не нарушил тишину прямо в то самое мгновенье, только лишь для того, чтобы спросить ее, что это значит. Но этого так и не произошло. Она повернула голову, как оживающая статуя, и наклонила свой рог в сторону выхода из покоев. Сию же секунду отворились двери, в первый раз за многие часы. Кресцент Шайн и два других стража вошли внутрь и, не говоря ни слова, проводили меня домой.
Едва меня доставили в Полуночный Квартал, я получил письмо. Очевидно, я должен буду посетить Луну еще раз на следующий день, всего за день до того, как приедешь ты. Чего мне ожидать? В чем смысл этой столь любопытной тишины? Я невероятно растерян и при этом я в подлинном восторге. Я наблюдал собственными глазами инструмент Творения, Пенумбра. Я стоял в присутствии чего-то, что когда-то было чистой энергией, бесформенным напевом, что аккомпанировал собой восход всякого света, когда сам Вселенский Матриарх ходил по этой земле.
У меня, быть может, и нет ответов, но у меня определенно есть цель. Я должен исполнить свои обязанности, хотя бы только лишь для того, чтобы получить возможность узреть подобное величие вновь, вне зависимости от глубины, на которой оно сокрыто.
Твой, верен всегда,
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Двадцать четвертое апреля, год 6233 Гармонической Эры,
И вновь я был призван в покои Принцессы. Вновь мне пришлось войти в них совершенно самостоятельно. И так же, как и в прошлую ночь, Принцесса Луна сидела у края балкона, глядя в окно, давая мне время изучить Вестник Ночи вблизи. Я стоял у него, я ходил вокруг него кругами, внимательно вглядываясь. Какое бы ужасное искушение я ни чувствовал, я не мог заставить себя коснуться темного инструмента.
И только когда она, наконец, заговорила со мной, я осознал, что прошло около часа тишины с тех пор, как я прибыл сюда. Слышать голос Богини Теней в одной комнате со мной казалось сродни переживанию взрыва божественной мощи. Я чувствовал, как каждая частичка моего существа горит и замерзает одновременно, так, что я не мог делать ничего, кроме как стоять, застыв на месте, и впитывать каждое рокочущее слово, что она произносила. Только аликорн, такой, как Принцесса Луна, способен говорить шепотом и при этом сотрясать мир громом. Между каждым вдохом у меня не было никаких причин сомневаться в ее власти, в ее праведной мощи и в ее связи со всем, что сложно, великолепно и вечно.
Когда она заговорила со мной, она заговорила не о Вестнике Ночи. Не о теме мистического исследования. Речь даже не зашла о протоэквестрийских симфониях. Она спросила меня, как я смог прожить всю свою жизнь как сарозиец-единорог. И, конечно же, я ответил ей, Пенумбра.
Я объяснил ей, что это значит — расти единственным бескрылым сарозийцем в деревне. Я объяснил ей грубо и приблизительно особенности генетики, из-за которых только один из пяти тысяч единорогов рождается таким, как я. Я опустил детали по поводу насмешек и издевательств, что сыпались на меня в детстве от других жеребят, которые высмеивали мою белую шерсть альбиноса, вертикальные зрачки и широкие уши. Все эти вещи, к которым я успел привыкнуть, я объяснил ей нейтрально, будто бы позабыв сам и обнаружив необходимость самому себе разъяснить кем и чем я являлся в тот краткий промежуток времени. В конце концов, что нового я мог ей поведать? Безусловно, Богиня Ночи знала все, что можно знать о сарозийцах, равно как пегасах, так и редких лишенных крыльев представителей народа, потому как все мы еще давным-давно поклялись в верности ей и ее вечной воле.
Когда моя речь подошла к концу, Луна не улыбнулась, но и не нахмурилась. Она встала и подошла к Вестнику Ночи, на ходу давая краткое, но крайне удовлетворяющее объяснение. По-видимому, мое первое приглашение и последовавшая тишина, что поглотила нашу первую встречу, было испытанием. Она привела меня сюда, чтобы, оставив наедине с собой и Вестником Ночи, оценить мою реакцию. Факт того, что я не заговорил с ней, очевидно, оказался как раз тем, что было учтено в мою пользу. Она определила, что я не из тех пони, кто без оглядки поддается соблазну величия. Если перефразировать то, что на самом деле сказала мне Богиня Ночи, то я думал и действовал исключительно в рамках научных целей; я держу свои желания под превосходным контролем, раз я не прервал молчания и не попытался коснуться Вестника Ночи своими смертными копытами.
Я слушал все, что она хотела мне сказать, и чувствовал, что мне должно поддерживать то же тактичное молчание. Я кланялся, когда было необходимо, отвечал, только когда должно было. В конце, она сказала мне нечто, что окончательно выбило землю из-под копыт. Она собирала симфонию. Именно так, Пенни: наша любимая Принцесса Луна, владычица озаренного лунным светом неба, выходит из десятилетнего молчания, чтобы подарить Эквестрии песню ее неукротимого духа. И что еще поразительнее… она желает моей помощи в написании музыки.
Я, конечно, удержался от падения без сознания в присутствии Принцессы. Я выразил ей свой энтузиазм в настолько джентельпонской манере, насколько это было возможно. Она не дала мне никакой информации ни касательно природы симфонии, ни о количестве композиций. И более того, она, похоже, готова была пренебречь тем фактом, что я всего лишь ученый, подкованный в области истории и музыкальной теории. Не могла ли она пригласить королевского дирижера из филармонии Селестии? Не разумнее ли было бы заручиться помощью Мэрцарта или какого-нибудь другого известного на весь мир композитора? Увы, она желает моей помощи и моего вклада в это предприятие. Я не знаю, была ли в истории Кантерлота душа более везучая, Пенни, чем тот пони, кто был избран для записи единственного и неповторимого художественного подвига Принцессы Луны на бумагу, с помощью которой смертные смогут сохранить ее величие и наслаждаться им в грядущие тысячелетия.
Она, должно быть, понимала, сколь невыносимо я был захвачен энтузиазмом, а потому она отправила меня домой пораньше; по крайней мере, гораздо раньше, чем я был отпущен прошлой ночью. Единственной подсказкой, которую она мне дала насчет того, когда она ожидает моего возвращения, была: «После того, как ты устроишься со своей возлюбленной, Пенумброй». Она знает твое имя, Пенни, равно как она знает, сколь я почтен данной мне возможностью. Именно потому я верю, что все, чего я желал, обретает плоть. Я берусь за этот проект на долгое время, и сколь же я посвятил себя записи этой информации, столь же я не могу дождаться завтрашней встречи с тобой, чтобы рассказать тебе все лицом к лицу, чтобы держать тебя в объятьях и вновь познать, что это значит — смеяться и плакать одновременно.
С величайшей радостью и энтузиазмом,
— Доктор Алебастр Кометхуф.
Двадцать пятое апреля, год 6233 Гармонической Эры,
Я говорил, что у меня для тебя есть сюрприз. Это с легкостью вылетело у меня из головы, едва я увидел твое лицо, твою золотую шкурку, твои перламутрово-голубые глаза. Ты оставляешь за собой повсюду аромат жасмина, особенно в нашем новом доме. И теперь я знаю, что это поистине наш дом, ибо он пахнет тобой.
Я никак не могу перестать вспоминать, сколь очаровательно растерянной ты была, когда я практически вытащил тебя на балкон. Я сказал тебе закрыть глаза. Я измерял растущую ширину твоей улыбки, пока ты шла за мной, казалось бы, вечность. Сколь же велик этот балкон? Собирался ли я завести тебя через край? Определенно, я не отрастил крылья как у Кресцент Шайна за одну только ночь.
Затем, когда я сказал тебе открыть глаза, выражение твоего лица стоило каждого беспокойного сна, каждой мечты, что привели меня к этому моменту. Я ожидал вздоха восхищения; я не слишком-то ожидал слез, что пришли вместе с ним. Я надеюсь, что ты простила меня за то, что я высушил их носом в то же мгновенье, Пенни. Я всегда предпочитаю целовать сухие щеки вместо мокрых.
Готов поспорить, ты никогда не думала, что у тебя будет собственная теплица заместо университетской, в которую надо идти через полгорода. Я говорил серьезно, когда заявил, что частичка Вайнпега проросла по всему Кантерлоту, и это в равной степени относится и к нашему дому. Наши апартаменты — единственная квартира во всем Полуночном Квартале, чей балкон озаряется полуденным солнцем, и потому я специально, с оглядкой на тебя, выбрал ее. Теперь, вне зависимости от того, сколь долго я могу быть не дома, занимаясь своими исследованиями, у тебя всегда будет место, где ты сможешь выращивать свои цветы и заниматься исследованиями в ботанике. Я не рискну даже изобразить понимание свойств флоры, но мне нравится думать, что я отлично знаком с твоей улыбкой, которая чудесно расширилась прошлым вечером, когда ты прибыла и я показал тебе мой «сюрприз». Надеюсь, он озаряет каждую грань твоей жизни, как ты озаряешь каждую частичку меня.
Видеть тебя здесь — неизмеримая радость: чуять твой запах, видеть твои глаза, слышать твой смех. Я знаю, я писал это уже много раз, столь много, что почти что даже совсем отвлекся от темы, но присутствие тебя рядом практически заставляет меня забыть о происходящем здесь, в Кантерлоте. Я бы вообще даже не упомянул, что видел Вестник Ночи собственными глазами, если бы ты не спросила меня, как прошли первые встречи. Я знаю, я мог бы просто дать тебе прочитать эти записи, что я веду, но какой в этом смысл, если ты прямо здесь, рядом со мной? То, что я пишу здесь, это шанс сохранить столько наследия Луны, доверенного мне, сколько возможно. Все, что мы делаем и что мы привносим в славу Лунной Богини, не будет значить ничего, если мы не сохраним себя и то, что ценнее всего для нас самих.
Осталось еще очень много вещей, что необходимо распаковать. Я собираюсь попытаться убедить тебя отложить все это на ночь, чтобы я смог вновь провести ее со своей любимой женой. Месяцы и годы спустя, когда ты наконец прочитаешь эти записи, может быть, ты сможешь сказать мне, преуспел я или нет, и я с величайшей твердостью верю, что ответ будет «да».