Как подкрасться к скрытому чувству

До сих пор я описала три пути к скрытой эмоции: а) раз­говор, б) размышление и в) записывание. Теперь мне хо­чется указать вам окольный путь — запасной ход к скрыто­му чувству.

Любой эстетический опыт, любая форма пассивного от­дыха, способная затронуть ваши чувства, может стать ма­териалом для четвертого подхода в самотерапии. Пьеса, опера, концерт, живопись, литература — все, что застав­ляет вас чувствовать. Рыдаете на фильме с трагическим сюжетом? Не обращайте внимания, что все остальные в зале, по-видимому, делают то же самое: у каждого есть своя, личная причина для слез. Каждый Зритель привносит в фильм собственную историю, свои переживания. Каждый думает, что сопереживает герою и героине, но история на экране заставляет вновь вспыхнуть потухшие угли его соб­ственного прошлого, и может быть, это даже не имеет пря­мой связи с несчастьем экранных любовников.

Здесь открывается чудесная возможность испытать ка­кую-то давно скрытую эмоцию или чувство, и это гораздо легче, чем в других методах самотерагши. Разговаривая, размышляя и доверяясь бумаге, вы пытаетесь разрешить определенную проблему из собственной действительнос­ти, прослеживая какую-то неадекватную реакцию. Ваша самооценка уже слегка пошатнулась, когда вы осознали провальность или неадекватность своего поведения. Мо­жет быть, вы пытались найти скрытую эмоцию, но вы зна­ете, что это болезненно, и страх перед этой болезненнос­тью замедляет ход самотерапии. Требуется мужество, что­бы снять верхний слой и почувствовать то, что под ним.

Переживание болезненной эмоции при просмотре филь­ма — совсем другое дело. Здесь вы не являетесь непосред­ственным участником, и ваша реальная жизнь не задета: нет ни стыда, ни вины, ни страха, которые могли бы поме­шать в действительности. Эта печальная история, которая разворачивается на ваших глазах, как будто не имеет с вами ничего общего: вы можете чувствовать себя в полной безо­пасности. Вы не боитесь почувствовать то, что может обна­ружиться под снятым слоем, и поэтому сделать это легче, чем обычно. Вы подкрадываетесь к скрытому чувству.

И еще одно: как правило, процесс самотерапии требует, чтобы вы прекратили на несколько минут мыслить как умуд­ренный жизнью взрослый и вернулись к раннему, детско­му мыслительному процессу. Это особенно важно, когда вам надо пережить очень ранний опыт. Трудно отпустить себя, отказаться от контроля, интеллектуального подхода, который позволяет вам почувствовать себя взрослым и в безопасности. Именно в этом и заключается сложность самотерапии (и любой психотерапии). Позабыв все на све­те, окунувшись с головой в сюжет книги, симфонию, фильм, вы незаметно для себя уже предпринимаете этот важный шаг. Ваши взрослые интеллектуальные процессы теряют контролирующую силу: вы опускаетесь к более примитивному, детскому уровню. (См. главу по творчеству.) Благодаря этому, вы со значительно большей легкостью продвигаетесь вперед и скоро можете почувствовать скры­тую эмоцию.

Вот ваши шаги к запасному ходу, который приведет вас к скрытому чувству: сперва обратите внимание на какую- то сильную эмоцию, к примеру печаль или гнев, которая возникает по ходу кино, пьесы или концерта. Сосредоточь­тесь на этой эмоции, позвольте себе прочувствовать ее мак­симально интенсивно. Потом, продолжая чувствовать, спро­сите себя: «О чем мне это напоминает? Что меня расстраи­вает на самом деле?» Вы можете неожиданно припомнить какое-то событие, отношения, проблему из своего прошло­го. Теперь постарайтесь пережить заново этот период и почувствовать эмоцию, соответствующую этому давно ушедшему времени. При помощи такого метода можно вер­нуться к очень ранним переживаниям. Возможно, к вам запоздало придет то чувство, о котором вы часто думали, но не могли вызвать с помощью других техник.

Иногда студенты задают вопрос: «Как можно сохранить в себе эмоцию и исследовать ее, пока действие фильма продолжается? Разве происходящие на экране события, разворачивающийся в книге сюжет не отвлекают от само­терапии?» Нет, вовсе нет. Просто сосредоточьтесь на сво­ем непосредственном чувстве. Если требуется, закройте глаза. Весь процесс настолько стремителен, что вы почти ничего из фильма не упустите. У меня никогда не возника­ло с этим проблем, хотя, возможно, кому-то из вас было бы полезно удалиться на минуту в другую комнату, если вы боитесь отвлечься.

Другой часто задаваемый вопрос: «Зачем мне использо­вать самотерапию каждый раз, когда я плачу в кино? Это обязательно невротический симптом?» Разумеется, нет. Сопереживание чужим проблема^ нормально и вполне свойственно человеку. Этот аспект самотерапии не иссле­дует неадекватного, провального поведения. Я просто об­ращаю ваше внимание на то, что вы способны заплакать за другого, потому что в вашем прошлом было что-то, что дела­ет проблему героя значимой для вас. В этом и заключается прелесть редкого шанса, позволяющего подкрасться к скрытому чувству через запасной ход, застать его врасплох. Зачем же терять этот шанс? Каждый день мы совершаем много глупостей, которые не способны позволить себе рас­познать. Подумайте, сколько раз вы перекладывали ответ­ственность за случившееся на чужие плечи, винили в своих злоключениях судьбу-злодейку или того, кто рядом. Как ча­сто мы игнорируем важные знаки, которые показывают нам на наличие неадекватной реакции, — хорошего материала для самотерапии. Пока мы смотрим фильм, у нас появляется шанс компенсировать другие упущенные случаи, когда нам не хватало сил использовать самотерапию в связи с реаль­ными жизненными проблемами. Чем больше скрытых чувств вы проживете, тем здоровее будете, так что исполь­зуйте весь материал, встречающийся на вашем пути.

Но что если вы настолько увлечены историей, что нет времени использовать ее для самотерапии? Можно ли об­ратиться к ней позже, по возвращении домой? Да, если вы все еще чувствуете эмоцию, которая была вызвана истори­ей, или если вы можете ее воссоздать тем или иным спосо­бом: размышляя о фильме или обсуждая его. Здесь важно помнить: не теряйте времени зря, не «анализируйте» свое чувство после того, как оно остыло, когда вы уже успокои­лись. Ваши чисто интеллектуальные догадки, по всей веро­ятности, будут неверными, но даже при условии правиль­ности они вам не помогут, так как вы не чувствуете истин­ной скрытой эмоции.

I

Мне довелось посмотреть «Лебединое озеро» в исполне­нии труппы Большого театра. Сочетание великолепных ко­стюмов, романтической музыки и безупречной техники танцоров образовали сказочную реальность, куда моему взрослому скептицизму не было дороги, и весь балет я про­сидела с открытым ртом, совсем как наивный ребенок. Гля­дя, как разворачивается хорошо знакомое трагическое дей­ство сказки, я все больше и больше погружалась в по-дет­ски искренний транс, полностью растворившись в мире сце­нической фантазии. Потом наступил момент, где Принц в ужасе узнает, что обманут злым Колдуном: он принял фаль­шивого Черного Лебедя за свою единственную любовь, Бе­лого Лебедя. Звучит чарующий мотив, и Белый Лебедь ма­нит его в видении. Принц понимает, что обречен потерять его навсегда, тянется к нему, в агонии желания и разочаро­вания, тот ускользает из его видения, и занавес опускается.

Я была глубоко потрясена, мне хотелось плакать. Зажег­ся свет, наступил антракт, люди потянулись к выходу, и я осознала, как абсурдно для взрослого человека плакать над волшебной сказкой. Однако я никогда не упускаю подоб­ных возможностей, поэтому весь антракт я просидела на своем месте в слезах, позволив себе сполна прочувствовать печаль ситуации, когда человек теряет свою возлюблен­ную. Когда чувство стало достаточно интенсивным, я спро­сила: «О чем мне это напоминает? Кого же я потеряла?» И ответ пришел сразу, словно поджидал вопроса: мою мать!, Мне было пять лет, когда отец забрал меня от нее. В те ран­ние годы я не могла полностью осознать свою потерю, не могла оплакать ее, не могла поверить, что это навсегда. Я была слишком занята автоматизмом продолжающейся жизни: привыкание к приемной матери, к новой школе, к новым друзьям. Возможно, маленький ребенок не в состо­янии почувствовать всю глубину трагедии: он еще недоста­точно силен эмоционально, чтобы взглянуть правде в гла­за. Мне доводилось слышать от взрослых, как они были не способны плакать на похоронах своих родителей в детстве, не могли поверить в реальность утраты.

И вот теперь, сорок лет спустя, я наконец позволила внут­реннему ребенку вволю наплакаться. Как часто случается в самотерапии, у меня появился запоздалый шанс пережить то, что я должна была пережить многие годы назад. Сидя там, в театре, я чувствовала себя маленьким ребенком, горестно оплакивающим потерю матери. Мне приходилось приглу­шать рыдания носовым платком (взрослый во мне все же функционировал и не желал выставлять себя на публичное посмешище). Скрытое чувство переживалось мной около двух минут, после чего, ощутив — как обычно после эпизода самотерапии — свежий прилив сил, я устроилась поудоб­нее и продолжала наслаждаться представлением.

II

Как-то раз я посмотрела в кинотеатре итальянский фильм «Две женщины»*. Страдания матери в мире, сокрушенном войной, ее тщетные попытки защитить любимую дочь — все это разбило мне сердце. Тогда я еще не разработала техни-

Ciociara / Two Women — фильм итальянского режиссера Витторио де Сика, I960 г. В главных ролях: Софи Лорен, Жан-Поль Бельмондо. — Прим. ред.

ку запасного хода, поэтому не остановилась и не спросила себя: «О чем мне это напоминает?» Но мысли о фильме ни­как не шли у меня из головы. Всю дорогу домой и позже вечером я продолжала думать о нем, и меня не оставляло ужасное чувство непоправимого горя.

После нескольких часов, когда мне так и не удалось из­бавиться от навязчивых мыслей, я наконец догадалась, что фильм, видимо, имеет для меня какое-то скрытое значение. Оставаясь в эпицентре этого чувства, зарыдав и полнос­тью отождествившись с матерью в страхе и горе, я спроси­ла себя: «О чем мне это напоминает?» И немедленно полу­чила ответ: «Когда-нибудь на меня обрушится ужасная ка­тастрофа: Берни не станет, мне придется продолжать жить без него и держаться, потому что дети нуждаются во мне, но я буду слишком беспомощна, чтобы их защитить». Этот страх всплыл наружу из укрытия, как будто только и ждал этого годами, и я заплакала от ужаса перед будущим. Через минуту все прошло: я успокоилась, и навязчивые мысли о кино прекратились. Скрытая эмоция, показав свое лицо, улеглась на неопределенное время.

Несколько лет спустя я посмотрела другой итальянский фильм «Пять дней в Неаполе»*. Здесь тоже речь шла о ма­тери, пытающейся найти защиту для своих детей в разру­шенной от войны стране. И снова меня переполнило горе. Я спросила себя: «О чем мне это напоминает?», но все, что мне удалось, — вспомнить скрытое чувство (страх будуще­го), которое проявилось после прежнего фильма. На этот раз оно мне не помогло. Я поняла, что настало время снять следующий слой, и поэтому в тот же вечер, заговорив о фильме с Берни, снова вызвала у себя внешнюю эмоцию. О чем же это мне напоминало? Я отождествляю себя с деть­ми, поскольку сама потеряла мать в пять лет? Новое чув­ство не обнаруживалось, и мне пришлось начать сначала. Я закрыла глаза и заново пережила самые душераздираю-

Всроятно, Шиффман имеет в виду фильм «Четвхре дня Неаполя» («Le quattro giornate di Napoli») 1962 г., режиссер НанниЛой. — Прим. ред.

щие сцены картины. Мое лицо опухло от слез, глаза боле­ли, и бедный Берни, без сомнения, устал от происходяще­го, но я продолжала с прежней настойчивостью: о чем же мне это напоминает?

Наконец, ответ пришел: «Я и есть та мать». Впервые я заговорила о том периоде, когда родился наш первый ребе­нок. Берни служил за границей, родительская ответствен­ность меня ужасала, ни у кого из моих друзей детей еще не было, и рядом не было матери, у которой можно спросить совета. Весь этот год я отправляла Берни бодрые письма, пряча от него и от себя всю глубину своего чувства неполно­ценности, страх, что я не сумею защитить драгоценный хруп­кий комочек жизни, который он оставил подмою ответствен­ность. И вот теперь, наконец взглянув правде в лицо, я смог­ла вернуться в то время и заново пережить все тревоги первого года. Через несколько минут с этим было поконче­но, и я могла забыть о кино и своих прошлых проблемах. Пер­вый фильм, «Две женщины», помог снять один слой — страх будущего. Второй дал мне шанс проникнуть глубже и про­жить укрывшийся под ним страх из прошлого.

Память об этом скрытом чувстве помогает мне в отноше­ниях с первым ребенком. Иногда, сильно на нее рассердив­шись, я могу распознать в этом гневе неадекватную, про­вальную реакцию. Потом я обращаюсь к самотерапии и опять прихожу к своей старой тревоге и беспомощности («Я не Абсолютно Идеальная Мать: мне не известны все ответы»), после чего способна избавиться от псевдогнева и найти разумный выход из ситуации.

Запомните, что, подбираясь к скрытому чувству через запасной ход, вам может не удасться с первого раза опре­делить паттерн, возможно, вы не узнаете, как именно ис­пользовать новую информацию о ребенке внутри себя. Но каждый раз, когда вы снимаете новый слой, на свет выхо­дит нечто новое, и это новый материал для работы. При каж­дом удобном случае развивайте свое самопознание.

Некоторые защиты, невротические симптомы, которые я никогда не исследовала посредством самотерапии, по­степенно прошли сами за семнадцать лет моей работы с со­бой. Все это время я старалась вскрыть и прожить как мож­но больше скрытых чувств и, очевидно, не подозревая об этом, я избавилась от старых способов защиты (прикры­тий, неадекватных реакций), когда необходимость в них отпала сама собой.

При использовании «запасного хода» к скрытой эмоции, как и в любой другой технике самотерапии, следует неиз­менно придерживаться того же основного правила: вы дол­жны почувствовать внешнюю эмоцию. Если вы попытаетесь понять, почему плакали на вчерашнем сеансе, не пережи­вая заново внешнего чувства, вам, вероятно, удастся сделать интересные догадки, основанные на интеллектуальном зна­нии о себе, но вряд ли вам удастся раскрыть то, что вы побо­ялись вчера почувствовать. В фильме «Давид и Лиза»* есть одна душераздирающая сцена, которая происходит в худо­жественной галерее. Маленькая девочка, страдающая ши­зофренией, взбирается на колени большой статуи сидящей женщины. Там она сворачивается калачиком и безмятежно засыпает, будто в объятиях реальной матери. Когда ее силой пытаются стащить оттуда, она плачет и жалобно жмется к статуе. Этот эпизод вызвал у меня острый приступ печали. Я спросила себя, что это значит лично для меня, о чем мне это напомнило. Этот бедный ребенок, ищущий любви у мрамор­ной статуи, видимо, совсем был обделен материнской любо­вью. Ее трагическая потребность напомнила мне о том, ка­кой неполноценной матерью я была в первый год после рож­дения моего ребенка. Нельзя сказать, что я не любила или была неласкова с малышкой, но неуверенность и тревож­ность настолько подавляли меня, что моей любви могло быть недостаточно. Я обнаружила скрытое чувство вины, как буд­то девочка с экрана — моя собственная дочь, которая ищет любви у статуи, и при мысли об этом мое сердце разрыва­лось на части.

«David and Lisa», режиссер Фрэнк Перри, США, 1962. — Прим. ред.

Позже я обсудила этот фильм с одним из моих студен­тов, которого тоже сильно взволновал тот эпизод. Он, так же как и я, использовал самотерапию для выявления свое­го скрытого чувства. Но его эта сцена со статуей заставила почувствовать себя тем самым ребенком, отчаянно нужда­ющимся в материнской любви. Интересно, что мать этого студента чрезмерно опекала его, тогда как я в возрасте пяти лет лишилась матери. Нетрудно догадаться, что если бы я попыталась понять, что означает для меня этот эпизод, ос­таваясь при этом хладнокровной, я отождествила бы себя с лишенным любви ребенком.

Однажды я ходила на оперу Верди «Трубадур». Там есть сцена, где старая цыганка рассказывает, как ее мать была сожжена на костре по приказанию старого графа. Дочь решила отомстить. Украв у графа сына, она решила бро­сить его в тот же костер, но обезумев от горя, совершила страшную ошибку: сожгла собственного ребенка. Музы­ка, действие, сюжет — у меня мурашки бегали по спине от всего этого. Я была в ужасе. Тогда я спросила себя: «О чем мне это напоминает?» И снова почувствовала, как страдаю от старой скрытой вины, вспоминая с сожалением глупые ошибки, которые совершала как молодая мать. На какой- то жуткий момент я почувствовала себя этой старой ведь­мой, плачущей горькими слезами утраты и раскаяния. Я и не помыслила бы никогда о таком скрытом чувстве, если бы подождала, успокоилась и подумала об этом хладнок­ровно. Напротив, я, вероятно, предположила бы, что мерз­кая старуха напоминает мне жестокую мачеху, превратив­шую мою жизнь в возрасте с семи до девяти лет в настоя­щий ад. Я помню, как всегда говорила себе, что моя мачеха на самом деле ведьма, а не человек из плоти и крови.

Я только что проиллюстрировала, как кино и опера, два совершенно разных опыта, позволили мне пережить одно и то же скрытое чувство: вину, связанную с родительской ролью. И наоборот, один и тот же опыт, вызывающий иден­тичную внешнюю эмоцию, может в разные периоды жиз­ни раскрывать нам разные скрытые эмоции. Много лет на­зад, когда наша семья была в трауре по смерти мачехи, я пошла вместе с отцом на оперу. Мы смотрели «Риголетто», трагическое повествование придворного шута, который был сводником при своем хозяине, герцоге, и в конце кон­цов пал жертвой собственной интриги. В трагичной фи- I [альной сцене Риголетто обнаруживает, что невольно стал причиной смерти своей любимой дочери. Я плакала вместе с ним, бедным отцом, испытывающим ужасные муки поте­ри, горя и вины. Но когда я спросила у себя, о чем я на самом деле плакала, о чем мне это напомнило, раскрылось нечто совершенно другое. Я отождествляла себя не с отцом, а с умирающей дочерью, и моим скрытым чувством было же­лание, чтоб мой собственный отец заботился обо мне так же, как Риголетто, — чтобы его отцовская любовь ко мне была такой же сильной.

Много лет спустя, уже будучи матерью, я снова смотре­ла «Риголетто» и была глубоко взволнована этой финаль­ной сценой. И опять моим внешним чувством была жалость к душевным мукам отца. Однако, сняв этот слой, я обнару­жила, что отождествляю себя с ним неким особым обра­зом. Я чувствовала вину за собственные ошибки и неадек­ватность в качестве родителя. За все эти годы между пер­вым и вторым представлением оперы я проделала немало работы в самотерапии; я осмелилась пережить многие скрытые чувства, связанные с ,моим отцом. Очевидно, те­перь я была готова окончательно повзрослеть и почувство­вать себя настоящим родителем.

Через несколько лет я еще раз ходила на «Риголетто». Как обычно, меня ужасно впечатлила душераздирающая сцена прощания отца с дочерью. Как обычно, я сострадала герою оперы. Но на этот раз на вопрос: «О чем мне это на­поминает?» я получила другой ответ. Я подумала о том, ка­кой Берни преданный и любящий отец, и как бы он стра­дал, если бы что-то случилось с его дочерью. Годами я про- и икала в самую глубину своих чувств и изучала собственные слабости; теперь наконец я была готова про­явить подлинную заботу о другом человеке: моем муже.

ее стряпню, разражается слезами по той же причине («Ты отвергаешь мою любовь»). Или для них обоих деньги — эквивалент власти: мужчина скупо отсчитывает ей по не­скольку долларов, чтобы чувствовать свою силу, а для жены необходимость просить денег красноречиво говорит о ее беззащитном и униженном положении.

Что вы чувствуете, когда что-то скрываете от себя одно­временно со своим партнером? Его поведение кажется вам настолько неразумным, что вы не способны этого вынести. Вы вовлекаетесь в долгие запутанные споры, где никто не понимает, что он в действительности чувствует, и каждый неправильно истолковывает и искажает слова другого: пол­ный разрыв коммуникации. Скрывая свое подлинное чув­ство, вы начинаете действовать провально: говорите или делаете то, что провоцирует партнера причинить вам еще большую боль. Пример: муж говорит слова, из-за которых жена может почувствовать себя отвергнутой (эмоция к ее отцу, адекватная много лет назад). Она прикрывает это чув­ство псевдогневом на мужа. Ее гнев угрожает ему чувством беспомощности, которое было адекватным в детстве в ана­логичной ситуации с его матерью. Он прикрывает свою скрытую беспомощность псевдогневом к жене. Ее скры­тое чувство отверженности усиливается и требует для при­крытия еще более яростного гнева — круг замыкается, и все повторяется до бесконечности.

Я описала, как выглядят безусловно хороший брак и бе­зусловно плохой. Существуют также и средние браки, где одни иррациональные области совпадают, а другие — нет. Иногда эти люди принимают и реагируют на скрытые по­требности друг друга, иногда коммуникация нарушается, и они мучают себя и своего партнера. Если хотя бы один из супругов занимается самотерапией, состояние дел суще­ственно улучшается.

Допустим, вы замужем за человеком, который обычно ведет себя вполне разумно, но вдруг становится слегка ир­рациональным. Как вам узнать, не скрываете ли от себя что- то и вы? Вот несколько подсказок, которые вам помогут:

1. Вы пытаетесь объясниться с ним, и обнаруживаете, что коммуникация невозможна: до него нельзя досту­чаться. Он выглядит менее разумным, более упрямым, чем обычно, просто не слышит ваших доводов. Вы за­мечаете, что предпринимаете яростные попытки раз­рушить невидимый барьер. Нет сомнений, в данный момент он ведет себя иррационально, но то же самое относится к вам. Если бы вы не скрывали чего-то от себя, то вся ситуация предстала бы перед вами по-дру- гому. Вы бы могли: а) найти другой подход к проблеме,

б) принять его право на иррациональное поведение и оставить его в покое, а не пытаться вразумить его, или

в) в конце концов осознать, что сообщение, которое вы так энергично стараетесь до него донести, в дей­ствительности не настолько важно. (Пример этому будет приведен ниже.)

2. Ваш партнер иррационален, и вы не в силах это вы­держать. Это выглядит слишком ужасным, чтобы пре­возмочь ситуацию. Вы хотите опереться на него, по­добно тому как ребенок опирается на родителей, и его кратковременная слабость путает вас.

3. Вы одержимы мыслями о чем-то, что сказал или сде­лал этот человек. Вы пережевываете свои мысли как старую жвачку, не в силах от них отделаться.

4. Вы испытываете какую-то эмоцию, слишком мучи­тельную для вас, например, ненависть к человеку, ко­торого вы любите. (См. историю про обед для Верни в приложении IF).

Любой из этих признаков указывает на то, что настало время исследовать вашу внешнюю эмоцию. Стоит вам толь­ко почувствовать скрытое чувство, вы окажетесь в поло­жении «человека в хорошем браке», который реагирует спонтанно и интуитивно на потребности своего партнера. Перестав скрывать что-то от себя, вы преодолеете блок в коммуникации; вы сможете переступить через этот барь­ер. Чем чаще вы рискуете проживать свои скрытые чув­ства, тем более совершенным становится ваш брак.

Иногда я слышу возражения студентов: «Самотерапия — звучит неплохо, но многого ли я смогу достичь, действуя в одиночку? Мой брак далеко не безупречен, а муж отказыва­ется верить в подсознание». Обучение самотерапии вовсе не является обязательным требованием для обоих супругов. Достаточно способности одного из них смотреть внутрь себя, и напряжение значительно ослабевает. Прекратив зани­маться самообманом, вы обнаруживаете, что незачем делать много шума из ничего: вы перестаете вынуждать другого че­ловека все время быть разумным. Когда вы сможете осоз­нать собственные иррациональные импульсы, когда позво­лите себе услышать голос внутреннего ребенка, тогда у вас сформируется новая терпимость и признание права парт­нера временами тоже проявлять иррациональность.

Тогда вы сможете отвечать на его невысказанное сооб­щение, чаще удовлетворять его скрытые потребности. Вме­сто того чтобы подливать масла в огонь, обострять его скры­тую тревогу, беспомощность, слабость, вы благодаря своим теплоте и принятию дадите ему шанс расслабиться, укре­пить самооценку и в большей степени соответствовать тому типу человека, который вам нужен. (В этом состоит одно из главных преимуществ психотерапии: пациент освобождает­ся от неуверенности и ненависти к самому себе, поскольку терапевт принимает и уважает в нем человека, несмотря на все его проблемы.) Если хотите помочь любимому человеку, не говорите о его скрытых чувствах, не делайте за него ин­терпретаций. Вы не можете заставить его заняться самоте­рапией. Единственный способ ему помочь — осознавать соб­ственные чувства: тогда вы откроетесь его сообщению и смо­жете дать ему все необходимое для эмоционального роста.

Вот пример использования самотерапии для преодоле­ния блока в супружеском общении. В период, когда разни­ца в три года между моими дочерьми, как в физическом, так и в эмоциональном плане, проявлялась слишком силь­но, их ссоры неизменно заканчивались слезами ярости млад­шей из них, Энн. Берни, видя в ее слезах беспомощность, чувствовал себя обязанным немедленно бросаться к ней на помощь, каждый раз изливая свой гнев на старшую дочь, Джин, независимо от того, кто виноват. И каждый раз я при­кладывала неимоверные усилия, чтобы успокоить Берни, урезонить его и защитить Джин от отцовского гнева, выс­тупая в качестве миротворца. Безрезультатно. Чем настой­чивее были мои попытки восстановить мир, тем сильнее он возмущался. В такие моменты он становился неузнавае­мым, его поведение было настолько иррациональным, что я не могла этого выносить.

Я «проанализировала» проблему Берни: слезы Энн напо­минали ему о собственном детстве, когда ему частенько дос­тавалось от старшего брата. Теперь он автоматически отож­дествлял себя с жертвой и видел в Джин агрессора, несмот­ря на то, что их стычки происходили исключительно на словах в отличие от настоящих драк, которые случались в его детстве. Однако просто знать об этом было недостаточ­но. Я не его психотерапевт и не могу заниматься интерпре­тациями за него или разбираться с его скрытыми чувствами. Казалось, мне никогда не удастся прекратить все это. Лю­бые мои слова или действия только ухудшали положение. Он и Джинни неизменно заканчивали тем, что орали друг на друга до тех пор, пока она с плачем не уходила в свою комна­ту, оглушительно хлопнув на прощание дверью.

Однажды, после очередной подобной сцены в нашем доме мне наконец удалось внимательнее рассмотреть свое поведение и осознать, что, скорее всего, я что-то скрываю от себя:

а) хоть я и считала, что понимаю Берни, выносить его неразумное поведение у меня совершенно не было сил, и

б) я не могла с ним коммуницировать: сколько бы я ни старалась, было невозможно заставить его выслушать мои доводы. Это стало Шагом 1. Распознать неадекватную ре­акцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. В моих ушах все еще звенел голос Джинни («Вечно я у тебя виновата!»), так что мне нетрудно было узнать старую знакомую беспо­мощность, от которой я всегда страдала в подобных случа­ях, и чувство собственной неполноценности из-за очеред­ного поражения в миротворческих усилиях.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Что я почувствовала, когда услышала, как девочки начинают ссориться, и поняла, что Энни скоро заплачет, а Берни вспыхнет яростью? Страх... Чего? Гнева Берни? Нет. Он никогда не бьет Джинни!

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Гнев моего отца. На мгновение во мне проснулся детский страх из-за отцовских вспышек ярости. Чего я боялась? Что он мог разлюбить меня. Ребенок разведенных родителей, я никогда не чув­ствовала себя защищенной и не имела гарантий в любви. На какой-то момент я снова ощутила себя тем беззащит­ным ребенком.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь мне было понятно, как я отождествляла себя с Джинни, боясь гнева Берни. Но ее отношения с отцом сильно отличались от моих детских. Надежность окружения дочери (и ее места в нем) была пол­ной и безоговорочной. Она должна быть полностью увере­на: ничто не изменится в наших семейных отношениях — что бы ни случилось. Кроме того, она уже подросток, пере­росла возраст детской беззащитности, и не только может сказать что-то в ответ Берни, но и делает это, во весь голос защищаясь от его обвинений. Ей не требуется мое покрови­тельство. Конечно, кричащие друг на друга отец и дочь — не самая привлекательная сцена, но и не трагедия. Ну и что с того, что Берни время от времени ведет себя иррациональ­но? Он преданный отец, и уже настало время, чтобы девоч­ка научилась не выводить его из себя (и не доводить Энни до слез) или мириться с его гневными вспышками.

В следующий раз, услышав повышенные голоса девочек и плач Энни, я знала, что Берни обязательно вмешается, но больше не переживала. Старое навязчивое желание сохра­нить мир в семье, защитить их друг от друга прошло. Я поня­ла, что Берни имеет полное право на то, чтобы иногда вспы­лить, а Джин уже достаточно взрослая и справится с этим сама. Я невозмутимо вышла из комнаты. Итак, сцена про­должилась без меня: Берни кричал, потом Джинни хлопну­ла дверью. Но на этот раз старый сценарий изменился. Че­рез некоторое время Берни впервые спросил меня, и его го­лос звучал встревожено: «Я в чем-то не прав?» Что означало: «Нельзя ли справляться с ситуацией по-другому?» Он уви­дел иррациональность своего поведения. И это было пре­красно, потому что раньше я всегда пыталась объяснить ему ситуацию (он все неправильно понял, Джинни была не ви­новата; или Джин не права, но своим криком он вызвал у нее жалость к себе, поэтому теперь она не увидит собственной вины и т.д., и т.п.), но он никогда меня не слушал. Любые мои слова, видимо, означали для него: «Ты плохой отец», и это приводило его в еще большую ярость.

Теперь же, после того как я почувствовала свой скры­тый страх и смогла принять его потребность в иррациональ­ности, и уже больше не пыталась контролировать ситуа­цию, отказавшись от провального поведения, Берни сам смог увидеть себя. На его вопрос я ответила, что Джин ви­новата, но не во всем, а он дал ей шанс почувствовать жа­лость к себе вместо стыда за участие в ссоре. Но поскольку сегодня с ней весь день было невозможно общаться, и ему постоянно приходилось проявлять терпение, неудивитель­но, что под конец дня он сорвался; я совсем его в этом не виню. И все же гнев Берни к тому времени поутих, поэтому он вежливо постучался в дверь комнаты Джинни, вошел к ней с извинениями за свой срыв и выслушал ее часть исто­рии, после чего мир в семье был восстановлен.

Прошло не так уж много времени после всего этого, ког­да Энни начала догонять свою сестру: обрела способность четко формулировать мысли и достаточно окрепла в харак­тере, чтобы перестать плакать во время ссор, так что эта конкретная проблема была решена. Но пока тот день не настал, Берни продолжал время от времени срываться, а Джинни — отвечать ему во всю мощь своих легких. Теперь я больше не трогала их, и инцидент всегда завершался бы­стро и без какого-либо ущерба для остальных.

Опасные игры в браке

Во время психоанализа пациент часто видит в своем ана­литике того или иного человека из собственного прошлого: отвергающего отца, слабую, потакающую во всем мать, рев­нивого брата. Не отдавая себе отчета, пациент ошибочно истолковывает слова и действия терапевта («Я знаю, что вы на меня сердитесь!») и действует так, чтобы спровоцировать тот тип поведения, который научился ожидать. Опытный психоаналитик распознает, чего добивается пациент. Он не поддается на провокации, не уступает соблазну разыгрывать отведенную ему роль. Вместо этого он помогает пациенту исследовать его установки и чувствовать все, что скрыто под ними (страх отцовского неприятия и т.д.).

Во время краткосрочной психотерапии пациент, как правило, делает то же самое, но это поведение не всегда подвергается обсуждению и анализу в директивном стиле глубинного подхода. Здесь терапевт тоже отказывается иг­рать в игру: не позволяет себе действовать как отвергаю­щий отец и т.д., когда пациент ожидает этого. Он продол­жает оставаться самим собой, терапевтом, а не тенью из прошлого пациента. Это постоянство со стороны доктора, отказ быть объектом манипуляций и разыгрывать роли из прошлого пациента, несмотря на все провокации, является одним из важнейших факторов, способствующих исцеле­нию пациента. Даже без осознанного понимания процес­са, этот опыт ломает старый паттерн, заставляет пациента выбраться из привычной колеи, учит его по-новому отно­ситься к фигуре отца (матери, брата и т.д.).

В жизни в эту игру ошибочной идентичности время от времени играет большинство из нас. (Для примера см. гла­ву «Внутренний ребенок».) Неудачные браки основаны именно на таких отношениях. Люди меняют браки один за другим, неизменно повторяя старый, провальный паттерн.

Женщину с навязчивой потребностью пострадать от рук мужчины притягивает к партнеру со скрытой склонностью к жестокости. Она действует в провоцирующей манере, пробуждая в нем это качество, чтобы в конце концов воз­ненавидеть его, и даже не осознает своего участия в драме. Он со своей стороны тоже не понимает, как она его во все это втянула.

Если бы эта женщина, проходя курс психотерапии, по­пыталась подобным же образом обойтись со своим тера­певтом, он намеренно избегал бы западни, которую она подсознательно ему подстраивала бы. Ему необязательно было бы обсуждать с ней причины ее поведения. Но даже не чувствуя своей скрытой эмоции, не понимая своего пат­терна, ей бы стало лучше просто потому, что впервые в жиз­ни мужчина оказал ей сопротивление, не стал играть в ее игру. Переживание совершенно нового опыта, подобного описанному, при отсутствии интеллектуального осознания происходящего может помочь человеку измениться, про­двинуться в эмоциональном развитии.

Таким образом, хорошая дружба или брак могут быть терапевтичными. Допустим, вы неосознанно пытаетесь вынудить своего партнера разрушить отношения в соответ­ствие с вашим старым, провальным паттерном. Если вам повезет, то он окажется достаточно сильным, чтобы не поддаваться вашим манипуляциям (у него нет скрытых чувств в этой области). Скажем, например, у вас есть скры­тые чувства в связи с темой власти. Вы выбираете беспомощ­ное и пассивное поведение. Вы всегда действовали подоб­ным образом с определенными людьми (у которых имеются собственные скрытые чувства к теме власти), провоцируя их на то, чтобы они доминировали, распоряжались вами по своему усмотрению, а вы бы себя жалели, — чтобы повто­рить какую-то старую, неисследованную проблему из свое­го прошлого. Представим, что вы затеваете ту же старую игру с новым человеком, у которого нет скрытых чувств к теме власти и, даже не понимая, что происходит, он просто отка­зывается от участия в игре. Он не реагирует агрессивно на вашу пассивность, он просто остается собой. Новый опыт становится для вас очень полезным. На эмоциональном уров­не, сами не осознавая этого, вы начинаете по-новому стро­ить отношения с людьми в данной проблемной области.

То же происходило со мной в первый год замужества. Во время войны Берни служил за границей, а я жила в доме своего отца, и у нас было очень туго с деньгами. Отец выде­лял мне по десять долларов на продукты, и мне приходи­лось обращаться к нему каждый раз, как я их тратила. Я хорошо знала отцовские вкусы — он не изменял своих привычек в еде, поэтому мои покупки не отличались разно­образием: из недели в неделю я покупала одно и то же. Од­нако каждый раз, когда я приходила к нему за денежным подкреплением, отец удивлялся: «Я только недавно давал тебе десять долларов! На что ты могла их так быстро потра­тить?» Это был именно тот стиль его поведения, который я хорошо изучила за то время, пока еще была жива мачеха; меня должны были смешить его слова. Однако я восприни­мала их с излишней чувствительностью. Когда он пытался узнать, сколько стоили апельсины или помидоры (которые употреблял в любое время года, независимо от цены), я ни­как не могла этого вспомнить. «Как это ты не знаешь? Как ты можешь покупать, не зная цен?»

В результате моя неспособность давать ему подробный отчет о ценах настолько вывела его из себя, что мне приш­лось согласиться вести ежедневные записи о покупках. Он выдал мне небольшой блокнот, и я ответственно при­ступила к выполнению его требования. Помните, как в во­енные годы выдавали продукты по карточкам? Длинные очереди в каждом магазине (никаких супермаркетов в то время); четверть фунта драгоценного масла из-под прилав­ка для одних, эпикурейские наслаждения для других; раз­ноцветные «талоны», извивающийся ребенок на руках (ни­каких магазинных тележек для детей), чью теплую зимнюю одежду обязательно надо расстегнуть, а потом застегнуть, чтобы он не вспотел и не переохладился. Мелочь, талоны — слишком много всего. Я старалась, как могла, но ко дню отчета из десяти долларов всегда обнаруживалась какая- нибудь недостача.

Весь год мы с отцом играли в эту игру. Обычно он изво­дил меня до тех пор, пока я не выдерживала и не начинала плакать от ярости, после чего извинялся (конечно, он мне доверяет, он ведь знает, что я не пытаюсь его обмануть), и вскоре все начиналось сначала.

Потом возвратился Берни, получил работу, и мы приня­лись за обустройство собственного хозяйства, как подоба­ет семейной паре. Когда Берни принес домой свой первый чек с зарплатой, он спросил меня, как бы я хотела распоря­диться деньгами. Я не знала, что ответить, и занервничала. В обоих папиных браках были ссоры из-за денег. Берни первым внес предложение:

—Хочешь, ты будешь полностью следить за деньгами и выдавать мне сумму на необходимые расходы?

Нет, я боялась всех этих денег.

—Хочешь, я буду каждую неделю выдавать тебе деньги на хозяйство? Сколько тебе нужно?

Я не могла сказать точно.

— Необязательно точно. Просто скажи примерно, сколь­ко тебе потребуется.

Я не могла сказать.

—Ну, хорошо, сколько ты тратила каждую неделю, пока жила с отцом?

Я не имела понятия.

— Не имеешь понятия? Ты целый год вела хозяйство и не знаешь, сколько тратила?

Берни был не рассержен, а просто крайне изумлен, но я чувствовала, что вот-вот расплачусь (ссора из-за денег, да еще так скоро: то самое, чего я больше всего страшилась; то, из-за чего рушатся семьи). В отчаянии я пыталась найти решение, способ избежать денежных проблем между нами.

Неожиданно мне в голову пришла блестящая идея.

— Послушай, — сказала я радостно, — просто дай мне десять долларов, а когда они кончатся, я попрошу у тебя еще.

Почему-то это не показалось Берни лучшим решением вопроса. Странный способ вести хозяйство. Нет, это совер­шенно исключено!

— Вот что я тебе скажу, — решил он, наконец, — если ты боишься распоряжаться деньгами, то мы будем делать это вместе.

Так мы и поступили. Он разложил деньги по конвертам и подписал каждый из них: «молоко», «плата за квартиру», «газ и электричество» и т.д.

— Мы будем откладывать деньги заранее, — объяснил он мне терпеливо. — Каждую неделю мы будем класть нуж­ное количество в каждый конверт: четверть месячной пла­ты за квартиру, четверть за газ и так далее. Все, что будет оставаться, ты используешь на хозяйственные нужды, сме­шанные расходы и сбережения. Посмотрим, что у тебя по­лучится, хорошо?

И все получилось. Поскольку я, как правило, экономна, несмотря на иррациональную боязнь денег (или из-за нее ?), у нас все вышло просто прекрасно. Через несколько лет я научилась действовать собственным умом, без всех этих конвертов.

Но самое странное, что моя базовая установка по отно­шению к деньгам не изменилась. Да, я могу затянуть пояс в бедный год и позволить себе больше, когда с финансами становится лучше, однако мне до сих пор трудно сказать, сколько денег я трачу каждую неделю. Несмотря на совме­стный счет в банке, я не могу вспомнить, сколько зараба­тывает Берни. Я не могу с точностью назвать цену товара. Но каким бы ни был мой иррациональный паттерн, мы ни­когда не ссорились из-за денег.

К счастью для нас обоих, у Берни нет скрытых чувств в этом отношении. Деньги для него не имеют тайного симво­лического смысла (любовь, власть и т.д.), поэтому здесь он смог проявить разум: он спокойно принял мою потребность в иррациональности и нашел решение. Ему не нужно было меня унижать (злорадствовать по поводу моей глупости, чтобы почувствовать себя умным); он не был шокирован моим инфантильным поведением (моя неадекватность не представляла для него угрозы); он не вел себя покровитель­ственно, как взрослый, поддакивающий туповатому ребен­ку (не было нужды чувствовать свою силу зах,мой счет). Он просто расценил это как проблему, которую мы, два взрос­лых человека, вполне можем решить вместе, поэтому моя самооценка совсем не пострадала, и я смогла действовать с ним заодно. Не осознавая скрытого значения проблемы, Берни поступил, как хороший психотерапевт: он отказал­ся играть в мою нездоровую игру и не принял роль деспо­тичного отца. Это помогло мне повзрослеть.

Со мной не произошло разительных перемен в области денег — я все еще не исследовала своих скрытых чувств в этой связи, однако теперь я могу быть разумной в хозяй­ственных тратах, несмотря на имеющийся недостаток. Что еще важнее, сейчас, после двадцати лет замужества, я по­нимаю, как часто в первые несколько лет пыталась заста­вить Берни быть родителем (всезнающим, всемогущим), вынудить его брать на себя ответственность за все реше­ния, которые мы должны были принимать вместе. Каждый раз он непоколебимо оставался собой. В результате я вы­росла из своей детской потребности в отношениях, где я занимала бы подчиненную роль. Я начала чувствовать и вести себя как взрослый в истинном партнерстве равных. Я была избавлена от необходимости ненавидеть деспотич­ного мужа, что происходит на следующей стадии этой ста­рой игры. Брак может иметь терапевтическую ценность.

Желающие больше узнать о технических аспектах игр в человеческих отношениях могут прочесть книгу Эрика Берна «Трансактный анализ в психотерапии».

Как прекратить играть в опасные игры

Предположим, два человека играют в игру, подобную представленной в предыдущей главе: жена неосознанно провоцирует мужа разыгрывать какую-то роль из ее про­шлого, и он по своим скрытым мотивам поддается соблазну отвечать ее провальному паттерну. Существует ли способ, который помог бы им избежать такого разрушительного времяпрепровождения? Да. Если один из них сможет по­чувствовать свою скрытую эмоцию и распознать паттерн, он не только изменит собственное поведение, но и даст шанс для роста своему партнеру. В главе «Супружеское общение» я описала игру, в которую играла с Берни: как мои попытки «помочь» в его конфликтах с Джин только ухудшали ситуацию, как я перестала вмешиваться, и тогда он сам смог справиться с гневом.

Вот другая история. Муж Джейн всегда возвращался до­мой с работы в разное время. Она прекрасно знала, что ему часто приходится задерживаться, что он не всегда может ус­певать домой к ужину, и все же каждый раз, когда это случа­лось, она впадала в бешенство. Она сидела, как на иголках, ожидая момента, когда Том войдет в дверь, и вылетала ему навстречу в ярости. Том как всегда спокойно докуривал свою трубку, выжидая, пока иссякнет словесный поток жены, так что его «высокомерное отношение» выводило ее из себя еще больше. Все это продолжалось очень долго. Однажды вече­ром, когда Том, по всей видимости, опять задерживался, Джейн почувствовала, как внутри нее закипает знакомое чув­ство гнева. На этот раз ее взрослая часть, исключительно ра­зумная, заметила, что ей, черт побери, известно, что она ниче­го не может с этим поделать, что она слишком часто ведет себя глупо, и вообще, что с ней такое происходит?!

Шаг 1. Заметить неадекватную реакцию. Находясь в тот момент в эпицентре Шага 2 (Почувствовать внешнюю эмоцию), она сразу перешла к Шагу 3. Что еще я чувство­вала? Как она себя чувствовала до того, как гнев дал о себе знать, когда появилась уверенность, что Том снова опозда­ет? Она следила за часами, и напряжение в ней росло до тех пор, пока не стало ясно, что муж не придет вовремя. Это напряжение — как именно оно ощущалось? Что-то вроде общей тревожности, страха чего-то неизвестного. Тревога была настолько мучительной, что вылилась в гнев. «Чего я боюсь?» — спрашивала она себя.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? И вдруг поняла: она боится, что Том вообще не вернется домой, что он бросит ее, как поступил с ней первый муж. Она расплакалась, внешнее чувство, гнев, прошло. После чего наступило успокоение.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь ей стало ясно, что скрытый страх оказаться брошенной заставлял ее прикры­ваться чувством гнева. Она с ужасом осознала, что это про­рочество вполне может сбыться. Если она будет продолжать выражать свой псевдогнев, Том может рано или поздно ус­тать от всего этого и в один прекрасный вечер он просто не вернется с работы.

Почему Том оставался спокойным, пока она изливала свои эмоции? Его внутренний ребенок боялся этой разгневанной женщины, так похожей на его собственную мать, которой он страшился когда-то в детстве. Единственным способом спрятать этот унизительный страх от самого себя было со­хранять спокойствие и отстраненность, чем он раздражал жену еще больше, вызывая в ней чувство неразделенной любви. Если бы не чувствительность в этой области, он, на­верное, знал бы, как успокоить ее, развеять опасения. Он сумел бы разглядеть под внешним гневом неуверенность и найти способ разрешить ее проблему. Они оба играли в опас­ную игру, но когда один из партнеров — жена — осмелился пережить свои скрытые чувства, игра была прекращена.

Допустим, вы распознаете паттерн, опасную игру, но не знаете, почему в нее играете. Можно ли прекратить играть, не почувствовав скрытую эмоцию? Как правило, нет. Ско­рее всего, вы, не осознавая этого, поменяете одну игру на другую. Вот пример: Мэри годами пыталась приучить Джо­на бросать грязную одежду в корзину для стирки, но он упор­но продолжал оставлять свои носки, трусы, рубашки и т.д. в том месте, где стоял, когда раздевался. Она подбирала за ним вещи, ругая его на чем свет стоит, и ужасно мучилась. В один прекрасный день она поняла, что это игра: она — ворчливая мать, усердно прислуживающая ему, а Джон — избалован­ный ребенок, который просто не слышит ее и поступает по- своему. Она твердо решила прекратить играть в эту игру. С этого дня его брошенная одежда оставалась там, где он ее бросал. Когда он начинал жаловаться, что у него не оста­лось чистого белья, она, вполне довольная собой, провозг­лашала, что постирала только то белье, которое лежало в корзине — кончились те дни, когда она подбирала его по всему дому. Джон был обижен и оскорблен, но через неко­торое время привык к новому порядку и начал складывать свою грязную одежду в корзину.

Мэри гордилась тем, как решила проблему, но я увидела в этом только то, что она поменяла одну игру на другую. Рань­ше она была Хорошей Матерью, всепрощающей, хотя и ворчливой, теперь стала Плохой Матерью, прибегнувшей к наказанию, и Джону пришлось ее послушаться и вести себя как подобает Хорошему Мальчику. Рано или поздно им суждено сыграть в игру Плохой Матери где-нибудь в другой области, где они еще не осознают своих псевдо дет- ско-родительских отношений. Есть ли другое решение этой проблемы? Для жены, у которой нет скрытых чувств отно­сительно стирки, в этом, собственно, проблемы не суще­ствует. Многие женщины, соблюдающие строгость в этом вопросе со своими детьми, могут принять некоторую долю подобной небрежности у мужей. «Что я могу поделать, если свекровь не приучила его убирать за собой? Слишком позд­но сейчас браться за перевоспитание — я не его мать». Та­ких жен не возмущает необходимость подбирать вещи за одним человеком в семье, они не ожидают совершенства в каждом тривиальном аспекте своей жизни; механика жиз­ни не так уж сложна. А как насчет детей? Разве это не пло­хой пример для них? Но почему это должно быть плохим примером ? Этого не случится, если вы будете честны с ними и с собой: «Не я воспитывала вашего папу, я воспитываю нас. Есть многое, что он может делать, а ты нет. Он папа, а ты ребенок, поэтому иди и положи носки в стирку».

Когда Мэри рассказывала о том, как подбирала за Джо- пом грязную одежду, было очевидно, что ситуация содер­жит для нее свои скрытые смыслы. «За кого он меня прини­мает, — раздраженно говорила она, — за служанку?» Этот опыт унижал ее. Если бы она рискнула исследовать внеш­нее чувство и попыталась открыть, что лежит под поверхно­стным слоем, она нашла бы истинный способ прекратить свою опасную игру вместо того, чтобы менять ее на другую.

Однажды я наткнулась на скрытое чувство по чистой случайности, при помощи метода, описанного в главе «Как подкрасться к скрытому чувству». Я чистила яблоки для пирога, слушая записи из венгерского фольклора, и нео­жиданно для себя обнаружила, что плачу. Я не могла по­нять, почему. Это была энергичная, радостная музыка, де­ревенские танцы. Что меня так опечалило? Если бы это произошло несколько лет назад, я, вероятно, просто поме­няла бы пластинку, но теперь я уже знала, что нельзя упус­кать такой отличной возможности — ведь это чувство не было вызвано какой-то личной неудачей, виной или непол­ноценностью, которые могли бы ослабить меня.

Когда песня закончилась, я проиграла ее еще раз и еще раз. Чувство печали сохранялось, и я задала себе вопрос: «О чем мне это напоминает?» Счастливые танцующие кре­стьяне, то и дело звонко выкрикивающие какие-то слова. Казалось, им так весело. Как на вечеринке. Вечеринки... Я обожала вечеринки. Не эти огромные сборища вежли­вых незнакомцев, обязанных поддерживать разговор меж­ду коктейлями, а небольшие, теплые компании, когда со­бираются родственные души, старые друзья: музыка, хо­рошая еда и увлекательные темы для разговоров. Вечеринки, где мне было так хорошо среди людей, кото­рые знают и любят меня, где мы наслаждаемся отдыхом от повседневной рутины, вдруг становясь привлекательнее и остроумнее, чем обычно, где я окунаюсь в магически теп­лую атмосферу и откуда ухожу с таким сожалением...

Вечеринки всегда были больной темой в нашем браке. Насколько я любила вечеринки, настолько же Берни их ненавидел. Мы выработали по этому вопросу некоторые компромиссы. Иногда мы оставались дома и пропускали вечеринку, чтобы доставить Берни удовольствие: тогда я чувствовала себя мученицей, а Берни испытывал вину. Иногда мы шли туда, чтобы доставить удовольствие мне: тогда наступала моя очередь беспокоиться, потому что ему было скучно, и ближе к полуночи (в самый разгар веселья) цвет его лица обретал бледный оттенок. На мой виноватый взгляд он казался ужасно потускневшим. Если мне удава­лось не обращать внимания на эти симптомы утомления и оставаться в гостях до самого конца, то на следующий день Берни наказывал меня внезапной простудой.

О чем еще напоминала мне эта музыка? Цыганские ме­лодии. Венгерские цыгане. Родители моей матери были выходцами из Венгрии! (Если честно, то это не так. Откуда у меня взялась эта мысль? Возможно, какая-то скрытая часть меня пыталась помочь процессу самотерапии. Подоб­ные опыты уже случались со мной.) Цыгане... Отец раньше частенько язвил в сторону родственников моей матери: «Богема... Да просто цыганский табор!» Это напомнило мне о вечеринках, которые устраивались в доме моей бабуш­ки. До пяти лет, пока родители еще не расстались, я часто бывала на вечеринках в этом большом старом доме: тети и дяди, кузины и друзья семьи, люди всех возрастов. Чудес­ные вечера, изысканная еда, смех и музыка, песни и танцы. Я была любимой внучкой, которую все баловали и с кото­рой так много носились, просили продемонстрировать та­ланты, станцевать ддя собравшихся гостей.

Потом мой сверкающий мир вдруг обрушился: родители развелись, и я отправилась жить к папе. Он не подпускал меня и близко к «этой семейке». Одним махом я потеряла мать, дом и все те вечеринки. Углубившись в воспомина- пия, я неожиданно снова почувствовала себя ребенком, бе­зутешно оплакивающим свою потерю, с горечью обвиняю­щим отца, лишившего меня этих чудесных вечеринок. (В тот момент жизнь без вечеринок казалась мне ужаснее всего остального — страданий в чужих домах, детства без матери и т.д.). Такое настроение продержалось несколько секунд. Потом пластинка потеряла надо мной прежнюю власть, ис­чез печальный подтекст мелодий; я опять слышала веселую танцевальную музыку. В то время этот небольшой урок по самопознанию не имел для меня практической пользы, и вскоре я о нем совершенно забыла.

Примерно через месяц, в одно субботнее утро я попроси­ла Берни не перенапрягаться с дневной работой: «Побереги свою энергию. Помни, нам еще сегодня на вечеринку».

«На вечеринку? Какую еще вечеринку?» Терпеливо, но, едва сдерживая раздражение, я напомнила ему о его дав­нишнем обещании сходить со мной именно на эту сегодняш­нюю вечеринку. Я уже много дней напоминала ему об этом. И что же теперь, он попытается отказаться от своего слова? О, нет, он собирался сдержать обещание. Просто забыл — только и всего. Естественно, поэтому он выбрал именно этот день для серьезной работы в саду, занявшись выкапывани­ем ям для посадки деревьев. Наступил вечер, время одевать­ся, а Берни растянулся на тахте в полном изнеможении.

«Вечеринка? Какая еще вечеринка?» — спросил он в полном ужасе. Я была готова взорваться, но когда нахо­дишься в таком бешенстве, лучше молчать. Я выбежала из комнаты и заперлась в ванной. (Когда сомневаешься, ни­чего не предпринимай и постарайся поскорее удалиться со сцены.) Найдя сочувственную компанию в отражении зер­кала, я начала яростным шепотом выкладывать свои горес­ти. Я сказала все, что думаю об этом монстре, вспомнила все неприятности за последние годы, позволила себе ис­пользовать парочку оскорбительных прилагательных, ко­торые я никогда не произношу вслух, и была уже готова за­литься слезами, когда вся ситуация показалась мне стран­ным образом знакомой.

Вечеринки... Моя одержимость вечеринками. Я вдруг вспомнила венгерскую танцевальную музыку, и как я пла­кала о том, что в детстве лишилась вечеринок, как злилась на своего отца. Мне не пришлось переживать скрытые эмо­ции заново, достаточно было их вспомнить. И с этим воспо­минанием исчезла внешняя эмоция — направленный на Берни гнев. Впервые в жизни меня осенило, что моя душа жаждала не сегодняшней вечеринки: я тосковала по тем, давно прошедшим временам, теплым семейным встречам. Меня обманул не Берни, дело было в моем несчастном отце, который сделал лучший выбор, как он тогда полагал, для ребенка в тот период.

И вот совершенно новая мысль: я не могу ничего поделать со своей необузданной страстью к вечеринкам, они напол­нены для меня каким-то особым смыслом. Берни ненавидит вечеринки. Может, они имеют для него какой-то другой скрытый смысл? Может, он тоже не в силах справиться со своими чувствами, как я со своими. И тогда я поняла, что не хочу на эту вечеринку, если Берни так устал за весь день.

Я вернулась в комнату:

— Давай лучше пойдем в кино.

Берни получает истинное наслаждение от хорошего фильма, и усталость не помешает ему посмотреть кино.

— Но я думал, ты хочешь в гости.

Он посмотрел на меня виновато: уж кому-кому, а ему хорошо известно, что значит, если я стрелой вылетаю из комнаты и запираюсь в ванной.

— Не так уж это и важно. В конце концов, не последняя вечеринка в жизни.

Итак, мы пошли в кино, и я получила возможность гор­диться своим поступком. Я впервые отказалась от вечерин­ки, не чувствуя себя страдалицей, лишенной главного удо­вольствия в жизни.

Потом были другие вечеринки, и Берни посещал их. Но постепенно я нашла новое решение нашей старой пробле­мы. Иногда, когда он сильно уставал, я отправлялась в гос­ти одна, и к своему удивлению обнаружила, что вполне могу там веселиться, и потом, по возвращении, делиться с ним всеми подробностями. При этом я испытывала гораздо мень­шую вину за то, что была в гостях одна, чем раньше, когда он безо всякой охоты таскался туда ради меня. Через не­сколько лет я заметила, что начала терять свое прежнее пристрастие к вечеринкам, и теперь часто выбираю ос­таться дома. Неужели и вправду супруги постепенно ста­новятся похожими друг на друга? Или я просто избавилась от невротического симптома, который раньше скрывал сходство моих интересов с Берни?

Мораль:

1) Рискнув и почувствовав свою скрытую эмоцию, вы сможете принять иррациональные чувства человека, кото­рого любите. Я не аналитик Берни: мне неизвестно, почему он ненавидит вечеринки, но, перестав скрывать свои чув­ства от себя, я позволила ему чувствовать то, что он хочет. (Некоторые читатели могут возразить, что в нелюбви к вече­ринкам нет ничего иррационального. Главное здесь, что я это считала ужасно иррациональным и не могла этого выносить).

2) Я играла в игру: вела себя так, будто в вопросе о вече­ринках полностью завишу от Берни. Я не смела пойти туда без него, а потом страдала, будучи лишенной удовольствия, когда из-за него приходилось оставаться дома. Пережив скрытое чувство (гнев на отца, а не на Берни), я сумела пре­кратить эту игру: я вполне могла ходить в гости одна. Неко­торое время спустя, мой внутренний ребенок постепенно охладел к вечеринкам, и я поняла, что больше похожа на своего мужа, чем думала раньше.

Может, я просто переключила свой гнев с Берни на отца? Нет. Скрытое чувство из-за воспоминаний о детстве с се­мейными вечеринками и злость на отца длились всего ми­нуту, как и любое другое скрытое чувство. То, что чувство­вал мой внутренний ребенок для моего взрослого «я» было абсурдным. Обычно, уже пережив свое скрытое чувство, вы осознаете, что оно не имеет ничего общего с вашим обыч­ным мышлением, поэтому после того, как опыт самотера­пии заканчивается, это чувство кажется вам нелепостью.

Скрытые чувства в дружбе

Маленькая Сьюзи приходит домой вся в слезах и гневно объявляет: «Я больше никогда не буду играть с Эллен!» Вы вздыхаете с облегчением. Их отношения тревожили вас уже давно (Эллен постоянно обижает Сьюзи), и вы размышля­ли, не положить ли конец этой дружбе, причиняющей до­чери одни страдания. Однако ваше облегчение длится не­долго: на следующий день две девочки уже снова закадыч­ные подруги, и все забыто и прощено.

Что вы можете с этим поделать? Ничего. Дети каждый день ссорятся и снова мирятся, нельзя от них ожидать последовательности в решениях, как от взрослых. Все, что вам остается, — посочувствовать им, уюгда они жалуются на обиды, прикусить губу, когда они так легко их проща­ют и забывают, и помнить, что вам не следует в это вмеши­ваться. Почему нельзя помочь Сьюзи и принять решение за нее? Хотя бы потому, что, вторгаясь подобным образом (разрывая дружбу девочек, заставляя Сьюзи «учиться» на вашем опыте), вы отказываете ей в возможности испро­бовать жизнь самой, что является для нее единственным способом истинного научения. Кроме того, каждый раз, когда вы отказываете ей в праве принимать собственные решения, касающиеся отношений с людьми, вы подрыва­ете ее уверенность в собственные заключения; вы не дае­те ей расти.

Что такого видит Сьюзи в Эллен? Почему ей нужна имен­но такая подруга? Вы не психоаналитик Сьюзи: вы не мо­жете понимать ее полностью. Она нечто большее, чем ваше продолжение, и не глина для лепки. У нее есть все права, чтобы быть самостоятельной личностью и по-своему удов­летворять собственные потребности. Уважать личность означает уважать ее попытки помогать себе и совершать собственные ошибки.

Друг удовлетворяет многоплановым потребностям ваше­го ребенка. Он может показаться вам чересчур юным или слишком пассивным для него. Но может быть, именно в этот 11ериод вашему отпрыску необходимо чувствовать себя стар­ше или сильнее другого. Может, он чувствует себя неполно­ценным со своим старшим братом или старается сдержать ревность к недавно родившемуся малышу. Дружба — хоро­шая возможность для получения опыта, недостающего в се­мье. Помните, ваш ребенок руководствуется собственными причинами в выборе товарищей, даже если некоторые из >тих причин скрываются в его подсознании. Если только нет какой-то реальной опасности, лучше уважать его решение. Конечно, за маленькими детьми нужно присматривать, что­бы суметь защитить их друг от друга, поэтому лучше нахо­диться с ними рядом.

Но что если ваш ребенок примкнул к компании, чей куль­турный и интеллектуальный уровень намного ниже его соб­ственного? Что вы можете сделать? Немного. Юнец тянется к толпе, которая принимает его. Если бы он мог завести дру­зей получше, он так бы и сделал. Критика в адрес его друзей бьет по его самооценке и только осложняет процесс его вы­растания из этой группы и переход в лучшую. Нельзя забы­вать, что для подростка худшие друзья лучше, чем их полное отсутствие. Но иногда родителям приходится даже переез­жать в другой район, чтобы вытащить ребенка из колеи, в которую он попал, из банды настоящих малолетних преступ­ников. Порой требуется профессиональная помощь, чтобы узнать, почему ребенок выбрал именно это направление.

У взрослых тоже бывают скрытые чувства относитель­но друзей. Иногда это представляет хороший материал для самотерапии. Я, например, получила возможность узнать себя лучше благодаря подобному случаю. Когда мы пере­охали в другой штат, что произошло довольно давно, я чув­ствовала себя сосланной в далекие земли. Из-за своей изо­лированности я испытывала глубокую признательность за дружбу одной очень гостеприимной женщине. Маргарет не только встретила меня с небывалым радушием, но и представила своим друзьям. Она возила меня повсюду на своей машине (пока я не научилась водить сама), показала мне все магазины и рестораны, не жалея своего времени и сил и проявив такую теплоту и душевную щедрость, что я стала смотреть на нее как на старшую сестру, которой у меня никогда не было. Отчасти благодаря ее усилиям, мне вскоре удалось найти свою нишу в новом обществе и мень­ше зависеть от ее практической помощи; кроме того, я на­училась водить. Тем не менее, когда Маргарет внезапно и полностью прекратила всякое общение со мной, я была потрясена. Я заставила себя сходить к ней однажды и от­крыто об этом поговорить. Я сказала, что чувствую, что с нашей дружбой что-то случилось; возможно, между нами произошло какое-то недоразумение; не сделала ли я чего- то ненароком, что обидело ее? Маргарет совершенно спо­койно ответила, что понятия не имеет, о чем я говорю. Это прозвучало для меня как пощечина, ц я почувствовала себя полной идиоткой. Под первым же удобным предлогом я уда­лилась. Но все это так расстроило меня! Мне никак не уда­валось заставить себя не думать о ней, что на самом деле было странно, поскольку я совсем не скучала по ее компа­нии. Помимо благородства, которое она проявила ко мне, и моей благодарности в ответ, между нами было мало обще­го, я не искала дружбы в наших отношениях. И все же мыс­ли о ней продолжали меня преследовать. (Что случилось? Что я могла такого сказать или сделать? Как она могла так неожиданно измениться? Может быть, я никогда не была для нее подругой, и мне все это просто показалось? И т.д., и т.п.). Эта озабоченность поведением Маргарет сохранялась у меня так долго, что Берни порядком надоела моя заезжен­ная пластинка. «Какая тебе разница? — удивлялся он. — Все равно вы не подходите друг другу по характеру». Я зна­ла, что он прав, но тем не менее, продолжала себя изводить.

Прошли недели, месяцы, годы. Конечно, навязчивые мысли о Маргарет через некоторое время перестали меня одолевать, и я больше не забивала ими голову. Но иногда, услышав ее имя в разговоре с тем или другим нашим общим знакомым, я чувствовала, как мое сердце начинает биться быстрее, как у девушки, услыхавшей новости о своем быв­шем возлюбленном. Бывало, что я случайно встречала ее в супермаркете. И тогда мне приходилось переживать насто­ящие мучения: сердце начинало колотиться так сильно, что я боялась, его услышат все вокруг, мне становилось трудно дышать. Каждый раз мы мило улыбались друг другу и обме­нивались стандартными приветствиями (вы знаете, каки­ми лицемерными могут быть женщины): как хорошо выг­лядишь, как дети, — и я тут же стремилась сбежать, едва скрывая свое волнение. Иногда мне удавалось увидеть ее первой издалека и избежать мучительной встречи, но даже тогда меня изводили очень неприятные ощущения.

В один такой день я наконец заметила, как все это стран­но. Это стало Шагом 1. Обратить внимание на неадекват­ную реакцию. Я решила воспользоваться следующей же нашей встречей, чтобы почувствовать внешнюю эмоцию (Шаг 2), так я и поступила. Настал день, когда я краешком глаза уловила присутствие Маргарет в супермаркете. Как обычно, завидев издалека, как она стоит у овощного прилав­ка, я почувствовала бешеное сердцебиение и едва смогла отдышаться. Стремглав выбежав из магазина, я бросилась к машине, чтобы посидеть в одиночестве и почувствовать. Каким было внешнее чувство? Трудно было обозначить точ­но, но физические симптомы говорили о тревожности.