РУНЫ КАК ПРАКТИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

 

Тот, кто как сознательный немец был убежден в том, что германцы бронзового и железного века не уступали в культурном отношении другим европей­ским народам, старался также для соблюдения их «культурной чести» приписать им самостоятельно возникший шрифт. Однако от этого убеждения сле­дует отказаться. Сегодня больше не судят о куль­турном уровне народа в зависимости от обладания им собственным письмом. То, что германцы были народом, творчески высоко расположенным во всех отношениях, сегодня неоспоримый факт.

В какой мере южные и северные германцы ис­пользовали руны для письменных сообщений, труд­но сказать. Уже упоминавшееся свидетельство Венанция указывает на рунические письма у франков. В земли Северной Германии ведет сообщение из жизни Ансгария, согласно которому шведский ко­роль Бьерн в 831 г. н. э. дал ему с собой письменные знаки для императора Людовика I, которые он «со­ставил собственноручно по обычаям страны». Легко предположить, что при этом речь шла о письме, на­писанном рунами, может быть вырезанном на роге. В североскандинавском литературном наследии — как в песнях Эдцы, так и в родовых сагах (историях семей) часто говорится о рунах, которые посыла­лись с целью передачи сообщений. Так, например, в «Гренландских речах Атли» говорится:

 

Костбера знала,

как руны разгадывать,

при ярком огне

про себя прочитала их, —

язык за зубами

держала крепко, —

но смысл был неясен

спутанных рун.

(9)

 

Чтение сведущей в рунах женщины происходи­ло, таким образом, вслух, как у нас читают букварь. Далее говорится:

 

«Ты ехать собрался —

еще поразмысли!

Редкий средь нас

постичь может руны;

разгадала я те,

что резала Гудрун, —

недоброго жди,

горек твой жребий

 

Одному я дивлюсь,

объяснить не умею,

что с мудрой случилось:

все спутаны руны!


Понять удалось,

что смерть угрожает,

коль вы поспешите

путь свой начать;

ей рун не хватило,

иль чья-то здесь хитрость!»

(11-12)

 

Исторически значимо при этом то, что дочь знат­ного рода владела руническим письмом.

Датский историк Саксон Грамматик (1150—1216) сообщает в своей книге, написанной на латинском языке, «Деяния датчан»: «С ним [Амлетом] путешествовали два посыльных, которые имели при се­бе вырезанные на деревянных дощечках буквы — потому что, как известно, так выглядели когда-то письма. В этом письме английскому королю пред­лагалось убрать с дороги молодого человека». Амлет (Гамлет) тайно вырезал руны заново с предло­жением устранить посланцев — легендарный эпи­зод, который напоминает песнь об Атли.

Рисунок 29 может дать представление об этих дощечках. Они были складными и могли связы­ваться шнурком. Образец находится во Фризском музее в Лейвардене.

Для фиксации поэтического творения должны были служить руны в «Саге об Эгиле». Дочь Эгиля предлагает своему отцу, потерявшему интерес к жизни от горя о потере своих сыновей, чтобы он сложил песнь в их честь, а она вырежет ее в рунах. Можно ли делать из этого рассказа некие общие выводы, крайне сомнительно. Дело в том, что упот­ребление рун в рукописи «Сконского закона» (око­ло 1300 г.) следует рассматривать, согласно ранним исследованиям, как нечто чисто сконское, следо­вательно, как нововведение, ограничивающееся югом Швеции*.

 

 

Употребление рун в рукописях и протоколах позднего скандинавского Средневековья и нового времени следует оценить как ученое любительст­во — кроме тех случаев, когда определяющим было желание скрыть содержание от нежелательных чи­тателей.

Для наглядности такого употребления рун сле­дует предложить две выдержки из составленного в 1543 г. вахтенного судового журнала и дневника шведского адмирала Гильденстерна и из «Песни об Антюре», написанной в 1617 г. в монастыре Доберан в Мекленбурге.

 

 

Заслуживает, наконец, внимания то, что в швед­ской местности Эвре Даларна еще около 1800 г. в частных сообщениях употреблялись «далекарлийские» руны. Подводя итоги, следовало бы сказать, что вероятность использования рун в качестве прак­тического письма у рейнских германцев и, может быть, также в далеко растянувшемся государстве готов могла быть гораздо выше, чем позволяет уз­нать современный уровень исследований.


РУНЫ КАК СВЯЩЕННЫЕ 3HAKИ

 

Долгое время в рунах усматривали последова­тельность букв, служивших только для целей пере­дачи сообщений. Это находит свое легко объясни­мое обоснование в целом ряде надписей, в которых обходились этим назначением, соответствующим точке зрения нового времени. В надписи на золо­том роге Хлевагаст называет себя изготовителем этой художественной вещи. Целесообразно учесть многие другие случаи времен Средневековья, где мастера, исполненные гордости за свое произведе­ние, называют свое имя. Руническая надпись на од­ной из везерских костей «Сделал Улухари» тоже со­ответствует этому обычаю.

Вторая строчка фибулы из Фрайлауберсхайма большинством исследователей истолковывается так: «Тебе, Далена, он подарил». В данном случае оче­видна мысль о посвящении. Если надпись на стек­лянной броши из Бюлаха, хранящейся в Цюрихском музее, толкуется так: «Фрифридил приобрел меня», то это представляется указанием на облада­ние этой вещью. На многих наконечниках копий стоят имена, так, например, на острие копья из Ковеля (Во­лынь), считавшегося много лет пропавшим и нахо­дящегося ныне в Берлине, и на таком же наконеч­нике, находящемся в Мюнхебергском музее, из Дамсдорфа (Марк Бранденбург), который был най­ден в 1865 г. На первом написано слово «Тиларидс», на последнем — «Ран[н]ья». Так как это представ­ляется пометкой обладателя оружия (сравни «Беовульф», стр. 58) то долгое время в обоих словах видели имена владельцев и истолковывали «Тила­ридс» как «быстрый и усердный всадник», а «Раннья» — как «рысак».

На маленьком камне из Еллинге в Ютландии написано: «Конунг Горм сделал этот памятник по своей жене Тюре, датской повелительнице» — что разъясняет назначение памятника как камня в па­мять об умершем.

Но после 1900 г., чем дальше, тем отчетливее выяснялось, что это рассудочное понимание встре­чавшихся надписей как надписей для будничного применения не везде могло соответствовать исти­не. На обоих наконечниках копий руны соединены с, несомненно, священными знаками свастики, сол­нечного крута, трискеле, так называемого знака молнии и т. д. Это соединение получает высокий смысл, когда руны так же, как священные знаки, повышают действенность оружия, таким образом, они сами должны стать священными. Рассмотрен­ное таким образом соответствующее имя могло на­носиться на само оружие и «Тиларидс» пониматься как «быстро-туда-летящее», примерно так, как «бо­рец» или «атакующий», а «Раннья» — как «с разбе­га ударяющий». С этим могло бы согласоваться «Ранньяс» на острие копья из Эвре Стабю с пред­положительным смыслом «испытатель».

 

Фибула из Этельхейма в Швеции (около 500 г.) также указывает в этом направлении. Надпись на ней зашифрована: mkmrlawrtae. Она читается как m[i]k m[a]r[i]la w[a]rta a[lu] = «Меня сделал Мэрле. [Это] защита».

Уже засекречивание формулы и далее добавле­ние слова о защите alu, согласующееся с этим, мо­гут служить указанием на то, что предполагалось не только называние имени благородного кузнеца, но, скорее всего, освящение драгоценности.

 

 

На немалом количестве памятников называет себя человек, наносивший руны. Тот взгляд, что в этом можно видеть выражение гордости художни­ка, едва ли исчерпывает эти случаи. Напротив, ско­рее подтверждается тот факт, что изготовитель рун ожидал для себя особого результата от своих дейст­вий, производил освящение или заклинание по­средством своих рун. Так, многие надгробные кам­ни с одним только нанесенным именем содержат не имя умершего, а имя резчика рун.

Эти научные выводы в 1937 г. были сформули­рованы следующим образом: «Руны были для гер­манца живыми, заряженными силой существами, которые он как воин мог бы заставить сосредото­чиваться и развертываться, если бы он имел пра­вильные познания о них».

Эта высокая оценка рун, вероятно, исходила из меток на деревянных жребиях, когда их предсказа­ния, как следует предположить, сбывались в дейст­вительности. Ведь эти знаки считались такими могущественными, что они могли спрашивать самих норн и богов. Так, в 1938 г., конечно, с полным правом, о них отозвались: «Руны с малолетства бы­ли всем, прежде чем стали средством общения. Их нарезание имеет основания веры, схожее с таковы­ми в древних наскальных рисунках, и схожую цель: укрепление и увековечение. Это нечто сверхъестественное, в этих знаках священная сила»*.


РУНЫ КАК НОСИТЕЛЬ ЭНЕРГИИ

 

Германцы имели иное восприятие мира, чем то, которое им было привито позднее, в связи с при­нятием христианства. Они были народом крестьян и в качестве таковых — близкими к природе людь­ми. В бьющем ключе и в струящейся реке, в колышущемся кустарнике и в шелестящем дереве, в раз­бивающемся о скалы море и в самой неподвижной скале они чувствовали силы, которые противостоя­ли им, отчасти дружественные и готовые к помо­щи, отчасти коварные и враждебные. Сообразно с этим они разделяли их на «благосклонные» и «не­благосклонные» силы. Для них вселенная была оду­хотворена во всех своих проявлениях.

Отзвуки этого одухотворения вселенной слы­шатся, когда в среде немецкого сельского населе­ния некоторых областей сталкиваешься с сохранив­шимся до настоящего времени обычаем сообщать о смерти владельца крестьянского двора домашним животным в хлеву и фруктовым деревьям в саду. В скандинавской литературе эта характерная немецкая черта появляется в «Снах Бальдра»: обеспо­коенная мать берет со всех существ и сущностей, в том числе с металла и камней, клятву не причинять вреда ее сыну.

То, что имеет душу и, вследствие этого, ощуще­ния, способно влиять на события с помощью слова, жеста и знака. Убедительным наглядным объясне­нием силы правильно выбранного слова является новый подъем немецкого народа из своего глубо­чайшего унижения и бессилия с 1919 г. Поэтому неудивительно, что древние германцы были глубо­ко убеждены в особой силе воздействия соедине­ния слова, жеста и знака. Это триединство также ощутимо в приведенном выше сообщении Тацита о бросании жребия. Об этом в 1939 г. было верно замечено: «Однако слово стихает и поступок забы­вается; лишь с большим трудом фольклорист мо­жет потом из народного обычая извлечь древнее яд­ро, в то время как руны, еще неизменные, через многие столетия сообщают нам о заботах и нуждах германских предков».

В «Песни о Риге» в Эдде говорится о юном Коне:

 

Кон юный ведал

волшебные руны,

целебные руны,

могучие руны;

мог он родильницам

в родах помочь,

мечи затупить,

успокоить море.

 

Знал птичий язык,

огонь усмирял,

дух усыплял,

тоску разгонял он;

восьмерым он по силе

своей был равен.

(44)

 

Если в этих стихах юный конунг овладевает ис­кусством рун, то при этом подразумевается не на­вык написания рун, а способность управлять за­ключенной в них силой. Этим искусством стреми­лись овладеть.

Таким же образом в песни о пробуждении валь­кирии говорится, что Сигрдрива взяла рог и протя­нула Сигурду напиток мудрости:

 

«Клену тинга кольчуг*

даю я напиток,

исполненный силы

и славы великой;

в нем песни волшбы

и руны целящие,

заклятья благие

и радости руны**.

(5)

 

Здесь тоже руны служат не буквами, а заряжен­ными силой символами, которые могли использо­ваться для обороны и для разрушения.

Это скандинавское восприятие звучит также сно­ва в немецком обороте речи «даровать что-либо ко­му-либо». Первоначальный смысл этого выраже­ния был следующим: кому-либо с помощью наре­зания рун что-либо доставить или причинить.

Наглядный случай этого рода употребления рун содержится в «Саге об Эгиле». Известный как скальд и викинг исландский зажиточный крестьянин дол­жен был бежать из Норвегии от конунга Эйрика Кровавая Секира и его супруги. Тогда он вставил ореховую жердь в расщелину на вершине скалы, выдававшейся далеко вперед над землей, укрепил наверху лошадиную голову на шесте и изрек враждебное заклинание. Затем он повернул лошадиный череп по направлению к стране и вдобавок вырезал руны на шесте, чтобы способствовать изгнанию королевской пары из страны.

Об этом Эгиле рассказывают, что он пришел к одному крестьянину и узнал, что его дочь тяжело больна. Он догадался о неблагосклонном влиянии и после этого обнаружил под постелью девушки рыбью кость, на которой были нацарапаны руны. Тот, кто их вырезал, соседский крестьянский сын, не разбирался в искусстве рун и вместо рун любви изобразил руны болезни. Эгиль соскоблил руны, уничтожив, таким образом, их вредное действие, и процарапал руны благополучия, после чего боль­ная сразу почувствовала себя намного лучше. При этом Эгиль предупредил о том, что никто не дол­жен нарезать руны, если ему неясен их смысл. С этой точки зрения, руны есть знаки, наделен­ные властью, обладание которой придает чудесные силы. Тот, у кого есть определенная руна, загово­рен от определенной опасности или способен к не­ким достижениям. При этом руны выступают как мощное средство в руках человека, сведущего в этом искусстве.

Это, между прочим, наглядно демонстрирует и песнь Эдды «Поездка Скирнира», в которой Скирнир для своего господина Фрейра сватается к доче­ри великана Герде. Так как гордая девушка держит себя неприступно, то соискатель руки донимает ее различными ужасами и в конце концов выкрики­вает ей:

 

Руны я режу —

«турс» и еще три:

похоть, безумье

и беспокойство.

(36)

 

Под этой последней угрозой неприступная дева наконец согласилась отдать себя Фрейру. Так стих показывает, на какое зловещее действие считали способными руны в раннем Средневековье.

Вера в способность рун принуждать к любви со­хранилась в скандинавских странах до настоящего времени, как свидетельствуют некоторые сканди­навские песни. Следовало бы указать только на песнь «Herrn Tönne», в которой обратная рифма гласит: «Тот, кто хорошо может поставить руны». Эта страница бытия рун и в наши дни имеет особую притягательную силу для немалого числа сер­дец, так как она дает гораздо больше пространства воображению, чем применение футарка для пись­менных целей.

В уже упоминавшейся песни о валькирии Сигрдриве она говорит Сугурду (Зигфриду), пробудив­шему ее ото сна:

 

Руны победы,

коль ты к ней стремишься, —

вырежи их

на меча рукояти

и дважды пометь

именем Тюра!

Руны пива*

познай, чтоб обман

тебе не был страшен!

Нанеси их на рог,

на руке начертай,

руну Науд — на ногте.

(6-7)

 

Эти строчки позволяют ясно представить себе триаду — содержание, слово и руна. Очевидно, в приведенных отрывках Эдды названы три имени рун: Туре, Нот, Тюр. В одной из английских облас­тей были обнаружены англосаксонские рунические кольца с надписью: «Прежде, чем тебя постигнет беда, заплати пошлину кольца!» Здесь речь идет о кольцах, которые были опущены в землю или в мо­ре, чтобы с помощью этого предохраняющего дара благосклонным и неблагосклонным силам предот­вратить несчастье.

К находкам из германских областей принадле­жит золотое кольцо из Керлина (Кр. Кольберг), ко­торое находится в Музее доисторического времени и древней истории в Берлине. На нем изображены треугольные поля, на восьми из которых обычный орнамент, на девятом — свастика и на десятом — руническая надпись общегерманским шрифтом: внизу написанное справа налево, встречающееся в многочисленных скандинавских надписях слово alu и над ним — биндеруна из совмещенных букв а и l.

Перевернутая руна могла бы указывать на цель заклинания, а биндеруна представляет собой в то же время, возможно, «тайную руну». Ибо боковую черту L одновременно принимают как указание на первый «род» рунического ряда, а два боковых штриха у А — как указание на вторую руну этого ряда; подобным образом обнаруживают и руну и. Рассмотренное таким образом целое опять дает в итоге alu. Эта искусная шифровка защитного слова может служить наглядным примером способа, ка­ким в те века надеялись обеспечить безопасность обладателя кольца.

Слово alu = защита может быть связано с англо­саксонским глаголом, который означает «защищать» или «заслонять». Но могло бы также быть, что каж­дая из трех букв представляет собой руническое имя, т. е. «Anse (Ase)», «Lache» (смех) или «Lauch» (лук, целебное растение) и «Ur» (тур), так как каж­дой руне принадлежит ведь способствующее или препятствующее чему-либо содержание понятия.

Другим древнескандинавским словом-формулой предохраняющего свойства могло бы быть слово lathu, имеющее значение «приглашение», «вызов», то есть «мольба».

Другой вид защитного приема рунического ис­кусства демонстрируют серебряные фибулы начала VII в. из Бюлаха и костяной футляр гребня из Фер-верда в голландской Фрисландии времен Меровингов. На первых в имени Фрифридил руна f проца­рапана так, что боковые линии направлены нале­во, а не направо, то есть имеет место повернутая руна; дополнительные штрихи в начале и в конце имени выглядят как заостренные сучья засеки, как, так сказать, рогатка. На футляре гребня похожая картина, которую дают руны t и ä, направленные вправо.

В XIX в. часто допускали, что памятники, напи­санные с использованием футарка, как, например, брактеат из Вадстены и фибула из Шарнэ, были сделаны для того, чтобы служить владельцам в ка­честве своеобразной памятки при обучении пись­му. Но от этого взгляда отказались с 1903 г., когда была опубликована надпись на камне из Кюльвера. Плита с рядом букв была положена внутрь могилы, таким образом, не была предназначена для глаз жи­вых. Норвежский ученый М. Ольсен дал ставшее с тех пор авторитетным объяснение, что футарк в та­ких памятниках служил не целям обучения и изу­чения, а преследовал цель сосредоточить все силы, имеющиеся в рунах.

Кюльверская надпись повлияла на подход к изу­чению рун еще и в другом отношении. Она привела Агрелля к тому, чтобы разработать свое учение об утарке. После исследования плиты он пришел к заключению, что первый знак надписи можно по­нимать не как искаженное F, а как Todes-руну I, которая находится в препозиции к закрытому пра­вильному ряду букв; собственно, последователь­ность букв начинается только с U и заканчивается снова таинственной скрытой F; поэтому этот ряд следует обозначить как «утарк». Далее он делает вы­вод, что каждой руне соответственно её месту в ря­ду приписывается числовое значение - например, и = 1, th = 2 и т. д. — которое используется для дос­тижения определенного эффективного числового соотношения. Агрелль отметил далее, что ряд на плите имеет две перестановки (р, е вместо e, p и d, с вместо с, d), три повернутые руны (а, Ь, с) и две перевернутые руны (w и R),и высказал мнение, что эти отклонения имели своей целью увеличить силу рун и помешать противодействующему, враждеб­ному влиянию злых сил; свою гипотезу он подтвердил тем фактом, что в Средиземноморье господ­ствовала вера в магическое действие букв и что пе­ревернутые буквы имели свойство отвращать злых духов и расстраивать враждебное колдовство; три знака одновременно имели особенно сильное про­тиводействие.

В самом деле, кажется, что во многих надписях следует учитывать кроме магии букв также еще и магию чисел. Так, на уже упоминавшемся древне­английском кольце надпись разделена на три груп­пы по девять знаков в каждой, к которым следует присоединить еще одну группу из трех знаков на внутренней стороне.

Многочисленные скандинавские памятники при­водят к заключению, что находящееся на них и ка­жущееся бессмысленным нагромождение букв име­ет своей целью определенное числовое значение. На датских рунических камнях, например, боль­шую роль играют числа 2, 4, 8, 12, 16, 24, 48. Число 10 также должно было иметь глубокий смысл. Тер­мином для такого счисления по числовым значе­ниям букв является «гематрия».

Благодаря этим догадкам исследование рун в двадцатом столетии получило совершенно иной вид, чем это было в XIX в. При этом многочисленные детали влияли поразительным образом. Они под­водили к вопросу, в какой степени следует считать руны чисто германским явлением. Должен бросить­ся в глаза тот факт, что со времени, когда германцы вступили в длительное военное и хозяйственное соприкосновение с народами юга, то есть по мень­шей мере со времен Цезаря и Ариовиста, духовные влияния южных представлений, в том числе также и суеверия, могли проникнуть в германские облас­ти. Цезарь уже с 52 г. до н. э. привлекал в свое вой­ско тысячи рейнских германцев. В течение столе­тий германцы служили в римском войске, многие их них проводили свои лучшие годы в качестве импе­раторских телохранителей в Риме. То, что немалое число из этих наемников имели достаточно време­ни и возможностей близко познакомиться с позднеантичными взглядами, лежит на поверхности. Далее, особенно датские исследования в области скандинавской археологии установили, что из устья Рейна на север пролегал оживленный торговый путь, существовавший на протяжении веков. Но вместе с товарами путешествовали и духовные ценности. Если представления южных народов, подобные тем, что описаны выше, находили опору в схожих пред­ставлениях германцев, то они — как учит история колдовства — приживались на новой почве. Следо­вало бы также напомнить о том, что немалое число отпрысков главных германских родов получили в Риме имперское образование, так что даже сына брата Арминия Флавия по имени Италик, херуска, из Рима, где он воспитывался, пригласили в Везерскую страну, чтобы оформить дела о передаче ко­ролевской власти.

Среди римских солдат времен империи была широко распространена вера в Митру. На Рейне тоже были построены храмы, посвященные этому богу. Почитание непобедимого Бога Солнца, конеч­но, разделялось многими германскими наемниками.

Согласно этому положению вещей следует счи­таться с тем, что на руны оказывалось влияние позднеантично-митраистских суеверий, связанных с буквами и числами. Именно этим взаимодействи­ем культур может быть объяснена как затейливость дискообразной фибулы из Бюлаха, так и нумероло­гические аллюзии, в изобилии обнаруживаемые на рунических памятниках.

В этом контексте следует указать на упоминав­шееся выше англосаксонское кольцо. Приведен­ный там случай разительно напоминает о перстне Поликрата и позволяет подобным образом сделать вывод о южных преданиях.

Во второй песне Гудрун из Эдды безутешной вдове Гудрун (Кримхильде) предлагают напиток, который должен принести ей забвение ее страда­ний. Там говорится:

 

Были на роге

багряные руны.

(22)

 

Таким же образом сообщается о скальде Эгиле, что он, когда ему протянули рог с медом и у него появилось подозрение, что в нем может быть яд, вырезал своим ножом руны на роге и окрасил их своей кровью, отчего рог треснул и мед вытек.

Эти невероятные рассказы доказывают, что су­ществовало убеждение в том, что «краснота» может увеличить силу рун. Поучительно с точки зрения истории культуры, что древнескандинавское «taufr», имеющее смысл «колдовство» или «защищающая вещь» в отношении языка связано с древнеанглий­ским «téafor» = «сангина» или «свинцовый сурик» и оба употреблялись вместе с древневерхненемец­ким «zoubar» = «заклинание» (сравни lathu). Итак, первоначально наше слово «Zauber» (колдовство) имело не тот смысл, который оно получило в хри­стианском Средневековье и который нашел свое выражение в легенде о Фаусте. Но убеждение в том, что красный цвет с кровью обусловливает самое действенное заклинание, могло корениться уже в дохристианском времени.

Свидетельством того, как упорно воспоминание об обычае окрашивать в красный цвет сохраняется, кажется, и у немецких крестьян, могло бы служить следующее происшествие с туристами из Бранденбурга: «Я обнаружил в Херзефельде возле четырех богатырских фигур чашеобразный камень. За не­имением мела я нашел кусочек кирпича и натер камень, чтобы сделать его более заметным. При этом подошел старый крестьянин и стал наблюдать за мной. Когда я один раз покачал головой, старый человек сказал: «Ну вот, разве что-то не так? Это меня удивляет, так как я вижу по красному цвету, что вы — знающий человек»*.


О «ТАЙНЫХ» РУНАХ

 

На кольце из Керлина в биндеруне, кажется, спрятано еще и зашифрованное U. Если согласить­ся с этим, то налицо применение «тайных» рун — таких, какие, например, встречаются на камне из Рек, на верхней кромке.

Эти знаки названы ветвистыми рунами. Их суть состоит в том, что к одному стволу слева и справа присоединены штрихи (ветви), которые, находясь с одной стороны, указывают род, с другой — номер места в этом роде. Так, например, можно истол­ковать так: второй род, третья руна, что дает I, как в длинном, так и в кратком футарке. Но разгадыва­ние можно было бы продолжить и дальше, предпо­ложив, что третий род ставится на место первого и наоборот.

Другой способ этого тайного письма состоит в том, чтобы вырезать знак, который непосредствен­но предшествует подразумевающейся в действи­тельности руне или следует сразу за ней, то есть вместо и — f или th. Это зашифровывание могло быть в дальнейшем изменено так, что за желаемую руну выступала вторая или третья до или после нее. Имелись и другие способы действий. Но приве­денных может быть вполне достаточно для введе­ния.

 


О РУНИЧЕСКОМ МАСТЕРЕ

 

В 1930 г. в женском погребении возле Зоеста бы­ла найдена золотая дискообразная фибула второй половины VI в. с двойной рунической надписью. Она хранится в краеведческом музее в Мюнхене. Ко второй группе рун следует обращаться как к за­шифрованному, так сказать, знаку обьединения. Две длинные черты перекрещиваются как диагона­ли прямоугольника и несут на себе боковые штри­хи рун a, t, а и n; над точкой пересечения изобра­жена руна о.

 

 

Все в целом дает мужское имя «Атано» или с удвоенным t «Аттано».

Этот Аттано мог быть, как и Бозо фибулы из Фрайлауберсхайма, резчиком рун. До сих пор го­ворилось о «резчике рун», «руническом художни­ке» или о «тесальщике рун» (сравни «каменотес»), в зависимости от того материала, с которым рабо­тал изготовитель рун. Но эти люди были не буд­ничными ремесленниками или любыми грамотны­ми людьми, а «понимающими» или «знающими», которые своими действиями превращали украше­ние в священный оберег. В Скандинавии они на­зывали сами себя руническими мастерами.

Узнавание судьбы посредством обращения к жре­бию было возможно для каждого германца. Но с внедрением южных представлений о магии букв и чисел овладение силами рун превратилось в тай­ное искусство. Многие позднейшие надписи Скан­динавии позволяют почувствовать, как гордились ими рунические мастера. Так, на камне из Фюрбю (после 1000 г.) читаем: «Этот камень установили два сведущие в рунах брата», а в одной надписи на Оркадах (около 1100 г.) стоит: «Вырезано челове­ком, искуснейшим в рунах к западу от моря».

Такими хвастливыми, как эти позднейшие ру­нические мастера, древние не были. На многих камнях находится формула рунического мастера: «Я, N. N, окрасил [руны]», как на упоминавшемся выше камне из Эйнанга. Для них было важно лишь удостоверить священное содержание. Все-таки на камне из Нордхуглена в Норвегии (около 400 г.) уже стоит надпись: «Я, годе*, неспособный закол­довать».

Подробно ознакомиться с этим окутанным тай­ной руническим знанием помогает каменная плита из Эггъюма в Норвегии (около 700 г.). Трудное и спорное толкование может быть приведено здесь в виде выдержек: «Это не озарено солнцем и камень не вырезан железным ножом; ... его полил человек из моря мертвеца». Камень был обработан без того, чтобы солнечные лучи могли упасть на него, и без употребления железных инструментов; он был так­же орошен «из моря мертвеца», то есть кровью, итак, окрашен красным. Затуманенный и загадоч­ный язык со своим предостерегающим тоном ис­пользует здесь излюбленные словесные описания из поэзии скальдов.

В языке подобных надписей следует при этом учитывать то, что рунические мастера использова­ли словесные формы, принадлежавшие более древ­ней эпохе, чем разговорный язык.

Как свидетельства рунических мастеров о самих себе следует привести еще следующие находки:

1. Небольшой камень из Линдхольма в Швеции (около 400 г.): «Я, Эрилас, искусным меня на­зывают. [Это] защита».

2. Брактеат с о. Зеландия (V в.): «Меня зовут Хариуха, Знающий об Опасности. [Я] приношу счастье».

3. Камень из Рейстада в Норвегии (около 600 г.): «Ютингас. Я, Вакрас, разбираюсь в руническом знании».

4. Уже упоминавшееся древко копья из Крагехуля (рис. 21, II): «Я, Эрилас, меня зовут последова­телем Асугисаласа. Могучую силу града, несу­щего беду, освящаю я на этом копье».