ПАРИ ЖАКА ПАГАНЕЛЯ И МАЙОРА МАК‑НАББСА 4 страница

– Но ведь наше путешествие в Южную Австралию не представляет никакой опасности? – проговорил Гленарван.

– Никакой, – поспешил подтвердить Айртон.

– Тогда надо оставить на судне как можно больше народа. Люди понадобятся, чтобы вести «Дункан» под парусами в Мельбурн, чтобы ремонтировать его. Очень важно, чтобы яхта могла без опоздания прибыть в то место, которое ей будет назначено. Поэтому не будем сокращать его команду.

Айртон, по‑видимому, понял соображения Гленарвана и больше не настаивал.

Наступил вечер, и ирландцы распрощались с шотландцами. Айртон и семья Падди О'Мура вернулись на ферму. Лошади и повозка должны были быть готовы к следующему дню. Отъезд назначили на восемь часов утра.

Леди Элен и Мери Грант занялись последними приготовлениями. Сборы были недолгие, а главное, менее кропотливые, чем сборы Жака Паганеля. Ученый до поздней ночи развинчивал стекла своей подзорной трубы, вытирал их, затем снова свинчивал. Поэтому утро застало его спящим. Майор зычным голосом разбудил его.

Джон Манглс уже отправил багаж на ферму. Шлюпка ждала путешественников; они быстро разместились в ней. Молодой капитан отдавал последние распоряжения Тому Остину. Он особенно настаивал на том, чтобы его помощник ждал приказаний Гленарвана в Мельбурне и, каковы бы они ни были, выполнил их самым точным образом.

Старый моряк заверил Джона Манглса, что тот может на него положиться. Затем от имени всей команды Том Остин пожелал Гленарвану успеха в его экспедиции. Шлюпка отвалила от трапа под громовое «ура» команды.

Через десять минут она пристала к берегу, а еще через четверть часа путешественники были уже на ирландской ферме.

Здесь все было готово. Леди Элен пришла в восторг от своего жилища. Огромная повозка из массивных досок и с первобытными колесами очень понравилась ей. Шесть впряженных попарно быков своим патриархальным видом весьма подходили к ней. Айртон, держа в руках заостренную длинную палку, ждал приказаний своего нового хозяина.

– Черт возьми, – воскликнул Паганель, – какой чудесный экипаж! Ни одна почтовая карета в мире не сравнится с ней. Я не знаю лучшего способа бродить по свету! Дом, который трогается с места, движется, останавливается, когда вам заблагорассудится, – чего можно пожелать лучшего? Это некогда поняли сарматы и путешествовали только так.

– Господин Паганель, – обратилась к нему леди Элен, – надеюсь, я буду иметь удовольствие видеть вас в моем салоне?

– Конечно, мадам! Почту за честь. Какой ваш приемный день?

– Я буду дома для своих друзей ежедневно, – смеясь, ответила леди Элен, – а вы…

– … самый преданный из них, мадам, – галантно ответил Паганель.

Этот обмен любезностями был прерван появлением семи уже оседланных и взнузданных лошадей. Их привел один из сыновей Падди О'Мура. Гленарван уплатил ирландцу‑фермеру за все, что было приобретено у него, и горячо поблагодарил его, а это для честного колониста было не менее ценно, чем полученные золотые гинеи.

Была дана команда к отъезду. Леди Элен и Мери заняли места в своем купе, Айртон – на козлах, а мистер Олбинет – в задней части повозки. Гленарван, майор, Паганель, Роберт, Джон Манглс и оба матроса сели на лошадей. Все они были вооружены карабинами и револьверами.

– С богом! – крикнул Падди О'Мур, а за ним хором вся его семья.

Айртон издал особый возглас и тронул быков длинной палкой. Повозка тронулась, доски ее затрещали, оси в ступицах колес заскрипели, и вскоре гостеприимная ферма славного ирландца скрылась за поворотом дороги.

 

Глава IX

ПРОВИНЦИЯ ВИКТОРИЯ

 

Было 22 декабря 1864 года. Декабрь, такой унылый и хмурый в Северном полушарии, должен был бы называться июнем на Австралийском материке. Ведь с астрономической точки зрения, здесь два дня назад наступило лето: начиная с 21‑го, когда солнце достигло тропика Козерога, оно с каждым днем бывало над горизонтом на несколько минут меньше. Таким образом, это новое путешествие Гленарвана должно было совершиться в самое жаркое время года, под почти тропическими лучами солнца.

Совокупность английских владений в этой части Тихого океана носит название Австралазии. Сюда входят Новая Голландия, Тасмания, Новая Зеландия и несколько соседних островов. Сам же Австралийский материк делится на несколько обширных колоний‑провинций, очень отличающихся друг от друга по величине и по природным богатствам. При взгляде на современную карту Австралии бросается в глаза прямолинейность границ австралийских провинций – очевидно, англичане проводили их чисто условно, нисколько не сообразуясь ни с рельефом, ни с течением рек, ни с различием климата, ни с разноплеменностью населения. Эти колонии примыкают друг к другу, как кусочки мозаики правильной формы. Во всех этих прямых линиях и углах чувствуется рука не столько географа, сколько геометра. Природа берет свое только в пленительной неправильности очертаний берегов с их разнообразными изгибами, бухтами, мысами, заливами.

Это сходство между картой Австралии и шахматной доской вызвало заслуженные насмешки Жака Паганеля. Если бы Австралия была французской колонией, то уж французские географы не проявили бы такой страсти к угольнику и рейсфедеру.

Обширный австралийский остров делится в настоящее время на шесть колоний‑провинций: Новый Южный Уэльс, столица – Сидней; Квинсленд, столица – Брисбен; Виктория, столица – Мельбурн; Южная Австралия, столица – Аделаида; Западная Австралия, столица – Перт; и, наконец, Северная территория, пока не имеющая столицы. Колонистами заселены лишь побережья. Почти нет сколько‑нибудь значительных городов дальше двухсот миль в глубь страны. Центральная же часть материка, равная по величине двум третям Европы, еще почти не исследована.

К счастью, тридцать седьмая параллель не проходит через эти беспредельные пустыни, через эти недоступные области, уже стоившие науке стольких жертв. Гленарван не смог бы их преодолеть. На его пути, проходившем только через юг Австралии, лежали небольшая часть провинции Южная Австралия, затем вся провинция Виктория и, наконец, вершина опрокинутого треугольника, который представляет собой провинция Новый Южный Уэльс.

От мыса Бернулли до границы провинции Виктория – около шестидесяти двух миль. Это расстояние можно было свободно покрыть в два дня, и Айртон рассчитывал к вечеру следующего дня уже расположиться на ночлег в Апли, самом западном городе Виктории.

Обычно в начале всякого путешествия и всадники и лошади рвутся вперед. Воодушевление первых было только похвально, но прыть вторых понадобилось умерить. Кому предстоит далекий путь, тот должен беречь силы своей лошади. Поэтому было решено проезжать в среднем не больше двадцати пяти – тридцати миль в день. К тому же приходилось соразмерять бег лошадей с медленным шагом быков – этих настоящих живых машин, выигрывающих в силе то, что они теряют во времени.

Повозка с пассажирами и провиантом была ядром экспедиции, ее движущейся крепостью. Всадники могли разъезжать по сторонам, но не должны были слишком от нее удаляться. Вообще, так как для всадников не было установлено никакого определенного порядка езды, каждый мог до известной степени действовать по своему усмотрению. Охотники рыскали по равнине за дичью, любезные кавалеры беседовали с ехавшими в повозке дамами, философы философствовали. Паганель, совмещавший в себе все эти качества, должен был поспевать повсюду разом.

Переезд через провинцию Южная Австралия оказался неинтересным. На протяжении нескольких миль низкие пыльные холмы чередовались с пустошами, называемыми в этом краю английским словом «bush», то есть просто «кустарник»; это луга, поросшие кустами с остроконечными солоноватыми листьями – излюбленным лакомством овец. Между столбами телеграфной линии, недавно соединившей Аделаиду с побережьем, мирно паслись овцы особой породы, встречающиеся только в Новой Голландии.

Эти равнины удивительно напоминали однообразные аргентинские пампасы. Такой же ровный травяной покров, такая же четкая линия горизонта. Мак‑Наббс уверял, что они и не покидали Южной Америки. Однако Паганель утверждал, что местность скоро должна измениться, и его спутники, полагаясь на слова географа, стали ждать чего‑то чудесного.

В три часа отряд очутился на одной из обширных безлесных равнин, которые называют «москитными полями». Географ имел удовольствие убедиться в правильности этого названия. И путешественники, и их лошади очень страдали от непрекращавшихся укусов этих назойливых насекомых. Избежать их невозможно, но можно смягчить нашатырным спиртом из походной аптечки. Долговязый Паганель, весь исколотый жалами беспощадных москитов, выйдя из терпения, не мог удержаться от проклятий.

К вечеру несколько живых изгородей из акаций придали равнине более веселый вид. Стали попадаться группы белых камедных деревьев; появились недавно проложенные колеи и растения, вывезенные из Европы: оливковые и лимонные деревья, вечнозеленые дубы; наконец, потянулись аккуратные заборы. В восемь часов вечера быки, подгоняемые палкой Айртона, добрались до «станции» Ред‑Гам. Станцией здесь называют место, где разводится скот, главное богатство Австралии. Местные животноводы называются «скваттеры», то есть «сидящие на земле» [97]. И в самом деле, первое, что делает усталый колонист после скитаний по необъятным равнинам, – он садится на землю.

Станция Ред‑Гам была невелика, но приняли здесь Гленарвана очень радушно. Под кровом этих уединенных жилищ путешественника всегда ждет угощение, и в лице австралийского колониста он всегда находит гостеприимного хозяина.

На следующий день Айртон запряг своих быков уже на рассвете. Ему хотелось в тот же день добраться до границы Виктории.

Местность постепенно становилась неровной. До горизонта волнообразно тянулись холмики, усыпанные красным песком; казалось, что на равнину наброшен огромный красный флаг, складки которого раздуваются ветром. «Малли» – карликовые эвкалипты – простирали свои темно‑зеленые ветви над тучными лугами, где бегало множество веселых тушканчиков. Дальше замелькали обширные заросли кустарников и молодые камедные деревца. Потом кусты стали еще гуще, деревья – выше, – это начинались уже австралийские леса.

По мере приближения к границам Виктории пейзаж все более изменялся. Путешественники почувствовали себя в новой стране. Они неизменно двигались по прямой линии, и никакое препятствие на пути: ни озеро, ни гора – не принуждало их превратить эту линию в кривую или ломаную. Они неуклонно осуществляли на практике геометрическую теорему: двигались по кратчайшему пути между двумя точками. Не было ни усталости, ни трудностей. Всадники соразмеряли свой марш с медленным шагом быков, а эти спокойные животные хотя и не очень‑то быстро передвигались, зато никогда не останавливались в пути. Сделав, таким образом, в два дня переход в шестьдесят миль, караван прибыл 23 декабря вечером в Апли, ближайший к границе город провинции Виктория, расположенный в округе Уиммера, под сто сорок первым градусом долготы.

Айртон остановил повозку перед харчевней, носившей, за неимением лучшей гостиницы, громкое название «Отель Короны». Был подан горячий ужин, состоявший исключительно из баранины в разных видах. Путешественники много ели, но еще больше разговаривали. Желая побольше узнать об особенностях Австралийского материка, спутники Паганеля засыпали его вопросами. Географ не заставил себя просить и охотно принялся рассказывать о провинции Виктория, называемой также Счастливой Австралией.

– Неверное название! – заметил Паганель. – Было бы ближе к истине назвать эту провинцию Богатой Австралией, ибо о странах можно сказать, как и о людях: «Богатство не дает счастья». Благодаря своим золотым приискам Австралия попала в лапы свирепых хищников‑авантюристов. Вы сами это увидите, когда мы будем проезжать через золотоносные земли.

– Кажется, колония Виктория существует не так давно? – спросила леди Элен.

– Да, она основана всего каких‑нибудь тридцать лет назад, а именно: шестого июня 1835 года, во вторник…

– … в четверть восьмого вечера, – добавил майор, любивший подтрунивать над точностью дат, приводимых географом.

– Ошибаетесь, – серьезно возразил географ. – В семь часов и десять минут Бетман и Фолкнер основали поселение Порт – Филлип у той самой бухты, где теперь раскинулся большой город Мельбурн. В течение первых пятнадцати лет эта колония входила в состав Нового Южного Уэльса и имела общую с ним столицу Сидней, но в 1851 году она была объявлена независимой и получила название «Виктория».

– И много изменилось с тех пор? – спросил Гленарван.

– Судите сами, мой друг, – ответил Паганель, – я приведу вам цифры – новейшие статистические данные. А что бы ни говорил Мак‑Наббс, я ничего не знаю более красноречивого, чем цифры.

– Ну давайте, – сказал майор.

– Начинаю. В 1836 году колония Порт‑Филлип насчитывала двести сорок четыре жителя, а в настоящее время население провинции Виктория достигло пятисот пятидесяти тысяч человек. Семь миллионов виноградных лоз приносят ей ежегодно сто двадцать одну тысячу галлонов вина. Сто три тысячи лошадей носятся по ее равнинам, и шестьсот семьдесят пять тысяч двести семьдесят две головы рогатого скота пасется на ее беспредельных лугах.

– А свиньи здесь тоже есть? – поинтересовался Мак‑Наббс.

– Да, майор. С вашего позволения, их здесь семьдесят девять тысяч шестьсот двадцать пять.

– А сколько овец, Паганель?

– Семь миллионов сто пятьдесят тысяч девятьсот сорок три, Мак‑Наббс!

– Считая и барана, которого мы в данную минуту едим, Паганель?

– Нет, без него: ведь три четверти его мы уже уничтожили.

– Браво, господин Паганель! – весело смеялась леди Элен. – Надо сознаться, что вы прекрасно подкованы в географии и, сколько бы ни старался наш кузен Мак‑Наббс, ему не удастся поставить вас в тупик.

– Что ж, это моя профессия – знать все это и при надобности сообщать вам. Поэтому можете поверить мне, если я скажу, что в этой необыкновенной стране нам предстоит увидеть немало чудесного.

– Однако до сих пор… – начал Мак‑Наббс, любивший подзадорить географа.

– Да подождите же, нетерпеливый майор! – воскликнул Паганель. – Вы едва успели перешагнуть через границу, а уже ворчите. А я говорю, повторяю вам, клянусь вам, что этот край – самый любопытный на всем земном шаре! Его возникновение, природа, растения, животные, климат, его грядущее исчезновение – все это удивляло, удивляет и удивит всех ученых мира. Представьте себе, друзья мои, материк, который, образовываясь, поднимался из морских волн не своей центральной частью, а краями, как какое‑то гигантское кольцо; материк, в середине которого есть, быть может, наполовину испарившееся внутреннее море; где реки с каждым днем все больше и больше высыхают; где нет влаги ни в воздухе, ни в почве; где деревья ежегодно теряют не листья, а кору; где листья обращены к солнцу не поверхностью, а ребром и не дают тени; где растут огнестойкие леса; где каменные плиты тают от дождя; где деревья низкорослы, а травы гигантской вышины; где животные необычны; где у четвероногих имеются клювы, например у ехидны и утконоса, что заставило ученых выделить их в особый класс; где у прыгуна кенгуру лапы разной длины; где у овец свиные головы; где лисицы порхают с дерева на дерево; где лебеди черного цвета; где крысы вьют себе гнезда; где птичка‑шалашник строит целые беседки для своих крылатых подруг; где вообще все птицы поражают разнообразием песен и способностей: одна подражает бою часов, другая – щелканью бича почтовой кареты, третья – точильщику, четвертая отбивает секунды, точно маятник; есть такая, которая смеется утром, на восходе солнца, и такая, которая плачет вечером, на закате. Самая причудливая, самая нелогичная страна из всех когда‑либо существовавших! Земля парадоксальная, опровергающая законы природы! Ученый‑ботаник Гримар имел полное основание сказать о ней: «Вот она, эта Австралия, какая‑то пародия на мировые законы или, вернее сказать, вызов, брошенный в лицо остальному миру!»

Эта тирада, стремительно произносимая Паганелем, казалось, никогда не кончится. Красноречивый секретарь Географического общества уже не владел собой. Он несся все вперед и вперед, отчаянно жестикулируя и при этом так размахивая вилкой, что его соседям по столу положительно грозила опасность. Наконец голос его был заглушен громом аплодисментов, и он умолк.

Конечно, после этого перечисления особенностей Австралии никому не пришло в голову задать географу еще какие‑либо вопросы. Только майор спросил‑таки своим неизменно спокойным голосом:

– И это все, Паганель?

– Нет, представьте, не все! – воскликнул с новым азартом ученый.

– Как, в Австралии есть что‑нибудь еще более удивительное? – спросила заинтригованная леди Элен.

– Да, ее климат: он еще необычнее, чем все, что в нем растет и живет.

– Как? – раздалось со всех сторон.

– Я не говорю уж о том, как богат воздух Австралии кислородом и беден азотом, не говорю об отсутствии влажных ветров вследствие того, что пассаты дуют параллельно побережью; и о том, что большинство болезней, начиная от тифа и кончая корью и разными хроническими болезнями, здесь неизвестны…

– Однако это немалое преимущество, – заметил Гленарван.

– Без сомнения, но, повторяю, я не это имею в виду, – ответил Паганель. – Здесь климат обладает свойством… прямо – таки неправдоподобным…

– Каким же? – спросил Джон Манглс.

– Вы ни за что мне не поверите…

– Поверим! – воскликнули заинтересованные слушатели.

– Так вот, он…

– Ну, что же?

– … благотворно действует на нравственность!

– На нравственность?

– Да, – с убеждением ответил ученый. – Он благотворно действует на нравственность. В Австралии металлы не ржавеют на воздухе, то же происходит и с людьми. Сухой и чистый воздух здесь быстро все выбеливает: и белье и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата, почему и решили ссылать сюда людей для исправления.

– Как, в самом деле такое влияние чувствуется? – спросила леди Гленарван.

– Да, и на животных и на людях.

– Вы не шутите, господин Паганель?

– Нет, не шучу. Австралийские лошади и рогатый скот поразительно послушны. Вы сами в этом убедитесь.

– Не может быть!

– Но тем не менее это так. Преступники, переселенные в эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно перерождаются. Это известно филантропам. В Австралии все люди делаются лучше.

– Но тогда каким же станете вы, господин Паганель, в этой благодатной стране, – вы, и без того такой хороший? – улыбаясь, сказала леди Элен.

– Стану превосходным, просто превосходным! – ответил географ.

 

Глава X

РЕКА УИММЕРА

 

На следующий день, 24 декабря, двинулись в путь на заре. Уже чувствовался зной, но терпимый. Дорога была почти ровной – и удобной для лошадей. Пролегала она по довольно редкому лесу. Вечером, после целого дня езды, отряд сделал привал на берегу озера Бланш [98]с солоноватой и непригодной для питья водой.

Жак Паганель принужден был согласиться, что это озеро не более бело, чем Черное море черно, Красное море красно, Желтая река желта, а Голубые горы голубого цвета. Впрочем, из профессионального самолюбия географ попытался было спорить, но его доводы не имели успеха.

Мистер Олбинет с обычной для него аккуратностью приготовил и подал ужин. Затем путешественники – одни в повозке, другие в палатке – быстро уснули, невзирая на жалобный вой динго, этих австралийских шакалов.

За озером Бланш раскинулась чудесная равнина, вся пестревшая хризантемами. Проснувшись на следующее утро, Гленарван и его спутники пришли в восторг от представшей перед их взором великолепной картины.

Снова двинулись в путь. Местность была ровная, только вдали виднелось несколько пригорков. Всюду до самого горизонта зеленела и алела цветами беспредельная равнина. Голубые цветы мелколистного льна красиво сочетались с ярко‑красными цветами медвежьих когтей. Солончаковую почву густо покрывали серо‑зеленые и красноватые цветы серебрянки, лебеды, свекловичника. Растения эти очень полезны, так как из их золы путем промывания добывается отличная сода. Паганель, который, очутившись среди цветов, сейчас же сделался ботаником, принялся называть все эти разновидности растений и, верный своему пристрастию к цифрам, не упустил случая сообщить, что австралийская флора включает четыре тысячи двести видов растений, принадлежащих к ста двадцати семействам.

Быстро проехали еще с десяток миль, и вот повозка катится среди рощиц высоких акаций, мимоз и белых камедных деревьев с их разнообразными цветами. Растительное царство этих равнин, богатых источниками, благодарно воздавало ароматами и цветами за теплые лучи, которые изливало на него дневное светило. Зато царство животных представлено было более скупо. Лишь кое‑где бродили по равнине эму, приблизиться к которым оказалось невозможным. Майору все же удалось подстрелить одну из очень редких и уже исчезающих птиц. Это был ябиру – гигантский аист английских колонистов. Ростом он был пяти футов, а клюв его, черный, широкий, конической формы, очень заостренный на конце, имел восемнадцать дюймов длины. Лилово‑пурпурная окраска его головы составляла резкий контраст с лоснящейся зеленой шеей, блестящей белой грудью и ярко – красными длинными ногами. Казалось, что природа употребила все цвета радуги на оперение ябиру.

Путешественники залюбовались птицей, и майор был бы, конечно, героем дня, если бы юный Роберт, проехав несколько миль дальше, не встретил и не подстрелил бесстрашно какое‑то бесформенное животное – нечто среднее между ежом и муравьедом, напоминавшее недоразвитое допотопное существо. Из его сомкнутой пасти висел длинный, растягивавшийся липкий язык, которым это животное вылавливало муравьев – свою главную пищу.

– Это ехидна, – объяснил Паганель. – Случалось ли вам когда‑либо видеть подобное животное?

– Она отвратительна! – отозвался Гленарван.

– Отвратительна, но интересна, – заметил Паганель. – К тому же она встречается только в Австралии. В другой части света ее не найти.

Понятно, Паганелю захотелось взять мерзкую ехидну с собой, и он решил положить ее в багажное отделение, но тут мистер Олбинет запротестовал с таким негодованием, что ученый должен был отказаться от мысли сохранить для науки этого представителя австралийской фауны.

В этот день путешественники достигли 141° 30' долготы. До сих пор им в пути встречалось мало колонистов и скваттеров. Местность казалась пустынной. Туземцев совсем не было видно, так как дикие племена кочуют севернее, по бесконечным пустыням, орошаемым притоками Дарлинга и Муррея.

Отряду Гленарвана встретилось интересное зрелище: одно из тех колоссальных стад, которые предприимчивые торговцы пригоняют с восточных гор в провинции Виктория и Южная Австралия. Около' четырех часов пополудни Джон Манглс указал своим спутникам на огромный столб пыли, поднимавшийся в трех милях впереди. Никто не мог догадаться, что означало это явление. Паганель склонен был видеть в нем какой‑нибудь метеор, и пылкая фантазия ученого уже подыскивала естественное объяснение, но Айртон, не дав географу углубиться в область догадок, заявил, что пыль эту поднимает двигающееся стадо.

Боцман был прав. Густое облако пыли все приближалось. Оттуда неслось мычание, ржание и блеяние. К этой пасторальной симфонии примешивались также – в виде криков, свиста и брани – человеческие голоса.

Из шумного облака появился человек. То был главный погонщик этой четвероногой армии. Гленарван поехал к нему навстречу, и они вскоре разговорились. Погонщик был в то же время и владельцем части этого стада. Звался он Сэм Мэчел и направлялся из восточных провинций к бухте Портленд.

Его стадо состояло из двенадцати тысяч семидесяти пяти голов: тысячи быков, одиннадцати тысяч овец и семидесяти пяти лошадей. Весь этот скот, купленный худым на равнинах у Голубых гор, перегонялся теперь на тучные пастбища Южной Австралии, чтобы после откорма его можно было перепродать с большим барышом. Сэм Мэчел, выгадывая по два фунта стерлингов с быка и по полфунта с овцы, должен был выручить кругленькую сумму в пятьдесят тысяч франков. Дело, конечно, выгодное, но сколько надо было проявить терпения и энергии, чтобы довести до места назначения это норовистое стадо, сколько трудов приходилось положить на это! Да, нелегко достается барыш, получаемый от этого сурового ремесла.

В то время, как стадо Сэма Мэчела продолжало двигаться вперед через рощицы мимоз, сам он в немногих словах рассказал свою историю. Леди Элен, Мери Грант и всадники сошли на землю и, усевшись в тени большого камедного дерева, слушали рассказ скотопромышленника. Сэм Мэчел был в пути уже семь месяцев. В среднем он проходил ежедневно миль десять, и его бесконечное путешествие должно было продлиться еще месяца три. В трудном деле ему помогали тридцать погонщиков и двадцать собак. Среди погонщиков было пять негров, умевших замечательно отыскивать отбившихся от стада животных по следам. За этой армией следовало шесть телег. Погонщики с бичами в руках (рукоятка этих бичей была восемнадцати дюймов длины, а ремень – девяти футов) пробирались между рядами животных и восстанавливали то и дело нарушаемый строй, между тем как легкая кавалерия в виде собак носилась по флангам. Путешественников привел в восхищение царивший в стаде порядок. Различные породы животных шли отдельно, ибо дикие быки не станут пастись там, где прошли овцы. Поэтому быков необходимо было гнать во главе армии. Разделенные на два батальона, они выступали впереди. За ними под командой двадцати погонщиков следовали пять полков овец; взвод лошадей шел в арьергарде. Сэм Мэчел обратил внимание своих слушателей на то, что вожаками этой армии были не люди, не собаки, а некоторые быки – смышленые «лидеры», авторитет которых признавался их сородичами. Они с большой важностью шествовали впереди, инстинктивно выбирая лучшую дорогу и глубоко убежденные в своем праве на всеобщее уважение. Стадо беспрекословно повиновалось им, и поэтому с ними приходилось считаться. Если им заблагорассудилось сделать остановку, надо было уступать их желанию; и тщетно было бы пытаться после стоянки снова пуститься в путь до того, как они сами подадут сигнал.

Скотопромышленник добавил еще несколько подробностей к рассказу об этом походе, достойном того, чтобы сам Ксенофонт [99]если не возглавил, то хотя бы описал его. Пока армия животных движется по равнине, все идет хорошо – без затруднений, без усталости. Скот пасется тут же, по дороге, утоляет жажду в многочисленных ручьях, ночью спит, днем идет, послушный лаю собак. Но в обширных лесах материка, в зарослях мимоз и эвкалиптов, трудности возрастают. Взводы, батальоны, полки – все смешивается или рассыпается по сторонам, и надо немало времени, чтобы снова всех собрать. Если, к несчастью, потеряется один из быков‑лидеров, его нужно во что бы то ни стало разыскать, иначе все стадо может разбрестись; негры – погонщики нередко тратят по нескольку дней на эти трудные поиски. Когда идут сильные дожди, ленивые животные отказываются двигаться вперед, а во время сильных гроз обезумевший от страха скот охватывает паника.

И все же благодаря энергии и расторопности скотопромышленнику удавалось преодолевать все эти трудности. Он шел вперед миля за милей. Равнины, леса, горы оставались позади. Но на переправах через реки ему требовалось, кроме энергии и расторопности, еще нечто большее: ничем не сокрушимое терпение, которого должно было хватить не на часы, не на дни, а на целые недели. Каждая речка становилась преградой, но вовсе не потому, что ее нельзя было преодолеть. Причина задержек одна – упрямство стада, не желающего идти вброд: быки, хлебнув воды, поворачивают назад; овцы в страхе разбегаются в разные стороны. Надо ждать ночи, чтобы снова попытаться загнать стадо в реку, но попытка не удается. Баранов бросают в воду силой, но овцы не решаются следовать за ними. Пробуют в течение нескольких дней томить скот жаждой, но и это ни к чему не приводит. Переправляют на противоположный берег ягнят в надежде, что матери, услышав их крики, бросятся к ним. Но ягнята блеют, а матери не трогаются с места. Такое положение длится иногда целый месяц, и скотопромышленник не знает, что ему делать со своей блеющей, ржущей и мычащей армией. Вдруг в один прекрасный день без всякой видимой причины, словно по какому‑то капризу, часть стада начинает переходить реку, и тут возникает новая трудность – помешать животным беспорядочно бросаться в воду, так как при этом они сбиваются в кучу и многие, попав в стремнины, тонут.

Вот что рассказал путешественникам Сэм. Мэчел. Во время его рассказа большая часть стада прошла мимо в полном порядке, и скотопромышленник должен был поторопиться снова встать во главе своей армии и вести ее к лучшим пастбищам. Он простился с Гленарваном и его спутниками. Все крепко пожали ему руку. Затем он вскочил на прекрасного туземного коня, которого держал под уздцы один из погонщиков, и через несколько мгновений уже исчез в облаке пыли.

Повозка снова двинулась в путь и остановилась только вечером у подошвы горы Толбот. На привале Паганель весьма кстати напомнил о том, что было 25 декабря, день Рождества – праздника, столь чтимого в английских семьях. Но и мистер Олбинет не забыл этого: в палатке был сервирован вкусный ужин, заслуживший искреннюю похвалу сотрапезников. И в самом деле, Олбинет превзошел самого себя: он умудрился приготовить из своих запасов европейские блюда, которые не часто можно получить в пустынях Австралии. На этом достопримечательном ужине были поданы: оленья ветчина, солонина, копченая семга, пирог из ячменной и овсяной муки, чай в неограниченном количестве, виски в изобилии и несколько бутылок портвейна. Как будто все это было в столовой замка Малькольм, среди гор Шотландии.