ПОДЪЕМ СОЗНАНИЯ

Вернемся же к «экспансии» жизни, как она выступает в своих основных линиях. Но на этот раз вместо того, чтобы теряться в лабиринте комбинаций, связанных с «тангенциальными» энергиями мира, попытаемся проследить «радиальный» ход его внутренних энергий.

И все окончательно проясняется — с точки зрения значения, функционирования и надежды на будущее…

А) Прежде всего благодаря этой простой смене переменной обнаруживается место, занимаемое развитием жизни в общей истории нашей планеты. Выше, рассматривая вопрос о происхождении первых клеток, мы высказали мнение, что их самопроизвольное зарождение потому имело место лишь однажды, что первоначальное образование протоплазмы было связано с уникальным состоянием общего химизма Земли.

Земля, утверждали мы тогда, должна рассматриваться как подверженная некой всеобъемлющей необратимой эволюции, более важной для науки, чем любая из вибраций, протекающих на ее поверхности; и первоначальное проявление организованной материи представляет собой точку (критическую!) на кривой этой эволюции.

После этого феномен как бы затерялся в бесконечном сплетении ветвей. Мы почти забыли о нем. И вот он снова выплывает наружу. В том приливе (соответственно отмеченном появлением нервных систем), который несет жизненную волну ко все большему сознанию, снова выступает перед нами основное глубинное течение, мы здесь улавливаем его продолжение.

Подобно геологу, занятому подсчетом сбросов и складок, палеонтолог, фиксирующий положение животных форм во времени, рискует увидеть в прошлом лишь ряд монотонных, однородных пульсаций. В этой картине млекопитающие следуют за пресмыкающимися, а пресмыкающиеся за земноводными, как Альпы идут за Киммерийской цепью, а эта последняя за

Герцинской складчатостью. Этой плоской перспективы мы отныне можем и должны избежать. Не ползущая синусоида, а вздымающаяся спираль! От одного зоологического пласта к другому что-то безостановочно, рывками развивается и возрастает в одном и том же направлении. И это — наиболее физически существенное на нашей планете.

Эволюция элементов по законам радиоактивности, разделение гранитных континентов, может быть, обособление внутренних оболочек земного шара и многие другие преобразования, помимо развития жизни, несомненно, образуют постоянную ноту в ритмах Земли. Но с тех пор, как жизнь выделилась из материи, все эти различные процессы потеряли качество важнейшего события. С появлением первых белковых веществ сущность земного феномена определенно переместилась — она сосредоточилась в столь с виду ничтожной пленке биосферы. Ось геогенеза окончилась, отныне она продолжается в биогенезе. А этот последний в конечном итоге выражается в психогенезе.

С внутренней точки зрения, подтверждаемой гармонией, которая будет все время возрастать на наших глазах, таковы различные объекты нашей науки, расположенные в их правильной перспективе и истинных пропорциях. Во главе жизнь со всем подчиненным ей физическим. А в сердцевине жизни, как объяснение ее поступательного развития, пружина подъема сознания.

Б) Пружина жизни. Этот вопрос горячо обсуждается натуралистами с тех пор, как познание природы сведено к пониманию эволюции. Верная своим аналитическим и детерминистским методам, биология, как и раньше, стремится найти принцип развития жизни во внешних или статистических стимулах — борьбе за существование, естественном отборе… С этой точки зрения живой мир поднимается (в той мере, в какой он действительно поднимается!) лишь автоматически регулируемой суммой попыток, предпринимаемых им для того, чтобы остаться самим собой.

Повторяю еще раз, я далек от мысли отрицать важную и даже существенную роль этой исторической игры материальных форм. Не чувствуем ли мы ее в каждом из нас, поскольку мы — живые существа? Для того чтобы вырывать индивид из состояния его естественной лености и приобретенной рутины, а также периодически ломать сковывающие его коллективные рамки, необходимы требования или встряски извне. Что бы мы делали без наших врагов?.. Способная гибко регулировать внутри организованных тел стихийное движение молекул, жизнь, по-видимому, в состоянии также использовать для своих творческих комбинаций случайно возникающие в мире крупные реакции между материальными течениями и живыми массами. Коллективами и событиями она играет, кажется, так же ловко, как и атомами. Но что могли бы сделать эта изобретательность и эти стимулирующие факторы, примененные к фундаментальной инертности? Да и сами механические силы (мы об этом уже говорили) — чтобы они были без некоторого питающего их внутреннего?.. Под «тангенциальным» — «радиальное». «Импульс» мира, выражающийся в росте сознания, может иметь своим последним источником лишь какой-то внутренний принцип движения, только в нем он находит объяснение своего необратимого устремления ко все более высоким формам психического.

Каким образом с внешним, всецело сохраняемым в своем детерминизме, жизнь может свободно действовать изнутри? Быть может, когда-нибудь мы это лучше поймем.

А пока с допущением реальности глубинного порыва феномен жизни тотчас же принимает в своих главных чертах естественный и возможный вид. Более того, выясняется сама его микроструктура. Ибо мы обнаруживаем теперь новый способ, которым можно объяснить не только общее течение биологической эволюции, но и развитие, и специфическое расположение ее различных фил.[24] {13}.

Одно дело установить, что у последовательных потомков одного животного члены становятся однокопытными или зубы плотоядными, другое дело разгадать, каким образом произошел этот сдвиг. В точке прикрепления побега к мутовке — мутация. Хорошо. А дальше?.. Обычно последующие модификации вдоль филы столь постепенны, а органы, подвергающиеся модификации, столь устойчивы и иногда прямо с зародыша (как, например, зубы), что мы решительно должны отказаться во всех случаях просто говорить о выживании наиболее приспособленных или о механической адаптации, к окружающей среде и к пользованию. Как же быть?

Чем больше мне приходилось встречаться с этой проблемой и заниматься ею, тем больше мне навязывалась мысль, что в данном случае перед нами действие не внешних сил, а психологии. Согласно ныне существующим представлениям, животное развивает свои инстинкты хищника, потому что его коренные зубы становятся острыми, а лапы когтистыми. Но не следует ли перевернуть это предложение? Иначе говоря, не потому ли как раз тигр удлинил свои клыки и заострил свои когти, что по линии своих предков он получил, развил и передал потомкам "душу хищника"? И то же самое относится к другим животным — к пугливым бегающим, плавающим, землероющим, летающим… Эволюция "характерных свойств", да, но при условии брать этот термин в значении "свойств характера".

На первый взгляд объяснение наводит на мысль о схоластических «качествах». Но при более глубоком подходе его правдоподобность возрастает. Качества и недостатки у индивида развиваются с возрастом. Но почему бы — или, вернее, как же — им не усиливаться и филетически? И почему бы в этих размерах им не воздействовать на организм, вылепливая его по своему подобию? В конце концов муравьям и термитам удается снабдить своих воинов или своих рабочих внешностью, приспособленной к их инстинкту. И разве мы не знаем хищных людей?

В) При этом допущении перед биологией раскрываются неожиданные горизонты. По очевидным практическим причинам для прослеживания последовательного развития живых существ нам приходится использовать вариации их ископаемых остатков. Но эта фактическая необходимость не должна скрывать от нас ограниченность и поверхностность такого подхода. Количество костей, форма зубов, орнаментировка покрова — все эти «фено-признаки» в действительности лишь одежда, скрывающая под собой более глубокую основу. По существу, происходит одно событие — великий ортогенез всего, что живет, ко все более имманентной спонтанности. Вторично, путем периодического рассеивания этого порыва образуется мутовка малых ортогенезов, в которых основной поток разделяется, образуя внутреннюю, истинную ось каждой «радиации». И на все это как простой кожух наброшены покрывало тканей и архитектоника членов. Таково положение.

Таким образом, чтобы выразить в своей истинности естественную историю мира, необходимо было бы проследить ее с внутренней стороны не как связную последовательность сменяющихся структурных типов, а как подъем внутреннего сока, распускающегося лесом закрепленных инстинктов. В самой своей основе живой мир образован сознанием, облеченным телом и костьми. Так что от биосферы до вида — все это лишь огромное разветвление психизма, ищущего себя в различных формах. К такому результату мы приходим, следуя до конца за нитью Ариадны.

Разумеется, РЅР° нынешнем СѓСЂРѕРІРЅРµ наших знаний нечего Рё думать Рѕ выражении механизма эволюции РІ этой интерьеризированной «радиальной» форме. РќРѕ зато выясняется следующее. Если действительно таково настоящее значение трансформизма, то жизнь постольку, поскольку РѕРЅР° представляет СЃРѕР±РѕР№ направленный процесс, может идти РІСЃРµ далее РїРѕ своей первоначальной линии лишь РїСЂРё том условии, если РІ определенный момент испытывает какую-то глубокую перестройку.

Это обязательный закон. Никакая величина в мире (об этом уже упоминалось, когда шла речь о возникновении жизни) не может возрастать без того. чтобы достичь какой-то критической точки, прийти к какому-то изменению состояния. Скорости и температуры имеют непреодолимый потолок. Попробуем ускорить движение тела до скорости света — из-за чрезмерной массы оно становится бесконечно инертным. Попробуем его нагревать: оно плавится, а затем испаряется. И также обстоит дело со всеми известными физическими свойствами. До тех пор пока эволюция представлялась нам лишь как простое движение к сложному, мы могли полагать, что она бесконечно развивается, будучи похожей на саму себя, — в самом деле, нет никакого верхнего предела для простого разнообразия. Теперь же, когда под исторически возрастающим переплетением форм и органов перед нами обнаруживается не только количественное, но и качественное необратимое увеличение мозга (и тем самым сознания), мы предупреждены. что неизбежно ожидается событие нового порядка, метаморфоза, которой в течение геологических периодов завершается этот долгий процесс синтеза.

Теперь нам необходимо указать на первые симптомы этого великого земного феномена, приведшего к человеку.

3. РџРИБЛИЖЕНИЕ Р’РЕМЕНИ

Вернемся к движущейся волне жизни, туда, где мы ее оставили, то есть к экспансии млекопитающих. Чтобы конкретно сориентироваться в длительности, перенесемся мысленно в мир, каким мы его можем представить себе к концу третичного периода.

В этот момент на поверхности Земли, по-видимому, царило полное спокойствие. От Южной Африки до Южной Америки, через Европу и Азию — раздольные степи и густые леса. Затем другие степи и другие леса. И среди этой бесконечной зелени мириады антилоп и зебровидных лошадей, разнообразные стада хоботных, олени со всевозможными рогами, тигры, волки, лисицы, барсуки, совершенно похожие на нынешних. В общем пейзаж, довольно близкий к тому, который мы стремимся кусками сохранить в наших заповедниках в Замбези. Конго или Аризоне. За исключением нескольких сохранившихся архаических форм, эта природа настолько знакома, что мы должны с усилием убеждать себя в том, что нигде не поднимается дым из лагеря или деревни.

Период спокойного изобилия. Пласт млекопитающих развернут. И, однако, эволюция не может быть остановлена… Что-то, где-то, наверное, накапливается и готово появиться для нового скачка вперед. Что и где?..

Чтобы обнаружить то, что в этот момент вызревает в лоне матери-природы, воспользуемся указателем, который теперь у нас в руках. Как мы установили, жизнь — это подъем сознания. И если она еще прогрессирует, то, значит, под покровом цветущей земли, в некоторых пунктах тайно поднимается внутренняя энергия. Тут или там, несомненно, увеличивается психическое напряжение в глубинах нервных систем. Как физик или врач прикладывают к телам чуткий инструмент, приложим наш «термометр» сознания к разным местам этой дремлющей природы. В каком районе биосферы, в плиоцене, поднимается температура?

Естественно, будем искать с вершин. Кроме растений, которые, очевидно, в счет не идут,[25] две и только две вершины ветвей выступают перед нами, в воздухе, свете и спонтанности. Со стороны членистоногих — насекомые, со стороны позвоночных — млекопитающие. На какой стороне будущность и истинность?

а. Насекомые. У высших насекомых головная концентрация нервных ганглий идет в ногу с чрезвычайным богатством и точностью поведения. Поневоле задумаешься, глядя на этот живущий вокруг нас мир, столь чудесно устроенный и в то же время столь ужасно далекий. Конкуренты? Может быть, наследники?.. Не правильнее ли будет сказать: зашедшая в тупик и патетически борющаяся масса?

Действительно, будучи намного старше высших позвоночных по времени своего расцвета, насекомые, кажется, достигли своего конечного «потолка», и это устраняет гипотезу, что они представляют собой выход — или даже просто один из выходов — для эволюции. Хотя они бесконечно усложняются, наподобие китайских иероглифов, в течение, может быть, целых геологических периодов, им никак не удается перейти в другую плоскость развития: как будто их глубинный порыв или метаморфоза остановлены. И, поразмыслив, мы замечаем некоторые причины этого топтания на месте.

Прежде всего насекомые слишком малы. Для количественного развития органов внешний хитиновый остов представляет собой плохое решение. Несмотря на неоднократные линьки, панцирь сковывает; при увеличении же внутреннего объема он легко ломается. Насекомое не может вырасти сверх нескольких сантиметров, не став опасно хрупким. И с каким бы пренебрежением мы ни смотрели иногда на «размеры», безусловно, некоторые качества, именно потому, что они связаны с материальным синтезом, могут проявляться лишь начиная с определенных количеств. Высшие формы психизма физически требуют крупных мозгов.

Далее, и вероятно, именно по этой причине размеров тела насекомые обнаруживают странную психическую отсталость как раз там, где мы склонны видеть их превосходство. Наша ловкость не идет в сравнение с точностью их движений и их построек. Но не будем спешить с выводами. При более тщательном наблюдении это совершенство в конечном счете оказывается связанным с крайне быстрым отвердением и механизацией их психологии.

Насекомое, как уже хорошо показано, в своих действиях располагает значительной долей неопределенности и выбора. Но его действия, едва начавшись, быстро принимают характер привычки и вскоре превращаются в органически связанные рефлексы. Автоматически и постоянно его сознание как бы выделяется наружу и тут же затвердевает: 1) прежде всего в его поведении. которое делается все более точным путем последовательных, немедленно регистрируемых исправлений, и затем 2) с течением времени, в соматической морфологии, где особенности индивида исчезают, поглощенные функцией. Отсюда точная приспособленность органов и телодвижений, которой справедливо восхищался Фабр. Отсюда и поразительный распорядок, превращающий кишащий улей или термитник в единую живую машину.

Если угодно, пароксизм сознания — но сознания, которое переходит из внутреннего во внешнее, чтобы материализоваться в жестких схемах. Движение, прямо противоположное концентрации!..

б. Млекопитающие. Оставим, стало быть, насекомых, И вернемся к млекопитающим.

Тотчас же мы чувствуем себя здесь легко — настолько легко, что эта легкость может быть отнесена за счет «антропоцентрического» впечатления. Если, выйдя из ульев и термитников, мы чувствуем, что нам дышится легко, то не потому ли, что среди высших позвоночных мы находимся "у себя"? О! всегда висящая над нами угроза относительности!..

Но нет, мы не ошибаемся. По крайней мере в данном случае это не обманчивое впечатление, а действительное суждение нашего разума, которому присуща способность оценивать некоторые абсолютные величины. Нет, если покрытое шерстью четвероногое кажется нам по сравнению с муравьем таким «одушевленным», таким действительно живым, то причина тут не только в том. что мы находимся с ним в зоологическом родстве. Сколько гибкости в поведении кошки, собаки, дельфина! Сколько неожиданного! Сколько избытка жизни и любопытства! Здесь инстинкт не узко направлен и парализован одной функцией, как у паука или пчелы. Индивидуально и социально он остается гибким. Он интересуется, порхает, наслаждается. Фактически это совершенно другая форма инстинкта: и у него нет ограничений, накладываемых на орудие достигнутыми пределами точности. В отличие от насекомого млекопитающее — уже более не просто раб той филы, к которой оно принадлежит. У него начинают проступать «наметки» свободы, проблеск личности. И именно с этой стороны и вырисовываются возможности — незаконченные и нескончаемые впереди.

Но кто же, в конце концов, устремится к этим обетованным горизонтам?

Рассмотрим СЃРЅРѕРІР°, Рё более летально, великое полчище животных плиоцена — эти члены, доведенные РґРѕ предела простоты Рё совершенства: лес ветвистых СЂРѕРіРѕРІ РЅР° голове оленей; спиралевидные СЂРѕРіР°-лиры РЅР° полосатом или отмеченном звездочкой лбу антилоп: мощные Р±РёРІРЅРё хоботных: клыки Рё резцы крупных хищников… РќРѕ РЅРµ отнимают ли как раз такое изобилие Рё завершенность будущее Сѓ этих великолепных тварей? И независимо РѕС‚ жизненности РёС… РїСЃРёС…РёР·РјР°, РЅРµ являются ли РѕРЅРё знаком СЃРєРѕСЂРѕР№ гибели форм, застрявших РІ морфологическом тупике? РќРµ является ли РІСЃРµ это скорее концом, чем началом?..

Да. несомненно. Но наряду с ветвисторогими, винторогими, слонами, саблезубыми тиграми и многими другими есть еще приматы!

в. Приматы. Приматы упоминались пока лишь один или два раза — попутно. При описании древа жизни для этих, столь близких нам форм не указано никакого места. Это было преднамеренное упущение. В том месте изложения их значение еще не выявилось, их еще нельзя было понять. Напротив, теперь, после того, как мы заметили скрытую пружину, движущую зоологической эволюцией, в этот решающий момент третичного периода они могут и должны выступить на сцену. Их час пробил.