Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ЗНАЮ
Неприкасаемые
Бригада оперов Службы надежно обложила профилакторий. Машины перекрывали три возможных пути отхода: на Москву, через аэропорты и отвилку на Лобню. Ни Самвел со своими ребятами, ни упаси господь Кротов с Максимовым не смогли бы вырваться из невидимого кольца. Подседерцев, как всякий здоровый мужчина, любил риск. Но рисковать собой, наслаждаясь пьянящим чувством опасности, одно удовольствие. Рисковать, передоверив собственную судьбу и операцию другим, даже если их жизни держишь в кулаке, – удовольствие ниже среднего. А если честно, мука адова.
«Шереметьево‑1» готовился к ночи. Пассажиры сворачивались калачиком на неуютных диванах, затолкав под них распухшие чемоданы и фантастической вместимости баулы. Неприкаянно маялись между рядами киосков те, кому не досталось места, а здоровье – или воспитание не позволяли разлечься по‑цыгански прямо на полу. Мужики, столпившись под козырьком подъезда, дымили сигаретами и похлебывали пивко из импортных жестянок. Какие‑то подозрительные личности в спортивных штанах нервной шакальей походкой сновали между пассажирами, сбивались в кучки у входа в зал и опять растворялись в сумерках.
Подседерцев наблюдал эту муравьиную суету из припаркованного в самом углу площади «мерседеса». В который раз поймал себя на мысли, что уже необратимо оторвался от этой толпы, пропахшей потом, дешевым табаком и непроходящей усталостью. Он вспомнил горбачевские «хождения в народ», от которых вся охрана погружалась в предынфарктное состояние, а этот самый народ, глядя в телевизор на счастливого, как ребенок, генсека, плевался и матерился от души.
«Ни они нам, ни мы им не нужны. Так на Руси испокон века повелось, вздохнул Подседерцев. – Со своими делами сами разбираются, а в царских копаться – душа не лежит. Хочешь на русском пахать – не лезь к нему в душу и не погоняй, упаси боже! Все сам сделает, и вспашет, и посеет, да еще оброк на барское подворье сам принесет. Живут в счастливом неведении, пусть так и живут. Больше чем уверен, что никто так ничего и не понял. А газетки покупают каждый день!»
Никто из этих людей, готовящихся коротать ночь в аэропорту, как никто в большой, мерзнущей в осенней хляби стране еще не знал, что война уже началась.
До первых сообщений в газетах о победоносном марше по установлению «конституционного порядка» в мятежной горской республике была еще неделя‑другая. Но ни остановить, ни повернуть вспять вторжение уже было невозможно. Все, кто хотел войны или не смог отказаться от участия в ней, уже сделали ставки. А подставлять горбы и грудь придется вот этим – неведающим.
Он еще раз поднес к свету газету. На всю первую полосу красовались «волкодавы» Службы, уложившие в грязный снег банковских охранников. Скандал вышел изрядный. Газеты и телеканалы второй день смаковали подробности и строили глубокомысленные версии. На судьбу банкира, на которого наехал Шеф, на будущее чекиста‑демократа, бросившего на выручку оперов Московского управления, столичным журналюгам было, естественно, наплевать. Всех заботило собственное будущее. За скандальным ражем статей сквозила истеричная нотка: а вдруг действительно допрыгались, дотрепались, пришла пора закручивать гайки и отворачивать головы, и где‑то на Краснопресненской пересылке уже прицепили к составу тот самый вагон Жириновского, тот, что «последний на Север».
Ближе всех подошел к истине тот писака, что родил статью «На „Мосту“ выпал первый снег». Люди Службы напряглись, готовые по первой же команде затравить слишком догадливого. Но дальше рассуждений о горбачевской «оттепели», хилых ростках демократии, погибающих под ударами бутсов спецназа, и грядущих «холодных зимах» тоталитаризма дело не пошло. То ли автору не хватило фантазии, то ли смелости.
А ведь, подлец, почти угадал. Стоило немного продолжить аналогию, вспомнить школьный курс истории, и все становилось ясным, как божий день.
«Над всей Испанией безоблачное небо» – кодовая фраза, ставшая сигналом к мятежу генерала Франко. «В Сантьяго идет дождь» – условный сигнал к началу переворота в Чили, сделавшего генерала Пиночета президентом на целых пятнадцать лет. «Падает снег» – из тех же «метеосводок», предвещающих долгосрочную политическую бурю. Шеф, надо отдать ему должное, полез в драку с открытым забралом. Пусть теперь не говорят, что не предупреждал. «Метеосводки» читать надо, господа доморощенные политики.
Подседерцев скомкал газету, бросил рядом с собой да сиденье. Водитель пошевелился, таким нервным, рвущим вышел звук, но не повернулся.
«Наверно, я единственный в Службе, кто не испытывает радости. Там все стоят на ушах и чешут кулаки. А я сижу здесь, и мне тошно. Что радоваться, хана нам, ребята!» – Подседерцев достал сигарету, размял подрагивающими пальцами.
Бессмысленной на первый взгляд демонстрацией силы на эстакаде бывшего здания СЭВа Шеф убивал двух зайцев сразу. Вынужденный уступить давлению ратовавших за силовой вариант в Чечне, он лично организовал такой «барраж» <В военном деле так называется подвижный заградительный огонь, как правило, артиллерии, под прикрытием которого продвигаются наступающие части. В идеологической войне – один из приемов воздействия на массовое сознание. В целях прикрытия важного события организуется скандал по совершенно иному поводу, что отвлекает внимание журналистов и общественности. В результате общественность оказывается перед свершившимся фактом, и никакие обсуждения и осуждения не способны повлиять на изменившуюся политическую ситуацию.> в прессе, что для информации о развертывании боевых частей, случись такая утечка, просто не найдется места. Тем самым он еще раз подтвердил, что готов до бесконечности колебаться вместе с «линией Президента».
С другой стороны, отлично осведомленный о степени разложения армии и о мере готовности Дудаева к длительной партизанской войне, Шеф начинал свою игру на перспективу.
Ни о каких выборах в условиях затянувшейся карательной экспедиции и возмущения провинции, которую очень скоро завалят цинковые «грузы‑200», речи быть не может. Как раз к сроку выборов державное кресло под Дедом в который раз закачается, а в такие моменты, когда расхлябанная телега Российской империи норовит опрокинуться в кювет и похоронить горластых пассажиров вместе с суровым возницей, Дед так тянет вожжи на себя, что только летит в разные стороны кровавая пена. Само собой, придется искать и наспех карать виновных в «саботаже демократических реформ» и «компрометации Президента». Вот тогда Шеф и укажет недрожащим перстом опричника на зарвавшихся и зажравшихся живчиков из «молодых демократов», уже отхвативших пол‑Белого дома и нацеливающихся на Кремль. Вот тогда всем все и припомнится, и отрыгнется кровью.
«Зря это он. Только дурак считает себя умнее всех! – Подседерцев осторожно поднес к сигарете зажигалку, пытаясь удержать ее в ходящих ходуном пальцах. – Те, против кого попер Шеф, просчитали все на пять ходов вперед. Они сожрут его с потрохами. У мальчиков‑демократиков кулаки не с пивную кружку, но зубки поострее будут! А я тоже хорош, знаю весь расклад наперед, но и знаю другое – с Александром Васильевичем я до конца. И когда он уже не будет Шефом, а к этому все и идет, я останусь рядом. Такой уж я идиот!»
– Мене, текел, упарсин – жизнь твоя взвешена и признана слишком легкой, сказал он, выдохнув дым.
– Что, Борис Михайлович? – Водитель повернулся.
– Это я так. – Подседерцев потер широкий лоб. Эти слова, в библейские времена написанные огненными буквами на стене и предсказавшие конец царя Валтасара, всплыли из памяти сами собой. «Вот голова! До последней минуты работать будет», – невольно усмехнулся Подседерцев. – Дай‑ка мне Гаврилу.
Водитель потыкал в кнопки радиотелефона, дождался ответа и передал трубку Подседерцеву.
– Это я. – В этот момент по взлетной полосе с ревом пронесся самолет.
Подседерцев проводил взглядом его сигарообразное тело, прошитое строчкой ярко светящихся иллюминаторов. – Слышишь меня? Давай к «Ш‑1», пошушукаемся.
Он передал трубку водителю. В рации, укрепленной между сиденьями, трижды тихо пискнул зуммер.
– Отстрелялись, Борис Михайлович, – облегченно вздохнул водитель.
Через минуту по шоссе от профилактория пронеслись два джипа, аккуратно прикрывающие зажатый между их литыми буйволиными телами серебристый «мерседес».
– Дай команду, пусть бригада сворачивается. Всем на базу. – Подседерцев откинулся на кожаный подголовник. – А мы остаемся.
Когти Орла
В маленьком чуланчике, заваленном некогда белыми халатами и пустыми коробками из‑под лекарств, было душно, нос резал концентрированный запах больницы. Еще до приезда Ашкеназй Максимов тщательно осмотрел их будущее убежище и, верный правилу – никогда никуда не входить, не подготовив путь отхода, первым делом перекусил медицинскими клещами шапки гвоздей на решетке, закрывавшей маленькое оконце. Теперь сорвать ее было делом одной секунды.
Протиснуться в узкий проем ему труда не составило бы, с Кротовым пришлось бы помучиться. На самый крайний случай, если времени будет в обрез, Максимов решил попросту выбить раму самим Кротовым, конечно, не совсем вежливо по отношению к пожилому человеку, зато быстро и эффективно. Оставаться на линии огня, пока Кротов, кряхтя, будет забираться на подоконник и возиться с заклинившими шпингалетами, желания не было.
Кротов вытер взмокшее лицо и вздохнул:
– Скоро они там?
– Терпение, доктор Менгеле, – усмехнулся Максимов, Кротов так и не успел снять белый халат. – Мама не хотела, чтобы вы стали врачом? Вам бы пошло.
– Я сирота, Максим. – Нервное напряжение, наконец, сказалось, пальцы Кротова заметно дрожали. – Покурить бы.
– Поставят к стенке – дадут сигаретку, – ровным голосом произнес Максимов.
– У вас юмор могильщика.
– А у вас оптимизм возницы катафалка.
– Сколько нам еще сидеть? – Кротов осторожно поправил под собой коробку. – С меня уже семь потов сошло! – Он рванул верхнюю пуговицу рубашки, оттянул вниз узел галстука. – Не могу больше! Чего мы ждем?
– Не дергайтесь. Кротов, дайте ребятам свернуть бригаду обеспечения.
– Какую еще бригаду?
– А вы думали, нас без присмотра оставят?!
– О, господи! – тяжело вздохнул Кротов. Максимов ждал: по всем признакам, у Кротова начиналась истерика, так и должно было быть, людей со стальными нервами в природе не существует, каждому положен свой предел, а Кротов уже давно жил за чертой. Он великолепно держался на даче, несколько минут назад виртуозно «сделал» Ашкенази, словно вместе с Журавлевым изучал тонкости вербовки в Высшей школе КГБ. Но в этой комнатенке, где сидеть пришлось, уткнувшись друг другу в колени, под заунывный вой мотора вентиляционной системы, дребезжащей в углу, Кротов не выдержал. Он до белых полос закусил губы, сцепил пальцы и уткнулся взглядом куда‑то в потолок.
* * *
Максимов внимательно следил за глазами Кротова, и когда их подернула мутная поволока, резко выхватил пистолет и прижал холодный цилиндр глушителя к взмокшему лбу Кротова. Тот дернул головой, будто к нему прикоснулись каленым железом, Максимов двинул вперед руку и прижал голову Кротова к кафельной стенке.
– Тихо, Кротов, только тихо! – Максимов щелкнул предохранителем. – Быстро возьмите себя в руки. Или я разнесу вам голову.
Лицо Кротова на мгновение омертвело, на нем отчетливо проступили все до единой морщинки, уголки губ поползли вниз, веки дрогнули и плотно сжались, собрав в бугорки дряблую пергаментную кожу. Максимов с облегчением отметил, что у того чуть дрожат остро вырезанные крылья носа, значит, до обморока от спазма дыхания дело не дошло.
– Все. – Кротов повел слабой рукой, отстраняя пистолет от лба. – Я в порядке, Максим. – Он длинно выдохнул, как человек, еле вынырнувший из глубины, и потерся затылком о холодный кафель стены.
Максимов заглянул ему в глаза. Так делает рефери на ринге, когда хочет узнать, готов ли поднявшийся с пола продолжить бой. Кротов был готов, мути в глазах не было.
– Ты бы выстрелил? – Кротов проводил взглядом «Зауэр», нырнувший в кобуру.
– Да, – кивнул Максимов. – У меня приказ стрелять при малейшем признаке провала. Гаврилов вас ценит меньше, чем свою шкуру.
– Почему ты это мне говоришь?
– Откровения в камере смертников. – Максимов улыбнулся. – Простите за могильный юмор. Нет желания потрепаться?
– Под микрофон? – скривил бледные губы Кротов.
– Под эту громыхалку, – Максимов кивнул на надсадно гудевший мотор, – не работает ни одна аппаратура. Жить хотите, Савелий Игнатович?
– Хочу дожить, если вы понимаете, что это такое.
Максимов поразился, как быстро Кротов пришел s в себя. Сейчас он опять напоминал старого лиса. Изнуряющий бег от судьбы закончен, лапу до хруста защемил капкан, а лай собак совсем близко. В черных умных глазах плещется боль, а лис все еще решает, то ли, повинуясь инстинкту, перегрызть лапу и бежать, отмечая путь красными горошинами крови, то ли затаиться и ждать, положившись на чутье, говорящее, что охотники бестолковы и с пьяных глаз вполне могут проскочить мимо.
– Даже не надейтесь. Кротов.
– Это почему же?
Максимов с трудом вытянул ноги, откидываясь к стене.
– Это мне можно было лепить, что вы выколачиваете какой‑то долг. Никто вам ничего платить не собирается. Ни Гаврилов, ни Осташвили.
– Умозаключения профана, вы уж извините, Максим. – Кротов вскинул подбородок. – Вам не известно и сотой доли...
– Зато мне известно, что стоило вам засветиться в офисе, как на следующий день на нас спустили собак! И не делайте вид, что вы не связали эти события.
– У меня слишком мало фактов, чтобы делать столь категорические заключения, Максим.
– Тогда поделюсь. В то утро перед выездом Стас позвонил по одному телефону. Номер я из него выбил, а потом проверил через Костика. У него есть такая программка – даешь номер, в ответ получаешь адрес и прочие установочные данные. Номер принадлежит службе безопасности фонда Осташвили.
– Гога! – Кротов от бессилия застонал.
– Он самый, – удовлетворенно кивнул Максимов. – Почему, зная от Стаса, где находится дача, Гога до сих пор не удосужился прислать к нам гонцов с автоматами, я понять не могу. Хотя версия есть.
– Вы сейчас на Стаса можете навесить все, что душе угодно. – Кротов вновь успел взять себя в руки. – Человек уехал, как с него спросишь?
– Вчера я убил его. Кротов. – Максимов выждал, пока Кротов поймет сказанное. – По приказу Гаврилова, но больше из инстинкта самосохранения. Точно так же, как минуту назад пристрелил бы вас.
По обреченным глазам Кротова он понял – этот удар был последним.
Неприкасаемые
Мимо длинного ряда припаркованных на площади машин второй раз медленно проехала серебристая «Ауди».
«Дожили, черт! „Мере“ теперь у нас самая незаметная машина. – Подседерцев поморщился. – Вот приехал бы я на убитом „жигуле“, сразу бы нашел!»
– Слушай, посигналь ему фарами, – обратился он к водителю. – А то этот придурок до утра здесь крутиться будет.
Водитель кивнул стриженым затылком и дважды мигнул фарами. «Ауди» посигналила в ответ и лихо газанула к дальнему краю стоянки.
– Слава богу, дошло! – Подседерцев прикурил новую сигарету от окурка. – Так, а ты пойди погуляй.
Водитель, по совместительству выполнявший работу охранника, «погуляй» понял своеобразно. Послушно вышел, аккуратно прикрыл дверцу и замер, как часовой, у переднего бампера.
Гаврилов распахнул дверь, и в салон ворвался промозглый ветер.
– Привет, Боря. С почином тебя! – Лицо Гаврилова светилось искренней радостью. Он уселся поудобней и азартно потер ладони. – Не знаю, как ты, а я весь изошелся. Нервы уже совсем ни к черту. Кротов уделал этого Ашкенази, как Мохаммед Али дистрофика. Десять минут общения, и клиент готов!
– Не тарахти! – поморщился Подседерцев.
– Не понял. Ты что, недоволен?
– Я не баба, чтоб удовольствие испытывать. Сделали дело, и хрен с ним.
Гаврилов обиженно засопел, полез в карман за сигаретами.
– Что‑то я не пойму...
– Работаем дальше, только и всего, – сбавил нажим Подседерцев. – Рано радоваться, Никита.
– Все шло нормально, пока не вмешался Генштаб. Я угадал? – Гаврилов вытащил из‑под себя скомканную трубочку газеты. Похлопал по колену.
– Нет, это из другой оперы. – Подседерцев прикрыл глаза, знал, что они сейчас могут его выдать. Гаврилов не зря корпел в Пятом управлении: как и зачем организуют ажиотаж в прессе, знал не понаслышке. – Знаешь, зачем Гога за бугор подался?
– Откуда мне знать? – пожал плечами Гаврилов. – Я же только наружку за ним пустил да группу Журавлева содержу, остальное ты себе оставил.
– Тогда слушай. В Вену Гога для конспирации полетел. Там уже арендован самолет. На один день слетает на Кипр. Туда же завтра вылетает председатель МИКБ. По моим данным, документы для регистрации банка в безналоговой зоне уже готовы. Новый банк через подставное лицо будет принадлежать Гоге, МИКБ купит тридцать процентов акций и откроет кредитную линию. Выводы? – Он повернулся, чтобы лучше видеть лицо Гаврилова.
– Элементарно, Ватсон. – Губы Гаврилова растянулись в саркастической ухмылке. Он опять похлопал газетой по колену. – Будет война. Только не делай страшное лицо, Боря, я же не совсем дурак. Гога об этом уже знает.
Предполагает, что вы начнете прижимать каналы финансирования Горца, вот и выводит свои деньги из‑под удара. Я не прав?
Подседерцев вмял окурок в пепельницу на подлокотнике. Только открыл рот, как в кармане Гаврилова протяжно запищал пейджер.
– Извини. – Гаврилов прочел сообщение на светившейся зеленым светом панели.
Нервно покусал губы и сунул пейджер в карман.
– Тянуть с Гогой больше нельзя. Завтра же начинай крутить депозитарий банка. Гога возвращается через три дня, к этому времени там не должно быть ни копейки. Без наркоты я его оставил. Посмотрим, как с него крутизна пластами сходить начнет!
– Послушай, Борис, может, не гнать коней? Дадим ситуации устаканиться.
Пусть еще недельку‑другую посидят безвылазно на даче. А я тем временем все подготовлю. Да и с наездом нужно до конца разобраться.
– Кстати, что там произошло?
– Навел кое‑какие справки через блатных. Сведения подтверждаются. Похоже, действительно залетные беспределыцики ошиблись адресом. Кто же знал, что нарвутся на этого отмороженного Максимова! – натянуто хохотнул Гаврилов. – Между прочим, имеем шанс предъявить претензии и потребовать компенсации. Если ставить вопрос в таком ключе, то тех, кого Максимов не успел подстрелить, сдадут в два счета, как Павлик Морозов. Как предложение? Еще надо установить, кто вкладывает деньги в Гогу.
– Расслабься, Гаврилов. Нахватался, блин, на вольных хлебах бандитских замашек. «Претензии предъявить»... Тебе что – денег на жизнь не хватает? Твое дело собирать информацию и при этом не совать голову туда, куда не влезет остальное.
– Кстати, о деньгах, – оживился Гаврилов. – Зачем гнать коней, если мы еще не знаем, откуда Гога берет деньги. Я же считал, вернее, читал анализ Кротова, на одной наркоте и импортной водке, пусть и трижды разбавленной скипидаром, таких денег не сделаешь. Значит, есть у Гоги где‑то за бугром добрый дядя.
– А это уже не твоя забота, – как мог спокойно сказал Подседерцев.
– Естественно, но все‑таки не грех знать, у кого такие бабки конфискуем.
– Делай свое дело и не лезь в высшие сферы. Завтра же начинай.
– Боря, сам подумай, зачем гнать?
– Я сказал – завтра!!! – неожиданно сорвался Подседерцев.
Гаврилов вздрогнул, лицо сразу же заострилось.
– Вот только орать не надо, – прошептал он.
– А ты не доводи! Короче, заканчиваем операцию ударными темпами и ложимся на грунт. Под банк мы уже подкопались, теперь снимаем деньги, гасим липовый филиал и подставляем Гогу под ножи авторитетов. Все! – Подседерцев прикрыл глаза и откинулся на подголовник.
Опять запищал пейджер. Подседерцев поморщился, словно по виску провели раскаленной спицей.
– Да засунь ты его, блин, в жопу! – прошипел он.
Гаврилов быстро пробежал глазами сообщение и нажал кнопку сброса. Медленно убрал пейджер в карман и сказал:
– Может, туда и всю остальную технику засунуть? Предупреждаю, моя задница не безразмерная.
Подседерцев покосился на него, но промолчал. Понял, на что намекает Гаврилов. С финансами, как у всякой государственной конторы, у Службы была вечная напряженка, а аппетиты аховые. Если удавалось добыть деньги через «фирмы друзей», то легально потратить их было сложно. Спецтехнику закупал Гаврилов, беспроблемный пропуск через границу организовать было несложно, ставил на баланс своей фирмы и безропотно передавал в вечное пользование Службе. Неделю назад через него как раз прошла партия подслушивающей аппаратуры.
– Я от этой операции только геморрой имею, – проворчал Гаврилов. – А деньги на жизнь зарабатывать надо. Мне агент срочную встречу назначает, трудно догадаться, да?
– Женского рода агент?
– Успокойся, мужского.
– Трудоголик! – Подседерцев с трудом повернул голову, невесть откуда взявшаяся боль сверлила висок. – Ты меня понял, Гаврилов, или еще раз повторить?
– Понял, не дурак. Три дня так три дня. – Он нервно забарабанил пальцами по свернутой в трубку газете. – Кстати, Журавлев на встречу с тобой напрашивается.
– Что ему надо?
– Хочет обсудить перспективы. Что‑то там связанное с Кротовым.
– Не будет перспективы, – коротко бросил Подседерцев как о давно решенном.Заканчиваем с Гогой и рубим концы.
– Кстати, я возил анализы Журавлева своему специалисту. Стресс без последствий не прошел. Спец утверждает, что рак сейчас начнет прогрессировать.
Обследования в клинике дали бы точную картину, но и по анализам ясно, что Журавлев уже не жилец. О трех месяцах речи уже нет, жить ему осталось недели, так сказал мой спец.
– Тогда тем более, – немного помолчав, сказал Подседерцев. – Пора рубить концы.
– Хозяин – барин, – проворчал Гаврилов, покачав головой.
Он ждал, что Подседерцев протянет на прощание руку, может быть, очнувшись от своих забот, все‑таки поздравит с успехом. Не дождался. И молча выбрался из машины, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Когти Орла
Кротов закинул голову, потерся затылком о холодный кафель. Сквозь полузакрытые веки долго разглядывал Максимова, отчего стал похож на задремавшую птицу.
– Для банального боевика ты чересчур много читаешь. Я же наблюдал за тобой все это время. Где таких воспитывают, не скажешь?
– Не скажу.
– И бог с тобой, – равнодушно кивнул Кротов. – Возможно, основная ошибка Гаврилова и состоит в том, что взял тебя в это дело. – Рука Кротова потянулась к узлу галстука, потом бессильно упала на колени. – Я знал, что без вмешательства посторонней силы не обойдется. Кое‑кто через ГРУ всегда имел особые интересы и виды на развитие страны, но никогда этого не афишировал.
Кремль старался и близко не подпускать серьезных экономистов к военным, это единственное, что гарантировало от военного переворота. Если бы военные на следующий же день после захвата власти могли привести к власти дееспособное правительство, нами бы давно правил Пиночет. Старые дела, они, как мертвецы, до сих пор влияют на жизнь живых! – Показалось, что в сложнейшем компьютере, спрятанном в голове Кротова, произошел сбой, он начал самопроизвольно выдавать информацию. – Собираешься уходить к своим?
– При первой же возможности. Дальше тянуть нельзя. Нас нанимали для черновой работы, мы ее сделали. А работать дальше, когда тебя ежеминутно сдают, желания не имею.
– Есть надежный канал отхода? – Кротов чуть подался вперед.
– Канал – это дверь с замком. Дайте мне ключ, и я ее открою.
– Информация?
– Да. Суть операции. И кто с вами работал до нее.
– Слишком много.
– Тогда попытайтесь выбраться сами.
– Хорошо. – Кротов ладонями растер лицо, оставляя на бледной коже нездоровые алые полосы. – Ответ на второй вопрос – КПК. Знакомое слово?
– Комитет партконтроля и контрразведки, – кивнул Максимов. – Чем это вы им удружили, если они вас «заморозили» на острове?
– Зачем тебе? – насторожился Кротов.
– Чтобы ключ подошел к замку. Без информации дверь не откроют.
– Хорошо, – кивнул Кротов после секундной паузы. – Я помог разместить капитал. Так называемые «деньги партии».
– На случай их возвращения?
– Они никуда не уходили, Максим! Они всегда были и будут здесь. И деньги никогда не уходили из страны. Я помог их грамотно вложить в теневой бизнес, а это две трети экономики, как вы знаете. Еще вопросы? – Кротов выставил острый подбородок.
– Суть нашей операции?
– Мы входим в сеть банка и крадем все деньги, которые проходят через Гогу.
– Чьи?
– Еще не знаю.
Максимов наклонился к Кротову, что‑то прошептал на ухо. Отстранился и, не выдержав, усмехнулся, заметив, как вытянулось лицо Кротова.
– "Еще не знаю", – передразнил он интонацию Кротова. – Террорист от финансиста, Кротов, отличаются только средствами достижения цели. Думать головой приходится чаще, чем стрелять.
– Вот я и говорю, недооценил вас Гаврилов, – покачал головой Кротов.
– Его проблемы, – отмахнулся Максимов. – На деньги, на которые мы ненароком вышли, здесь нельзя построить Америку. Получится только Латинская, вы согласны?
А участвовать в этом, пусть даже сбоку‑припеку, я не имею ни малейшего желания.
Поэтому и ухожу. – Максимов встал.
– Уходим? – В голосе Кротова звучала едва скрываемая надежда.
– Ушли бы, если бы вы могли пролежать по такой погоде суток пять в лесу. И не стонать, А так... – Максимов вздохнул. – Придется ехать домой и ждать более удачного случая.
По трубе отопления трижды стукнули чем‑то металлическим, звук вышел резкий, режущий слух. Без этого сигнала, предупредил Максимов, он без лишних слов изрешетит любого, попытавшегося подойти к двери.
– И еще, Кротов. – Максимов взялся за ручку двери, правая рука уже сжимала пистолет. – Я вас не ломал и к сожительству не склонял. Выбор за вами.
Попробуйте уйти своим каналом. Не получится, обращайтесь ко мне. В вашей голове информации достаточно, чтобы открыть любую дверь.
– Я попробую, – сказал Кротов, покосившись на дверь, из‑за которой уже доносились приближающиеся шаги, под тяжелыми ботинками жалобно попискивал кафельный пол операционной.
В его сузившихся глазах Максимов прочитал готовность старого лиса продолжить бег, даже если для этого придется перегрызть лапу, размозженную капканом. Лис уже не боялся ни боли, ни смерти.
Глава тридцатая