Из неотправленного письма ЕИВ Александра III ЕИВ Марии Фёдоровне
Милая душка Минни, собственная моя маленькая жена!
Я знаю, как ты переживаешь за нашего мальчика, нашего Ники. Полагаю, les neveu[83]Серж и Николаша любезно известили тебя о произошедших событиях этой тяжелой ночи. Но хочу сам рассказать тебе обо всем произошедшем, дабы ты, драгоценная моя подруга, могла сама оценить, кто прав, а кто — нет…
Я уже помолился и собирался ложиться спать, как ко мне вошел, нет, не вошел, а просто-таки ворвался Ники. Боже мой, видела бы ты его в тот момент! Перекошенное лицо, расстегнутый мундир, глаза горят безумным огнем.
Я не успел поинтересоваться, что с ним произошло и почему он в таком виде, как Николай немедленно стал упрашивать меня «оградить» его от циркулирующих по дворцу гадких слухов о его взаимоотношениях с невестой. Удивленный и возбужденный этой странной просьбой, я начал расспрашивать его о том, что произошло. Николай со слезами в голосе сообщил мне, что он два часа назад велел своим казакам утопить какого-то лакея, распространяющего сплетни, а заодно приказал выпороть на конюшне камердинера Николая Николаевича, который деньгами поощрял этого лакея к выдумкам!
Я пытался успокоить сына, а также выяснить: что все-таки произошло. Наш маленький Ники! Ведь ты помнишь, моя дорогая, как еще каких-то десять лет тому назад наш мальчик так трогательно рыдал над убитым голубем! И вдруг «утопить, запороть»!..
Я приказал подать Ники коньяку, когда услышал в приемной какой-то шум. А через мгновение дежурный доложил, что ко мне на прием просится великий князь Николай Николаевич. Услышав это, Ники s'est étranglé avec le cognac[84]и тихо пробормотал «он уже здесь merde, Abschaum![85]» — добавив крепкое выражение на родном языке. Затем Ники сказал дежурному не пускать Николая Николаевича, и сказал это столь решительно, что мне оставалось только кивнуть, подтверждая его приказ.
Расспросив сына подробно, я уяснил суть произошедшего. Конечно же, прислуга требовала наказания, но ведь не такого! Я очень рассердился подобному самоуправству и начал отчитывать Ники за столь вопиющее поведение, но он попросил меня дать ему возможность оправдаться. Из дальнейшего выяснилось, что, слава Богу, в последний момент Ники одумался и отменил свой преступный приказ — до смертоубийства так и не дошло! Возбужденный и рассерженный, я продолжал говорить с нашим мальчиком hautement et sévèrement.[86]Но он вдруг посмотрел на меня, поверишь ли, бесценная моя Минни, чуть ли не с жалостью, и тихо, спокойно спросил: «А вы, папá, что сделали бы вы, если бы вдруг узнали, что некая la racaille titrée[87]распространяет чудовищные, les potins sales[88]о вас и о матушке? Это ведь не лакей все придумал! За ним явно кто-то стоял. Как бы вы поступили в этом случае?»
Поверь, душа моя, мне словно наяву привиделось то, о чем говорил наш мальчик. Наверное, для такого sujet[89]дело не обошлось бы starke Schlag[90]«по морде»! Наверное, я нашел бы способы раз и навсегда отучить такую каналью от гнусного сплетничества. (Прости, бесценная моя Минни, но у меня в душе просто поднимается буря негодования, когда я думаю о подобном!)
В этот момент я вдруг неожиданно вспомнил о том страшном дне, когда некие силы буквально завладели мной. Ведь тогда нашему мальчику грозила смертельная опасность от сил нечеловеческих. Да и последующие покушения на жизнь нашего наследника вряд ли можно расценивать как l'affaire des mains de l'anarchie[91]и сумасшедших бомбистов. Нет! Тут видна та же рука, что толкала меня на чудовищное преступление в тот, едва не ставший роковым, день. Я вспомнил несчастного папá, судьба которого так потрясла нас всех. Неужели внуку уготовлена участь деда? А ведь Ники уже сейчас проявляет качества характера, присущие Петру Великому, нашему славному предку. Быть может, именно ему вручены Царем Небесным судьбы Российской Империи, да и всего мира. И не удивительно, что на него обрушиваются испытания, с каждым разом все тяжелее и тяжелее предыдущих.
Охваченный этими мыслями, я совершенно позабыл о Ники, который все так же молча стоял посреди кабинета, терпеливо ожидая моего решения. Бледный и осунувшийся, с темными кругами у глаз… В этот момент он был таким домашним, таким «нашим», что я внезапно ощутил отчаянный страх за него. Он с горсткой своих преданных офицеров уже смело шагает по стезе, уготованной ему судьбой. Но что сможет сделать наш мальчик — добрый, честный, наивный, прямодушный, против всех ополчившихся на него сил?
Поверь мне, дражайшая моя Минни, в этот момент я чуть не разрыдался как ребенок. Нашего сына, моего сына, который в тот страшный день простил мне все и понял мои душевные муки, нашего дорогого мальчика ненавидят эти[92]и готовят ему ужасную участь! В единый миг я осознал, что не в моих силах отвратить от Ники уготованные ему беды, если он останется в столице.
В первое мгновение я подумал о Гатчине. Там Ники легко защитить, его можно окружить непроницаемой стеной верных нам полков, скрыть от злобы как человеческой, так и…[93]…но в следующий миг я понял, что Ники не станет сидеть под замком в Гатчинском дворце, точно в тюремном замке. Ему нужно действовать, работать, встречаться с людьми. Да и его невеста зачахнет под замком. Они просто убегут, подобно новым Клариссе и Флорану.[94]Но где же мне спрятать его, скрыть от враждебных козней?
Решение пришло ко мне неожиданно. Ведь Ники все равно должен обвенчаться с Мореттой. Так значит — в Москву! Прежде чем решение оформилось окончательно, я уже написал рескрипт об откомандировании Ники в Московский военный округ, где он должен служить при штабе. Надеюсь, что в старой столице наш мальчик будет в безопасности от…[95]
До свидания моя милая душка Минни. От всего любящего сердца обнимаю тебя. Целую Ксению, Мишу и Ольгу. Христос с вами, мои душки.
Твой верный друг Саша.
Интерлюдия
В небольшой (всего три спальни, кабинет, столовая и гостиная, не считая кухни, гардеробной и кладовки) квартире, что находилась в бельэтаже доходного дома Сальникова на Фонтанке, собралась интересная компания. В самой дальней от входа спальне трое казаков-атаманцев, сидя прямо в сапогах на огромной кровати, лихо и азартно резались в подкидного дурачка на щелбаны. В углу той же комнаты тихо сидел на полу бледный съежившийся человечек, одетый в лакейскую ливрею. А в большой гостиной нервно мерил шагами пространство от окна до двери высокий сутуловатый капитан-генштабист. Офицер изредка косился на стоящую на кофейном столике початую бутылку коньяку, но позволил себе только одну рюмку.
Хлопнула входная дверь, простучали по коридору подкованные каблуки, и в гостиную ворвался румяный с холода гусарский корнет. Мельком глянув на коньяк, корнет шагнул к капитану, и офицеры обменялись рукопожатием.
— Знаешь уже? — вместо «здравствуй» сказал гусар.
— «Эти» рассказали! — кивнув на дальний конец коридора, ответил капитан.
— А… добрались все-таки… мудачье… Хоть это радует!
— А что бы им не добраться — двое из них здесь с цесаревичем бывали.
— Вот как раз насчет этого… гм… цесаревича я с тобой и хотел поговорить! Давай уже сядем, по капельке нальем, а то я, ешкин дрын, всю ночь на ногах! — предложил корнет.
— Давай, — кивнул капитан, — в ногах правды нет!
— Но нет ее и выше! — хмыкнул гусар, ловко разливая по рюмкам коньяк.
Хлопнув без закуски по сто грамм, офицеры закурили и синхронно откинулись на спинки кресел.
— Альбертыч, ты уверен, что мы поддерживаем нужного человека? — после пары затяжек задал вопрос гусар. — Он ведь чуть все дело не завалил! Если бы я этих гавриков у проруби не перехватил — мы сейчас имели бы на руках труп. А труп — это очень веский довод в пользу отстранения нашего человечка от прав на наследование престола.
— Видишь ли, Петрович… — задумчиво сказал капитан, вертя в пальцах пустую рюмку. — Я знаю Олега очень давно — Димка нас после своей первой командировки познакомил… Олег — человек с авантюрным складом характера. Здесь и сейчас — его стихия. Надо только вовремя его одергивать.
— Ага, дождаться, когда он очередного злодея прибьет, и вежливо ему попенять! — хмыкнул гусар. — Вчера он наехал на Ник-Ника, а завтра? На ВА или СА?[96]И чем это кончится?
— Пойми, Петрович, Олег ко всей этой великокняжеской кодле еще с прошлой жизни крайне негативно относится… Ибо совершенно справедливо считает — именно они просрали империю.
— И что будет, когда он, наконец, дорвется до абсолютной власти? Устроит всей романовской семейке «ночь длинных ножей»?
— Не знаю, Петрович, не знаю… Чтобы такого не произошло — здесь теперь есть мы.
— Да плевать он на нас хотел! Подумаешь — современники на помощь прискакали! Он уже с этим временем сроднился! Ты заметил, что о своей семье — жене и детях — он даже не спросил? Потому как живет в мире, который дает гораздо большие возможности для удовлетворения его амбиций! Ты правильно заметил — здесь его стихия! Здесь его тонтон-макуты готовы перерезать глотку первому встречному, здесь он манипулирует императором, здесь его государем величают! А казачки его себя уже «лейб-компанцами» почувствовали! Отправились человека топить без всяких угрызений совести…
— Пойми, Петрович, Олег долгое время был наедине с этой эпохой, что не могло сказаться на мировоззрении! Я не хочу оправдывать его последнюю выходку, но ты сам вспомни: он человек из двадцать первого века и подсознательно считает, что все, что он делает, служит благу России.
— Убивать лакеев и запарывать насмерть камердинеров — на благо России? Ты сам-то понял, Альбертыч, что сказал?
— Он знает, что вскоре последует кровавая эпоха и считает — для ее предотвращения годятся любые средства. А тут — нервное истощение, постоянный стресс от возможности новых покушений, гормоны молодого тела — тебе ли не знать, Петрович, желание защитить честь невесты, да и перед своими людьми лишний раз покрасоваться. Вот и случилась с ним фактически мужская истерика, при которой разбиваются не тарелки, а головы!
— Ах, он бедный больной юноша! — язвительно сказал гусар. — Может, ты предлагаешь его для отдыха на воды отправить? В Баден-Баден?
— Хорошая мысль! — неожиданно серьезно согласился капитан. — Только за границу отправлять опасно. А вот в Ливадию… Или в Кисловодск… В Абас-Тумани… На Кавказ, в общем!..
— Ага… На Кавказ… путёвку в Сочи за ударный труд… — не унимался гусар. — Ты вообще в курсе, что с 1887 года Ники должен был начать регулярную военную службу в Преображенском полку… но он уже посоветовал командиру этого полка «прочистить пару задниц» … В полк Ники надо отправлять, в полк… Короче — другого цесаревича у нас нет. Если только… Если только не ликвидировать императора с детьми, да Владимира Александровича до кучи… Тогда у власти снова встанет наш человек!
— Нда, Петрович, ну ты и предложил… — капитан встал с кресла и сделал пару кругов по комнате. — А еще Олега в кровожадности обвиняешь! Ладно, оставим твой план на самый крайний случай — если наследник совсем из-под контроля выйдет.
— Ну, на крайний, так на крайний… — гусар, кажется, и сам был смущен негаданно вырвавшимся предложением. — Я ночью Олегу мозги малость вправил — надеюсь, что теперь он станет осмотрительней.
— А теперь, Петрович, рассказывай, как дело было! — предложил капитан.
Корнет очень подробно, упоминая самые мелкие детали, рассказал про события прошедшей ночи.
— Провокация! — уверенно резюмировал услышанное капитан. — Кто-то очень тонко сыграл на вспыльчивости нашего общего друга!
— Ты уверен? — корнет не то, чтобы усомнился, но просто решил уточнить.
— Вполне! Мало того, сдается мне, что Николая Николаевича специально подставили! А если бы не сработал вариант с ним, то, думаю, под раздачу попал бы Сергей Александрович. Всем известно, как цесаревич к нему относится.
— Согласен! — подумав, кивнул корнет. — Вот только, боюсь, искать распространителя слухов тебе придется в одиночку!
— Ты тоже под молотки угодил?
— А то! — хмыкнул корнет. — Подставился по полной! Приказ-то был: брать с поличным, а я убивцев этих сюда отправил. Так что… С самого утра в полку офицерское собрание заседает. Я единственный, кого не пригласили. Уже понятно, каким будет решение.
— Рапорт об отставке предложат написать?
— Это в самом мягком варианте! — усмехнулся гусар. — А то ведь у кого-нибудь ума хватит на дуэль вызвать. Или у Ник-Ника взыграет ретивое — оставит в полку, но будет уставной службой изводить.
— Да уж — продолжение службы на таких условиях — не самый лучший для нас вариант!
— Самый лучший для нас вариант — громкий скандал на почве уличения меня в связи с цесаревичем. — Гусар встал и сделал по комнате несколько шагов. — Один ведь черт собирался увольняться, так не было бы счастья — несчастье помогло! Теперь даже легенду для внедрения придумывать не надо! Приеду в САСШ к братьям-ирландцам и скажу: я бывший гвардейский офицер, уволен со службы за то, что открыто поддержал так понравившегося вам в прошлом году цесаревича-англофоба в пику засевшим при дворе подлым англофилам! Так давайте вместе бить проклятых лимонников!
— Правда лучше всякого вымысла! — впервые за встречу усмехнулся капитан. — Жаль, что так рано тебе ехать придется, но уж тут… раньше сядешь — раньше встанешь! Эх, черт… Петрович — опять мы с тобой по служебной надобности расстаемся…и ведь надолго!
— Да ладно, Альбертыч… какие наши годы! — корнет попытался бодриться, но было видно, что будущее расставание с другом ему тоже не по нутру. — Надо, значит надо… Всё ведь уже продумали: связь, каналы поступления денег и оружия, план работы… В общем… здравствуй ИРА!
Интерлюдия
Прекрасно! Замечательно! Великолепно! Честно говоря, Валлентайн и сам не ожидал, что такая простенькая интрига может привести к столь грандиозному успеху! Боже, какие же они все-таки варвары, эти русские! Всего лишь тонко распущенные слухи о бесстыдном поведении цесаревича и его невесты — и такой скандал! Даже странно, учитывая некоторую вольность здешних нравов… А как этот дурачок бросился искать источник сплетен! И ведь нашел!..
Валлентайн коротко злобно рассмеялся. Эх, если бы все его планы были так легко исполнимы. Но, к сожалению, это не так. Все попытки Валлентайна создать некую оппозиционную коалицию из недовольных членов императорской фамилии неизменно заканчивались полным провалом. И ведь из-за чего? Тупое равнодушие и фатализм! Да, они слушали его увещевания и доводы, развесив уши, но как только дело доходило до планирования конкретных действий… Практически все его собеседники отвечали одной и той же фразой: Бог милостив, не допустит… Идиоты, какие же они все идиоты!
Ну, что же… подождем, пока градус недовольства среди великих князей и присных повысится. Благо никто из будущего не дергает назад. А это означает, что там, триста лет вперед, уже никто и не помнит о его героическом прорыве к мнемотранслятору через ряды охранников и сотрудников Института Времени (на самом деле Валлентайн отпихнул двух охранников и ударил по лицу девушку-оператора). Всех настигла хроноамнезия… Если там, в 23 веке, вообще существует означенный институт…
Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)
Мы едем в Москву. Мы — это я, Моретта, мои «малый двор» и «малый кабинет», а также весь штат Мореттиных фрейлин, горничных, служанок, секретарей и прочая, прочая, прочая.
Правда, «малый кабинет» едет не в полном составе. Васильчиков отправился вместе с Целебровским в Варшаву, постигать под руководством старого грушника тонкости военной разведки. Зато с нами отправился в добровольную ссылку дядюшка Владимир Александрович. В последнее время он очень сблизился со мной и, практически, стал вхож чуть ли не в ближний круг. «Чуть ли» — это по причине моих опасений. Можете считать меня параноиком, но я не могу полностью доверять ни одному Романову. Больно уж «хороши» они были! Если позднейшие историки что и приврали, так совсем немного!
Кроме всех вышеперечисленных, к отправке в Москву готовятся офицеры и солдаты будущих лейб-гвардии пулеметной и самокатной рот. Увидав примерный список штатов этих двух новых подразделений, папенька-император крякнул, но штаты утвердил и даже, улыбаясь в бороду, сказал, что я, как тот чеховский налим, откуда хочешь вывернусь.
Дело в том, что общая численность этих двух рот, с учетом запасных, дублеров, и обучающихся — три с половиной тысячи человек. Думаете для пятидесяти пулеметов и сотни мотоциклов это многовато? Согласен, но как было остановить поток желающих? Достаточно сказать, что командиром одной из этих рот, после горячих просьб, уговоров и намека на возможное самоубийство, утвержден Федор Эдуардович Келлер,[97]подавший ради этого в отставку с поста командира Стрелкового батальона Императорской фамилии. Полковник Максимов, нынешний командующий конно-гренадерским полком остался глубоко обиженным, и даже на вокзале стоял как герой известной ненаписанной картины «Не взяли!».
Но шутки в сторону: мы переезжаем. С точки зрения Моретты — это прекрасно, так как официально мы едем в Москву венчаться. С моей точки зрения — так себе. С одной стороны я, конечно, оказываюсь в некоторой изоляции от дел столицы, и мое влияние на внутреннюю и внешнюю политику снижается, с другой — я избавлен от необходимости даром терять время на ненужные приемы, встречи с пустыми людьми и полностью избавляюсь от мелочной опеки маменьки и милых родственничков в придачу.
Неприятная сторона нашего переезда смягчается еще и тем, что какая-то добрая душа (найду — отблагодарю по-царски!) распустила слухи о слабом здоровье Александра номер три и о его страдании неизвестной науке болезнью. Так что в преддверии возможной смены самодержца, я стал весьма популярен среди всех близких к власти людей.
— Милый! — о, счастливая невеста нарисовалась! — Милый, там oncle Voldemar испрашивает твоей аудиенции, — гордо сообщает она, и уже другим, капризным тоном, добавляет, — не то, что твои kazak’и, которые вечно врываются без спросу.
Приходится напустить на себя удрученный вид. Действительно, позавчера, в разгар горячего поцелуя, в мой кабинет влетел урядник Брюшкин со срочной телеграммой от Гейдена. Брюшкин, бедолага, тут же схлопотал десять суток ареста (правда, пробыл арестантом всего полчаса, но об этом Моретте знать не обязательно), однако Моретта все еще дуется на меня…
Но, к делу. Великий князь Владимир Александрович, в прошлом — задушевный друг генерал-адмирала, осознал трогательное отношение своего старшего брата к племяннику, сиречь Сереги Платова — ко мне грешному, и решил, что ему тоже будет не вредно держаться к цесаревичу поближе. Что и исполняет с удивительным упорством. Правда, стоит отметить, что делает он это не только с упорством, но и с приложением мозгов и труда. Вот сейчас, к примеру, он принес новый проект учебной программы для военного, имени князя Суворова-Рымникского, училища, чьим официальным патроном являюсь я. Ну-с, почитаем, полюбопытствуем…
Когда через два часа, наученный горьким опытом и Мореттой, Шелихов осторожно стучится в дверь моего салон-вагона, мне остается только изумленно вздыхать: какого черта ни один историк нигде не упоминал, что великий князь Владимир был гений педагогики?! Да и не только педагогики! Программа так хороша, что у меня сперва закрадывается смутное подозрение об участии в ее разработке кого-то из современников. Но на каждую новую мысль следует тщательно разработанное пояснение: зачем это делать и как осуществлять. Современник такого писать бы не стал: для него это само собой разумеется. А дядюшка, значит, сам до всего допер?! Малатца! Жжот!..
Шелихов бодро рапортует, что через пять минут мы прибываем в Бологое, где нас уже ожидает прием и манифестация верноподданного населения. Придется бросить дела и выйти поприветствовать…
…Бологое вызвало смутное воспоминание о старом, еще из того времени анекдоте «Бывал я в Бологом-с, господа. Дыра страшнейшая!» Прав был поручик Ржевский — дыра. Ну, да ладно: до Москвы больше остановок не будет. Так в Первопрестольную с ветерком и влетим…
…Влетели. Наш поезд тихо втягивается в Николаевский вокзал. Моретта с любопытством смотрит в окно — Москвы она еще не видала. Интересно, что она ожидает узреть из окна поезда?
На перроне — оркестр и почетный караул 12-го Гренадерского Астраханского Его Величества полка (шеф полка — Император Александр III). Нас встречает смутно знакомый по немногим балам и приемам, и прекрасно знакомый по произведениям Акунина, московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков.[98]Стараясь не показать своего изумления, я разглядываю пожилого человека, неловко стоящего на подагрических ногах. Сходство с персонажем романов столь велико, что я невольно ищу глазами в свите «Володьки» чиновника для особых поручений Фандорина. Волшебная сила искусства!
Кроме Долгорукова здесь присутствует и мой новый начальник Бреверн-де-Лагарди.[99]Великий полководец, однако! В свое время здоровый, румяный кавалергард глянулся здоровому, румяному Николаю Павловичу и все, карьера сделана! Так и отслужил свои пятьдесят восемь лет весь в боевых гвардейских парадах и рискованной дворцовой службе. Александр, тля, Македонский! Смешно, но ведь я-то больше его в войнах поучаствовал, пороху и кровушки понюхал, а он теперь меня воевать учить будет… Или не будет? Раз столько времени при царствующих особах, да на командных должностях обтирался — должен ситуацию видеть почище любого шахматиста. Наверняка он с меня пылинки сдувать начнет. Глядишь, еще и мои идеи в жизнь претворять станет…
А вот это — фигура куда более интересная! Генерал-лейтенант Духовский.[100]Кстати, вот он-то — мой непосредственный начальник. Я ведь к штабу приписан. Та-ак, будем посмотреть…
Однако, приглядеться поближе к новому начальству не выходит. Долгоруков тащит нас в Кремль, на парадный банкет в нашу честь. Но вот что любопытно и, не скрою, приятно: к моим «конвойцам» отношение самое предупредительное. Видать, дошли уже и до Белокаменной слухи о моих демократических нравах, вот «Володька» и подстраивается под будущего императора. Да не переживайте вы, князь, не переживайте. Не стану я вас на пидора менять. И Каляев вам не страшен: его задолго до этих событий уже определят лес пилить…
Рядом с нами вьется, рассыпая Моретте комплименты на безукоризненном берлинском диалекте (даром что ли прадедушку в поездке в Пруссию сопровождал?!), Бреверн-де-Лагарди. Вот же, прости господи, фамилия! Язык в узелок завяжется. Как бы тебя сократить-то, а? «Бревном» будешь. Кстати и по смыслу…
…Большой Кремлевский дворец сразу наполняется шумом, гамом и суетой. Атаманцы и стрелки под руководством Гревса осваивают новые места караулов и секретов. Связисты, с Глазенапом во главе, тянут дополнительные телефонные и телеграфные линии. Махаев уже прикидывает места установки пулеметов, капитан Волкобой[101]деловито ругается с кем-то по поводу состояния кремлевских конюшен, в гулких коридорах раздается начальственный рык Ренненкампфа. Фрейлины Моретты бестолково мечутся, добавляя «порядка и организованности» всему происходящему. Я четыре с половиной минуты ждал чаю для Моретты, а коньяка так бы и не дождался, если бы «дядюшка» Владимир не презентовал мне свою фляжку. Я с удовольствием прикладываюсь к золотистому нектару и, с завистью вспоминаю Владимира Александровича. Он-то уже обосновался в Малом Николаевском дворце и, наверное, наслаждается отдыхом после дороги. Еще бы! Николаевский дворец раза в четыре меньше Большого, да и для жизни более подготовлен! У-у, хитрюга!..
— Государь, — рядом со мной, точно из-под земли, вынырнул Георг «Греческий», — полковник Келлер сообщил: второй эшелон пулеметной роты задержан на узловой станции Окуловка. Третий эшелон стоит в Питере под погрузкой…
— Джорджи, распорядись, чтобы в Окуловке бойцам было организовано горячее котловое питание. Начальнику эшелона уточнить сроки отправки и доложить лично мне. Передай Глазенапу, что по всем депешам о продвижении эшелонов учебных рот — категория «Воздух!»
Козырнув, Георг исчезает. А вместо него уже стоят, с видом сироток, внезапно обретших потерянного отца, мои ближние офицеры. Они радостно сваливают на мои плечи столько проблем, проблемок и проблемищ, что остается только пожалеть: зачем дядя Вова не носил с собой цистерну с коньяком? Тут не то, что без «поллитры» — без полтонны не разберешься!..
…Через три недели жизнь в Москве перестает нестись бешеным жеребцом и постепенно входит в нормальную колею. Моретта познакомилась с московским дворянством и теперь пристает ко мне с идеей организовать большой прием для новых друзей. Духовский сунулся ко мне с наставлениями по военному снабжению, а напоролся в ответ на пятиминутную лекцию о роли рокадных дорог и декавилей.[102]Послал восторженный отзыв Даниловичу[103]и теперь пристает ко мне на предмет плодотворной работы в штабе. Долгоруков, прошерстивший всю информацию, которую ему только смогли собрать обо мне, предложил участвовать в проекте перевода московской конно-железной дороги на электрическую тягу. Кстати уж, и о метрополитене предложил подумать, а то «странно, ваше императорское высочество: у англичан есть, а у нас — никак!»
Москвичи, в общем, довольны появлением в своем городе цесаревича. Их многолетнее фрондерство старой столицы перед северным парвеню сейчас получило дополнительный толчок: еще бы! Наследник престола бросил напыщенный Петербург и приехал в Первопрестольную! По слухам — надолго, едва ли не навсегда! За это мне прощают даже превращение Кремля из проходного публичного места в закрытый режимный объект. Гревс постарался. Он окончательно превратился в начальника моей охраны, и вот теперь развернулся на всю катушку. Ворота Кремля, кроме Спасских и Боровицких, закрыты, по стенам шагают бдительные часовые, введена система пропусков и паролей. Причем, систему Александр Петрович сотворил настолько сложную, что, приехавший в Белокаменную Димыч (приволок десять пулеметов, молодчик!) битых полтора часа не мог прорваться не то, что ко мне, а вообще, на охраняемую территорию. Если бы мимо не проходил Георг — так его еще часа три бы мариновали! Крутой разговор с Гревсом ни черта не дал. Он с видом великомученика на все вопросы, предложения и замечания отвечал только, что безопасность государя — превыше всего. В конце концов, мы с Политовым, доведенные до белого каления, выдрали из Гревса именные бессрочные пропуска на всех, входящих в «ближний круг» и предупредили бравого конно-гренадера, что если только, то еще как! И мало не покажется!
Учебные роты начали занятия. На Ходынском поле с утра до вечера гудят автомобильные моторы. Русские самокатчики, в отличие от их европейских коллег готовятся ездить не на велосипедах, а на автомобилях. Потом еще и мотоциклы появятся — Димыч клятвенно обещал.
Пулеметчики тоже не отстают. Практически каждый уже может с завязанными глазами разобрать и собрать оружие, в Сокольниках полным ходом идут практические занятия, по выбору позиции на местности, стены тиров содрогаются от грохота выстрелов. Плюс передвижение по-пластунски, азы разведки, рукопашный бой, снайперские стрельбы и т. д., и т. п…
К моему сожалению, через месяц московских каникул убыл в Петербург дядюшка Владимир Александрович. Жаль, право. Толковый мужик. Но перед отъездом он клятвенно обещал не забывать племянника и приезжать так часто, как только позволят обстоятельства. Однако на скуку жаловаться не приходится. К ссыльному наследнику постоянно приезжают из Питера «ходоки». Бунге и Гейден, Титов и Победоносцев, Куропаткин и Вышнеградский — вот далеко не полный перечень визитеров. Александр III тоже не забывает о моем существовании и частенько посылает ко мне новые проекты. Поговаривают, что у «всенародного папаши» появилась даже новая резолюция на документах — «В Москву!» Так что о тихой семейной жизни, о которой мечтала Моретта и речи не идет…
В Александровском юнкерском училище ввели курс «Русской гимнастики», и теперь мои телохранители, атаманцы и стрелки, периодически выступают в роли наставников, посвящая будущих офицеров в тайны благородного искусства отъема жизни и здоровья ближнего без применения вульгарных приспособлений. Юнкера оказались благодарными учениками, и скоро русская армия получит первую порцию инструкторов рукопашного боя…
К июню жизнь в Москве окончательно наладилась. Вот-вот и свадьбу играть будем. Вот только проводим флот в Японию и вперед.
Интерлюдия[104]
Рабочий день Саввы Алексеевича Лобова, главного охранителя «Стальграда», заканчивался буднично. То есть хреново, откровенно говоря, заканчивался. Сплошь труды и заботы. А Савва Алексеевич, между прочим, уже не мальчик, и нервишки шалят, и в боку что-то этакое иногда покалывает, и седина в волосах изрядные позиции заняла.
Вообще-то Лоб, как незатейливо промеж себя называли Савву Алексеевича и полицейские и «фартовые», четыре года назад соглашаясь на предложение Рукавишникова возглавить Службу безопасности завода, самую чуточку рассчитывал, что основные треволнения в жизни останутся в прошлом. Ну какие страхи могут быть на службе, по большому счету никому не нужного, непутевого сынка богатея, вдруг решившего начать собственное дело? Прогореть не прогорит, продукцию Канавинского завода и до его реконструкции скупали до последнего железного прутка. В России, знаете ли, не так уж много источников соответствующей продукции, так что за неимением прынцессы приходилось довольствоваться горничной. Конкурентам Рукавишников особенно уж сильно досаждать не должен — ровно по той же самой вышеозначенной причине. Будет, конечно, разное мелкое воровство своих же работников (дело знакомое и весьма, свойственное, как ни прискорбно, и самим полицейским чинам) и разные умеренные неприятности с конкурентами. Ну и что? Это Вам не с Карасем сойтись, заполучив предварительно по пуле в плечо и левую ногу, и уж безусловно никакого сравнения с тем поганым случаем, когда удалось-таки закрыть в общей сложности примерно полсотни торговцев «живым товаром» , имевших крепкую поддержку в сферах и оттого позволивших себе в ходе следствия перебить треть полицейских Нижнего.[105]Мать же вашу, сколько тогда правильных ребят полегло, пока эту гниду, их высокого покровителя, в Питере не прижучили… Между прочим, именно из-за того случая местные власти и закрывают пока глаза на немаленькую частную армию Рукавишникова — последняя уже зарекомендовала себя серьезной силой, борющейся исключительно за правопорядок, в случае чего готовой дружить и сотрудничать.
Возможно, могли быть неприятности со стороны нашего дорогого старшенького братца Ивана Михайловича, причем как в случае конфликта с оным, так и в случае союза. С конфликтом понятно — взвыл купец, жалко ему, понимаете ли, части семейных денег, уведенных братцем Сашенькой, ату его, тунеядца! Да и с союзом как бы тяжелей не пришлось. В свое время Иван Михайлович потратил немало времени и сил, чтобы отбиться от некоторых потенциальных вкладчиков, отяжеленных самой препакостной репутацией. Что ж поделать, Нижний — пересечение самых разных торговых интересов. Случается, с одного берега на другой можно пройти как посуху, просто идучи себе с кораблика на кораблик. Не все, чем здесь торгуют и что везут в ту или другую сторону, имеет честь по чести выправленные таможенные разрешения. Кое-что и вовсе, с точки зрения законоуложений Империи, способно утянуть своих владельцев на дно (и не только в переносном смысле). Как легко догадаться, образуется масса свободных «черных» денежек, каковые где-то нужно обелить. Стойкое нежелание чистюли Рукавишникова-старшего в подобном участвовать не всеми понимается правильно. Так что союз с банкиром означал бы возможные конфликты с теми самыми «не всеми» .
Увы, жизнь, как однажды выразился шеф , разбивает все надежды и мечты. Сначала выяснилось, что новый работодатель, дражайший наш Александр Михайлович, задумал столь радикальные преобразования завода, что теперь уже даже и заводом наше дело не назовешь. Вполне себе город, и не самый маленький. Новый Нижний Новгород, хе-хе. А сие означает неимоверные хлопоты по организации своей «сети». Одно дело — за парой сотен человек приглядывать, другое — за двенадцатью тыщщами (и это, между прочим, не предел, добавочные жилые корпуса уже запланированы). Во-вторых, шеф оказался личностью на редкость бесцеремонной и беспокойной. Мыслимо ли в торговле наступать на ноги стольким неслабым людям, причем в нескольких разных сферах деятельности и притом почти одновременно? К примеру, посудой и утварью до того в Нижнем и весьма отдаленных окрестностях торговал один оч-чень непростой господин, имевший с той торговли очень хорошую денежку. Только его одного следовало месяц-другой разрабатывать и мять , дабы избежать ненужных сложностей. Ну ладно, с ним-то вопрос порешали , благо иных работников того господина нам ранее доводилось видывать по ту сторону решетки, было о чем поговорить вежливо… Но ведь Александр, мать его, Михайлович ухитрился поссориться в кратчайшие сроки с десятком-другим таких вот господ — и ложки-тарелки еще мелочью были, по сравнению с тем же кровельным железом. Сколько вопросов возникло, сколько претензий сняли, да и пострелять пришлось… Правда, и вознаграждение соответствовало, грех жаловаться, оплата у Рукавишникова-младшего четко с заслугами коррелировала.
А тут еще и этот братец. Не зря у нас считают, что банкиры, игроки биржевые и разбойники-налетчики — этакие смежные и близкие профессии. Что задумал, стервец: натурально бандитским налетом на серьезнейших и влиятельнейших людей урвать такой кусочек, такой кусочек… это вам не паршивые сутенеры с элементами работорговли. За долю в Новороссийском обществе каменноугольном его владельцы при случае не то? что полицию — половину Нижнего вырезали бы безо всяких для себя неприятных последствий. Хорошо еще Демьян до беседы Ивана Михайловича с господами Митрофановым, Еремеевым, Бестужевым и Юзом обсказал намерение этого долбаного Ваньки Каина нам, бравым. Появилась возможность все спланировать и ненавязчиво, через Демьяна, до Рукавишникова-старшего довести рабочий план операции. И ту ведь чуть не угробил, поганец финансовый — ну с чего ему пришла мысль Демьяна-то выгнать на воздух? Можно подумать, нельзя было на английский перейти, коли уж была нужда таиться. Можно подумать, Иван Михайлович его знает много хуже русского, лопух недоделанный. Да еще и проблему мимоходом нарисовал — хрен сотрешь… ну да об этом после.
Кажется, началось…
…Хотя в «Стальграде» имелись и собственные, вполне приличные, кабаки, предлагавшие широчайший спектр возможных удовольствий (конечно, в рамках дозволенного) и приличных девочек, неоднократно проверенных неплохими докторами, у иных работников нашего славного городка появилась молодецкая привычка изредка буянить где-то за его пределами. Все до единого кабака в Нижнем, один черт, принадлежат господину Еремееву, который, скот этакий, очень хочет воздвигнуть братьям Рукавишниковым коллективный памятник — но непременно надгробный и, крайне желательно, уже вчера. Так что если в тех кабаках как следует выпить, повеселиться с девками, а напоследок слегка побить невезучих клиентов и что-нибудь этакое по доброте душевной сломать — то это вроде как в старые времена сходить казацкой ватагой в Крым и вернуться с добычей. Тем более, что с некоторого времени господин Еремеев реагирует на подобные выпады необычно мягко.
Вот и сейчас двое стальградцев (да не абы каких, а из «дружинников», соответствующие знаки отличия все, умеющие говорить жители Нижнего, отлично знают), безусловно вменяемые, хоть и слегка веселые, направляются в «Пряник» — место весьма приличное, между прочим. Обычных работяг в такое не пустят, даже стальградцев, но то в обычных случаях.
Видите ли, не далее как вчера, Яшка, резкий невысокий живчик, и Демьян, натуральная верста коломенская, влипли именно на молодецком гулевании. Все, в целом, как обычно: культурная выпивка в заведении средней руки с «оригинальным» названием «Шинок», беседы о разном, чем-то не угодившие приличным на вид молодым людям с двух соседних столиков. На вежливую просьбу — мол, мужики, не горячитесь, все путем — последовал ответ о том, где именно должны находиться мужики. Такие вот слизни и выродки, как Яшка с Демьяном. И кто именно их родил. И каким образом.
Естественным продолжением диалога являлась неравная драка против шестерых типов, явно относившихся к миру насквозь уголовному — только они подобным образом реагируют на «мужиков». Неравная для той шестерки — на Яшку и Демьяна молодых людей такого типа нужен по меньшей мере десяток. По окончании действа стальградцы, не особенно и помятые, потребовали продолжения банкета и пригласили в кампанию девочек вполне определенного поведения…
Разумеется, трюк был стар, как мир: тяжкое пробуждение и осознание себя (из-за некоторых специфических компонентов в водке), побитые-поломаные «люди», на поверку имевшие жетоны какого-то охранного агентства, изобиженные честные официантки и настроенный на непременное соблюдение закона честный полицейский. С последнего, откровенно говоря, и начал разматываться клубочек подставы: что Демьян, что Яшка могли с душой погулеванить, но вот Степа Тихорецкий в роли правильного полицейского… нет, такое должен описывать господин Шекспир или господин Толстой, авось и поверят. Чуточку нестандартным было продолжение: после составления протокола в кабаке случайно появился наниматель той шестерки, всплеснул руками, попросил Степу не раздувать дело: мол, знаю я своих ребят, непременно чем-нибудь да обидели достопочтенных работяг. Что-то этакое бумажно-хрустящее Степе определенно сунули, а затем этот, ну очень случайный прохожий долго, почти что со скупой мужской слезой, извинялся перед стальградцами. И уверял их в своем непременном почтении. Очень просил в знак примирения поужинать с ним завтра, то есть уже сегодня, в «Прянике». Визитка гласила, что перед стальградцами — мелкой руки адвокатишка из Саратова, так что… почему бы и нет? Не Плевако, поди, да и они сами — отнюдь не дворники.
В общем, все так, как и предупреждал шеф. К Засечному подойти нипочем не осмелятся. Не идиоты все-таки, должны понимать, как мы с некоторого времени опекаем Ерему. А вот Демьян и Яков — фигуры вполне подходящие. Оба отметились на испытаниях «Единорога» в Питере (до того, разумеется, как их сменили особы императорской фамилии), оба входили в узкий круг допущенных к охране ценного товара лиц. И вот всего-то недельки через две с ними случается этакая закавыка… Бывают, конечно, и совпадения, чего ж им не бывать, но гораздо вероятнее как раз тенденция.
В общем-то, Лобову интересно было только чуточку понаблюдать за радушным адвокатом Владимиром Нефедовым. Самую разную публику за свою жизнь Лоб лицезрел и четко убедился: как ты ни маскируйся мелочью безобидной, но какие-то нюансики и мелочи да выплывут, коли ты мелочью не являешься. И пока разливавшийся соловьем Владимир Дмитрич угощал Демьяна (решившего, надо думать, что попал в рай для казаков: дорогущая еда от пуза, отменного качества водочка, и все совершенно бесплатно), вежливо выслушивал Яшины байки (а вот Яша-то, как и было ему положено, кушал и пил очень умеренно, травил байки из жизни Стальграда и этак ненавязчиво намекал: пора бы и поговорить серьезно), Лоб совершенно точно убедился: не из нашего гнезда птичка певчая Владимир Дмитрич. Чуточку иначе себя вел, чуточку иначе держался, чуточку иначе говорил… А все вместе как-то характерно указывало на иностранное происхождение господина Нефедова. Будь здесь «одолженный» питерскими друзьями Петр Викентьевич, хаживавший когда-то в «чиновниках по особым поручениям» и призванный поставить Стальграду контрразведку специфически против иностранных интересантов, он бы наверняка и национальность смог бы определить. Но это, господа мои, совершенно излишняя подробность — бельгиец вполне может работать на испанцев или американцев, а чех запросто может оказаться агентом того же «Де Бирса» . Шеф, болтун недисциплинированный, ухитрился как-то проговориться в интервью журналисту Михаилу Пыляеву про планы добычи и обработки алмазов в России. Мол, Африка нам не нужна. Вот и заполучили еще одну интересующуюся нашими делами зубастую кампанию, даром что они толком и оформились-то несколько месяцев назад.
Вообще-то можно уже и уходить — ясное дело, рыбка клюнула, а остальное дружинники обскажут в лучшем виде и сами. Но захотелось тряхнуть стариной и вспомнить фокусы с чтением по губам. Да и любопытно, как эта молодежь непуганая будет работать . На Яшку определенные надежды есть, знаете ли.
— Итак, господа мои, замечательное место, не правда ли? — это наш уважаемый Нефедов.
— Хрум… ик… о! — это Демьян. Тоже молодчина, кстати.
— Точно так-с, Владимир Дмитриевич, место замечательнейшее. Увы? нам, многогрешным, не по кошельку и не по чину, без Вас и на порог не пустили бы, — ну а это, само собой, Яшка.
— Замечательное место, — этак отстраненно, глядя куда-то в сторону, повторил адвокат. — И девочки тут великолепные, не чета нашим знакомым из «Шинка» …
— А с девочками и таким славным винцом, — немедленно подхватил Яшка, — поди, лучше, чем в остроге по статье злодейской. Так ведь, почтеннейший Владимир Дмитриевич?
— Вы, юноша, определенно умнее большинства моих подзащитных, — чуть оживился адвокат. — А возможно, обладаете навыками мистическими. Положительно, Вы угадали мою мысль. Не заслуживает уважения, знаете ли, предпочитающий плохое хорошему, это еще Дюма писал… ведь гораздо лучше иметь возможность захаживать в «Пряник», к славному винцу и славным девочкам, чем носить кандалы. Как Вы считаете, Яков? И прошу Вас, Демьян, не надо сверкать глазами, не надо раздирать меня взглядом на части и клочки. Я ведь никоим образом ни на чем не настаиваю, вполне могу и попрощаться, оплатив счет за ужин.
— А Степа, в свою очередь, может вернуться? — грустно уточнил Яшка.
— Помилуйте, — приподнял ладони адвокат, — откуда же мне знать? Я ведь никак не распоряжаюсь в полицейском ведомстве, и в отличие от Вас, молодой человек, отнюдь не могу читать мысли. С другой же стороны… с другой стороны — все, в общем-то, прекрасно. Вы можете заработать… нууу, скажем, четыреста рублей за пустяковую на самом-то деле работу.
— А касаемо Степы…
— А это, дражайший Демьян, Вас совершенно не касается и касаться не будет. В сущности, кто такой этот Степа? Забудьте про него. Лучше вспомните про очаровательное мифическое животное с одним рогом, давшее имя одной примечательной железяке.
Демьян изобразил попытку осмыслить сказанное. Затем вполне натурально изобразил полную конфузию попытки. И немедленно выпил. А вот Яшка, полностью подтверждая сложившееся реноме парня хваткого, отреагировал мигом:
— И Вы хотели бы, сказку вспоминая, для души прикупить… железяку?
Адвокат буквально-таки просиял.
— Рад, очень рад, что Вы, молодой человек, понимаете мои мотивы. Тяга к прекрасному, знаете ли…
Ну да, здравствуй, гость торговый. Вот тебя-то вторую неделю и ждем, все жданки съели. Даже начали прикидывать, как бы самим выходить на торг. Все правильно. «Единорог» стальградский — вовсе даже не животное мифическое, это вполне конкретная скорострельная картечница… пулемет, ага. Превосходящий по иным параметрам все, созданное за пределами нашего обожаемого отечества. На испытаниях полигонных господин Хайрем Стивенс Максим, недавно вместе с еще одним господином основавший завод по производству похожих машинок, сулил господину Рукавишникову… в общем, посулил бы, наверное, довольно много — но шеф, рассмеявшись, заявил, что такие вот машинки скоро будут буквально-таки на каждом углу продаваться, почти как горячие пирожки или калачи. И удовольствовался скромной суммой тысячи в полторы фунтов.
Что было дальше, Лоб, конечно, не знал — не по чину и не по должности, да и своих забот, откровенно говоря, по горло. Но предположить-то, судари мои, предположить как раз было легко: по нескольким каналам за границы богоспасаемого Отечества ушла информация об испытаниях, об их результатах и — главное! — о том, что «Единорогов» в данный момент на нашей грешной земле существует две штуки. Тут разом двух зайцев прихлопнуть можно: выяснить, какой из надежных вроде бы человечков на самом деле прирабатывает на стороннюю державу (и какую именно!), и приобрести покупателей посолидней…
Тем временем беседа вдруг несколько обострилась.
— Ладно, Яшка, довольно с тебя.
Голос Демьяна был абсолютно трезвым и ничуть не пресекался. Отодвинув нешуточное блюдо с очередным дорогим угощением, он этак невзначай положил ладони на стол и сжал их. Внушительные, надо сказать, кулаки. Как довесок, тяжелый угрюмый взгляд убивца, уйму народа положившего в сыру землю.
Надо сказать, господин Нефедов чуть осекся, удивленно взглянул на впервые внятно заговорившего казака и этак слегка побледнел. Немножечко, конечно — что поделать, непроизвольная физиологическая реакция, вполне бывает и у отважных людей.
— Яшка — он у нас голова, — тихо, но весьма внушительно продолжил Демьян. — Коли что обговорить да выяснить — это он всегда. А вот решаю я. Эта «железяка» во много мильонов станется, вздумай ты ее сам мастерить, да потом еще выпуск налаживать. Сечешь, господин хороший?
— Вот именно, Владимир Дмитриевич, — с готовностью подхватил Яшка. — Пока-то еще опыты проведете, пока-то сплав нужный подберете, пока поймете, как бы общую конструкцию упростить… и времени немало уйдет, и деньги страшные.
Слегка опешивший адвокат поспешил попотчевать себя коньяком. Затем чуть ослабил галстук и откинулся на массивную спинку стула из очень недешевого дерева.
— Вот как… почтенные, а тюрьмы Вы, стало быть, не опасаетесь ничуточки? Я тут краем уха слышал от своих подопечных, что господа арестанты очень не уважают персон, обижающих девок. Весьма даже не любят… или наоборот — очень любят, это уж с какой стороны посмотреть. Но вам на той стороне ужасно не понравится.
— А мы, пожалуй, попытаем судьбу, — ухмылка Демьяна непривычного человека могла нешуточно испугать. — Сдается мне, мил человек, тебе железяку добыть куда важней, чем гадость честным людям сделать.
— Заметьте, Владимир Дмитрич, — позволил себе чуточку фамильярности Яшка, — мы ведь не отказываемся обсуждать сделку в принципе. Найдете ли Вы других, столь же понимающих — это еще бабушка надвое сказала. А нас, очень может статься, быстро из острога вытащат. Примчится господин Ульянов с самолучшими адвокатами и как-нибудь извернется, он юноша хваткий и напористый. Уж больно важное дело нам доверено, мы все-таки на особом счету стоим…
Адвокат вскинул брови, вновь на мгновенье уставился куда-то пустым взглядом. Затем нарочито медленно отрезал себе кусочек телятины, изящно отправил ее в рот и усугубил сельтерской водой. Взяв таким образом паузу, Нефедов собрался с мыслями. И слегка усмехнулся.
— А вы, ребята, определенно и раньше такими негоциями занимались. Чувствуется навык и слаженность… ожидали торговли, а?
— Владимир Дмитрич, ну что Вы, право… мы просто готовы к разным житейским неожиданностям.
— Для работяги у тебя, Яша, язык уж больно подвешен.
— Увы, — ханжески поднял глаза к небу стальградец. — Работягами ведь не рождаются… всякие бывают превратности судьбы и неожиданности фортуны.
— Вернемся к толковищу, — Демьян и в обычной жизни не склонен к долгой светской беседе, а уж сейчас-то…
— И сколько же вы, почтенные, хотите? — окончательно расслабился адвокат. Дело-то выгорело, и обхаживать, как выяснилось, этих двоих не требовалось — сами все поняли правильно.
— Сумма «четыреста» мне совершенно не нравится, — это Яшка.
— Тыщща. Не меньше! — подпел Демьян.
— Разумеется, каждому. И дополнительно еще пятьсот — у нас, знаете ли, еще возникнут накладные расходы по совершению негоции.
— И не в рублях. Нам козырных хрустов охота. Пуды… тьфу, то есть фунты.
Почтенный Владимир Дмитрич застыл, как мешком по голове стукнутый. Побагровел, еще раз рванул галстук, задышал весьма громко и прерывисто, сжал кулаки. Так себе кулачки, по сравнению с демьяновыми. Затем Нефедов слегка склонил голову и начал массировать виски
В общем-то Лоб и сам полностью охренел от наглости Демьяна. Две с половиной тысячи фунтов — это Вам не фунт изюма. Семь шиллингов — вот сколько служащий в Англии получает в день. Ну казачок, ну попадешься ты мне… уйдет ведь клиент, уйдет, тварь такая.
— Вы… Вы… Вы… — начал заикаться «адвокат».
— Господин Нефедов, вы бы уж ко мне попроще обращались, вот как с самого начала, — покачал головой Яшка.
— Выродки! Недоноски! Сволота подзаборная! — адвоката все-таки прорвало.
— Владимир Дмитриевич, вам бы коньячку для успокоения… — советует сердобольный Яшка.
— И лимончиком, непременно лимончиком закусывайте, оно очень способствует… — прибавляет Демьян, ухмыляясь.
— Две с половиной тысячи фунтов… что вы с ними делать будете, нищеброды??? — громким шепотом, чуть не срываясь на крик, шипит «адвокат». — Да вы их даже пропить не сможете — раньше сдохнете от своей водки!
— Владимир Дмитрич, мы ведь в сущности тоже не настаиваем. Вполне можем сейчас подняться и пойти домой. А вы походите себе по ярмарке, поспрошайте — авось, у кого и подешевше «Единорог» завалялся, это ж все-таки Нижний…
На самом-то деле все совершенно иначе, чем в действительности, как говаривал поганец Муля Сохатый, земля ему иголками. На самом деле нам как раз и необходимо тот конкретный образец «Единорога» впарить этому лоху ушастому. Как объяснил без подробностей Александр Михайлович, им тот «Единорог» еще лет тридцать не повторить. А если и повторят, да если на поток поставят — туда им, слабоумным, и дорога. И ведь двоих покупателей уже спровадили, а этот… как милейший Петр Викентьевич глянул на его фотографическую карточку, так немедленно и заявил: он, голубчик. Ему и отдадим — за любые деньги, а понадобится, так и сами приплатим.
Между прочим, адвокат, весь еще красный от ярости, советом все же воспользовался — и коньячок употребил, и дольку лимона. И знаете, полное впечатление, что хочется ему сейчас махом весь графин с коньяком осушить, прожевав затем цельный лимон разом.
— Ты понимаешь, Демьян, — приглушенно и чуть хрипло начал Нефедов. Откашлявшись, продолжил уже нормальным голосом. — Ты понимаешь, что мы эту железяку проверим? Понимаешь, что если она хоть чем-то будет отличаться от известного нам, тебя с Яшей по кусочку в отхожее место спустят? Ты…
Дальше Лоб и смотреть не стал: бросил на стол пару купюр за скромный ужин, поднялся и неторопливо двинулся себе по делам. Если уж клиент начал стращать и грозить — значит, цена его в принципе устраивает. Ну, разве чуток поторгуется.
…- Полтысячи фунтов он, конечно, взад отспорил — для того о них и поминали, чтоб хорошему человеку уступить. Вот так вот все и обстояло, Савва Алексеич, — закончил отчет Демьян. А вот Яшка отчего-то замялся — мол, еще не все.
— Ну, Яша, не тяни му-му, говори уж.
Как раз вчера в Стальграде случился крайне неудачный пожар. Ничего особенного — так, сгорел десяток «Пищалей», рванул ящик пороха, и уж так случилось, что полностью изуродовало побывавший в питерском манеже «Единорог». Груда металлолома только и осталась. Окончательный расчет и передачу «железяки» в полное владение, пользование и распоряжение господина Нефедова производил Яшка. Он же и продемонстрировал гостям дорогим возможности «Единорога» — со скидкой, конечно, на стандартный боеприпас, патроны Рукавишникова решено было гостям не показывать. Протокол, оформленный Степой Тихорецким, вместе с письменными свидетельствами потерпевших, Яше честь по чести вернули, чего ж еще-то Яша сказать хочет?
— Соблазнили меня, Савва Алексеич, как есть обманули и захомутали. Заставили бумагу подписать — мол, удостоверяю подписью, что и впрямь получил две тысячи фунтов от господина Нефедова за продажу известного ему товара. А тут меня и на камеру фотографическую сняли — и притом аккурат в одном кадре с «Единорогом». И пояснили: мол, принимаем мы тебя, Яша, на постоянную работу. А откажешься работать, али запросишь чересчур — так сдадим с потрохами хоть твоему хозяину, а хоть и полиции. А еще, говорят, военные ваши какой-то там страшный комитет госбезопасности учреждают — там тебя, мол, вообще на дыбу вздернут. Ну, а сделаешь все как надо — так и в обиду не дадим, и денежек добавим. Сами понимаете, этого вполне хватит, чтоб невинную русскую душу сбить с пути истинного.
Клоун. Дите малое. Знает, стервец, что после особенно удачных операций Лоб любит пошутковать и, в общем, спокойно к шуткам относится. Ну и ладно, шутить и мы умеем.
— Вот оно значит как. Подлым коварством изменник в наши ряды вступил. Презлым, понимаете ли, отплатил за предобрейшее. Гадюку болотную согрели мы на своей груди, кукушонка, родства не помнящего, вскормили… Ладно, Яша, молодец. Коли такие серьезные люди просят поработать — значит, надо работать, скрупулезно и тщательно. Подумаем при случае, что бы им еще такое дурное слить за их же фунты.
— Кстати, Савва Алексеич, о фунтах…
— Славно потрудились, ребята, славно. Но денежки покамест уж будьте любезны сдать — поди, не вы одни, такие правильные, работали. Не беспокойтесь, коли в отставку соберетесь — выходное пособие уж никак не меньшее получите. И без того премию получите преизрядную.
В отставку ребята соберутся не скоро. Во-первых, оба еще молоды-зелены, здоровы как быки перед случкой, жить собираются долго и весело. Во-вторых, уж больно многим людям в Нижнем (а пожалуй что, уже и в России, если вспомнить все дела) они насолили. Пока за ними Лоб и Стальград — это один расклад, а вот в отставке будет совсем другой. Что Демьян, что Яша это отлично понимают, и ни малейших претензий за душой иметь не будут.
— Савва Алексеич…
— Ну что тебе, Демьян? Что ж ты, добрый молодец, буйну голову повесил-то? — в кое веки Лоб был в исключительно хорошем настроении, так что не прочь был ответить на иные вопросы и развеять иные сомнения — в пределах разумного, конечно.
— Савва Алексеич, а все ж нехорошо получается, — с трудом выдавливал слова казак. — Выходит, это мы своими руками супостату отдали самолучший в мире пулемет. Они ж теперь если не таких же, то похожих понаделают, а то еще чего придумают, на нашего «Едирога» глядючи…
Так. Чуть не забыл об этом пунктике Демьяна — вечно ему неймется, никак не привыкнет к субординации и порядку. Каждый солдат, как говаривал Александр Васильевич Суворов, должен знать свой маневр… СВОЙ, а не все маневры разом. Ничего, сейчас мы ребят малость пропесочим и отправим новую службу служить.
— Демьян, ученый ты наш, думаешь, нашего красавца так легко скопировать да улучшить? Голуба, давно ли ты в знатные оружейники-то выскочил? — ласково, с широкой улыбкой откликнулся Лоб. — Аль забыл, как на карабин Засечного крестился и собирался изничтожить как несомненное проявление нечистой силы?
И Яша, и сам Демьян невольно улыбнулись. История, что и говорить, давняя и презабавная. Все именно так и было — и крестился Демьян, и разломать первый СКЗ кинулся. Вот только нарвался на самого Ерему Засечного, готового свое детище хоть от нечистой силы, хоть от воинства ангельского оборонять. Ожесточенный, минуты на три, бой, после которого Демьяна откачивали с полчаса, Александр Михайлович ехидно и непонятно прокомментировал: «Ну, мля, льюис и кличко отдыхают!».
— Так что не казнись, Демьян, попусту. Ничегошеньки у наших покупателей не выйдет, только зря промучаются, точно тебе говорю. И вообще, ребятки, поручаю вам новое ответственное дело, — потянулся за кошельком Лоб. Извлеченная из оного премия Демьяну и Яше как раз чуточку превзошла первоначальное предложение господина «Нефедова». Пятьсот рубликов — годовое жалованье рабочего. — Берете еще троих по вашему выбору, только не громил, а вот таких, как Яша. По отдельности идете себе в «Шинок» и начинаете гулять — от пущего веселья и прибытка…
— И душу вытрясаем из суки Званцева! — восторженно подхватил Демьян, продемонстрировав улыбку аллигатора африканского. Действительно, без хозяина «Шинка» тут никак не обошлось.
А вот Яша, поджав губы, покачал головой. Умница.
— Не получится, Савва Алексеич. Ни настоящего имени, ни настоящей цели Нефедов трактирщику не выложит ни за что. Люди при Владимире Дмитриче были свои, но их наверняка и трясти бесполезно, даже если найдем.
— Умный ты, Яша, прямо убивать пора, — весело и заразительно улыбнулся Лоб. А вот Яша чуточку занервничал. Но Савва Алексеевич продолжил вполне дружески. — Не то убивать, не то в университет отдавать, в большие люди выводить… Все правильно. Не надо господина Званцева ни о чем спрашивать. Гуляете себе, веселитесь, а под конец вечера разносите его поганое заведение вдребезги. Чтоб ни единой целой единицы мебели, и ни одного местечка, куда усталый путник голову мог бы приклонить. Калечить посетителей не надо, но опять же нехорошо, если они на своих ногах и без единого синяка уйдут. Несолидно с нашей стороны.
— А как же…
— Ну хорошо, хорошо, — милостиво разрешил Савва Алексеевич. — Пару-тройку раз можете и Званцева приложить. Но опять же — без членовредительства, ясно? Мы все же честные охранники, немного торговцы, самую малость авантюристы и шпионы, но уж никак не убивцы и не преступники.
Получившие конкретные указания казачки просияли и резвым аллюром отправились исполнять. Ну да, это на что хорошее их нипочем не подвигнуть, а как пьянствовать и физиономии бить — это они всегда пожалуйста.
Вот интересно — кому все же достался наш единорожка? На какой чужой сторонушке будет век доживать, горе горевать? Э, нет. Не будем уподобляться иным подчиненным. Дело сделано — и слава Богу. Теперь сие — головная боль Александра Михайловича и его высоких друзей…
Рассказывает Егор Шелихов
Однако в Москве кабы еще не лучше, чем в Питере. Посля тех событий, когда государь наш за честь своей нареченной вступлялся, повелел батюшка его, царь-самодержец, ехать нам всем в Первопрестольную, чтоб там, значит, сберегать государя нашего от лихих людей, да и от прочих напастей. Той же неделей мы и отбыли.
А в Москве-то оказалось совсем вольготно. Лишних людей к государю не идет, новых — не много. Генерал Духовский зачастил: почитай, каженный день приходит. Ох, они с государем спорят, а вернее — государь учит его, как мальчишку какого, а тот, даром, что государя на сорок годков постарше будет, а только охает, да вопросы разные задает. Только и слыхать: «группа армий», «рубеж сосредоточения», «оперативный тыл», «точка выхода», «стратегический тыл», «резерв главного командования»… Вот ежели к ним генерал Бреверн-де-Лагарди приходит, так они замолкают, так только что-то бубнят, а посля ну хохотать. «Бревном» они его кличут. Да то сказать: бревно он и есть. Чему у них научится, когда сам ничему учиться не хочет? И чему он их научит, коль сам ничего не знает? Только на балах танцевать, да мадамам комплимент делать. А танцевать на балах наш государь отродясь не любил…
Градоначальник московский, князь Долгоруков, сам-то к нам редко ездит, а вот государя к себе приглашает куда как часто. Наш-то государь прост и добр, к пожилому человеку, который ему не то, что в деды — в прадеды годится, самому съездить зазорным не считает. И мы с Филимоном, дружком моим задушевным, с государем каждый раз ездим. Тут уж разговоры другие: про Москву-матушку, про то, как что в ней уставить да обустроить. Вот, к примеру: на той неделе приехали к государю с самой Германии от тамошнего торгового человека Сименса инженеры, транвай — конку безлошадную ладить. Так вот уж государь сразу к князю Долгорукому — давай, мол, князь, в Филях завод ставить. Князь, кряхтит, охает, каждую копеечку высчитыват. А потом, подхватился, ровно молодой, рукой по столу вдарил: «Ваше высочество, — говорит, — будет так! Коли денег не хватит — купечество московское тряхнем, хоть до черного волоса оберем, а транваю — пустим!» Следующим днем в Москву Александр Михайлович Рукавишников, друг государев первейший, стариннейший, примчался. Не один — с ним своих инженеров с полдесятка, да еще крепкие люди, денежные. «Транвай, мол, нам без надобности, а вот в заводе долю иметь — наше почтение!» А Александр Михайлович в дар Москве какие-то станки дает, так князь Долгоруков аж прослезился. «Жив, — говорит, — буду, сквитаемся с тобой молодец-нижегородец!» И сам тут же на транвай пятьдесят тысяч подписал.
Тем же вечером государь с невестой Рукавишникова принимали. Александр Михайлович еще двадцать пулеметов привезли, да авто — пять штук. А с автомобилями инструкторов из своих людей. Все это по учебным гвардейским ротам роздали, а лично для государя Рукавишников какое-то ружье привез, сказал «автоматический дробовик». Другим днем государь его испытывать возил, да про то отдельная история.
Так вот, после того, как государыня будущая уйти изволили, государь вместе с Александром Михайловичем в кабинет ушли, только водки себе туда приказали да закуски какой-никакой. Двери-то они плотно затворили, да нам с Филимоном по должности положено при государе неотлучно пребывать. Вот мы под дверями и стоим, да с нами Еремей Засечный — Рукавишникова верный человек. Так вот, стоим мы втроем и вдруг слышим: там, в кабинете сначала вроде как зашумели, заспорили, все про какую-то «энергетику» говорят. Рукавишников «Валютный резерв» требует, а государь его, в полный голос, жидовичем почему-то покрестил. Громко так, практически криком: Абрамович, ты мол, Абрамович и есть! Еще что-то странное добавил: челси, какой-то, говорит, тебе только не хватает! Потом пригрозил на Чукотку сослать, а Рукавишников только хохочет в ответ. Государь тоже засмеялся, ну у нас с Махаевым как отлегло: жаль было бы Рукавишникова к самоедам посылать, человек-то он неплохой, душевный…
Немного времени прошло, слышим: они там песни петь стали. Поначалу вроде знакомые, а дальше… Переглянулись мы с Филей: нам-то эти песни слыхать уже доводилось, давненько, правда…
…Как японцы государева брата погубили, государь-то, батюшка, уж так по брату убивался, так убивался! В тот день на крейсере до самой ночи в каюте молча просидел, рядом с телом, значит. Офицеры к нему рвутся, князь Сергей Илларионович извелся весь, а государь молчит. Никого не принимает, не ест, не пьет, молчит. Только к ночи и отошел. Велел в каюту себе подать водки, закуски там какой, да нас всех шестерых и пригласил. Сели, поминать всех убитых стали. А как штофа четыре приговорили, так государь и говорит, господа офицеры, мол, боле вас не задерживаю, возвращайтесь, говорит, к своим обязанностям. А нас с Филей оставил!
Вот как мы втроем-то остались, так государь почал крепко пить. Уже и не закусыват, а так, машет одну за другой. А потом и говорит, а не знаешь ли, Егор, каких песен, да таких, чтоб, не стыдно ими было хорошего человека помянуть. Брата твоего, батюшка, спрашиваю. А он словно запнулся, а потом и говорит, брата мол, да, брата. Ну, а как песен-то не знать? Знаю. А он опять спрашиват, не знаешь ли, Егор, «Как на дикий Терек»? Да как не знаю — знаю, оченно даже знаю. Запевай, говорит.
Спели мы, стал быть, а потом еще и «Черного ворона», и «Скакал казак через долину». Я-то еще поразился, откуда ж государь наш песни-то казачьи так хорошо знает. Да меня потом Махаев надоумил. Грит, еще в детстве, маленькому государю нашему, дед его, светлой памяти Александр Освободитель, песенников из гвардии присылал. Кто-то ему это рассказывал. А оно и видать. Коли человек на хороших песнях взрастал, так это за всегда себя окажет.
Как мы допели, так государь вдруг махнул полстакана «орленой», да и самолично запел. Хорошую песню, душевную, должно собственного сочинения. Всех-то слов мы не запомнили, а только поется в той песне, что, мол, ежели, к примеру, завтра, храни бог, война, то за батюшку царя да за Русь-матушку весь рассейский народ как один человек встанет! И что, мол, если завтра война, то ужо сегодня к походу готовиться надобно! Ну, мы как с Филимоном это услыхали, так сразу государю и говорим: «Приказывай, батюшка! Готовы мы!» А он посмотрел на нас, обнял, да и отвечает, что, мол, он и сам это знает, а только пока не все и не всё еще к войне готово.