О том, чем ночи зимние приметны 10 страница
— Беги к старой госпоже и скажи, что отец собирается меня бить! — вскричал Баоюй, бросившись к старухе. — Только скорее… Скорее! А то меня поколотят!
Баоюй от волнения говорил невнятно, а старуха попалась глуховатая и вместо «меня поколотят» услышала «прыгнула в колодец».
— Прыгнула в колодец — и пусть себе, — с улыбкой ответила она. — Вам-то чего бояться, второй господин?
Поняв, что старуха глуха, Баоюй в отчаянии закричал:
— Найди моего слугу и пришли сюда!
— Какая беда? — в недоумении спросила старуха. — Госпожа дала ее матери денег на похороны, и теперь все улажено.
Появились слуги Цзя Чжэна, схватили Баоюя и потащили.
При виде сына глаза Цзя Чжэна налились кровью. Ни о чем не спросив — ни о том, как он пил с актером вино, как тот сделал ему подарок, правда ли, что он пытался изнасиловать служанку, и почему, наконец, он забросил учение, отец заорал:
— Заткните паршивцу рот и бейте его смертным боем!
Не смея ослушаться, слуги повалили Баоюя на скамью и принялись избивать палкой. Просить о пощаде было бесполезно, и Баоюй громко вопил.
— Плохо бьете, мерзавцы! — Цзя Чжэн в бешенстве пнул ногой одного из слуг и сам схватил палку.
Баоюй, которому никогда не приходилось выносить подобных страданий, сначала кричал и плакал, но потом обессилел, охрип и едва слышно стонал, а затем вовсе умолк.
Приживальщики, которые тоже здесь были, испугались, как бы не случилось несчастья, бросились к Цзя Чжэну и стали уговаривать пожалеть сына. Но никакие уговоры не действовали.
— Как можно его простить! — орал Цзя Чжэн. — Вы и прежде ему во всем потакали! И сейчас заступаетесь! А если он завтра отца родного убьет или государя — вы снова станете его защищать?
Видно, и в самом деле Баоюй виноват, раз отец так разгневался, подумали приживальщики и почли за лучшее известить обо всем госпожу Ван.
Госпожа Ван, услышав, что Цзя Чжэн чинит над Баоюем расправу, не стала даже докладывать матушке Цзя и в сопровождении служанки поспешила выручать сына. Она появилась так неожиданно, что приживальщики и слуги не успели разбежаться.
Увидев жену, Цзя Чжэн еще больше распалился, палка в его руках так и мелькала. Слуги же, державшие Баоюя, отошли в сторону. Баоюй лежал без движения.
Госпожа Ван стала отнимать у Цзя Чжэна палку.
— Уйди! — заорал Цзя Чжэн. — Вы все словно сговорились меня извести!
— Баоюя, конечно, следует наказать, но подумайте о себе! Разве можно так волноваться? — сказала госпожа Ван. — К тому же день нынче жаркий, и старой госпоже нездоровится. Вы можете убить Баоюя — не такая уж это беда, но что будет со старой госпожой, когда она узнает?
— Замолчи! — усмехнувшись, бросил Цзя Чжэн. — Породить такого негодяя — значит проявить непочтительность к родителям! Я давно хотел его как следует проучить, но вы не давали! Лучше сразу прикончить щенка, чтобы потом не страдать! Веревку! Дайте мне веревку, я задушу его!
Госпожа Ван бросилась к мужу.
— Отец должен учить сына! — воскликнула она со слезами на глазах. — Но не забывайте и о своем супружеском долге! Ведь мне уже под пятьдесят, а сыновей больше нет. Я никогда не мешала вам его поучать, но убить его все равно что убить меня! Что же, убивайте! Я умру вместе с сыном, тогда, по крайней мере, у меня будет в загробном мире опора!
Она обняла Баоюя и зарыдала. Цзя Чжэн тяжело вздохнул, в изнеможении опустился на стул и заплакал.
Лицо Баоюя было белым как полотно, он лежал почти бездыханный, тонкая шелковая рубашка намокла от крови. Когда госпожа Ван ее подняла, обнажилась спина, вся в ссадинах и кровоподтеках, живого места невозможно было найти.
— Несчастный мой сынок! — горестно вскричала госпожа Ван, и перед глазами возник образ покойного старшего сына. — Цзя Чжу! Будь ты жив, я не стала бы сейчас так сокрушаться!
Прибежали Ли Бань, Фэнцзе, Инчунь и Таньчунь. Ли Вань, вдова покойного Цзя Чжу, при упоминании имени мужа невольно заплакала. Цзя Чжэну стало еще тяжелее, по щекам катились крупные, как жемчужины, слезы.
— Старая госпожа пожаловала! — доложила служанка.
— Сначала убей меня, а потом его! Всех убей! — послышался голос матушки Цзя.
Цзя Чжэн всполошился. Он вскочил и бросился матери навстречу. Запыхавшись от быстрой ходьбы, матушка Цзя вошла в комнату, опираясь на плечо служанки.
— Зачем, матушка, вам понадобилось в такой жаркий день приходить? — почтительно кланяясь, обратился к ней Цзя Чжэн. — Если вам надо было мне что-то сказать, позвали бы к себе!
— А, это ты! — гневно вскричала матушка Цзя, едва переводя дух. — Да, мне надо с тобой поговорить! Ведь это я вырастила такого замечательного сына. С кем же мне еще разговаривать?
Тон, которым произнесла все это матушка Цзя, не сулил ничего доброго. Цзя Чжэн оробел, опустился на колени и, сдерживая слезы, произнес:
— Я забочусь о том, чтобы мой сын прославил своих предков. Так неужели я заслуживаю ваших упреков?
— Видишь, тебе слово сказать нельзя! А каково было Баоюю, когда ты колотил его палкой? Ты, значит, учишь сына для того, чтобы он прославил своих предков? Но вспомни, разве так учил тебя твой отец?
Матушка Цзя не выдержала и тоже расплакалась.
— Не расстраивайтесь, матушка! — с виноватой улыбкой стал оправдываться Цзя Чжэн. — Причиной всему внезапная вспышка гнева. Клянусь вам, это больше не повторится!
— Ты ко мне обращаешься?! — холодно усмехнулась матушка Цзя. — Это твой сын, если хочешь, бей его сколько угодно! Только, я думаю, мы все тебе надоели! Поэтому нам лучше уехать!
Она обернулась к слугам и коротко приказала:
— Паланкин! Я еду в Нанкин с невесткой и Баоюем!
Слуги вышли.
— А ты не хнычь, — продолжала матушка Цзя, обращаясь к госпоже Ван. — Баоюй совсем еще юн, и ты, конечно же, любишь его, но, когда он вырастет и станет чиновником, вряд ли вспомнит про свою мать. Как и мой сын! Меньше люби, меньше будешь страдать!
— Не говорите так, матушка! — просил Цзя Чжэн, кланяясь до земли. — Я не знаю, куда от стыда деваться!
— Своим поступком ты доказал, что хочешь выжить меня из дому, а теперь, выходит, тебе же деваться некуда! — возмутилась матушка Цзя. — Не будь нас здесь, никто не мешал бы тебе избивать сына! — И она крикнула слугам:— Готовьте все необходимое в дорогу! Коляски, паланкины. Мы уезжаем!
Цзя Чжэн простерся на полу и молил мать о прощении. Но матушка Цзя, даже не взглянув на него, подошла к лежавшему на скамье Баоюю и издала горестный вопль. Госпожа Ван и Фэнцзе принялись ее утешать. Вошли девочки-служанки, попытались поднять Баоюя.
— Мерзавки! — обрушилась на них Фэнцзе. — Неужели не видите, что он не может идти? Несите сюда плетеную кровать!
Служанки бросились во внутренние комнаты, принесли широкую плетеную кровать, уложили Баоюя и понесли в покои матушки Цзя.
Цзя Чжэн, огорченный тем, что расстроил мать, вышел следом за ней и госпожой Ван. Только сейчас он понял, что переусердствовал в наказании. Госпожа Ван то и дело восклицала:
— Сынок, родной! Лучше бы ты умер, а Цзя Чжу остался в живых, не пришлось бы мне тогда думать, что моя жизнь прошла даром! Не покидай меня! Ты — единственная моя надежда! Несчастный сынок мой! Некому тебя защитить!
Цзя Чжэн совсем пал духом и уже раскаивался в содеянном. Он снова попытался утешить матушку Цзя, но та, глотая слезы, сказала:
— Если сын не хорош, надо его наставлять, а не бить! Что ты за нами плетешься? Хочешь собственными глазами увидеть, как мальчик умрет?
Цзя Чжэн растерянно покачал головой и поспешил удалиться.
Возле Баоюя хлопотали тетушка Сюэ, Баочай, Сянлин, Сянъюнь, брызгали на него водой, обмахивали веером. На Сижэнь никто не обращал внимания, и она, обиженная, незаметно вышла из комнаты, подозвала мальчика-слугу и приказала ему разыскать Бэймина, чтобы узнать, что произошло.
— За что его наказали? — спросила служанка у Бэймина, когда тот явился. — А ты тоже хорош, не мог предупредить!
— Меня, как назло, там не было! — оправдывался Бэймин. — Я узнал уже, когда отец принялся бить нашего господина! Примчался туда, а мне говорят, что все это из-за актера Цигуаня и сестры Цзиньчуань!
— А как отец дознался? — удивилась Сижэнь.
— Про Цигуаня наверняка Сюэ Пань сказал, он давно его ревнует к Баоюю. Подослал какого-нибудь мерзавца, чтобы тот оклеветал Баоюя перед отцом. А про Цзиньчуань рассказал, конечно, третий господин Цзя Хуань. Слуги об этом толковали.
Выслушав Бэймина, девушка была почти уверена, что он говорит правду. Когда она вернулась в дом матушки Цзя, люди все еще хлопотали возле Баоюя.
Отдав необходимые распоряжения, матушка Цзя приказала отнести Баоюя во двор Наслаждения пурпуром и уложить в постель, что и было тотчас исполнено. Затем все постепенно разошлись.
Только сейчас Сижэнь подошла к Баоюю, чтобы прислуживать ему, а заодно расспросить о случившемся.
Если хотите узнать, что рассказал Баоюй и как она его выхаживала, прочтите следующую главу.
Глава тридцать четвертая
Чувство, заключенное в чувстве, расстраивает младшую сестру;
ошибка, заключенная в ошибке, убеждает старшего брата
Итак, матушка Цзя и госпожа Ван ушли. Тогда Сижэнь села на кровать к Баоюю и со слезами на глазах спросила:
— За что тебя так избили?
— Ну что ты спрашиваешь? — вздохнул Баоюй. — Все за то же! Ой, как больно! Погляди, что там у меня на спине!
Сижэнь стала осторожно снимать с него рубашку. Стоило Баоюю охнуть, как она замирала. Прошло много времени, прежде чем она наконец раздела его.
— О Небо! — вскричала Сижэнь, увидев, что и спина и ноги Баоюя сплошь в синяках и ссадинах. — Какая жестокость! — Она не переставала ахать, приговаривая: — Слушался бы меня, ничего не случилось бы! Счастье еще, что кости целы! А то остался бы калекой!
Появилась служанка и доложила:
— Пришла барышня Баочай.
Сижэнь быстро накрыла Баоюя одеялом. В тот же момент на пороге появилась Баочай. Она принесла пилюлю и сказала Сижэнь:
— Вот, возьми. На ночь размешаешь ее с вином и сделаешь примочки, кровоподтеки быстро пройдут!
Она протянула пилюлю Сижэнь и с улыбкой спросила брата:
— Как ты себя чувствуешь?
— Немного лучше, — ответил Баоюй, поблагодарил сестру и пригласил сесть.
Баочай заметила, что глаза его, против обыкновения, широко открыты и держится он спокойнее, чем всегда.
— Надо было слушаться, тогда не случилось бы такого несчастья! — покачав головой, со вздохом произнесла Баочай. — А как расстроены бабушка и матушка, да и мы все…
Баочай осеклась, опустила глаза и густо покраснела.
Баоюй уловил в ее речах искренность и глубокий смысл. Баочай ничего больше не сказала, так и сидела, потупившись, едва сдерживая слезы, теребя пояс. Не передать словами робость, смущение, жалость, которые отразились на ее лице!
Баоюй был так тронут, что забыл о собственных страданиях и подумал:
«Мне пришлось вытерпеть всего несколько палочных ударов, а все так жалеют меня, так волнуются! Нет предела моей благодарности и уважения к ним! Моя смерть была бы для них настоящим горем! Но ради них я готов без сожаления отдать жизнь и разом покончить со всеми мирскими заботами».
Из задумчивости Баоюя вывел голос Баочай, которая обратилась к Сижэнь:
— Не знаешь, за что отец его наказал?
Сижэнь потихоньку рассказала ей все, что сообщил Бэймин.
Только сейчас Баоюй узнал, что это Цзя Хуань наябедничал отцу. Но стоило Сижэнь обмолвиться о Сюэ Пане, как он поспешил вмешаться.
— Не выдумывай! Старший брат Сюэ Пань не мог так поступить! — сказал Баоюй, опасаясь, как бы Баочай не обиделась, и Баочай сразу это поняла.
«Тебя так избили, а ты беспокоишься, как бы кого не обидеть, — подумала девушка. — Но почему, заботясь о других, сам ты совершаешь легкомысленные поступки, вместо того чтобы заняться серьезным делом. Тогда и отец будет доволен, и тебе не придется страдать. Вот ты боишься, как бы я не обиделась за брата? Но разве я не знаю, что брат мой распущен и своеволен? Когда-то из-за Цинь Чжуна вышел скандал, а сейчас дело обстоит гораздо серьезнее!»
Баочай сказала Сижэнь:
— Не надо никого обвинять. Уверена, господин Цзя Чжэн рассердился лишь потому, что брат Баоюй всегда заводит сомнительные знакомства. Может быть, брат и сболтнул лишнее, но без злого умысла. А вообще-то он всегда говорит правду, не боясь вызвать чье-либо неудовольствие. Ты, Сижэнь, плохо знаешь людей, не все такие, как Баоюй. Мой брат, к примеру, никого не боится, что думает, то и говорит.
Сижэнь и сама пожалела, что сказала о Сюэ Пане, а теперь, после слов Баочай, совсем смутилась и замолчала.
Баоюй чувствовал, что Баочай хочет быть справедливой и в то же время старается защитить честь своей семьи — это привело его в еще большее замешательство. Наконец он собрался с мыслями и хотел что-то сказать, но Баочай поднялась и стала прощаться.
— Лежи спокойно! Я завтра снова приду! Сижэнь сделает тебе из моего лекарства примочки, и скоро все заживет.
Сижэнь проводила Баочай до ворот и по дороге сказала:
— Спасибо вам, барышня, за заботу! Как только второй господин поправится, он непременно придет вас благодарить.
— Пустяки! — отозвалась Баочай. — Ты скажи ему, пусть хорошенько лечится и ни о чем не думает. А захочет чего-нибудь вкусного или что-нибудь ему понадобится, не тревожь ни бабушку, ни матушку — приходи прямо ко мне! И чтобы его отец не узнал. А то как бы опять не случилось беды!
Сижэнь вернулась в дом, преисполненная признательности к Баочай.
Баоюй молчал, погруженный в свои размышления. Сижэнь подумала, что он спит, и вышла из комнаты, чтобы умыться и причесаться.
Баоюй страдал от невыносимой боли, спину будто кололи иголками, резали ножами, жгли огнем; каждое движение вызывало стон.
Близился вечер. Заметив, что Сижэнь вышла, Баоюй отослал и остальных служанок, сказав им:
— Пойдите умойтесь! Когда понадобитесь, я позову.
Оставшись один, Баоюй впал в забытье. Ему почудилось, будто пришел Цзян Юйхань и стал жаловаться, что слуги из дворца Преданного и Покорнейшего светлейшего вана схватили его и увели; затем появилась Цзиньчуань и, плача, стала рассказывать, как бросилась из-за него в колодец. Баоюй хотел поведать ей о своей любви, но вдруг почувствовал, что кто-то его легонько толкнул, услышал чей-то исполненный страдания голос. Он сразу очнулся и увидел Дайюй. Уж не сон ли это? Он приподнялся на постели, внимательно пригляделся: глаза большие, будто персики, слегка припухшее от слез лицо. Ну конечно же, это Дайюй. Он попробовал встать, но тело пронзила острая боль, и, охнув, он упал на подушку.
— Зачем ты пришла? — с трудом вымолвил он. — Ведь солнце только зашло, жарко еще! Перегреешься и опять заболеешь! Обо мне не беспокойся! Я только притворяюсь, что больно, узнает отец — пожалеет. Это хитрость, так что ты не волнуйся.
На душе у Дайюй стало еще тяжелее, и она тихо плакала, захлебываясь слезами. Взволнованная нахлынувшими на нее чувствами, она многое хотела сказать Баоюю, но не произнесла ни слова, не хватало сил.
Немного успокоившись, Дайюй сказала:
— Ты не должен больше так поступать!
— Не беспокойся, — вздохнул Баоюй, — ради тебя я даже готов умереть!
— Вторая госпожа пожаловала! — донеслось со двора.
— Сейчас я уйду через черный ход, — заторопилась Дайюй, — потом снова приду.
— Не понимаю, — произнес Баоюй, удерживая ее, — чего ты боишься?
— Взгляни на мои глаза! — вскричала Дайюй, топнув ногой. — Опять над нами будут смеяться!
Баоюй отпустил ее руку, и Дайюй скрылась за дверью.
В этот момент вошла Фэнцзе.
— Тебе легче? — осведомилась она. — Если что-нибудь понадобится, дай знать!
Вскоре явилась тетушка Сюэ, следом за нею — служанка матушки Цзя. Лишь когда настало время зажигать лампы, все разошлись, и Баоюй, выпив несколько глотков супа, забылся тревожным сном.
Спустя немного пришли навестить Баоюя жены Чжоу Жуя, У Синьдэна, Чжэн Хаоши и еще несколько пожилых женщин. Но Сижэнь их не пустила, сказав:
— Вы поздно пришли, второй господин уже спит.
Она провела женщин в другую комнату, напоила чаем. Те посидели немного и стали прощаться, наказав Сижэнь:
— Когда второй господин проснется, скажи, что мы приходили.
Сижэнь обещала сделать, как они просят, проводила женщин со двора и уже собиралась вернуться в дом, как вдруг вошла служанка госпожи Ван:
— Наша госпожа требует кого-нибудь из прислуги второго господина.
Сижэнь подумала и обратилась к Цинвэнь, Шэюэ и Цювэнь:
— Я пойду к госпоже, а вы хорошенько присматривайте за домом. Я скоро вернусь!
Вместе со старухой служанкой Сижэнь вышла из сада и направилась к главному господскому дому.
Госпожа Ван лежала на тахте и обмахивалась веером из банановых листьев.
— Ты бы лучше кого-нибудь прислала, а то без тебя некому ухаживать за Баоюем.
— Второй господин уснул, — поспешила успокоить ее Сижэнь. — Да и служанки научились ему прислуживать. Так что не волнуйтесь, пожалуйста, госпожа! Я думала, у вас какое-нибудь поручение, потому и пришла, а то ведь другие что-нибудь напутают.
— Поручений у меня никаких нет, — ответила госпожа Ван, — просто хотела узнать, как себя чувствует Баоюй.
— Я сделала второму господину примочки из лекарства, которое принесла вторая барышня Баочай, и ему полегчало. А то ведь он даже лежать не мог, так было больно. А сейчас уснул.
— Он что-нибудь ел?
— Съел несколько ложек супа, который прислала старая госпожа, потом раскапризничался и потребовал кислого сливового отвара. А ведь сливы — вяжущее средство. Второго господина били и не позволяли кричать. От этого у него наверняка получился застой крови в сердце, и, выпей он сливового отвара, мог бы заболеть. Насилу отговорила его. Развела полчашки розового сиропа, но ему показалось несладко, и вообще он заявил, что этот сироп ему надоел.
— Ай-я-я! — вскричала госпожа Ван. — Что же ты раньше не сказала? У меня есть несколько бутылочек нектара «ароматная роса», недавно прислали, я хотела немного отлить Баоюю, но подумала, что он изведет его понапрасну. Возьми две бутылочки. На чашку воды — чайную ложку нектара, получается очень ароматный напиток.
Госпожа Ван позвала Цайюнь и велела принести «ароматную росу».
— Всего две бутылочки, больше не надо, — предупредила Сижэнь, — если не хватит, я еще возьму.
Вскоре Цайюнь принесла нектар и отдала Сижэнь.
Бутылочка была высотой в три цуня и завинчивалась серебряной крышечкой. На одной желтой этикетке было написано «чистая коричная роса», на другой — «чистая роса розы мэйгуй».
— О, сразу видно, что нектар дорогой! — с улыбкой заметила Сижэнь. — Интересно, сколько существует на свете таких бутылочек?
— Это подарок государя, — объяснила госпожа Ван. — Разве не видишь, что этикетки желтые? Так что храни нектар для Баоюя, зря не расходуй.
Сижэнь почтительно поддакнула и собралась уходить, но госпожа Ван ее удержала:
— Постой, я хочу тебя кое о чем спросить. — Госпожа Ван огляделась и, убедившись, что в комнате никого нет, продолжала: — Я мельком слышала, будто это из-за Цзя Хуаня отец избил Баоюя — Цзя Хуань его оговорил. Слышала ты об этом?
— Нет, такого не слышала, — отвечала Сижэнь. — Знаю лишь, что второй господин Баоюй познакомился с актером из дворца какого-то вана и будто сманил его, а оттуда явился человек и все рассказал нашему господину. За это господин и наказал Баоюя.
— За это, конечно, тоже, — кивнула головой госпожа Ван, — но есть еще и другая причина.
— Больше я ничего не знаю, — заявила Сижэнь и, помедлив, добавила: — Я, госпожа, набралась смелости и хочу сказать вам несколько слов. Может быть, это дерзость, но, говоря откровенно…
Она замолчала.
— Говори, говори, — подбодрила ее госпожа Ван.
— Я осмелюсь сказать лишь в том случае, если буду уверена, что вы не рассердитесь.
— Говори, говори же, — кивнула госпожа Ван.
— Говоря откровенно, — продолжала Сижэнь, — проучить Баоюя следовало. Ведь неизвестно, что может он натворить, если все будет сходить ему с рук.
Госпожа Ван, печально вздохнув, кивнула.
— Девочка моя! Я хорошо тебя понимаю! И вполне согласна с тобой. Разве я не знаю, что за Баоюем нужен глаз да глаз? Воспитала же я старшего сына, и как будто неплохо, но, к несчастью, он умер. С Баоюем по-другому. Он мой единственный сын, а мне — пятьдесят. К тому же Баоюй слаб здоровьем, да и бабушка им дорожит как сокровищем, так что нельзя с ним обращаться чересчур строго, может случиться несчастье, и бабушка нам этого не простит. Потому-то Баоюй и распустился. Прежде, бывало, отругаю его или же урезоню, при этом поплачу немного, он слушается. Теперь и это не помогает. Своевольничает, делает что хочет, вот и пострадал! Но если бы он остался калекой, что бы я делала на старости лет без опоры?
На глаза госпожи Ван навернулись слезы. У Сижэнь стало тяжело на душе.
— Разве вы можете не любить Баоюя всем сердцем, — чуть не плача, произнесла Сижэнь. — Ведь это ваш родной сын! Когда у него все хорошо, и нам спокойно, мы чувствуем себя счастливыми. Но если дальше все будет так, как теперь, не видать нам покоя. Поэтому я изо всех сил стараюсь уговорить второго господина впредь не совершать глупостей. Однако мои уговоры не помогают. А тут, как назло, появился этот актер со своей компанией, вот и случилась беда… Не усмотрели мы, сами виноваты, не смогли его удержать. Кстати, госпожа, поскольку вы сами об этом заговорили, я хочу у вас попросить совета. Боюсь только, что вы рассердитесь, и тогда, мало того, что все мои старания окажутся напрасными, придется мне бежать куда глаза глядят.
Госпожа Ван уловила в ее словах скрытый намек и нетерпеливо произнесла:
— Говори, пожалуйста, милая! Тебя часто хвалят последнее время. Я же в ответ говорю, что ты просто внимательна к Баоюю или же что ты очень учтива, а то вообще пропускаю эти похвалы мимо ушей. Сейчас, мне кажется, ты собираешься говорить о том, что давно меня беспокоит. Мне можешь сказать все, только пусть другие об этом не знают.
— Ничего особенного я говорить не собиралась, — сдержанно ответила Сижэнь. — Хотела только спросить, нельзя ли под каким-нибудь предлогом переселить второго господина Баоюя в другое место? Это пошло бы ему на пользу.
Госпожа Ван только руками развела и не удержалась от вопроса:
— Неужели Баоюй позволяет себе лишнее?
— О госпожа, ничего такого я не имела в виду! — вскричала Сижэнь. — Я только хотела сказать, что второй господин уже вырос, да и барышни стали взрослыми. И хоть они между собой родня, но он мужчина, а они женщины. И лучше им не быть вместе, а то ведь сделают что-нибудь не так, не то слово скажут, сразу начинаются толки да пересуды. А мне неприятно — ведь я в услужении у второго господина и тоже живу в саду. Вы же знаете, госпожа, что люди все преувеличивают, истолковывают по-своему, любую, даже самую маленькую оплошность, особенно когда дело касается второго господина и барышень. Потому я и говорю, что лучше соблюдать осторожность. Ведь вам, госпожа, хорошо известно, что второй господин все время вертится возле барышень. Добром это, пожалуй, не кончится, пересудов, во всяком случае, не избежать. Злых языков больше, чем людей. К кому они благоволят, того превозносят, как самого Бодхисаттву. А не понравится кто, хулят всячески, ни на что не смотрят. Если второго господина будут хвалить, все подумают, что он взялся за ум, а станут ругать — мы, служанки, окажемся виноватыми, а о втором господине худая слава пойдет. Вот и получится, что ваши старания напрасны. У вас, конечно, дел много, госпожа, но лучше сейчас принять меры. Грешно было бы не сказать вам об этом. Признаться, в последнее время я ни о чем другом не могла думать. Однако молчала. Боялась вас рассердить.
Слушая Сижэнь, госпожа Ван невольно вспомнила об истории с Цзиньчуань, помрачнела и погрузилась в раздумье. В душе ее все больше и больше росла симпатия к Сижэнь.
— Девочка моя, эти мысли давно приходили мне в голову, — произнесла она наконец, — но события последних дней отвлекли меня от них. Спасибо, что напомнила! Ты очень милая! Ладно, я что-нибудь придумаю. А тебе вот что скажу: я решила отдать Баоюя целиком на твое попечение. Прошу тебя, не спускай с него глаз и смотри, чтобы он сам себе не навредил. А уж я тебя не обижу!
— Если вы приказываете, госпожа, — скромно потупившись, произнесла Сижэнь, — я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие.
Когда Сижэнь вернулась во двор Наслаждения пурпуром, Баоюй только что проснулся. Он очень обрадовался «ароматной росе», которую прислала мать, и велел тотчас приготовить из нее напиток. Аромат и в самом деле был превосходный.
Все мысли Баоюя были заняты Дайюй, он решил за ней послать, но предварительно отправил Сижэнь за книгами к Баочай, чтобы не помешала его встрече с Дайюй.
Не успела Сижэнь уйти, как Баоюй позвал Цинвэнь и приказал:
— Сходи к барышне Дайюй, посмотри, что она делает. Если спросит обо мне, скажи, что я чувствую себя хорошо.
— Как же это я пойду безо всякого дела? — возразила Цинвэнь. — Для приличия надо хоть что-нибудь передать.
— Неужели ты не найдешь что сказать? — с досадой произнес Баоюй.
— Пошлите что-нибудь, — предложила Цинвэнь, — или прикажите у барышни что-нибудь попросить. Если же я просто так пойду, опять станут злословить и насмехаться!
Баоюй подумал немного, затем вытащил два старых платочка, с улыбкой протянул их Цинвэнь и сказал:
— Вот возьми! Скажешь, что от меня!
— Зачем барышне старые платки? — удивилась Цинвэнь. — Она непременно рассердится и скажет, что вы над ней издеваетесь!
— Не беспокойся, барышня все поймет, — снова улыбнулся Баоюй.
Цинвэнь ничего не оставалось, как взять платки и отправиться в павильон Реки Сяосян. Там у ворот Чуньсянь развешивала на перилах террасы выстиранные полотенца. Увидев Цинвэнь, она замахала руками:
— Барышня спит!..
Цинвэнь все же вошла. В комнате было темно, лампы не горели.
— Кто там? — вдруг раздался голос Дайюй.
— Это я, Цинвэнь.
— Зачем ты пришла?
— Второй господин велел отнести вам платочки.
Дайюй, несколько разочарованная, подумала: «Что это ему вдруг взбрело в голову?» И, обращаясь к Цинвэнь, спросила:
— Эти платочки ему прислали в подарок? Они, наверное, очень хорошие? Но мне не нужны. Пусть отдаст их кому-нибудь другому!
— В том-то и дело, что платочки старые, домашние, — возразила Цинвэнь.
Дайюй окончательно разочаровалась, но потом вдруг все поняла и сказала:
— Оставь, а сама можешь идти.
По дороге Цинвэнь размышляла, что бы это могло значить, но так и не догадалась.
А Дайюй тем временем думала:
«Баоюй знает, что я тоскую о нем, и это меня радует. Если бы не знал, не посылал бы платочков — ведь я могла посмеяться над ним! Но неизвестно, пройдет ли когда-нибудь моя тоска? И это меня печалит. Неужели он хотел сказать мне о своих чувствах! Боюсь думать об этом! Ведь я целыми днями терзаюсь сомнениями, не верю ему. Даже стыдно!»
Дайюй быстро поднялась с постели, зажгла лампу, растерла тушь, взяла кисть и на платочках написала такие стихи:
Стихотворение первое
Наполняются очи слезами,
Тщетно плачу я дни и ночи,
Кто причиной слез безутешных?
В чем причина печали большой?
Молодой господин от души
Дарит шелковые платочки, —
Как же мне состраданьем к нему
Не проникнуться всей душой?
Стихотворение второе
Жемчужинами и нефритом
Сбегают слезы непослушно,
Весь день не нахожу я места,
И день, и ночь душа болит,
Глаза напрасно утираю
Я рукавами у подушки,
Нет, не унять мне эти слезы,
И вот уж плачу я навзрыд…
Стихотворение третье
О, на нить не нанизать
Всех жемчужин-слез.
С берегов Сянцзян исчез
Жен прекрасных след.[259]
За окном везде бамбук
Высоко возрос,
Сохранятся ли следы
Слез моих иль нет?
Вдруг Дайюй обдало жаром. Она подошла к зеркалу, отдернула парчовую занавеску и увидела, что щеки ее порозовели, как цветок персика. Дайюй и не подозревала, что это начало смертельной болезни!
Она отошла от зеркала, снова легла в постель. Из головы не шла мысль о платочках.
Но об этом речь впереди.
Когда Сижэнь пришла к Баочай, той дома не оказалось, она ушла проведать свою мать. Сижэнь сочла неудобным возвращаться с пустыми руками и решила ее дождаться. Уже наступил вечер, а Баочай все не возвращалась.
Надобно сказать, что Баочай, хорошо знавшая Сюэ Паня, и сама думала, что это по его наущению кто-то оговорил Баоюя. А после разговора с Сижэнь утвердилась в своих подозрениях. Но Сижэнь рассказала лишь то, что слышала от Бэймина, а тот, в свою очередь, просто строил догадки, поскольку точно ничего не знал. История эта, передававшаяся из уст в уста, была не чем иным, как выдумкой. Что же до Сюэ Паня, то подозрения пали на него лишь потому, что он слыл повесой. На сей раз он был ни при чем.