Письмо редактору журнала «Артист».
Любезный редактор!
Музей – довольно красивое здание, превосходно расположенное в самом аристократическом квартале города, между Прадо и Буэн Ретиро. Оно со всех стон окружено деревьями, а это приятная неожиданность в огромном, лишенном зелени Мадриде. Внешне здание не отличается архитектурной выразительностью, но отнюдь не производит неприятного впечатления. Заслуга в открытии музея принадлежит Марии-Луизе, которую испанцы прозвали Португалкой: работы по его постройке, начатые давно, прерваны были из-за «бедствий войны». На стенах здания можно обнаружить следы нашествия 1809 года: на них еще и сейчас легко разобрать сделанные французскими и английскими солдатами надписи, напоминающие о том, как переменчивы успехи в этих вечных столкновениях. Похоже, что во всех странах архитекторам доставляет какое-то странное удовольствие оказывать, елико возможно, самые плохие услуги живописцам, словно между ними существует своего рода профессиональное соперничество. Если строится музей, то можете быть уверенны, что они позабудут только – обеспечить приличное освещение картин. «Мне для моего музея, – говорил один знаменитый архитектор, – требуется очень много окон на фасаде. Пусть уж Рафаэль и Тициан устраиваются как хотят: для меня окна – прежде всего. К тому же музей – это, вообще говоря, дворец, украшенный картинами».
С картинами Мадридского музея обращаются не лучше, чем у нас. С освещением там обстоит настолько плохо, что почти целый день картины, выставленные против окон, нельзя, в сущности, как следует рассмотреть: дневной свет бьет прямо в покрытые лаком полотна и отражается в них, как в зеркале. Что касается других, то есть висящих между окнами, то их разглядеть можно, но не без труда, и они очень проигрывают из-за ослепительной яркости испанского неба. <...>
Доступ в музей свободный: он открыт для публики два раза в неделю, а иностранцы могут посещать его ежедневно по предъявлении паспортов. По воскресеньям широкого доступа в музей нет; жаль, что в Париже дело обстоит не так. В этот день целая толпа нянек, мастеровых и солдат топчется в картинной галерее просто от безделья. Они осматривают интерьер кухни, писанный Дроллингом, «Страшный суд» уж не знаю какого там старинного немецкого мастера, изумляются размерами шиферной доски, на которой Даниэле ди Волатера дважды написал Голиафа, сраженного Давидом, но не обращают ни малейшего внимания на полотна великих мастеров, к несчастью, несколько потемневших и поблeкших. Толчея эта приводит к тому, что в галерее поднимается ужасная пыль, из-за которой приходится часто устраивать уборку, а для сохранности картин нет ничего пагубнее. <...>
Очень часто испанцы, показывая свои богатые собрания картин или великолепные библиотеки, вздыхают и грустно говорят: «Увы! Ничего у нас не осталось: французы забрали все». Я же склонен думать, что французы напрасно оставили здесь столько сокровищ искусства, которые зачастую недооцениваются своими законными владельцами. Что бы там ни забрали французы, но Мадридский музей, несомненно, один из богатейших в Европе. Он превосходит даже наши, если не количеством картин, то, во всяком случае, качеством. В Мадридском музее не увидишь того количества посредственных полотен, какое можно с удивлением найти в Лувре наряду с шедеврами величайших мастеров.
Та часть музея, в которой развешаны произведения различных итальянских школ, особенно богата вещами Тициана. Два портрета Карла V, верхом, относятся, на мой взгляд, к самой зрелой поре этого художника. Больше всего понравилась мне картина, изображающая вакханалию. Богатейший колорит сочетается в ней с верным и изящным рисунком. Не могу понять, благодаря какому искусному способу он сумел создать впечатление упругости изображенной им плоти. Никогда не видел я ничего сладострастнее, чем нагая женская фигура на левой стороне картины.
Среди нескольких прекрасных полотен Леонардо да Винчи я отметил портрет Монны Лизы Джоконды, – по-видимому, несколько изменившую копию портрета, который находится у нас в Лувре. Фон этой картины – уже не любезный сердцу Леонарду да Винчи пейзаж с островерхими скалами. Он очень тeмный и очень ровный. Цвет драпировок тоже иной.
Всем иностранцам велят приходить в восторг от картины Рафаэля, выдержанной в кирпичном цвете, которая изображает Христа во время крестного пути. Это знаменитая Spasimo di Sicilia – ее можно было видеть в Париже, где она реставрировалась. Я должен сознаться, что картина эта мне совсем не понравилась. У большинства фигур лица какие-то искаженные; ученики Христа и святые жены представляются мне до того мощными и мускулистыми, что с их стороны просто непростительно не попытаться применить силу для спасения своего всеблагого учителя. <...>
В галереях фламандской и голландской живописи картин ещe больше, чем в итальянской галерее. Обращаешь внимание на огромное количество полотен Рубенса, в большинстве превосходных. Не перестаю удивляться плодовитости этого мастера, который занимался ведь не одной только живописью, – он был также посланником, а, кроме того, много времени уделял удовольствиям. Как он находил время для работы? В этом музее можно видеть оригинал знаменитого Острова любви, копий которого известно очень много. Его повесили рядом с другой отличной картиной, но на совершенно иной сюжет: священник несeт святые дары больному. Из работ Рубенса больше всего поразила меня правдивостью и силой чувств та, что известна под названием Медного змия. Моисей, сопровождаемый Аароном, обращается с речью к евреям. Он явно осыпает их упреками, видимо, говорит долго и не без иронии. У ног его повергнулся ниц человек, молящий о пощаде. Другой, устремляясь к нему с протянутыми руками, словно вопит от боли и ужаса. Справа от зрителя умирает девушка, укушенная ядовитой змеей. Она не в силах говорить, но с мольбой смотрит на пророка. Мать старается оторвать от девушки еще обвивающуюся вокруг ее тела змею, а несколько евреев указывают на нее Моисею, словно рассчитывая, что это зрелище способно смягчить его гнев. Любая картина Рубенса хороша колоритом; эта хороша и рисунком и выразительностью. Голова умирающей девушки написана изумительно. Вдобавок даже у итальянских мастеров не найти больше изящества и экспрессии.
В этой галерее я нашел не очень много Ван-Дейков, но говорят, что по Тенирсам она самая богатая в Европе. В ней имеются также отличные Метсю, Кюйпы, Йордансы и много картин Снайдерса, изображающих животных.
Само собой разумеется, в этом музее сосредоточено большое количество картин испанской школы. Только тут я видел целое собрание вещей Веласкеса. Портреты Карла IV и его семья занимают в этой прекрасной галерее достойное место.
Надо отметить, что работы этого мастера вообще редко встречаются даже в Испании. Меня восхищает разнообразие его манеры. Его портреты то тщательно выписаны, вполне закончены, то написаны нарочито небрежными мазками, с расчетом на эффект. Но какую бы манеру он не применял, ему всегда удастся замечательно передать колорит и свежесть живой плоти. Если уж упрекнуть его в чем-нибудь, то, пожалуй, я нашел бы, что он придает всем лицам слишком одинаковое выражение: оно всегда немного натянутое и серьезное. Впрочем, Веласкес в данном случае, может быть, только слишком тщательно подражал природе. Он ведь изображал двор, и какой двор! Удивляться ли тому, что все лица на его портретах горделиво надменны при полнейшем отсутствии мысли?
Не менее полно здесь и собрание Мурильо. Различные манеры, которые были свойственны ему в разные периоды его жизни, представлены большим количеством образцом. Следует отметить, что Мурильо никогда не покидал Испании и видел лишь очень мало работ великих мастеров Фландрии и Испании. Он искал моделей в природе, которая была у него перед глазами, и, мне кажется, ни один художник не был оригинальнее и непосредственные, чем он. Он почти не прибегал к идеализации. В первый период своего творчества он выбирал модели не за их красоту: говорили даже, что он отдавал предпочтение лицам диким и угрюмым, какие так часто встречаются у людей из народа в южной Испании. Позже он оценил изящество и научился выражать его. <...>
Впрочем, лучшие картины Мурильо находятся в Королевском музее. Святая Елизавета, Преображение на горе, покрытой снегом, которые можно было видеть в Париже, – теперь в Королевской академии, а чтобы познакомиться со всей мощью его таланта, надо поехать в Севилью. Шедевры его, как мне кажется, находятся в Монастыре капуцинов, в церкви Благодати и в церкви Августинцев.
После творений этих двух великих мастеров можно не без удовольствия посмотреть картины Рибейры, Алонсо Кано, Роэлса, Сурбарана, Моралеса, Пачеко, Тобалера, Леонардо и еще многих других, чьи имена почти не известны за пределами Испании.
Кроме открытых для публики галерей музея, там есть и закрытый зал, куда допускаются только лица, предъявляющие особый пропуск. <...>
Осматривая этот особый зал, и не обнаружив там ничего особо непристойного, испытываешь даже некоторое разочарование. Впрочем, в нем развешаны первоклассные картины Рубенса, Тициана, Паоло Веронезе и др. Особенно поразили меня Диана, приказывающая раздеть Калисто, Нимфы, застигнутые сатирами Рубенса, и Женщина на ложе отдохновения Тициана. Отметил я также прекрасную Еву кисти Альберта Дюрера и великолепную Дидону – насколько помнится, работы Корреджо.
Но я видел слишком много красивых вещей зараз, глаза у меня затуманились, – нельзя ведь смотреть прямо на солнце. Созерцать в один день все светила живописи, особенно из отряда колористов, – это уж чересчур.
Путевые очерки[§]