Мои неуверенные и ошибочные поступки
Служи сынок, как дед служил,
а дед на службу болт ложил. Народное выражение
Человеку, который боится самого себя, грош цена.
Русская пословица
Ну, а теперь, кратко, на этот раз последовательно, я все же расскажу вам весь процесс моих, так называемых обломов, которые всего лишь не позволили мне постоянно быть лидером. Попрошу никого не повторять моих ошибок.
Когда я в курилке допил остаток воды, из передающейся по кругу пластиковой бутылки, Комар не преминул сказать, что я должен пойти набрать воды.
Что интересно, он то был прав. Допил, сходи, набери, но я побаивался Комара, и вся суть моя противилась выполнению его приказов. Я бросил бутылку на пол и отвернулся. Кого-то послали за водой. Комар только презрительно улыбнулся. Наша неприязнь усилилась.
В этой ситуации, с Комаром, наш мандраж был обоюдным и примерно одинаковым. Следовательно, если вы впечатлительный человек, нежелающий никому уступать, деритесь со своим врагом сразу, как только увидите, что конфликт неизбежен.
Когда у нас произошел второй инцидент, в ленинской комнате, ударить опять никто из нас другого не решился, но я волновался уже гораздо сильнее, чем мой оппонент. Для тех, кто меня не понял, скажу, что это плохо. В драке всегда должна быть ясная, спокойная голова.
Но был у меня наиболее памятный эпизод, с участием Комара.
Тогда Яша с Колбасой задействовали его, в довольно, примитивном тесте - экзамене. Им было интересно проверить на вшивость всех нормальных пацанов батальона.
Ну вот, кто-то подходит ко мне и говорит, что меня ждут в дальней бытовке. Это была пустая комната прямо по коридору, какое-то время в ней стояла гладильная доска, потом шифоньер, со старыми тряпками, в котором некоторые умудрялись спать но, как правило, она пустовала.
Зашел я и вижу: напротив входа в каптерку водрузили стол. За столом с надменными, расслабленными лицами сидят Яша с Юрой Колбасой и молча не без интереса, смотрят на меня. Ближе их ко мне слева и справа от входа стоят мои недруги Комар и Барабаш.
Несмотря на вышеописанные эпизоды, связанные с Комаром, мы с ним скоро выйдем на нормальные отношения, но не с Барабашом - с ним намного позже.
Ну и что, оркестр играет туш, шестерки непровозглашенных королей тыкают формально мне в корпус кулаками, пытаются делать какие-то захваты.
Я уверенно сбиваю захваты, говорю, что я, на хер, не клоун на показуху с кем-то толкаться и выхожу из бытовки.
Данный тест я вспоминал часто и с тоской. Скоро до меня дошло, что в этой ситуации нужно было драться, и драться жестко.
Ведь очевидно, что жесткая драка, с любым развитием событий, была бы на какой-то фазе, однозначно остановлена, с хорошими бонусами для меня.
Победить двух неплохих спортсменов, с которыми я конфликтовал, для меня не было однозначно нереальным. Когда же есть контроль всего происходящего, нужно было быть таким дурачком как я, чтобы не принять бой.
Тяжело переживая неуверенные свои поступки, я становился все более мнительным и замыкался в себе.
Когда Шаман предложил мне запевать речевку, которую я отлично знал, я, стесняясь и боясь ошибиться, передал это право Новикову Вадиму. Хотя понимал, что запевать речевку - это приятно и престижно.
Любой “серьезный” вопрос, вроде «просьбы» найти сигарету, я стал решать на отметку неудовлетворительно. Мне было не совсем удобно давить на основную массу морских пехотинцев. Я не знал, что неудобно спать на потолке, и штаны через голову одевать. К тому же, я не очень понимал, что, применив силу, я могу сбивать эти сигареты без всяких проблем. Правда, когда мне нужно было найти «тело» для стирки носков, что было намного сложнее, я сделал это без проблем, понимая, что уж носки я никому стирать точно не буду.
Достаточную принципиальность я проявил, и когда поднялся вопрос об уборке «дючек» в туалете, тогда Яша с Колбасой уже выворачивали свой призыв на изнанку.
Девяносто процентов пехотинцев, жестко бились и закрывались в кабинках, возле так называемых унитазов, такими представителями разведроты как Яша, Колбаса, Гарбар, Погорельский, Иванов и даже Нильсон. Именно через Нильсона, Яша и предложил мне убрать туалет – это предложение я в жесткой форме отклонил, выбив Нильсону золотой зуб.
Вообще, мы приходили к ситуации, основную суть которой, достаточно точно передает фраза персонажа М. Горького из повести «Фора Гордеев», или всех грызи или лежи в грязи.
По поводу уборок туалетов хочу внести полную ясность. В нашем армейском туалете не было «классических», домашних унитазов, а было только штук шесть мест, для сидения на присядках, которые мы называли дючками. А находились эти места для сидения в огороженных, индивидуальных, железных кабинках. Вот и получается, что 90 процентов морских пехотинцев закрывали в этих кабинках, в которых естественно пахло не французскими духами, после чего они вначале лезвием чистили ржавчину, в том самом месте, куда и происходит хождение в туалет, а потом вычищали это место зубной пастой, при помощи зубной щетки. Многим из них, при достаточно качественном завершении работы говорили, - Не годиться! Продолжаем работать!
Мой земляк Коля, который служил вместе со мной, и которого я встретил через десять лет после нашего дембеля, по поводу чистки туалетов уверенно заявляет следующее, - И пусть никто не говорит, что он никогда не чистил туалеты! Какой бы бык здоровый не был, на банке пишется тушенка!
Но это неправда. Даже я никогда не опускался до того, чтобы чистить туалеты. Яша же мог, сидя на очке, закрывшись от всех, только расслабиться да выкурить пару сигарет, но никак не заниматься чисткой дючек.
Я думаю, ты почувствовал, уважаемый читатель, что дороги мои с лидерами уже существенно разошлись. И теперь я должен был не только летать, как сраный веник. - В морской пехоте «духами» все команды выполняются бегом. – Но и находить для дедов деньги, на покупку вина, сигарет и т.п.
Такие будущие перцы, как Косик, Новен и Погорельский очень быстро поняли, что родители могут высылать на адрес какой-то бабушки, к примеру, пару блоков сигарет, с которыми можно гораздо легче держаться на плаву.
Я же всегда считал, что я не должен втягивать родителей в свои проблемы. Хотя конечно умнее, а значит правильнее, было получить пару дачек-передачек, и, идя вечером искать пачку сигарет LM, четко знать куда идти и зачем, чтобы зарабатывать себе расположение старшего призыва, а не слушать какой ты идиот.
Однажды, поступив далеко не благородно, я все же очень серьезно выслужился перед сержантом Шаманским.
В тот день Шаман позвал меня в каптерку, на разговор.
- Слушай, Шева, ты ведь в первом взводе был в карантине на первом этаже у сержанта Черного? Тут вот какое дело. Идем мы с Мелей, из самоволки, через первое КПП, а там тела спят, но мы их, конечно, с носаков подняли, чтобы поняли, как службу нужно нести. А дежурным у них был сержант Черный, в таком новеньком американском камуфляже. Он же на пол призыва старше меня, правильно? Наверное, уже прикупил на дембель?
- Ну, наверняка, - вставляю ответ, я.
- Так вот, мне нужен этот комок. Я хочу в нем на недельку в отпуск домой съездить, а потом я его верну.
- Так, ты же, вроде, на двадцать дней едешь? – Уточняю я.
- Шева, на недельку, - улыбаясь, говорит Шаман, давая понять, что информация у меня верная и, что камуфляж он не отдаст.
Когда я пришел в казарму зенитно-ракетной артиллерийской батареи, где дослуживал последние недели дембель Черный, он уже знал, зачем я пришел, наверное, Шаман позвонил ему по телефону, но разговор наш все равно был для меня нелегкий.
- Он же точно отдаст, да, Шева? - в очередной раз спрашивал меня сержант Черный, заглядывая прямо в глаза.
- Ну, сказал, отдаст. Значит, отдаст. - Уверенно отвечал я. - Шаман слово держит.
Мне было жаль этого дембеля Чорного, но я знал, что на какое-то время я заработаю этим поступком себе немало бонусов, в этот период выживания.
В период службы я получил с десяток переводов до востребования от родственников, на общую сумму не более двухсот гривен. И если позже, я под каким-то предлогом объяснил на почте, чтобы о моих переводах в батальон никаких уведомлений не передавали, то первое мое уведомление доставленное «почтальоном» Косиком оказалось в руках Юры Колбасы.
Наши пути с Юрой уже разошлись, поэтому Колбаса не скрывал того, что ему нужна часть денег. Перевод был на двадцать гривен.
- Шева, дай слово, что пятнадцать гривен отдашь мне, и я отдаю тебе бумажку на перевод. – Вежливо, договаривался Колбаса.- А то ведь вообще бабки пропадут.
- Не переживай, милый, не пропадут, - отвечал я. – Если мне без этого уведомления их не отдадут, то отправят назад домой, родственникам.
- А если мы их получим с твоим военным билетом? – Продолжал зондировать почву Колбаса.
- А ты попробуй и увидишь, что дальше будет, - говорил я.
Мы сошлись на том, что я отдам перцам, в лице Колбасы пять гривен. Когда я получил перевод, Колбаса молча взял мои пять гривен и не слова не сказал об остальных пятнадцати.
Вообще-то, я более или менее понимал и даже часто одобрял поступки перцев. В тоже время вся эта прекрасная служба меня уже начала достаточно раздражать, как говорят в армии – кумарить. Я показывал это всем своим видом, уважая все же себя, намного больше всех остальных. И тогда, и сейчас я полностью согласен с мыслью главного героя романа Джона Бейна «Похититель вечности»: «Меня мало заботит чужое мнение, значение имеет только мое. Чтобы я уважал себя. И я себя уважаю».
Когда наставления, Шамана, помноженные на появившиеся в батальоне наряды и уборки, были осознаны Яшей, Колбасой, Гарбаром, а также Комаром толпа морских пехотинцев начала получать удары в голову вместо слова здравствуй, с тем лишь отличием, что намного чаще. Я пока отгавкивался от Колбасы, фразами типа не перегибай палку, но фактически уже подсознательно морально готовился к тому, чтобы оказаться в заднице.
По поводу нарядов, хочу сказать, что даже в наряд по роте наша рота первый раз заступила только через пару месяцев пребывания в батальоне.
Тот наряд был во многом показательным. В наряде тогда были, дежурным Шаман, дневальные: Колбасюк, Новиков и я.
Если дневальный должен стоять на тумбочке по стойке смирно, то Новиков так и стоял. Если дневальный на тумбочке должен отдавать команды громко и четко, то Колбаса орал, так, что казалось, он может порвать голосовые связки.
В одном из моих нарядов по роте я, стоя на тумбочке, с волнение слушал спор двух морпеховских лидеров нашего батальона. Первым был Рома Мельниченко, вторым, сверхсрочник Ломакин по прозвищу Лом. Этот Лом бил справа, наверное, не слабее, чем лошадь копытом. В этот день Ломакин был слегка нетрезвым, и на взводе. Спор заключался в том, будет ли наш батальон жить по уставу или по дедовщине.
Ломакин имея звание старшины и очевидно, надеясь, что так он многое сможет контролировать, хотел, чтобы батальон жил по уставу, и для этого убедительно приглашал Мелю разобраться в туалет. Меля, понимая, что Ломакин очень жесткий боец, переобувать тапочки и идти разбираться категорически отказывался, и даже заявил Лому, что если тот и сможет его побить, то приедет бригада из Кривого рога, и тогда Лому уж точно хана. Меля, отказываясь от драки, каким-то чудом ухитрялся сохранить лицо, демонстрируя спокойствие и независимость. Спор был впечатляющий, атмосфера была накалена до предела. В итоге они не до чего не договорились и разошлись.
Думаю всеобщее раскумаривание друг друга никуда бы не делось даже если бы Ломакин доказал, что нужно жить по уставу.
Мы продолжали жить по дедовщине, нарушая распорядок дня и боясь одного - нигде не залететь. В морпеховский быт плотно вжился принцип улицы – можешь воровать, или, скажем, нарушать распорядок дня, но не попадайся. Главное, чтобы за твой залет не был наказан твой командир. В этом случае запускалась цепная реакция.
Что касается распорядка дня, то даже морская пехота это далеко не тюрьма, и никто распорядок показательно не отрицает, а только ставится сека, может быть даже с обеих сторон казармы, а потом вместо изучения устава в ленинской комнате, на улице происходят торжественные похороны окурка. Сейчас я вам расскажу, как это происходит.
В морской пехоте есть ярко выраженный культ чистоты и дисциплины, а если говорить об окурках, то надо сказать, что приветствуется еще и здоровый образ жизни.
Возле нашей казармы росли восемь больших елей, с которых поздней осенью активно падали иголки, но даже тогда иголки на перекопанном газоне убирались настолько тщательно, что сложно было бы найти, скажем, больше пяти иголок. Курить же можно в двух местах, в курилке, ну и еще в туалете. Что же происходит когда, где-нибудь на газоне, возле нашей казармы, обнаруживается окурок. Варианта два, бычок «хоронят», предварительно выкапывая немаленькую яму, или же после проведения траурной процессии бычок просто выбрасывают в урну.
Траурная церемония выглядит так. Морские пехотинцы снимают свои кителя и тельняшки и завязывают их вокруг головы, в виде косынок. Два крупных морпеха кладут себе на плечи носилки, для уборки мусора, на которые торжественно водружается окурок. Три, четыре военнослужащих, пусть даже без помощи инструментов, готовятся напевать траурную музыку. После объявления начала церемонии, процессия начинает, не спеша двигаться. Все горько плачут, вытирая слезы и приговаривая.
- На кого же ты нас родненький покинул. Как же нам жить-то без тебя, кормилец. - «Музыканты» сопровождают процессию грустным вытьем.
И только какой-нибудь Меля или Шаман уписывается от смеха, наблюдая за данным действом.
Со сверхсрочником Ломакиным у меня был связан еще один очень неприятный эпизод. За весь свой период службы, я не редко получал удары по корпусу, да и по голове, но я до сих пор вижу один существенный урон для своего здоровья, после того, как меня ударил Ломакин.
Я тогда прослужил около двух месяцев, числился в разведроте и в морпеховском быту чувствовал себя неплохо.
В один из дней Шаманский решил объявить послеобеденный тихий час. До этого был парко-хозяйственный день, на котором все тяжело убирали или проводился какой-то спортивный праздник. Мы никогда не любили в армии праздников, у нас было такое выражение, если отдых, то активный, если праздник, то спортивный. А день со спортивными праздниками очень сильно отличался от обыденного дня в сторону больших нагрузок и, соответственно, приносил большую усталость. И вот Шаманский решил дать всем желающим отдохнуть и объявил отбой.
Через несколько секунд я уже спал, укрывшись с головой. Проснулся я от какой-то неприятной суеты в расположении. Когда я прислушался, то понял, что происходит.
Ломакин, который был у нас тогда каптерщиком, то есть выдавал сменное постельное белье, портянки, при необходимости противогазы и т.п., решил нашими силами навести порядок у себя в бытовке. Он поднимал матроса за матросом и никак не мог определиться, сколько же ему нужно в помощь людей.
Хочу сказать, что, несмотря на то, что наши сержанты говорили нам, что мы должны подчиняться только им, я бы и не думал, не выполнить приказ грозного старшины. Я лежал и надеялся, что Лом наберет достаточно людей и уйдет, но ему понадобились все, меня он поднял последним.
Когда, зайдя в каптерку, мы начали складывать в подсумки противогазы, он был раздражен.
- Быстрее, я сказал! – Мы старались все делать максимально быстро и споро.
В какой-то момент я почувствовал сильнейший удар в область правой почки, меня пронзила резкая боль. Оказалось, Ломакин нанес мне мощный апперкот.
Я тогда сразу же послал Ломакина на хер. Пошел в умывальник и долго с холодной, а потом теплой водой, делал себе массаж ушибленной области. После этого я сходил в санчасть, где мне фельдшер Наум тоже сделал массаж и дал какую-то таблетку. Несмотря на принятые, пусть и достаточно примитивные меры лечения, первый раз после удара я помочился с кровью. Постепенно резкая боль прекратилась и отошла на задний план в суете службы. Ломакин больше меня никогда не бил, видимо он тоже не ожидал, что нанесет настолько жесткий удар, и понимал, что он мне принес уже более чем достаточное зло.
Когда Шаману показалось, что окончательно группа лидеров выглядит так: Колбаса, Яша, Гарбар, Комар, был проведен еще один интересный наряд по роте.
Заступили эти серьезные бычки в наряд по роте, ходят загадочно улыбаются, но показательно никого не трогают все тихо спокойно. А потом наступает ночь – Варфоломеевская ночь.
Я просыпаюсь от криков и шума, - Ты будешь убирать, мразь! – Относилось это не ко мне.
Мало кто не был поднят в тот день на ночною уборку, поднимались даже некоторые представители старшего призыва.
Меня тогда Комар осторожно разбудил и вежливо «попросил»:
- Шева, вставай, там немного поработать надо - пять секунд, одну кафельную плитку вытри и ложись дальше спать. Я встал и вытер.
На следующий день, для защиты исключительно своих интересов, я подрался с Юрой Колбасой.
Изначально, перед боем, морально я чувствовал, себя удовлетворительно, но не более. В результате я физически и психологически проиграл.
Колбасюк показал атаку передней левой ногой в корпус, это было отвлекающее, подготовительное действие. В это время, он, выбирал дистанцию для атаки с задней правой руки. Он загрузил заднюю правую ногу, неумело подготавливая прямой удар с задней правой руки, с вложением всего тела. Кроме того, он надеялся, что я опущу руку, уверенно защищающую подбородок.
В боксе он был не профи, Колбаса, кстати, и говорил о себе, что он не спортсмен, а только пацан с улицы. На его движение я нанес ему опережающий правый прямой с уклоном – к огромному моему сожалению не достаточно сильно. Злую шутку сыграло отсутствие спокойной уверенности.
Будущий мегаперчик, не без суеты, сумел влезть в борьбу, в которой я показывал вначале службы полное отсутствие воли к победе, и неплохо меня придушил. А потом, для более весомого резонанса, он долго бил меня, сломленного морально, в умывальнике головой о пол.
После данной драки, я был морально раздавлен, пропуская вперед себя, в нашей юношеской морпеховской иерархии, множество нормальных пацанов.
Очень глупо было то, что, когда многие даже с откровенной опаской начинали меня как-то дергать, напрягать, я им это зачастую позволял, искренне рассуждая, что если самым крутым мне не быть, то какое положение занимать в батальоне, в принципе все равно.
В ближайший месяц я позволил, почти с десятку пацанов где-то ударить меня или толкнуть. Колбаса же постоянно старался меня поддернуть, постепенно укрепляя полученное надо мной моральное преимущество.
Тогда же я познакомился с камбузным нарядом, заступив в который, в качестве одного из двух десятков уборщиков.
Именно тогда замполит капитан Потапчук сказал мне, что скоро я могу опуститься ниже плинтуса, если не возьму себя в руки.
И я, имея все же, внутренний стержень, взял себя в руки, постепенно занимая определенное место в армейской среде уже из совсем других исходных позиций.
Но, а до моего относительного подъема, хочу познакомить вас с камбузным нарядом, который отражает основные черты морпеховской жизни, в части, связанной с уборками.
Всех заступающих в камбузный наряд, обязательно осматривает фельдшер в санчасти батальона, который может отстранить от заступления в камбузный наряд того или иного бойца, по состоянию здоровья. Это решение никем не оспаривается, и на место данного бойца назначается другой морской пехотинец.
В принципе, какой такой особый интерес в наряде по столовой, чтобы об этом писать: убрать и помыть посуду, протереть столы, помыть полы да плюс чистка картошки, иногда руками на всю бригаду, если ломается картофелечистка, да еще что-то там. Главное другое.
Любою наряд в морской пехоте характеризуется следующими характеристиками. Скоростью выполнения команды, жесткими наказаниями и фанатизмом.
Скорость, подразумевает следующее - все команды выполняются бегом. Очень часто слышатся команды, - Считаю до десяти, и ты уже с тряпкой здесь! - Иногда боец знает, что добежать до зовущего за почти десять секунд, значит вовремя и, возможно, не быть наказанным не проблема и не особо торопиться. И тут нередко зовущий, дежурный или помощник дежурного по столовой орет, - Шесть уже было! Семь! Восемь! И тогда боец просто летит к зовущему, он знает, если не успеет вовремя оплеухи не избежать. Иногда дежурный не желает вникать, кого ему звать, и следует команда, - Один! – “Одним”, которого сейчас чем-то озадачат, а возможно ударят никто быть не хочет, но все знают если не подойдет один, то для начала будет построен на головах весь камбузный наряд, где-нибудь на грязном полу, а уже потом для наряда начнутся настоящие тяготы и лишения. Иногда для ускорения выполнения какой-то конкретной, поставленной задачи, дежурным по столовой на голову ставиться морской пехотинец, явно более крутой, чем остальные. Зачастую такой морпех, стоя на голове сам орет, чтобы все летали и, причем со скоростью звука, и все летают, потому что, пока наряд что-то не домоет, на голове стоит боец, которого весь камбузный наряд или весь батальон, если уборка происходит в батальоне, очень боится и уважает.
Что я имею в виду, говоря о жесткости? Любая некачественно выполненная команда не может не быть наказана оплеухой, но и качественно выполняемые команды без оплеухи, как правило, не обходились. Интересно, что крутой дежурный по камбузу, очень часто носит с собой какую-то кочергу или деревянную палку, которой, не стесняясь, достаточно жестко ускоряет работу наряда. Заходя в столовую, для приема пищи, еще не встретив в наряде по столовой не одного знакомого лица, сразу же можно сказать какая рота дежурит. Скажем, если дежурит Зенитно-ракетная артиллерийская батарея, то обстановка в наряде у них почти человеческая. Да, если пехотинцы плохо, что-то помыли, или хуже, не успевают все помыть и убрать, когда дежурные по ротам приходят накрывать столы, то в этих ситуациях бойцов «поторопят» и укажут им на недостатки. Но, чтобы прибивать бойцов просто для создания соответствующей ауры, посредством спецэффектов у них в роте такое поведение не практиковалось. Зато такое поведение устойчиво практиковалось в первой и второй ротах ДШБ. Когда, абсолютно не стесняясь других морских пехотинцев, приходящих на прием пищи, дежурный с помощником фактически не переставая, ревут на наряд, и однозначно постоянно ускоряют его работу ударами вышеупомянутой, какой-нибудь палкой.
А еще одна из очень точных характеристик камбузного наряда в морской пехоте - это фанатизм.
Я срочную службу служил в нескольких частях, о чем вы прочитаете ниже, да и после армии пожил в офицерской среде. Так вот, не в нашей, не в морпеховской армии, есть, как правило, высказывание «делайте без фанатизма». Морская же пехота отличается фанатизмом. Пол в столовой площадью метров двести должен гореть. Это достигается огромным количеством вылитой на пол, обычной либо мыльной воды, после чего воду чуть ли не втирают в пол специальными щетками, а потом оставшуюся, тряпками, часами выбирают в ведра и выносят на улицу. Любая грязь на столе либо на посуде, обнаруженная дежурным – грозит многократным перетиранием и перемыванием. Как правило, в таком суточном камбузном наряде уборщикам удается поспать не более трех часов, но если твоя голова после наряда достаточно свободна от лишних шишек и синяков, то считай, что наряд прошел нормально.
В какой-то момент, моя жизнь в армии начала складываться в картину, когда абсолютный слабак не хотел замечать моего какого-то преимущества над ним, тогда я проснулся и начал жить в армии абсолютно по-другому.