Глава VII. РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ 2 страница
Посетитель: Который в конце-концов приведет к самоубийству? Но ведь не каждый человек совершает самоубийство!
Кришнамурти: Конечно; однако всегда имеется элемент желания убежать – убежать от встречи с фактами, от встречи с "тем, что есть", и.это бегство представляет собой форму самоубийства.
Посетитель: Я думаю здесь и скрывается загадка того, о чем я хочу спросить. Ибо из того, что вы только что сказали, может сложиться мнение, что самоубийство является бегством. Очевидно, так оно и есть в девяносто девяти случаях из ста; но не может ли также встретиться и такой случай самоубийства, – это и есть мой вопрос, который не являлся бы бегством, стремлением избежать того, что вы называете "то, что есть", а, наоборот, был бы ответом разума на "то, что есть"?
Можно сказать, что многие виды неврозов суть формы самоубийства; но что я пытаюсь спросить – может ли когда-нибудь самоубийство быть не невротическим ответом на непосредственную встречу с фактом, ответом человеческого разума на непереносимые условия?
Кришнамурти: Когда вы употребляете слова "разум" и "непереносимые условия", это противоречие. Эти два выражения находятся в противоречии.
Посетитель: Вы сказали, что если человек видит перед собой пропасть или ядовитую змею, готовую его укусить, разум диктует некоторое действие, чтобы уклониться от опасности.
Кришнамурти: Будет ли это действие просто уклонением или разумным актом?
Посетитель: Разве они не могут иногда совпадать? Если на шоссе на меня наезжает автомобиль, и я уклоняюсь от него...
Кришнамурти: Это акт разума.
Посетитель: Но также и акт уклонения от автомобиля.
Кришнамурти: Это и есть акт разума.
Посетитель: Совершенно верно. Поэтому не существует ли в жизни некоторого следствия из такой ситуации, когда перед вами возникло нечто неразрешимое и смертоносное?
Кришнамурти: Тогда оставьте его,, как вы отходите от пропасти: отступите от него.
Посетитель: В таком случает отступление и предполагает самоубийство.
Кришнамурти: Нет, самоубийство является актом неразумия.
Посетитель: Почему?
Кришнамурти: Я показываю это вам.
Посетитель: Следовательно, вы утверждаете, что акт самоубийства категорически, неизбежно будет невротическим ответом на жизнь?
Кришнамурти: Очевидно. Это акт неразумия, такой акт, который явно означает, что вы пришли к тому пункту, где вы столь полно изолированы, что не видите никакого выхода.
Посетитель: Но в целях нашей дискуссии я и пытаюсь предположить, что существует такое положение, из которого нет выхода, что человек действует не под влиянием мотива избежать страдания, что он не отходит от реальности,
Кришнамурти: Существует ли в жизни такой случай, такие взаимоотношения, такое происшествие, из которого у вас не было бы выхода?
Посетитель: Конечно. Их множество.
Кришнамурти: Множество? А почему вы настоятельно утверждаете, что самоубийство является единственным выходом?
Посетитель: Если человек, например, смертельно болен, отсюда нет выхода.
Кришнамурти: Теперь будьте осторожны, следите хорошенько за тем, о чем мы говорим. Если у меня рак, и он должен принести мне конец, а врач говорит: " Ну что ж, мой друг, придется жить с этим!" – что мне делать? Покончить жизнь самоубийством?
Посетитель: Может быть.
Кришнамурти: Мы обсуждаем этот вопрос теоретически. Если бы у меня лично был рак в последней стадии, тогда я и рассматривал бы эту проблему, тогда я решал бы, что мне делать. Вопрос не был бы теоретическим. Тогда я нашел бы, какое действие является наиболее, разумным.
Посетитель: Вы говорите, что нельзя задавать этот вопрос теоретически, – и он возможен лишь в том случае, если я действительно окажусь в таком положении?
Кришнамурти: Правильно. Тогда вы будете поступать в соответствии с вашей обусловленностью, согласно своему образу жизни. Если ваш образ жизни состоял в том, чтобы чего-то избегать, от чего-то спасаться, – а это невротическое занятие, – тогда, очевидно, вы изберете невротическое отношение и невротическое действие. Но если вы жили подлинно разумной жизнью в полном смысле этого слова, тогда разум окажет действие в случае рака в конечной стадии. Тогда я смогу заняться этим вопросом; тогда, возможно, я скажу, что буду жить эти несколько месяцев или лет, которые мне еще осталось прожить.
Посетитель: А, возможно, вы этого не скажете.
Кришнамурти: Возможно, и не скажу; однако не будем говорить, что самоубийство неизбежно.
Посетитель: Я никогда этого не говорил; я спрашивал, не может ли самоубийство быть разумным ответом на ситуацию при некоторых узких обстоятельствах, таких, как рак в конечной стадии.
Кришнамурти: Понимаете, в этом есть нечто странное: жизнь принесла вам большое счастье, необычайную красоту, большие благодеяния, и вы продолжали жить со всем этим. Равным образом вы продолжали жить и тогда, когда были несчастливы, вы составляете часть разума; но вот вы дожили до рака в последней стадии и говорите: "Этого я больше не могу переносить, я должен покончить с жизнью". А почему бы вам не пойти вперед вместе с этим заболеванием, не пожить с ним, не выяснить о нем нечто по мере того, как вы будете идти к концу?
Посетитель: Иными словами, на этот вопрос нет ответа, пока вы не попадете в такое положение.
Кришнамурти: Очевидно. Но, видите ли, почему это очень важно: я чувствую, что мы должны смотреть факту в глаза, встречать "то, что есть" лицом к лицу от мгновенья к мгновенью, а не теоретизировать на эту тему. Если кто-то болен, болен безнадежно раком или совсем одряхлел, какое действие будет самым разумным – не для простого наблюдателя, такого, как я, а для врача, для жены или дочери?
Посетитель: На это нельзя дать настоящий ответ, потому что здесь проблема другого человека.
Кришнамурти: Именно так; именно это я и говорю.
Посетитель: И мне кажется, что человек не имеет права решать вопрос о жизни или смерти другого человека.
Кришнамурти: А мы решаем его! Так поступают все тирании. То же самое делает и традиция: она говорит, что вы должны жить вот так – и не должны жить по-иному.
Посетитель: Традицией стало также поддерживать жизнь людей далее того пункта, где природе уже пришлось бы уступить. Благодаря искусству медицины люди остаются жить, – впрочем, трудно определить, какое состояние является естественным. Все же кажется чрезвычайно ненормальным жить так долго, как сейчас живут многие. Но это уже другой вопрос.
Кришнамурти: Да, это совершенно другой вопрос. Подлинный вопрос состоит в следующем: позволит ли разум самоубийство, даже хотя бы врачи и говорили, что человек болен неизлечимой болезнью? Невозможно сказать другому, как ему поступать в подобном случае. Только самому человеку, страдающему неизлечимой болезнью, необходимо действовать в согласии со своим разумом. Если он вообще разумен, – а это значит, что он прожил жизнь, в которой была любовь, была забота, чуткость и мягкость, -тогда такой человек в момент возникновения болезни поступит в соответствии с разумом, который действовал в прошлом.
Посетитель: Тогда весь наш разговор оказывается некоторым образом лишенным смысла, потому что так или иначе произойдет именно это: ведь люди неизбежно будут поступать в соответствии с тем, что случалось в прошлом. Они или пустят себе пулю в лоб, или будут сидеть и страдать, пока не умрут, или сделают нечто среднее.
Кришнамурти: Нет, наш разговор не был лишен смысла. Вот послушайте: мы открыли несколько вещей -прежде всего, открыли, что жить разумно – важнейшая вещь; затем мы открыли, что для такого образа жизни, который будет в высшей степени разумным, требуется необыкновенная подвижность ума и тела; а мы разрушили подвижность тела неестественным образом жизни. Мы разрушаем также и ум, мозг, своими конфликтами, постоянным подавлением, непрерывными вспышками и насилием. Поэтому если образ жизни человека является отрицанием всего этого, тогда его жизнь, его разум, встретившись с неизлечимой болезнью, будут в нужный момент действовать правильно.
Посетитель: Я вижу, что задал вам вопрос о самоубийстве, – а получил ответ о том, как следует правильно жить.
Кришнамурти: Только такой ответ и возможен. Человек, который прыгает с моста, не спрашивает: "Совершу ли я самоубийство?". Он совершает его, – и дела кончено. А мы, сидя в безопасном доме или в лаборатории, спрашиваем, следует или не следует человеку совершать самоубийства, и это лишено смысла.
Посетитель: Следовательно, это такой вопрос, который невозможно задавать?
Кришнамурти: Нет, его нужно задавать, надо решить, нужно или не нужно кончать жизнь самоубийством. Его необходимо задать; но найдите то, что кроется за этим вопросом, что побуждает человека задать его, что заставляет его желать самоубийства. Я знаю человека, который никогда не покушался на самоубийство, хотя всегда грозит им, – потому что он крайне ленив. Он ничего не хочет делать, он желает, чтобы каждый оказывал ему поддержку; такой человек уже совершил самоубийство. И тот человек, который упрям, подозрителен, жаждет власти и положения, также внутренне совершил самоубийство. Он живет за стеной образов. Поэтому каждый человек, который живет с воображаемым образом самого себя, своего окружения, своей экологии, своей политической власти или религии, уже кончен.
Посетитель: Мне кажется, что вы говорите следующее: любая жизнь, которая не протекает непосредственно...
Кришнамурти: Непосредственно и разумно!
Посетитель: ... вне призрачных образов, вне обусловленности, превыше мышления... Если человек не живет таким образом, его жизнь представляет собой особого рода существование низкой тональности;
Кришнамурти: Конечно, это так. Посмотрите на большинство людей: они живут за стеной – за стеной своего знания, своих желаний, своих честолюбивых побуждений. Они уже находятся в состоянии невроза, и этот невроз дает им некоторую безопасность, которая является безопасностью самоубийства.
Посетитель: Безопасность самоубийства!
Кришнамурти: Возьмите, например, какого-нибудь певца; для него голос представляет собой величайшее средство безопасности, и когда он теряет голос, он готов наложить на себя руки. То, что является подлинно воодушевляющим и истинным, – это найти для себя такой образ жизни, в котором проявляется глубокая восприимчивость и наивысшая разумность. А это невозможно, если существует страх, тревога, жадность, зависть, построение образов или религиозная изоляция. Такая изоляция как раз и есть то, что приносят все религии: верующий определенно стоит на пороге самоубийства. Поскольку он возлагает все свои надежды на какое-то верование, когда это верование поставлено под вопрос, он ощущает страх – и готов принять другое верование, другой образ, готов совершить другое религиозное самоубийство. И вот может ли человек жить без всякого образа, без всякого образца поведения, без какого бы то ни было чувства времени? Я не имею в виду такого образа жизни, когда человек не беспокоится о том, что случится завтра, или о том, что произошло вчера: это не жизнь. Существуют люди, которые говорят: "Пользуйтесь настоящим моментом и берите от него все, что можно" -это тоже акт отчаяния. По-настоящему не следует задавать вопроса о том, правильно или неправильно совершать самоубийство; нужно спросить, что вызывает состояние ума, который лишен надежды. Впрочем, "надежда" – не то слово, потому что надежда подразумевает будущее; скорее надобно спросить, как жизнь приходит к тому, что не имеет времени. Жить вне времени, значит, в действительности иметь это чувство большой любви, ибо любовь не от времени, любовь не есть нечто такое, что было или будет; исследовать ее и жить с ней – вот настоящий вопрос. А вопрос о том, совершать самоубийство или нет, – это вопрос человека который уже частично мертв. Надежда – самая ужасная вещь. Не Данте ли говорил: "Оставьте всякую надежду, когда входите в ад?" Для него рай был надеждой, и это отвратительно.
Посетитель: Да, надежда и есть свой собственный ад.
Глава XI. ДИСЦИПЛИНА
Посетитель: Я вырос в очень стесняющем окружении, в условиях строгой дисциплины; этой дисциплине было подчинено не только внешнее поведение – меня научили также внутренне дисциплинировать себя, контролировать свои мысли и склонности, регулярно делать некоторые вещи. В результате я оказываюсь настолько тесно огражден со всех сторон, что не в состоянии, что-либо сделать легко, свободно, радостно. Когда я вижу то, что творится вокруг меня в этом пермиссивном обществе, вижу небрежность, грязь, неконтролируемое поведение, безразличное отношение к манерам, – я шокирован, хотя в то же время мне втайне самому хочется делать некоторые из этих вещей. Все же дисциплина внедряла какие-то ценности; она приносила с собой разочарования и искажения, но, несомненно, известная доля дисциплины необходима. Например, нужно уметь прилично сидеть, есть, как следует, проявлять внимание в разговоре. Без дисциплины невозможно познать красоту музыки, литературы, живописи. Хорошие манеры и воспитание открывают великое множество оттенков в повседневном социальном общении. Когда я наблюдаю нынешнее поколение, я вижу, что эти люди обладают прелестью молодого возраста; но без дисциплины их прелесть скоро увянет, н они сделаются довольно нудными стариками и старухами. Во всем этом заключена некоторая трагедия. Вы видите молодого человека, гибкого, живого, красивого, с ясными глазами и приятной улыбкой, – и несколько лет спустя вы снова видите его – уже почти неузнаваемым. Он стал небрежным, грубым, безразличным, полным общих мест, весьма респектабельным, жестоким, некрасивым, скрытным и сентиментальным. Конечно, дисциплина спасла бы его. Я сам подвергался воздействию дисциплины почти до предела возможного; и мне часто хочется узнать, где находится средний путь между этим пермиссивным обществом и культурой, в которой был воспитан я. Не существует ли какого-нибудь способа жить без искажения, без подавления, свойственного дисциплине, оставаясь, однако, внутренне высоко дисциплинированным?
Кришнамурти: Слово "дисциплина" означает "учиться", а не "приспосабливаться" – то есть не подавлять, не подражать образцу того, что признали благородным общепринятые авторитеты. Этот вопрос весьма сложен, так как в него включено несколько аспектов: ученье, суровость, свобода, восприимчивость, уменье видеть красоту любви.
В ученье нет накопления. Знание отличается от учения. Знание есть накопление, выводы, формулы; а ученье – это постоянное движение, движение без центра, без начала или конца. Для того, чтобы узнавать нечто о себе, в ученье не должно быть накоплений: если они имеются, у нас будет не процесс ученья, не изучение себя, а просто прибавление к накопленным знаниям о себе. Ученье есть свобода восприятия, свобода видеть. И если вы не свободны, вы не можете учиться. Поэтому само такое учение и есть своя собственная дисциплина – вам не нужно дисциплинировать себя, а затем учиться. Итак, дисциплина – это свобода. Последнее обстоятельство отрицает всякое приспосабливание и контроль, потому что контроль есть подражание какому-то образцу. Образец является подавлением, подавлением "того, что есть"; а когда существует формула того, что хорошо и что плохо, подвергается отрицанию возможность изучать "то, что есть". Изучать "то, что есть" -значит быть свободным от "того, что есть". Таким образом, ученье представляет собой наивысшую форму дисциплины. Ученье требует разума и восприимчивости.
Суровость священника или монаха является жестокой. Они отказываются от некоторых своих склонностей, но не отказываются от других, которые допускаются обычаем. Святой являет собой пример грубого насилия. Обычно суровость отождествляется с самоотречением, достигаемым при помощи жестокой дисциплины, муштровки и приспособления. Святой старается побить рекорд, подобно атлету. Понимание ложности этого пути приносит свою собственную суровость. Святой глуп и фальшив. Видеть это – есть разум. Такой разум не станет прыгать от пропасти к противоположной крайности. Разум – это чувствительность, которая понимает крайности и потому избегает их. Но разум не есть благоразумие посредственности, которая остается на полпути между двумя крайностями. Ясно постичь все это и значит учиться. Для учения должна существовать свобода от всех выводов и предубеждений. Такие умозаключения и предвзятые мнения являются следствием наблюдения, осуществляемого из некоторого центра, из "я", которое желает и направляет.
Посетитель: Не хотите ли вы просто сказать, что правильно смотреть можно лишь тогда, когда вы объективны?
Кришнамурти: Да; но слово "объективный" недостаточно. То, о чем мы говорим, – это не безжалостная объективность микроскопа, а состояние, в котором налицо сочувствие, проникновенность, глубина, Как мы сказали, дисциплина – это ученье; и изучение суровости не приносит изучающему насилия над собой или над другим человеком. А дисциплина в ее обычном понимании как раз и есть акт воли, то есть насилие.
Кажется, во всем мире люди думают, что свобода представляет собой плод продолжительной дисциплины. Ясно видеть – это и есть своя собственная дисциплина. Для того, чтобы ясно видеть, должна существовать свобода, а не контролируемое зрение. Поэтому свобода находится не в конце дисциплины; понимание свободы составляет свою собственную дисциплину. Оба эти явления нераздельно идут вместе: когда вы отделяете одно из них от другого имеет место конфликт. Для преодоления этого конфликта появляется воля – и порождает еще больший конфликт. Эта цепь не имеет конца. Так что свобода существует в начале, а не в конце; начало и есть конец. Изучать все это есть своя особая дисциплина. Само учение требует чувствительности. Если вы нечувствительны по отношению к себе – к своему окружению, к взаимоотношениям, по отношению к тому, что происходит вокруг вас, – в кухне или во всем мире, – тогда сколько бы вы ни дисциплинировали себя, вы только сделаетесь более и более нечувствительным, более и более эгоцентричным; а это порождает неисчислимые проблемы. Учиться – значит быть чувствительным по отношению к себе и ко внешнему миру, потому что внешний мир – это вы; и вот если вы чувствительны по отношению к себе, вы непременно будете чувствительны и к миру. Такая чувствительность представляет собой наивысшую форму разума. Это не та чувствительность, которой обладает специалист – врач, ученый или художник. Подобная фрагментарность не приносит подлинной чувствительности.
И как можно любить, если у вас нет чуткости? Сентиментальность и эмоциональность отрицают чуткость, потому что они ужасающе жестоки; они несут ответственность за войны. Поэтому дисциплина не есть муштровка сержанта – будь то на плацу или в вашей внутренней жизни, – которая лежит в сущности воли. Учение в продолжение всего дня и во время сна обладает своей собственной необыкновенной дисциплиной, которая так же нежна, как свежий лист весной, которая обладает быстротой света. В ней скрыта любовь. Любовь имеет свою собственную дисциплину, и ее красота ускользает от ума, который вымуштрован, сформирован, замучен, поставлен под контроль. Без такой дисциплины ум не в состоянии пойти достаточно далеко.
Глава XXII. ТО, ЧТО ЕСТЬ
Посетитель: Я много читал по философии, психологии, религии и политике, – и все это в большей или меньшей степени посвящено человеческим взаимоотношениям. Я читал и ваши книги; все они имеют дело с мыслями и идеями; в какой-то мере я сыт этим по горло. Я плавал в океане слов, и куда бы я ни направлялся, всюду оказываются новые слова, а мне предлагаются действия, проистекающие из этих слов: советы, увещевания, обещания, теории, анализы, средства. Конечно, человек отбрасывает все это в сторону – таким образом, поступили и вы сами. Но для большинства ваших читателей или слушателей то, что вы говорите, остается всего лишь словами. Возможно, есть люди, для кого все это больше, чем слова, для кого там существует нечто в высшей степени реальное; но я говорю о большинстве из нас. Мне хотелось бы выйти за пределы слова, идеи, жить в целостных взаимоотношениях со всеми вещами. Ведь, в конце концов, это и есть жизнь. Вы говорили, что человек должен быть своим учителем и своим учеником. Могу ли я жить в величайшей простоте, без принципов, верований и идеалов? Могу ли я жить свободно, зная, что я порабощен миром? Кризисы не стучатся в двери перед своим появлением, вызовы повседневной жизни уже находятся здесь, прежде чем вы их осознаете. Зная все это, будучи вовлеченным во многие из таких явлений, гоняясь за различными призраками, я спрашиваю себя, как могу я жить правильно, с любовью, с ясностью, с радостью, без усилий? Я не спрашиваю, как жить; я спрашиваю о самой жизни; потому что "как" отрицает именно действительную жизнь. Благородство жизни – это не практика благородства.
Кришнамурти: Когда вы установили все эти факты, где вы находитесь? Действительно ли вы хотите жить с благословением, с любовью? Если да, то где же тогда проблема?
Посетитель: Действительно хочу, но это ни к чему меня не приводит. Многие годы я хочу, я хочу жить таким образом, но не могу.
Кришнамурти: Итак, хотя вы отрицаете идеал, верование, указание, вы очень тонко и хитро требуете того же, чего требует каждый человек: это конфликт между "тем, что есть" и "тем, что должно быть".
Посетитель: Даже без "того, что должно быть" я вижу, что "то, что есть", отвратительно. Обманывать себя и не видеть этого было бы гораздо хуже.
Кришнамурти: Если вы видите "то, что есть", тогда вы видите вселенную, и отрицание "того, кто есть" является началом конфликта. В "том, что есть" находится красота вселенной; и жить с "тем, что есть" без усилий – это добродетель.
Посетитель: "То, что есть" включает также смятение, насилие, любую форму человеческой аберрации. И жить с этим вы считаете добродетелью? Но не будет ли такой образ жизни черствостью, безумием? Совершенство заключается не в том, чтобы полностью отбросить все идеалы! Сама жизнь требует, чтобы я прожил ее красиво, подобно орлу в небесах: переживать чудо жизни с чем-либо меньшим, нежели тотальная красота – это ненормально.
Кришнамурти: Тогда живите так!
Посетитель: Не могу – и живу не так.
Кришнамурти: Если вы этого не можете, тогда живите в смятении; не боритесь с ним. Зная все связанные с ним страдания, живите с ним; это – "то, что есть". И такая жизнь без конфликта освобождает нас от "того, что есть".
Посетитель: Вы говорите, что единственная наша ошибка в том, что мы самокритичны?
Кришнамурти: Совсем нет. Вы недостаточно критичны. В своей самокритичности вы идете только до определенных пределов. Необходимо подвергнуть критике, подвергнуть проверке то самое существо, которое критикует. Если такая проверка представляет собой сравнение, если она производится при помощи линейки, тогда эта линейка есть идеал. Если же совсем нет никакой линейки – иными словами, если нет ума, который постоянно сравнивает и измеряет, – вы можете наблюдать "то, что есть"; и тогда "то, что есть" более не останется тем же самым.
Посетитель: Я наблюдаю себя без. линейки и я все еще отвратителен.
Кришнамурти: Всякая проверка означает, что линейка есть. Но возможно ли наблюдать таким образом, чтобы существовало только восприятие без воспринимающего субъекта?
Посетитель: Что вы хотите этим сказать?
Кришнамурти: Есть процесс рассматривания. Он неизбежно сопровождается интерференцией, искажениями; и это уже не рассматривание. Вместо этого у нас имеет место оценка самого рассматривания. Оба процесса так же различны, как мел и сыр. Существует ли восприятие вас самих без искажения, только абсолютное восприятие вам таким, каковы вы есть?
Посетитель: Да.
Кришнамурти: Существует ли безобразие в таком восприятии?
Посетитель: В восприятии безобразия нет; оно существует только в том, что воспринимается.
Кришнамурти: Ваш способ восприятия – это вы сами. Праведность заключается в чистоте рассматривания; это внимание без искажений меры и идеи. Смотреть без искажений – значит любить; и действие такого восприятия есть действие добродетели. Ясность восприятия будет действовать во все время жизни. Это и будет жизнью, подобной жизни орла в небе; это и окажется жизнью в красоте и в любви.
Глава XIII. ИСКАТЕЛЬ
Посетитель: Чего я ищу? По-настоящему я не знаю этого; но во мне имеется огромное стремление к чему-то гораздо большему, чем комфорт, удовольствие и удовлетворенность достижениями. Мне случалось иметь все это, однако, существует нечто гораздо большее, нечто, находящееся в бездонной глубине и молящее об освобождении, нечто, старающееся что-то мне сказать. Много лет я испытываю такое чувство, но когда я рассматриваю его, оказывается, что я как будто неспособен к нему прикоснуться. Тем не менее оно всегда там, это стремление выйти за пределы гор и небес, что-то найти. А может быть, только я не в состоянии увидеть. Не говорите мне, как нужно смотреть: я прочел многое из написанного вами, и я знаю, что вы имеете в виду. Я хочу дотянуться до того, чего нельзя достать рукой, и взять эту вещь очень просто, хотя сам прекрасно знаю, что своими пальцами не смогу удержать ветер. Говорят, что если аккуратно сделать операцию на опухоли, ее можно удалить неповрежденной, в одной оболочке. Мне хотелось бы точно таким же движением взять всю эту землю, небеса, облака и моря, и в одно мгновенье войти в состояние блаженства. Возможно ли это вообще? Как мне переплыть на ту сторону, как пересечь воды без лодки и без весел? Я чувствую, что это единственный путь.
Кришнамурти: Да, это единственный путь – странным, непонятным, непередаваемым образом очутиться на другом берегу и жить оттуда, во всем действуя и поступая так, как человек поступает в повседневной жизни.
Посетитель: Разве это состояние доступно только для немногих? А для меня? Я действительно не знаю, что делать. Я сидел в безмолвии; я изучал, рассматривал, дисциплинировал себя; я полагаю, что все это делалось достаточно разумно; и, конечно, я уже давно отказался от храмов, святилищ и священнослужителей. Я не желаю переходить от одной системы к другой; все это слишком бесплодно. Итак, вы видите, что я пришел сюда с полной простотой.
Кришнамурти: Я сомневаюсь в том, чтобы вы были так просты, как вы думаете! Из какой глубины вы задаете этот вопрос, с какой любовью, с какой красотой? Могут ли ваши ум и сердце принять это состояние? Обладают ли они чуткостью к малейшему шепоту того, что приходит неожиданно?
Посетитель: Если все это так тонко, насколько оно истинно, насколько реально? Внутреннее впечатление подобной тонкости обычно бывают мимолетными и несущественными.
Кришнамурти: Так ли это? Разве все должно быть написано на школьной доске? Пожалуйста, сэр, давайте выясним, действительно ли наш ум и сердце способны воспринимать неизмеримое – а не просто слова.