Москва, Останкино, июнь 1985 года 3 страница
Сразу же после развода Виктор уехал в клинику под Заволжском. Обменом двухкомнатной квартиры пришлось заниматься Насте, в отместку за это решила не давать свой новый адрес.
– Допустим.
– Ладно, я ей тоже какую‑нибудь гадость подстрою.
Она допила кофе, перевернула чашку, поставив на блюдце вверх дном.
Вздохнула и с тоской посмотрела за окно, где ветер хлестал по промерзшим ветвям тополя.
– Насть, мы же не чужие, так? – Он накрыл ее пальцы своей ладонью.
– Ой, только не начинай!
– Но должны же нормальные люди друг другу помогать.
– Теоретически, – ответила она, не поднимая головы. – Тут один папин друг помог. Сидел, глазами умными хлопал, кивал, как китайский болванчик... Потом сгинул, топливо истратив. Вот и верь после этого людям. Только на себя надо рассчитывать, тут ты прав. – О том, что благодаря Белову познакомилась с Дмитрием, решила не упоминать. Виктор даже в супружеские годы ревностью не страдал. Но его профессиональная привычка лезть в душу по малейшему поводу Настю раздражала. Чувствовала, что за этой показной сострадательностью стоит голый медицинский интерес, а быть подопытной мышкой не хотела. Даже подружке небезопасно плакаться в жилетку, а врачу – тем более, хоть он и муж.
– С чем не клеится, с работой или с личной жизнью? – Виктор убрал руку, и голос изменился, появились фальшивые нотки. Так уставший врач спрашивает очередного посетителя: вежливо и участливо, но без сердца.
– О, личная жизнь бьет ключом! А толку? Не вставать же к плите, если вдруг с работой что‑то не получилось.
– Да, к плите тебе рановато. А хочешь, помогу? Использую служебное положение в личных целях.
– Витя, на молодых санитарках оттачивай свое обаяние. Я уже свое отработала. Ей‑богу, в следующий раз выйду замуж за автослесаря! И прост, как гаечный ключ, и денег больше приносит.
– Я серьезно. Вот ты не веришь, а деньги нам же зря платят...
– Откуда мне знать? Вы же горазды мозги пудрить, Фрейды‑Юнги несчастные.
– Ты в мою ересь не меньше меня веришь. Иначе не поехала бы на остров.
Она повернулась, посмотрела ему в глаза.
– Чего ты хочешь?
– Помочь. Погадай сама себе. – Он перевернул ее чашку. – Смотри на кофейные каракули и жди, когда в сознании вспыхнет яркая, как сон в детстве, картинка. Не пытайся ничего придумать. Просто смотри. И увидишь то, что хочешь увидеть.
Он положил горячую ладонь ей на затылок, чуть пригнул голову. Настя попыталась сопротивляться, но из ладони ударила горячая волна, ворвалась в мозг, разом растопив волю. В глазах помутнело...
Сделав над собой усилие, она разогнала пелену, застилающую глаза, и отчетливо увидела черно‑коричневых пляшущих человечков... Потом они исчезли, растворившись в мягком белом свете. И тогда, как на экране в кино, она увидела дом, стоящий на краю поселка. Почерневшие от времени доски стен. Остроконечную башенку на крытой железом крыше...
* * *
Кротов, кутаясь в грубой вязки тяжелую кофту, сидел на веранде. Пустыми глазами смотрел на чашку, стоящую на столе. Облачко пара медленно поднималось над черной жидкостью. Кофе. Она ощутила его густой горький аромат. Кротов тоже потянул большим носом, поморщился и что‑то пробормотал.
Вошел Журавлев. Погладил себя по свежевыбритым щекам. От него пахло горько‑острым одеколоном.
«Айриш Мус», – подумала Настя. – Отцу такой привозили друзья. Очень им дорожил. А мама знала, как этот запах действует на женщин, и ревновала...
Глупые, нельзя жить рядом и завидовать успехам другого..."
Неприкасаемые
Журавлев погладил себя по свежевыбритым щекам.
– Как я вам. Кротов?
– Спросите у Инги, это по ее части. Мне с вами не Целоваться. – Кротов уткнул нос в воротник.
– Не с той ноги встали? – Журавлев налил себе кофе. – Давно здесь мерзнете?
Может, пойдем в дом? Там теплее...
– Там лучше слышно. – Кротов оглянулся на дверь. – Инга где?
– На кухне.
– Тогда садитесь рядом. Есть разговор. Журавлев пересел поближе, выложил на стол тяжелый портсигар.
– Учтите, дымить буду.
– Да на здоровье! – Кротов слабо махнул рукой. – Вас Гаврилов без бороды не видел?
– Я же только что... Слушайте, Савелий Игнатович, в чем дело?
– Неспокойно на душе. – Кротов похлопал себя по левой половине груди. – Жмет что‑то. Сегодня мы взломаем депозитарий банка. Осталось получить от Ашкенази номера счетов, вычистить их до последней копейки, и Гога перестанет существовать. У него не будет ни банка, ни товара, ни канала на Кавказ. Я долго ждал этого дня. Но не поверите, сейчас хочется, чтобы он жил. Чтобы метался, искал выход... Месть не может быть сиюминутной. Ею надо успеть насладиться. Но его сожрут. Льва, ставшего слабым, загрызают шакалы.
– Да будет вам, Кротов. – Журавлев прикурил сигарету, поморщился от дыма, попавшего в глаза. – На этом ублюдке свет клином не сошелся. Думайте, как и чем вы будете жить дальше.
– Я это все утро и делаю. Если честно, то уже не одну ночь. А вы уже решили, что будете делать через неделю?
– В общих чертах, – бодро кивнул Журавлев.
– Хотите угадаю?
– Попробуйте.
– Вы будете лежать где‑нибудь в лесочке. Надежно присыпанный землей. А в голове у вас будет маленькая дырочка. Угадал? – Кротов слабо улыбнулся.
– Что с вами такое, ей‑богу!
– А с вами?! Я надеюсь, вы еще не совсем осоловели от местного ненавязчивого сервиса. Где ваш нюх, Журавлев? Неужели не ясно, что Гаврилову мы больше не нужны? Вы всерьез думаете, что он вернет меня назад, на вершину пирамиды, с которой я не без вашей помощи слетел? Или мои бывшие соратники с готовностью присягнут вернувшемуся из небытия королю? Сомневаюсь.
– Так, Кротов, давайте разберемся...
– А я что делаю? Поверьте, Кирилл Алексеевич, моему опыту. Если вас сразу не попытались кинуть, то это либо глупость, либо расчет. Ждут, когда сумма «прокида» увеличится. А сейчас именно такой момент, когда могут и обязательно попытаются кинуть. Уж я‑то такие дела чую за версту.
– Не думаю, что Гаврилов на это пойдет. Зачем это ему?
– Гаврилов не хозяин, и вы это знаете лучше меня. Это попка‑дурак, за которым скрывается, как я думаю, весьма влиятельная персона. Не спрашиваю, кто он, вы же не ответите, так? Ну и ладно. Спрошу как человека, который раз в жизни решил выгадать хоть что‑нибудь для себя. Желаете остаться в дураках или попытаться получить свое?
– Продолжайте, я слушаю.
– Прекрасно! – Кротов недовольно поморщился и стал похож на старого ворона, мерзнущего на ветру. – Я исхожу из того, что вы человек умный. Вы же не додумались рассказать Гаврилову о нашем договоре. Старый Журавлев наверняка бы побежал докладывать начальству, как он удачно втерся в доверие к матерому цеховику. А тот, что сидит передо мной, этого делать не стал. И это большой плюс. Второе, у вас прекрасное оперативное мышление. Подумайте, если Гаврилов, сам или по команде, решит рубить концы... Сколько проживет ваша семья? Не будет же он их от щедрого сердца всю жизнь содержать. А не дай бог начнут вас искать... У блатных это называется «быть в залоге». Так вот, Журавлев, вы семью отправили не за бугор, а прямиком в залог.
– Гаврилов никогда на это не пойдет.
– Вы меня пытаетесь убедить или себя? – жестко бросил Кротов. – Нас всех пустят под нож, можете не сомневаться. Выход один – сыграть свою игру, взять сколько сможем – и свалить.
– Куда? Вы не знаете, как они умеют искать. – Журавлев ткнул сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.
– Свои деньги я получу через Ашкенази. Ему можно Верить. Пока. Больше раза в год он не предает. Потом нам понадобится надежное прикрытие. За него потребуют часть денег, надо соглашаться. Деньги в обмен на выезд из страны и тихую жизнь там, где мы выберем. Пропорции нашего договора остаются в силе.
Согласны?
– Надо подумать.
– Журавлев, раньше надо было думать! А сейчас надо действовать на рефлексах. Хотите жить?
– Глупый вопрос!
– Вот и не страдайте умственным запором! – Кротов оттолкнул от себя чашку с остывшим кофе. – Чертова баба! Помяните мое слово, яд она мне подаст в такой вот чашечке. Приучила к хорошему кофе. А вам вколет дозу в правую ягодицу. Вы же сами нахваливали ее легкие руки! Вот в момент максимального доверия она и ударит.
– Кротов, вы даете!
– А меня обложили, Кирилл Алексеевич! Со всех сторон. И так уже много лет.
Я даже забыл, что такое жить по‑человечески. Все жду, когда же дадут команду.
Гадаю, кто ее исполнит. Шарахаюсь от любого проявления доброты. Потому что боюсь расслабиться, и тогда они ударят.
Журавлев посмотрел на перекосившееся от боли, лицо Кротова и отвел глаза.
– Допустим, мы переиграем Гаврилова. Что дальше?
– Вспомните ваш визит в Лефортово. От кого вы приходили? – спросил Кротов спокойным голосом. – Это же не была ваша личная инициатива, нет?
– Нет.
– Не прошу подробностей, это ваши дела. Меня интересует, насколько плотный у вас с ними контакт. Уточню: насколько быстро через вас мы можем достигнуть договоренности?
Журавлев покачал головой, провел ладонью по мерзнущим без бороды щекам.
– Видите ли. Кротов, – сказал он тихо. – Контакта нет. Мы оба в капкане, и играть с вами смысла нет. Я не вру, контакта нет.
– Как нет? – Кротов привстал в кресле. – Я не понял. Когда он был потерян?
– После увольнения.
– Постойте, постойте! Но вы же приходили в Лефортово с предложением о сотрудничестве. Намечалась серьезная игра, я же еще тогда понял!
– Старые дела. – Журавлев пальцем покрутил портсигар, по скатерти метнулись блеклые зайчики. – Я хотел провернуть операцию с вашим участием, очень хотел.
Опер, он как гончая, встал на след, уже ничто не остановит... А чтобы добиться разрешения, пришлось выходить на тех, кто играл в противостояние с МВД. Моя инициатива стала частью их многоходовой операции по перехвату контроля над страной. Чем это кончилось, вы видите сами: Комитет разгромили, а МВД со своими дивизиями внутренних войск в вечном фаворе у нынешних реформаторов. Кому это было на руку и кто греет на этом руки сейчас, судите сами. – Журавлев вздохнул.
– Утешает только одно: меня сожрали раньше, чем разгромили эту группировку весьма серьезных людей.
– И операция Гаврилова, в которую вы меня сосватали, не имеет ничего общего с той, да?
– Плагиат чистой воды! – усмехнулся Журавлев.
– Господи! Какой же я дурак. – Кротов хлопнул себя по лбу. – Мне и в голову не могло прийти... И вы влезли в эту мясорубку по собственной инициативе? Решили подзаработать деньжат на старом опыте, да?
– Почти угадали. – Журавлев тяжело засопел.
– Слушайте, Кирилл Алексеевич. Родной вы мой! А может, вас отправили, как там у вас говорят, на глубокое залегание? Не жмитесь, какие, к черту, тут могут быть секреты, если речь идет о наших задницах!
– Исключено.
– А статьи? Все эти помои на органы... Это не игра?
– Я их писал... В общем, хотелось отмыться. Постарайтесь это понять, Савелий Игнатович. Вдруг понял: под богом живем и каяться в грехах нужно задолго до смерти.
Кротов молча встал и вышел на улицу. Студеный ветер набросился на него, разметал седые волосы, бил, пытаясь сорвать с плеч кофту. Кротов ничего не замечал. Выскочивший из‑за угла Конвой остановился у его ног, посмотрел снизу в лицо и, поджав хвост, потрусил обратно...
Случайности исключены
Настя застонала и открыла глаза.
– Холодно. Ему очень холодно... – Она с трудом подняла голову и посмотрела по сторонам. – Как я здесь оказалась?
– Я принес. У тебя был небольшой пробой, временная потеря сознания. Такое бывает.
Настя села на кровати, машинально одернула полы халата.
– Что это было, Вить?
– Просто видение. По‑научному – дистантное считывание информации. Или, как говорят в дебильной передаче «Третий глаз», – ясновидение. Увидела, что хотела?
– Ага. – Она кивнула. – Даже слышала разговор.
– Вот и хорошо. – Он погладил ее по голове. – А ты не верила.
– Ой, башка, как с перепоя... Поедешь со мной?
– Куда?
– Ой, даже не знаю... Нет, место знакомое. Я там однажды была. Совсем недалеко от Москвы. Поехали, а?
– Нет, Настюх. Мне давно уже пора. Ты же час провалялась.
– Серьезно? – Она посмотрела на будильник и безвольно упала на подушки. – Ну и черт с тобой... Сама найду, – прошептала она, закрыв глаза. – Обязательно!
Он поцеловал ее в висок и тихо вышел.
Неприкасаемые
– Успешно? – спросил Мещеряков, едва Виктор, кряхтя, пролез в салон машины и закрыл дверь.
– Порядок. Я же говорил, у нее повышенная сенсетивность. Мама – оперная дива, папа – классный следователь. Еще бы немного поработать, из нее вышла бы ясновидящая не хуже Ванги.
– Фу, – поморщился Мещеряков. – Не к ночи будет помянута.
– Насколько надежно ваше воздействие? – сразу же спросил Салин, не дав Виктору освоиться. Новые методы, может, и хороши, а старые надежнее. Салин срывал первое впечатление, самое чистое, не замутненное расчетом на удачный доклад руководителю. – Учтите, мы первый раз используем ваши методы. Не хотелось бы начинать с прокола.
– Прокол исключен, – уверенно ответил Виктор, устраиваясь на переднем сиденье.
– Результат я гарантирую, Виктор Николаевич. Правда, я не до конца одобряю подобный путь использования чисто научных достижений, – затянул свою дежурную песню Мещеряков.
– А я не люблю пустых разговоров. Вы можете провести грань между «чистой» и «нечистой» наукой? Думаю, нет. – Салин выждал, пока Мещеряков не опустил глаза. – Вот и мы не делим поступки на добрые и злые. Есть результативные действия, дающие перевес, и есть провалы, ослабляющие структуру Организации.
Вот единственные критерии оценки. И не будем больше об этом. – Он отвернулся, снял очки, протер стекла уголком галстука. – Виктор?
– Да, Виктор Николаевич. – Он повернулся лицом к Салину, успевшему надеть очки.
– Вопрос к вам. – Темные стекла надежно скрыли глаза, но Виктор уже успел узнать, каким пронизывающим может быть взгляд этого человека. – Вы отдаете себе отчет, что ваша бывшая супруга с этого момента задействована в чрезвычайно опасную ситуацию? Причем, как говорят профессионалы, «в темную». – Вопрос был на «человеческий фактор». Виктор был ближайшим помощником Мещерякова, случисъ непредвиденное, «Дедала» пришлось бы отстранять от дел. Преемник должен сохранить потенциал учителя, но быть начисто лишенным недостатков, погубивших учителя.
Виктор немного помедлил с ответом.
– Она всегда искала приключений. Есть такой человеческий тип – искатель приключений. Уверена, что ее пронесет, кривая вывезет. – Он, как все слабые, отвечая на прямой вопрос, легко уходил в дебри теории. – В принципе, с таким настроем можно творить чудеса. Самопрограммирование биокомпьютера, как это называют американцы. Тем более что жизненный ресурс у нее выше среднего...
– Не о ней речь, – оборвал его Виктор Николаевич. – Меня интересуете вы.
Разве у вас в душе ничего не шевельнулось?
– Нет, – чуть помедлив, ответил Виктор, – Я – фаталист. Любой изучавший медицину невольно становится фаталистом. Тем более... Короче, это часть большого эксперимента, которому я посвятил всего себя. А лишние эмоции только замутняют взгляд исследователя, мешая разглядеть открывшуюся после стольких трудов истину.
– Понятно, – кивнул Салин. По тону нельзя было угадать, доволен он ответом или нет. Он умел контролировать эмоции, но не для познания истины, а для ее сокрытия. «В преемники сгодится. Ученик в беспринципности переплюнул учителя», подумал Салин, тщательно контролируя лицо, чтобы не дать проступить испытываемой сейчас брезгливости.
– Я предчувствую, что девочке суждено пережить испытание Льдом, – подал голос Мещеряков. – Мы лишь подтолкнули ее к этому, а шла она к кризису, к инициации через действие, всю жизнь. Кстати, – он придвинулся к Виктору Николаевичу. – Я уверен, что на даче находится человек, не раз проходивший подобного рода испытания. Я проанализировал психологические портреты всех живущих на даче, которые вы нам передали. Интерес представляет только тот, кто фигурирует в документах под псевдонимом «Дикарь». Остальные дачники либо отработанный пар, либо несозревшие особи. Можете верить, можете – нет, но я отчетливо ощущаю идущую от «Дикаря» мощь. Такую мощь не дает человеческое, тут нужно хоть раз прикоснуться к запредельному! Даю руку на отсечение, «Дикарь» совсем недавно проходил испытание Льдом.
– Что это такое? – нехотя спросил Салин. Обрывать Мещерякова, как и всякого вошедшего в раж болтуна, правила работы с «человеческим фактором» категорически запрещали.
Мещеряков устроился поудобнее, усевшись вполоборота к Салину.
– Внешне все просто, – начал он, явно польщенный вниманием. – Берется большой кристалл кварца из Луксора. В этом египетском городе был храм бога Тота, а стоял храм на кварцевом грунте. Можете себе представить, что впитал в себя камень! Если долго смотреть на подсвеченный кристалл, то неминуемо впадете в транс. Но тут‑то и происходит невероятное. В отключенное сознание врывается сонм образов, так мы ощущаем воздействие энергий, записанных в камне, как на магнитной ленте. А место это было страшным. И видения соответствующие. Один наш подопытный описывал такие картины, что Босх вам бы показался жалким мазилкой.
– Иными словами, Лед – это опыт смерти? – Салин коллекционировал альбомы живописи и сейчас отчетливо вспомнил картины Босха.
– Правильно, Виктор Николаевич! – глаза Мещерякова наполнились искренней радостью. – Но это не просто переживание личного конца, как бывает при клинической смерти. О! Здесь на вас выплескивается водопад смертей, тысячи переживаний конца бытия, часто – под дикими пытками. Представляете, что приходится выдержать испытуемому?!
– С трудом. – Салин провел ладонью по щеке, сбрасывая наваждение. Общаясь с Мещеряковым слишком долго, он замечал, что сознание без всяких кристаллов иногда временно отключалось, голову заполняла вязкая муть, мысли тонули в ней, как мухи в густом сиропе.
– Не одна, а миллионы смертей! – Мещеряков перевел дух и уже другим, просящим тоном закончил:
– Скажите, нельзя ли получить этот экземпляр для исследований? Глупо было бы терять такой человеческий материал.
– Предоставьте нам судить, кого карать, кого миловать, господин Мещеряков, – отрезал Салин, откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну.
Разговор окончен.
Когти Орла
Упорные тренировки превратили его тело в самое совершенное оружие. Занятия по специальным методикам сделали мозг бортовым компьютером боевой машины. Раз за разом сдвигая планку возможного. Учителя развили его способности до того уровня, когда уже не существует невозможного. Они же учили его скрывать все, что делает его отличным от массы. Внутри он давно стал чужаком для большинства, выставить же свою чуждость напоказ означало подвергнуть себя смертельному риску. Он был вынужден ограничить ежедневные упражнения обычной зарядкой и регулярным посещением тира. Навыки, полученные от Учителей Ордена, требовали ежедневных упражнений. Их приходилось проводить в редкие минуты одиночества – ночью или по утрам.
«Медитация на оружие» – прием психологической настройки на индивидуальное оружие, делающий его частью тебя самого, можно было отрабатывать в любой обстановке. Достаточно было достать нож из ножен и непринужденно поигрывать им.
Вряд ли кто‑то способен был догадаться, что в эти минуты происходит с человеком и ножом.
Но сегодня Максимов решил провести тренировку в полном объеме. Вечером предстоял выезд на задание. Интуиция подсказывала, что без силового контакта не обойдется. После завтрака он поднялся в свою комнату, плотно закрыл дверь, разделся догола, сел на пол, поджав под себя ноги и положив нож у сомкнутых ковшиком ладоней.
* * *
...Тело сделалось невесомым. Струя холодного воздуха из распахнутого окна проходила его насквозь, не встречая препятствия. Сердце превратилось в яркую серебристую звезду. Мерно вздрагивало, выплескивая из себя серебристо‑синие протуберанцы. Они сливались в перекрестья светящегося креста. Вертикальный столб свечения упирался в скрещенные ноги, верхняя часть, разбившись на тысячи острых лучей, сиянием окружала голову. С плеч, разведенных в стороны горизонтальным столбом света, свечение стекало вниз по рукам змеящимися струйками, собиралось в дрожащее, как ртуть, озерцо в сложенных ковшиком ладонях.
Он разжал ладони, капельки фосфоресцирующего свечения задрожали на кончиках пальцев. Он осторожно взял стилет. Он был холодным и неживым. В такт ударам сердца свечение стало стекать по клинку, медленно заполняя его ровным серебристым светом. Рукоять в его ладонях стала теплой, и когда на самом кончике острия вспыхнула маленькая звездочка, задрожала в такт ударам человеческого сердца, нож ожил.
Он легко, как проснувшаяся птица, вспорхнул вверх, перевернулся, пряча жало клинка под ладонью, скользил вниз и неожиданно рванулся влево, выставив стальной клюв. Обозначив удар рукоятью вперед, полетел вправо, перевернулся в воздухе, снизу вверх чиркнув серебристым клинком.
Он позволил ножу делать все, что тому хотелось. Сейчас руки и нож составляли единое целое. Желание ножа и желание рук слились в единую жажду полета и в холодную и непреклонную, как сталь, готовность к удару.
...Прикосновение чужого взгляда обожгло его лицо. Он на секунду потерял контроль, и нож выпорхнул из рук, оставив за собой светящийся серебристый шлейф. Он выровнял дыхание и прислушался к своим ощущениям. Все люди в доме были на своих местах, он отчетливо видел их. Но чужой был! Он заставил свечение собраться в переносице. Через несколько вдохов снопы света, растекавшиеся по телу, собрались в маленький тугой водоворот под переносьем. И тогда он увидел...
...Сначала были только губы. Теплые и мягкие, дрожащие в такт легкому дыханию. Он отстранился и увидел все лицо. Девушка была красива. Челка, упавшая на лоб, придавала ей задорный мальчишеский вид. Глаза под расслабленно упавшими веками чуть вздрагивали, словно она пыталась лучше разглядеть что‑то, представшее пред внутренним взором.
Он услышал голос, мерный и безжизненный, давящий: «Смотри внимательно, запомни, найди, узнай! Смотри, запомни, найди!»
Он отстранился еще дальше и увидел все комнату целиком. Спальня. На всклокоченной постели лежит девушка. Мужчина держит ее за руку и твердит свое «смотри, найди, узнай».
Он глубоко вздохнул и на выдохе превратил бурлящий в переносье водоворот в острый, как клинок шпаги, луч. Острие впилось в затылок мужчины, серебряной стрелой прошило мозг, нырнуло в руку и, войдя в тело девушки, взорвалось миллионом искрящихся игл. Они оба вздрогнули. Мужчина отдернул руку, и девушка застонала и открыла глаза. Села на кровати, машинально одернула полы халата.
– Что это было. Вить?
– Просто видение. По‑научному – дистантное считывание информации. Или, как говорят в дебильной передаче «Третий глаз», – ясновидение. Увидела, что хотела?
– Ага. – Она кивнула. – Даже слышала разговор.
– Вот и хорошо. – Он погладил ее по голове. – А ты не верила.
– Ой, башка, как с перепоя... Поедешь со мной?
– Куда?
– Ой, даже не знаю... Нет, место знакомое. Я там однажды была. Совсем недалеко от Москвы. Поехали, а?
– Нет, Настюх. Мне давно уже пора. Ты же час провалялась.
– Серьезно? – Она посмотрела на будильник и безвольно упала на подушки.Ну и черт с тобой... Сама найду, – прошептала она, закрыв глаза. – Обязательно!
Он поцеловал ее в висок и тихо вышел.
* * *
Максимов резко выдохнул и распахнул глаза. Сразу же почувствовал колючее прикосновение ветра к горячей коже. Встал, захлопнул створку окна. Нож, так легко вырвавшийся в свободный полет, уткнулся острием в центральную стойку рамы. Точно в середину доски. Максимов хмыкнул. Раскачал лезвие и вырвал жало стилета из треугольной ямки.
«Только этого мне еще не хватало! Мало того, что стреляют из‑за каждого угла, так еще и парапсихологи подключились». – Он накинул рубашку на голые плечи и с ногами забрался на тахту.
Он достаточно хорошо был осведомлен о возможностях современной парапсихологии как науки, впитавшей в себя все возможные тайные и еретические знания, смешав их с революционными открытиями в естественных науках.
Возможности были колоссальные, но только при соответствующем обеспечении. Без серьезной научной и исследовательской базы в этой тонкой сфере дальше бабкиных заговоров и кодирования мужей‑алкоголиков по их фотографиям, принесенным измученными женами, продвинуться было нельзя. А этот парень, державший девушку за руку, был именно из таких – с солидной базой, научной и финансовой. Он точно знал, как нужно вести человека через незримую паутину информационных полей к нужной точке, и знал, как помочь увидеть. Хуже всего, что он программировал ее дальнейшее поведение умело и настойчиво. Зная о последствиях и не боясь их.
«Некто ищет повод вмещаться в наши игры, – сделал вывод Максимов. – В ближайшее время надо ждать гостей. Час от часу не легче! Сегодня берем депозитарий банка. А после этого счет пойдет на часы».
Он откинулся на подушки и закрыл, глаза. С каждым днем, несмотря на все усилия и специальные приемы расслабления, усталость давала о себе знать. Он взял за правило отдыхать при малейшей возможности. Резерв сил был на исходе.
Срочно Секретно т. Салину В. Н.
Службой наружного наблюдения зафиксирован контакт объекта «Ассоль» с неизвестным мужчиной. Проведя полчаса в баре «Айриш Хаус», «Ассоль» и мужчина, объекту присвоено обозначение «Паж», направились на такси по адресу: ул.
Адмирала Макарова, д. 4, кв. 68, установочные данные прилагаю.
Проведя двадцать минут по данному адресу, «Ассоль» и «Паж» выехали на автомобиле ВАЗ 2105, 12‑72 МО У, принадлежащем «Пажу», в направлении объекта «Плес».
Прибыв на место, провели скрытое фотографирование объекта и находящихся на нем лиц.
Старший бригады наружного наблюдения обращает внимание, что объект «Ассоль» владеет навыками обнаружения наружного наблюдения.
Приложение:
Паж – Хорошев Алексей Геннадиевич, 1969 г.р., студент пятого курса Института стран Азии, Африки и Латинской Америки при МГУ. Контакт с «Ассоль» с 1991 года. Привлекается ею как оператор и фотограф. В настоящее время работает крупье в казино «Азазелло». Имеет обширные контакты в полукриминальной среде, по линии матери – в среде творческой интеллигенции. К судебной ответственности не привлекался. Материалы компрометирующего характера по линии МВД на данное лицо имеются.
Глава тридцать третья
ПОЖЕЛАЙ МНЕ УДАЧИ В БОЮ
Неприкасаемые
Журавлев инструктировал его долго и нудно, хотя роль Максимова в предстоящей операции была проста: прижать Ярового и не дать ему поднять тревогу, пока гавриловские опера будут чистить депозитарий. Потом принять пакет векселей, отвезти на Крымский вал, где в холле Дома художников его будет ждать Ашкенази. Передать ему пакет, проехать «дорожкой», застраховав себя от возможного «хвоста», и вернуться домой.
Максимов понимал, что занудством Журавлев компенсирует свое неучастие в операции: Гаврилов категорически запретил ему выходить из дома. Приученный прежней конторской жизнью «личным присутствием обеспечивать успех операции», Журавлев чувствовал себя не в своей тарелке. С утра сбрил щетину, проросшую на щеках за несколько дней болезни, даже надел костюм. Всем видом демонстрировал активность.
Максимов слушал его вполуха, демонстрировать уважение к начальству научился давно. Его больше заботил сам Журавлев. От Максимова не скрылся неестественный румянец, раскрасивший свежевыбритые щеки Журавлева, и лихорадочный блеск глаз. Признаки были нехорошие. Судя по всему, Журавлев, съедаемый изнутри раком, вспыхнул, как догорающая свечка. Дальше – агония и медленное разложение.
«Если Инга под видом снотворного колет ему морфин, тогда понятно, почему он до сих пор не ревет от боли. Тянут бедолагу до последнего. Гаврилова в гуманизме подозревать просто глупо. Самое лучшее, если бросит Журавлева за ненадобностью в какую‑нибудь клинику. Нет, не будет этого. Своей смертью Журавлеву умереть не дадут», – подумал он и демонстративно посмотрел на часы.
Половина третьего, у банка нужно быть к пяти.
– Я все запомнил, Кирилл Алексеевич. Пора.
Журавлев сразу же погрустнел, глаза сделались неприкаянными, как у брошенной собаки. Он со вздохом захлопнул блокнот.
– Буду ждать твоего возвращения, – Он протянул Максимову руку. – Ни пуха!
– Извините, но – к черту! – Максимов крепко пожал одутловатые пальцы Журавлева и встал.
Тот, не разжимая пальцев, притянул Максимова к себе, заставил наклониться и прошептал:
– А я пока поработаю. Думаю, через пару дней нам будет о чем переговорить.