Число движения, но не движение
Г. П. Аксенов
ПРИЧИНА ВРЕМЕНИ
Москва Эдиториал УРСС
Исследование выполнено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
(РГНФ)
проект № 97-03-04076
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
(РГНФ)
проект № 00-03-16088д
Г. П. Аксенов. Причина времени. – М.: Эдиториал УРСС, 2000.
Если вместо вопроса “Что такое время и пространство?” мы спросим себя “В результате чего идет время и образуется пространство?”, то у нас возникнет отношение к этим загадочным и неопределяемым универсальным категориям как к обычным явлениям природы, имеющим вполне реальные естественные источники.
В книге дан краткий очерк истории формирования понятия о природе времени от античности до наших дней. Первой ключевой фигурой книги является И. Ньютон, который, разделив время и пространство на абсолютные и относительные, вывел свои знаменитые законы относительного движения. Его идею об отсутствии истинного времени в вещественном мире поддержал И. Кант, указав, что оно принадлежит познающему человеку, затем ее углубил своим интуитивизмом А. Бергсон; ее противоречие с фактами описательного естествознания XVIII-XIX вв. стимулировало исследование реального времени и неоднородного пространства мира естественных земных тел; наконец, она получила сильное подтверждение в теории относительности А. Эйнштейна.
Положительное содержание идее абсолютного движения дано в учении о живом веществе и биосфере В.И. Вернадского, который является второй и главной ключевой фигурой книги. Он очертил понятие биологического времени-пространстве, которое привело его к непротиворечивой форме естествознания, где жизнь есть явление космоса, несводимое ни к чему более простому. В книге предложены современные исследовательские перспективы биосферной космологии с точки зрения причины времени.
Предназначена для ученых, аспирантов и студентов, работающих в области наук о Земле, а также для всех интересующихся проблемами времени и пространства.
© Г.П.Аксенов.
Содержание
Предисловие
Введение
Часть I. Время как артефакт
Глава 1. Подвижный образ вечности
Глава 2. Число движения, но не движение
Глава 3. Пульс Галилея
Глава 4. Раздвоение времени
Глава 5. Первые ученики
Глава 6. Восстановление сложности
Часть первая. Выводы
Часть II. Время как дление
Глава 7. Раковины в горах
Глава 8. Столбовая дорога или верстовые столбы?
Глава 9. Пинцет Пастера
Глава 10. Elan vital
Глава 11. Всегда есть свидетель
Часть вторая. Выводы
Часть III. Время как необратимость
Глава 12. Omne vivum e vivo!
Глава 13. Охваченная жизнью
Глава 14. Абсолютное время
Глава 15. Абсолютное пространство
Глава 16. Пласты реальности
Часть третья. Выводы
Часть IV. Время как прошлое
Глава 17. Фундаментальная биосфера
Глава 18. Актуальная поверхность
Глава 19. Принцип Ламарка
Глава 20. Времяобразующий фактор
Глава 21. Дление времени, чувство времени и сознание времени
Часть четвертая. Выводы
Заключение
Примечания
Литература
Указатель
Предисловие
Проблема времени совершенно четко разделяется на две сферы, как и вся остальная наука, надо сказать. В рамках одной мы пытаемся понять, что такое время, объяснить его природу, сопоставить с другими явлениями нашей внутренней жизни и внешней природы, иначе говоря, исходим из религиозного, философского, художественного или научного видения мира в целом. Эта сфера идей в прежние времена называлась по-разному, по большей части натурфилософией, просто философией, а в более реалистической форме иногда теперь сводится к вопросу, в чем состоит физический или естественный, или вещественный смысл научных формул и математических символов.
Вторая область – как раз формулы и символы. Они имеют совсем другую цель и, может быть, другой источник, тот же, что древняя магия. Эта цель – практическая деятельность. Здесь не ставят задачу понять природу, но стараются исследовать и использовать ее так, как она есть, имеют цель подчинить, переделать ее, или, принимая во внимание современные экологические настроения, – контролировать действительность. В любом случае влиять на нее, например, стараясь не разрушить в своих действиях.
Сфера инструментальная, практическая, математическая и техническая есть в сущности самая точная из всех точных областей человеческого знания. Где применяются более совершенные приборы, чем измерительные, касающиеся расстояний, размеров в пространстве и хода времени! Все современные области цивилизации – компьютеры, информатика, следящие системы, космические исследования основаны на получении, хранении времени и на ориентации в нем и в пространстве. Ни один автомат и ни одна совершенная машина вообще уже не работает без встроенных в нее часов.
Почти невозможно себе представить путь, какой прошла эта деятельность по сравнению с первыми наблюдениями неба египетскими жрецами, составившими календарь или опытом человека, построившего первый гномон – солнечные часы. Этот путь необозрим.
Вместе с тем успехи в попытках понять, что такое время и пространство – значительно скромнее. Даже иногда кажется загадочным: чем точнее наши измерения времени, тем неотчетливее его понимание. Ответа на вопрос “Что такое время и пространство?” по сути дела нет, задавал ли его первобытный человек, смотревший на звездное небо или современный человек, глядящий на электронное табло в зале аэропорта. Точнее сказать, ответы, которые давали ученые – натурфилософы, по большей части не устраивали остальных. По большей части без них вполне можно было обойтись. Но иногда наступал момент, когда отсутствие общего знания тормозило точное, а принципиальное непонимание общего смысла заводило в многочисленные тупики.
Итак, первая сфера устремляется к ведомству истины, вторая – ориентируется скорее на пользу. Хотя в действительности так четко разделить обе области не так просто, что приводит к исключительно сложным отношениям между ними. Иногда сотрудничество, когда одна обращается к другой за помощью, иногда соперничество и вражда. Иногда они не совмещались у целых поколений между собой, иногда отдельные ученые начинали как натурфилософы, то есть пытались понять и осознать истину, но затем приходили к выводу, что она сводится к правильной математике, к методу, к форме, а не заключена в содержании. Другие, наоборот, от наблюдений и эмпирических исследований переходили к более общим вопросам, к попыткам понимания природы.
В этой книге речь пойдет не об измерении времени, не о календарях и хронологиях, не о хранении времени и измерении пространства, а о попытках объяснения времени. Если область получения и использования времени и измерений пространства неохватна, то сфера понимания как раз очень и очень даже обозрима и невелика. Но всегда получалось, что один и тот же вопрос, задававшийся в разные эпохи, когда уровень развития области измерений и использования времени и пространства оказывалась несравнимой, приводил к совершенно разным ответам. Все дело в том, каков этот вопрос?
О нем речь и пойдет. Тема книги -- одна тонкость, которую долго не замечали или на нее не обращали внимания, если и замечали, в формулировании главного вопроса. Различие кажется очень незначительным, но очень малое расхождение в начале пути приводит к огромным следствиям в его конце. Различие заключается вот в чем: иногда некоторые мыслители на самом деле отвечали не на вопрос “Что такое время?”, а на такой: “Почему идет время?” Только об этой скромной подробности и пойдет речь далее. Иначе говоря, возможно (только возможно, здесь все очень зыбко), что некоторые из них спрашивали себя: что такое время? а своей мыслью и своей практикой, своими постулатами отвечали немного на другие вопросы: в чем причина времени? В результате чего время течет? Что (или кто) производит, продуцирует время и пространство? Что “отвечает” за его ход? Что обеспечивает его необратимость, то есть невозможность вернуться в прошлое? Равным образом, все сказанное выше точно также относится и к понятию “пространство”. Что отвечает за его образование? Почему, например, оно имеет три измерения, а не восемь или два с половиной? Есть ли в нем направления?
В литературе такое простое словосочетание как “причина времени” почему-то не применялось, не встречается явным образом. Но однажды эти слова стали для меня неотвязными, превратились в определенный методический прием, инструмент, с помощью которого удобно исследовать предмет. И оказалось, что они упростили множество вопросов и облегчили понимание. Речь как бы не шла об истине, а об удобстве. Новый термин стал неким ключом, открывающим смысл и направление прежних духовных поисков. Выяснилось, что поиск природных существующих причин часто и был главным нервом напряженных, подчас исключительно драматичных переживаний, связанных с неуловимой материей времени и пространства. Проглянул какой-то порядок, с чего начинать.
Концепция “причины времени” явилась с одной стороны как бы и обобщением предыдущего, но с другой стороны, ни на что прежнее не походила, о ней надо было, оказывается, догадаться. Как потом обнаружилось, на него наталкивала та не замечаемая прежде тонкость, и открылось содержание прежних исследований, которые исподволь направлялись этим понятием. Таким образом, оно стало работоспособным, потому что высветило не один какой-нибудь ареал в прошлой науке, а все поле исследования без всяких исключений, оказалось применимо ко всем связанным с временем и пространством вопросам, решениям и размышлениям и совсем в разные века. Иначе говоря, концепция как инструмент понимания и исследования оказалась универсальной, что-то освещало в каждом предыдущем достижении.
Второе положительное свойство концепции, заставившее ей доверять, было менее обязательным, даже эмоциональным, но тоже облегчавшим размышления.
Оказалось, что всю историю данного вопроса можно представить немного не так, как в истории науки привыкли. Обычно, подчиняясь чувству развития и преодоления устарелого знания и в погоне за новым, исследователи представляют его историю серией переворотов. Каждый последующий этап есть более или менее полное, более или менее решительное опровержение, отрицание предыдущего. Так случилось в начале двадцатого века, когда идея абсолютного времени уступила место идее времени относительного, когда наступила эпоха релятивизма. Об этом написано много книг.
А вот рассмотренная с точки зрения “причины времени” история его развития оказалась вовсе не революционной, это слово к ней не подходило.
Революции, вообще любые отрицания и ломки относятся скорее к неживой природе. Больше всего ломают окружающее всякие извержения, наводнения, землетрясения и тайфуны. Они подчас меняют все кругом неузнаваемо. Напротив, все живое движется не спеша, зато в одном направлении. То же относится и к сфере мысли. Она развивается развертыванием, становлением, разверзанием внутренних потенций, новое не зачеркивает старое, а наслаивается на него. Прошлое наращивается, образуя структуру и формируя постепенно культуру и цивилизацию, которая есть в некотором смысле история компромиссов. А революцией мы потом представляем новое, когда рассматриваем прошлое или слишком малыми отрезками, или слишком большими дистанциями.
В образе революционных перемен всегда есть опасность отношения к личностям как к людям сугубо историческим, преходящим, прошедшим. Как будто они, еще не достигшие зрелого состояния, живут для нас, начерно. Приходят новые и говорят: “Нет, это совсем не так!” и преодолевают их представления и достижения, в лучшем случае поблагодарят и отодвинут в сторону. Однако в рамках такого рассуждения революционеры так же преходящи и заранее обречены на замену. Наше нравственное чувство с таким историзмом и преходящестью не должно мириться. Чувство диктует нам, что каждый человек достаточен, целен и полон. Если он что-то сделал, это и есть его настоящая жизнь, он прожил ее набело, а не в качестве подготовки к следующему за ним этапу. Он не является историческим материалом для выращивания какой-то иной жизни. Человек есть существо целостное, представляет собой чистое качество и не может иметь свойств достаточности и недостаточности, полноты и неполноты. То, что нам кажется чьим-то заблуждением, в других измерениях также ценно, как и то, что представляется достижением.
Так и в истории знания. Несмотря на постоянное обновление, только кажется, что оно движется по пути отрицаний и революций, на самом деле непрерывно происходит прибавление нового, разверзается исполинский цветок цивилизации. Недаром такая новая, появившаяся только в ХХ веке научная дисциплина как история науки, продолжает изучать и повторять давно, казалось бы, известное и непрерывно находит в старых “отвалах” добытых сведений все новые и новые ценные элементы. Для нее, как и для всякой науки, не должно быть большого и малого, правильного и неправильного, потому что во всем содержится некий урок, потому что все произведено когда-то неповторимой и бесконечно ценной именно поэтому личностью ученого.
Понятие “причина времени” заставило многое пересматривать, но не для отрицания, а для восстановления правды. Мне довелось испытать много радостных минут, когда с его помощью прежним достижениям, часто считавшихся и казавшихся заблуждениями, нашлось новое, удивительно логичное объяснение и все оказывается нужным и пригодным. Все как-то по-новому упаковалось, согласилось между собой и ничего не нужно выбрасывать.
Понятие о “причине времени” не провоцировало никаких революций и контрреволюций. Оно относилось к первой, мало разработанной области истории знания о времени, и все его развитие как предмета ведения пока еще можно обозреть, несмотря на проделанную за столетия работу. Как оказалось, его можно представить как разворачивание всего лишь одного подхода, одной идеи. В более чем двухтысячелетней истории науки выделилась четко очерченная когорта мыслителей. Отделенные иногда веками друг от друга, они тем не менее упорно рассматривали время и пространство с одной позиции: с точки зрения поиска их причины. Не обязательно называя причину причиной (чаще сходным, но чересчур общим, широким понятием – природа), они искали именно действующую пружину, движущую силу, определявшую как течение времени так и все его свойства, как формирование пространства, так и все его строение.
Мне представилось, что эта именно одна команда, делающая одно общее дело. Разделенные веками и даже тысячелетиями, они испытывали одно общее чувство и одно умственное настроение. Команда не такая уж большая. К ней надо причислить Платона и Аристотеля, Аврелия Августина Блаженного, Исаака Ньютона, Иммануила Канта, Анри Бергсона, Владимира Ивановича Вернадского и некоторых других, о которых здесь пойдет речь. Все они поддерживали одну главную идею и реально продвинули представление о природе времени, сумели освоить и осмыслить тот наличный поставлявшийся науками своей эпохи исследовательский материал, тот хлеб науки измерений времени, возрастов и хронологий, который мыслители преобразовывали в продукты другого качества – они пытались внести в предмет объяснение причин его проявления. Соединяя их идеи, мы увидим, что никаких революций по крайне мере в знании о времени не происходило. Высказывания и вопросы Аристотеля и Августина повторяет через две тысячи лет и почти теми же словами Вернадский. И каждое слово и каждая их умственная конструкция оказалась правильной и ничуть не устарели, а составляют удивительную целостность.
Ради экономии места и для того, чтобы не потеряться в частностях и сохранить направление, мне придется основываться в основном на идеях этих мыслителей и ученых, потому что за две с лишним тысячи лет невозможно даже перечислить всех, кто интересовался данными предметами и оставил в нем небезынтересные свои размышления.
Дело в том, что названные люди – это личности одного умственного, да, вероятно, и нравственного, склада. Разумеется, у меня недостаточно знаний, чтобы составить целостное представление об их характерах, жизни, об их личностях. Но можно сказать твердо одно: есть главное и решающее свойство, определившее направление их поиска, их место в научном знании. Какую проблему они решали? Какие научные законы их больше всего занимали, были ближе всего?
Их больше всего увлекал вопрос: почему этот мир сохраняется? Чем обеспечивается его единство и цельность? Ведь очевидно всякому, а в особенности этим необыкновенно эрудированным ученым, что мир исключительно разнообразен и непрерывно меняется, в нем все движется, все непрочно, но они догадывались, что если он еще стоит, значит, существуют обеспечивающие его устойчивость законы. Иначе – все чересчур случайно. Разрушение налицо, оно просто повсюду бросается в глаза, а обратный процесс – восстановление – не очевиден. Но если мир до сих пор не разрушился, следовательно, что-то за видимостью непрерывного его ухудшения кроется вечное и прочное, что не поддается разрушению. И они пытались проникнуть за обманчивую видимость ветшания.
И в поисках таких законов устойчивости попутно эти мыслители пытались найти причину времени, спрашивая себя: время разрушает или время лечит?
А вот неизбежные отличия в их построениях обусловлены разным уровнем накопленных в их эпоху знаний, разной степенью их вооруженности инструментами, но не силой ума, не направлением взгляда и не революциями. И мне остается всего лишь как регистратору событий составить протокол необычного научного симпозиума, проходившего две с половиной тысячи лет.
Введение
Что такое время? Никакого более отчетливого ответа на такой вопрос кроме как: “Время – это то, что измеряется часами”, – сейчас в нашем знании нет, не существует. По общему мнению ученых, время, как и пространство, есть неопределимые понятия. (1). Но если время есть просто миф, как, например, “ангелы” или “ад”, тогда почему оно применяется в науке? Если оно есть просто слово, философское понятие, чисто умственная идеальная конструкция, прикладываемая к действительности, аналогичная таким категориям как “возможность” или “качество”, которые ничем не измеряются, то почему оно измеряется? Может быть, оно есть обыденное человеческое ощущение, такое, например, как “кислое”, “сладкое”, “соленое”? С таких “проб”, правда, началась химия, остатки чего мы видим в языке: “кислород”, “мягкая вода”. Не есть ли оно предмет обыденного знания, аналогичное понятиям “небо” или “горизонт”, давно устаревшим и исчезнувшим из научного обихода?
Но все-таки символы в любой научной формуле, означающие время и пространство – “t” и “l”, не есть отпечаток ни религиозных чувств, ни философское понятие, ни субъективный опыт наших чувств, но что-то относящееся к объективной природе. Время течет как-то одинаково для всех, абсолютно строго и все уточняется приборами для потребностей научной, государственной и общественной жизни.
Чуть не поминутно мы думаем, вспоминаем о такой неопределенной материи как время, а говоря с другими, то и дело обсуждаем сроки, периоды, рубежи времени; мы спешим, чтобы успеть, мы медлим и делаем еще тысячи вещей, связанных с течением времени. В частотном словаре русского языка среди значимых знаменательных слов слово “время” стоит на третьем месте, а если сложить его еще с одним почти столь же употребимым – “год”, то они выйдут на первую позицию, оттеснив то слово, которое мы употребляем, как оказалось, всего чаще – “я”.
Несмотря на такую частоту употребления слова “время”, большая доля книг и статей о нем написана очень тяжелым языком, неудобно выговариваемыми словами. Ни в одной другой области философии и науки нет такого нагромождения собственной, авторской, не общепринятой терминологии, как здесь. Собственно говоря, путаница и взаимное непонимание возникает потому, что самой науки о природе времени и пространства нет. Есть наука об измерении времени и пространства и тут все проще, техническая сторона заменяет понятийную. Но никакой отдельной “темпологии”, “хрономии” или еще чего-нибудь в таком духе нет, не сложилось. Область эта еще должна отделиться из философии. Собственно говоря, сугубая сложность и путаница есть показатель невыделенности, нерожденности науки. Она все еще тащит за собой плаценту философских понятий, силится стать на ноги, то есть заменить философские категории на твердые научные термины.
Во всех общедоступных словарях ставится вопрос о “сути”, “сущности” времени. Все хотят прямо сказать, что оно такое. Однако этот вопрос не подъемен, потому что ответ крайне неясен и сводится к тому, что время – это что-то вроде абстракции, указывающей на всеобщее течение всего.
Вот что сказано в Британской Энциклопедии: “Одна из граней человеческого сознания есть представление о времени. Люди чувствуют прохождение времени в их личном опыте, физически и вместе с тем психически и наблюдают его в окружающей среде, как социальной, так и природной (одушевленной и неодушевленной). Время, как свидетельствует опыт, есть однонаправленное движение, темп (pace) которого достаточно медленен для того чтобы его различить. (Актуально текут только материальные флюиды, но как и вообще в физическом опыте, время может быть описано только на языке физических феноменов). Люди чувствуют и думают в ходе времени. Они также действуют в нем, овладевая им либо в достаточной, либо в недостаточной степени”. Далее говорится, что время кажется текущим как вокруг так и в нас самих. И вообще автор статьи (A.J.T.) склоняется к мнению Уайтхеда, что время есть феномен метафизический и его течение может быть схвачено только иррационально, поэтому лучше считать его иллюзией. И далее авторы переходят к истории представления о времени в философии и в настоящую эпоху и к измерению различных времен: астрономического, геологического и т.п. (The New..., 1975, V. 18).
Французский Большой Ларусс определяет время более отвлеченно: “Фундаментальное понятие, представляемое как бесконечная среда с определенной последовательностью событий: история располагается во времени и пространстве”. Далее следует еще 11 значений слова “время”: как период, эпоха, характеристика, состояние чего-либо и описание различных времен: астрономических, геологических, биологических, экономических после чего авторы статьи переходят к способам измерений времени.
В нашей Большой Советской энциклопедии (другой с эпохи насильственного материализма пока не создано) время определяется более просто: “Основная (наряду с пространством) форма существования материи, заключающаяся в закономерной координации сменяющих друг друга явлений. Оно существует объективно и неразрывно связано с движущейся материей”. И далее тоже идет речь о проблемах и приемах измерения времени.
Итак, везде мы видим попытку сразу взять быка за рога и дать какое-нибудь вразумительное определение по модели “Что- есть- время?”. Наиболее реалистически поступили английские авторы, связав время с ощущением его, мне лично такая попытка кажется практичной, во всяком случае менее претенциозной. Зато все сразу переходят к способам измерения, что, как о том уже говорилось ранее, значительно легче и осязаемо.
За более подробными разъяснениями приходится обращаться к философским словарям. Так, в последнем из советских время называется атрибутом или всеобщей формой движения материи. Оно определяется , как сказано в этой статье, конкретными материальными процессами. (Философский..., 1983.)
Данное определение несколько ставит в тупик. Если время – атрибут, т.е. свойство предметов, почему оно – всеобщее свойство. Свойство можно определить только относительно других свойств, в сравнении, отличающихся качественно и количественно от них. Но если свойство всеобщее, принадлежит всему на свете без исключения, то как и с чем его можно сравнивать. Чем отделить от другого? Может ли быть атрибут уникальным?
Если время – всеобщее свойство, значит оно все определяет, им можно все описать? Напрашивается, например, простой вопрос: это время всему придает длительность, благодаря ему все длится? Нет, словарь утверждает совсем другое: не оно формирует свойства вещей, напротив, оно само определяется различными процессами в материальном мире, то есть время как бы вторично, производно, но тогда это заявление противоречит понятию “всеобщая форма”. Получается, что времени общего и единого для всего, вообще как такового не существует, оно бытует только в некоей особенной форме: времен столько, сколько существует самих материальных процессов. Тут возникает почтенная платоновская философская проблема: существует ли стол как таковой или только конкретный стол, сделанный из определенного материала и в своей особенной конкретной форме. Этот тупиковый спор существует только потому, что он неправомерно перенесен из философской области, где изучают сущности, субстанции, общие идеи, в научную, где изучают явления, измеримые вещи, не вдаваясь в стоящие за ними сущности.
Но дальше – еще хуже. Начиная перечислять конкретные формы времени, соответствующие видам движения или изменения материальных образований, словарь включает в них время биосферы и человеческой истории. Есть, они говорят, время биосферы и время историческое как особые конкретные формы нашей всеобщей формы – времени. Но кто может сказать с уверенностью, что бытие биосферы нацело определяется материальными процессами, что в ней не осталось еще чего-то, не сводимого к материи и энергии? Современная наука ничего подобного сказать не может, напротив, она настойчиво подталкивает к мысли, что живые организмы нельзя свести к материально-энергетическим процессам. Еще в большей степени это касается человеческого поведения и основанного на нем исторического процесса. Следовательно, не очень корректно будет утверждать, что время определяется конкретными вещественно-энергетическими взаимодействиями в биосфере, ведущими процессами которой служат явления живой природы, и тем более историей людей. Ведь мы для хронологии истории используем астрономическое время, а не что-либо специфически историческое. В чем нам лучше всего количественно выразить время правления Хлодвига? Удобнее всего в годах.
Выходит, данное определение как и многие другие, только все запутывает, и все потому, что тщится выяснить сущность времени.
Вероятно, нам следует смириться и не пытаться понять и определить время как таковое, выяснить его кардинальную природу, на манер философских словарей или пытаться определить его сущность с помощью запутаннейших, каждый раз придумываемых заново в каждой данной науке или в философии терминов. Надо ограничить свою задачу, потому что только ограничение усиливает. Может быть, следует отказаться от претензии познать сущность времени и пространства, ухватить их суть, оставить в стороне субстанции, первоосновы, и вместо всего самого главного спросить второстепенное: почему идет время? Вместо познания сущности мы тем самым обратимся к обычным явлениям природы. (Аксенов, 1986А, 1986Б).
В последнее время намечается такой подход в некоторых исследованиях. Немалую известность приобрели книги американского теоретика Дж. Т. Фрейзера, основателя Международного общества по изучению времени. Основываясь на эволюции мира от простого к сложному, Фрейзер насчитывает шесть “уровней темпоральности”, то есть временности, для различных физических, биологических, социальных реальностей, которые развиваются, переходят один в другой. (Fraser, 1982; The Study..., 1972, 1975).
Заявление о времени и пространстве как явлении природы оказывается, впрочем, весьма ответственным. Оно отрывает данные понятия от философских, потому что переводит его в разряд природных феноменов, которые служат объектами науки. А если они – явления природы, то следовательно, ни время ни пространство не есть всеобщее явление, всеобщее свойство природы, всеобщий атрибут материи. Любое явление, если оно именно явление, то есть то, что измеряется или описывается научным языком, не бывает всеобщим, не бывает повсеместным и вездесущим. Таких нет. Не повсеместно ньютоновское тяготение, не повсеместно электричество как явление природы, не повсеместны лес или вулканы. И если время и пространство измеряются, как же им не быть вполне конкретными, ощутимыми и осязаемыми нашими органами чувств или их продолжением – приборами? С ним можно работать, мы с ним непрерывно и работаем, измеряем часами или чем-нибудь еще, прикладываем разные линейки к поверхностям, т.е. рассчитываем величины в пространстве и используем их для различных надобностей. Отличие объекта науки от предмета общих и неконкретных рассуждений в том, что его не обязательно понимать, уяснять его суть и т. д. Его нужно принимать, использовать и применять таким как оно есть, непонятным. Если мы дадим себе труд подумать, все предметы науки этим и отличаются. Мы с ними работаем и в их использовании заключена их суть, а не в том, чтобы понимать, что они такое. Наше достоинство и наш вместе с тем недостаток состоит в том, что мы сначала действуем, а потом соображаем. Но такова данность.
Итак, условимся для начала считать время явлением природы и следовательно, не универсальным, а вполне локальным явлением, как и все прочие. Вот, к примеру, такое явление, как электричество. Если спросить любого физика, ни один не объяснит до конца, что оно такое. Зато каждый физик умеет с ним работать. Хотя лучше сравнить время с каким-нибудь более сложным явлением, определяемым более абстрактным словом, к примеру, с наследственностью. Эволюция взглядов на это понятие покажет нам более отчетливо нашу проблему с временем и пространством. Судьбы их схожи, поскольку мы можем точно сказать, к чему слово наследственность относится и что оно означает более точно, чем раньше, когда начало употребляться.
В конце прошлого века и в начале нашего слово “наследственность” было не менее отвлеченным, чем слово “время”, и не менее запутанным. Оно считалось всеобщим, главным свойством организма вообще. Но с открытием материального носителя все стало на свои места. Оказалось, что наследственность есть свойство не всего организма, у него есть источник, оно диктуется вполне конкретным материальным комплексом, в котором закодирована информация о вполне конкретных свойствах организма. Наследственность имеет основание или причину в виде генетического материала, четко локализованное в структурах клеток. Иначе говоря, есть вполне измеримые образования в глубине клеток, отвечающие за воспроизведение в следующем потомстве каждого из всех свойств организма. С ними и связана наследственность – общее понятие, относящееся ко всем организмам без исключения.
Примерно подобную же эволюцию претерпевает, на мой взгляд, и понятие времени (соответственно, и понятие пространства). Надо считать их явлениями, вызываемыми вполне конкретными и осязаемыми причинами. Оно детерминировано другими природными факторами, при появлении которых обнаруживается и время. Иначе говоря, следует предположить для начала, что время не всеобще, как то трактуют философские словари. Оно появляется и может быть измерено лишь при определенных условиях, и следовательно, при других условиях не появляется, его там просто нет. Ведь есть области, где электричество или наследственность имеют значение, а в других нет. Так же и время, и пространство. У них есть не мистическая “всеобщность”, но локализованная и не расплывчатая, а вполне земная причина?
О ее поисках и находках и пойдет далее речь. Но есть ли основания так ставить проблему: находить и описывать время и пространство через их причину или как-то иначе? Здесь нам помогут сами свойства времени. Какие из них мы знаем?
Прежде всего всем очевидно, что оно длится. Есть несомненное течение, ход, бег, которые еще образно называют “рекой времени”. Длительность есть настолько ясное и заметное свойство времени, что чаще всего оно и отождествляется с временем. Неосознанно подразумевается, что длительность и время – это одно и то же, хотя по здравому рассуждению длительность нельзя свести к времени и наоборот. Время более многоаспектное явление, чем длительность, а последняя есть нечто бесструктурное, беспрерывное, спонтанное, не имеющее ни начала, ни конца. Мы всегда находимся в его середине, на стремнине реки времени, откуда теряется из виду и начало продолжительности, и ее конец. Все можно себе представить, только не мир без длительности.
Далее становится ясно, что длительность каким-то образом связана с делением времени на мерные единицы, на чем основаны все его измерения. Членение времени на мерные единицы знакомо каждому, поскольку существуют часы, делящие наши дни на мерные одинаковые куски. Биение пульса, удары сердца, равномерное падение капель, качание маятника, чередование одинаковых по размеру дней – все это примеры и образы явлений, с помощью которых можно делить длительность, прерывать постепенность. Обыденность этих явлений состоит в их циклической завершенности, повторяемости, когда части единого потока выстраиваются и шествуют в определенном порядке. Они существуют благодаря цикличности, возвращению каждый раз в исходную точку.
Мы, правда., не очень миримся с некоторым произволом в подстановке частиц или временных единиц на место друг друга. Если все способы измерения времени равноценны и являют собой человеческие изобретения, то не имеет значения, чем мы его будем измерять, лишь бы было удобно. Главное, по-видимому, состоит в обеспечении одинаковости, равномерности двух соседних временных отрезков. Если в одном отрезке, названном секундой, заключено столько-то колебаний атомов цезия в кристаллической решетке, то и в другом должно быть ровно столько же. Но при этом всегда тревожит вопрос, на который нам затруднительно ответить: есть ли такое деление времени в действительности, или это только человеческое искусство? Чем оно само по себе делится, без человека? И делится ли? Ведь нельзя же отождествить время со способом его измерения, часы не являются генератором времени на манер электрической турбины, производящей электричество. Что такое природные часы? Обороты Земли вокруг Солнца или вокруг оси? Но стоит вылететь за пределы планеты, как оба этих фактора исчезают, но время на космическом корабле, шедшем, допустим, к Луне, не останавливалось. Поэтому сравнение двух соседних отрезков времени есть глубокая проблема всей науки измерения времени. Но нам важно сейчас только, что такие отрезки существуют и все.
Не вызывают особенных вопросов такие свойства времени как однонаправленность и необратимость. Совершенно ясно, что время течет в одном направлении, никогда не возвращаясь вспять. Оно асимметрично, движется от чего-то, что мы условно называем прошлым, через что-то, условно называемое нами настоящим., к тому, что мы именуем будущим. Или наоборот выраженное, приближается со стороны будущего, становится настоящим и уходит в прошлое. Важно, следовательно, что длительность имеет направление. Прошлое, как бы уже отяжелевшее, уже кристаллизованное время; настоящее подвижно и на выходе кристаллизуется, постепенно замирая или “замерзая” как звуки трубы игравшего на морозе барона Мюнхгаузена. Будущее, еще не бывшее, несостоявшееся, выплывает из небытия и становится настоящим.
Самым тесным образом связана с однонаправленностью необратимость времени. Течение существует только в одном направлении и оттуда не возвращается. Необратимость есть непрерывное становление настоящего, его непрерывное возобновление, неотвратимое обновление. Никакая прошлая комбинация не повторяется. Нельзя вернуть прошлое, повернуть вспять, и поменять местами прошлое, настоящее и будущее. Это свойство времени является самым эмоционально нагруженным, предметом поэтическим и лирическим, потому что бренность бытия больше всего влияет на нас, лично нас касается.
А вот пространство легче представить себе наглядно. Оно проще связывается с устойчивостью, основательностью. Оно представляется видимым простором, расстоянием, вместилищем всех существующих тел.
Но совсем нетрудно вообразить, что пространство является оборотной стороной явления времени и все вышеперечисленные свойства времени двойственны, легко преобразуются в пространственные. Длительность становится протяженностью, делимость – дискретностью, ограниченностью кусков пространства. Тройственное свойство распадения на прошлое–настоящее–будущее в чем-то схоже с трехмерностью пространства, чрезвычайно близким и привычным качеством окружающего иметь высоту, ширину и длину.
Есть и еще одно малоизвестное, но важнейшее сходство. Асимметричности времени соответствует такая же несимметричность пространства, называемая еще диссимметрией. Мы о нем подробно поговорим в своем месте, здесь же достаточно сказать, что оно потому явно совпадает с необратимостью времени, поскольку, как оказалось, пространство не симметрично относительно некоторых своих направлений, оно “неправильное”, неравное, некоторые его стороны не симметричны другим при всех прочих одинаковых свойствах. Это и есть диссимметрия.
И теперь, если мы скажем “А”, то есть согласимся с гипотезой, что у времени и пространства есть природные причины, мы должны сказать и “Б”, а именно, что все свойства и качества или атрибуты времени и пространства либо выдуманы нами, есть чистейшая условность, словесность, не имеющая никаких опор в действительности, либо имеют определенные природные источники, как и любые другие природные явления. Но так как иллюзию, повторяю, наука не измеряла бы, значит, гипотезу надо пока принять и попробовать отыскать “гены” длительности и делимости времени, и необратимости, и становления настоящего. У каждого из этих представляющихся нам абстрактных понятий, если посчитать их реальными свойствами реального процесса, должны иметься природные носители. Что-то должно сообщать вещам длительность, так же как что-то другое обеспечивать прерывание ее на объективно находящиеся где-то мерные куски; где-то обретаются причины диссимметрии и трёхмерности пространственных образований. Не случайно же возникли эти названия. Не могут они возникнуть для обозначения несуществующего вокруг нас и внутри нас, как имена ангелов, например. Или же они при правильно построенной аргументации и доказательствах естественными причинами должны исчезнуть из научного языка, как исчезли, например, такие ясные и очевидные, казалось бы, понятия, как “небо” или “небесный свод”. Они больше не требуются в развитой научной речи и не измеряются как явления, а стали чистыми образами и достойны только поэтической и обыденной речи.
Причина времени или причины свойств пространства и времени тем более требуют осмысления и рассмотрения, что так много благородных и высоких умов пытались ее выяснить. Собственно говоря, предметом всего дальнейшего рассуждения и исследования является постановка вопроса о том, причину ли времени искали эти умы, ей ли была посвящена определенная часть усилий научных исследований и философских построений прошлого. По моему мнению, именно так стоял вопрос, именно причину, природную реальную обусловленность времени искали многие выдающиеся умы, о которых мы собираемся здесь рассуждать.
Но само понятие причина тоже нуждается в определении. Причины бывают разные. Они выяснены и классифицированы еще Аристотелем и с тех пор не претерпели особых изменений. (Физика. II, 3, 194b 16 – 195b 30; Метафизика. A,. 3, 983a 23 – 984b 7)
1) Причина порождающая. Родители есть причина детей. Происхождение предмета есть причина его свойств.
Нам этот оттенок смысла слова “причина” здесь не подходит. Свойства детей не сводятся к свойствам родителей. Хотя и бывают наследственные болезни, а яблоко от яблони недалеко падает, не всякое явление легко свести к производящей причине. Иногда производное ничем не напоминает производящее и описать одно через другое трудно или даже невозможно. Мы увидим далее, что с таким настроением, с отказом от идеи происхождения и создается любая научная дисциплина. Основоположники наук всегда пытались отъединить одни закономерности – порождающие, от других – специфических, которые как раз и составляли предмет описания.
2) Причина как цель. Как то, к чему явление восходит, стремится. Дуб “стремится” заполнить тот объем, который ему положен по природе. Знание есть причина обучения. Все к чему-нибудь тянется. Но и этот аспект причинности не работает в понятии “причина времени”. Цель не выявляет специфики, она не похожа на предмет, цель если и служит стимулом появления данного явления, но ничего не говорит нам о свойствах его. Этот движущий стимул больше подходит разумному существу. Мы ставим себе цели и движемся к чему-то. Остальной природе целеполагание несвойственно.
3) Причина действующая, движущая. Что касается человека, то например, некое искусство вызывает к жизни некоторые продукты творчества. Причина дождя содержится в конденсации водяных паров в облаках, причина грома есть прохождение разряда электричества через воздух. Действующая причина есть непосредственная и ближайшая к явлению. В какой-то степени наш предмет отвечает такой связи.
4) Причина как форма осуществления, как нечто присущее предмету по его устройству, как свойство, детерминанта. Пожалуй, лучше всего иллюстрирует данный род причины явление электричества даже, чем наследственность, например. Если есть тела, которым свойственно электричество, стало быть, оно появляется и в какой-нибудь присущей ему форме, то есть с определенным напряжением, частотой, амплитудой и другими качествами его.
Наверное, вот эти два определения причины как непосредственного определяющего явления, ближе всего к нашей задаче. Как явления непростые, время и пространство можно попытаться определить и непосредственной движущей, и формальной причиной. Иначе говоря, следует утверждать, что время как и пространство, вызываются одними определенными явлениям определенного вида и не вызываются другими явлениями.
Надо только сразу отрешиться от попыток определить, как это часто бывает в философии, материальна причина или идеальна. Мы увидим далее, что такие вопросы подростковые и только запутывают дело. Явление и есть явление и нам нужно его правильно описать, не обращаясь к начальным и последним причинам и окончательным следствиям, оно находится посередине, возле нас, так сказать, и должно быть описано удобно, тогда и будет правильно.
Следует добавить, что по большей части научные и философские рассуждения в книге разделены, специально оговариваются, хотя это разделение нелегко, особенно в отношении нашего предмета, как уже говорилось. Во многом пока у нас в головах смесь этих областей познания. Как их отличить друг от друга? Мне кажется, есть простой критерий. Если текст легко переводится с языка на язык – это наука, есть трудно – это философия. Чем труднее, тем больше в нем философии. Поэтому во всем дальнейшем изложении автор старался использовать в основном научная аргументация, а не философская, хотя иногда отделить одно от другого трудно. Соответствен и подбор авторов. И по той же причине ограничения предмета множество философов, писавших о времени, осталось за пределами книги.
Ученые, о которых мы будем рассуждать, относятся к тем, которые пытались превратить рассуждения, философствование о времени и пространстве в аргументированную науку о времени, оперировали не словами, а фактами. Они пытались оставаться в рамках общепринятых приемов исследования, стать не оригинальными, а понятными.
Глава 1
Подвижный образ вечности
Почитатель ума и знания должен рассматривать прежде всего причины, которые связаны с разумной природой, и лишь во вторую очередь те, которые связаны с вещами, движимыми извне, и потому с необходимостью движущими другие вещи.
Платон. Тимей.
Первое известное рассуждение о времени оказалось столь знаменитым, что до сих пор является предметом споров и различных интерпретаций. Кто только не оттачивал на нем свой ум.
Конечно, речь идет об апориях Зенона Элейского, называемые также парадоксами. Апория обозначает буквально “бездорожье”, т.е. запутанная, неразрешимая логическая задача. Весь смысл ее в том, что она впервые в философии связала между собой две очевидные категории: время и движение, или пространство и движение. Апорий у Зенона несколько, но они все построены по одной модели: способом делении времени или пространства на некие мерные отрезки и доведением этого деления до предела. Например, утверждается, что быстроногий Ахиллес никогда не сможет догнать убегающую черепаху, потому что ему последовательно приходиться преодолевать половину дистанции между ними за определенное время, затем половину от оставшейся половины и так далее до бесконечности. И поскольку такое деление никогда не окончиться, медлительная черепаха недосягаема.
Поскольку в античной традиции опытная проверка научных положений вообще не считалась решением проблемы, нужно было преодолеть парадокс правильным рассуждением. Поэтому когда “другой мудрец” из стихотворения Пушкина на заявление первого: “Движенья нет!” – применил новый способ аргументации: “смолчал и стал пред ним ходить”, то есть произвел эксперимент, его не приняли в качестве доказательства. Говорят даже, что Зенон набросился с палкой на хитрого изобретателя, потому что тот унизил божественный разум, который все должен разрешать логически, а не отсылать к видимости, которая, как философы прекрасно знали уже тогда, по большей части весьма обманчива.
Итак, вот апория “Стрела”, которая лучше других иллюстрирует нашу тему о причине времени. Летящая стрела демонстрирует нам иллюзию движения, говорит Зенон. На самом деле она покоится. Ведь стрела летит во времени, не так ли? А если это так, в чем нам не приходится сомневаться, а время состоит из неких частиц, то есть оно, конечно, делится, то мы можем вообразить себе настолько малый отрезок, отграниченный кусочек времени, когда длительность сама по себе исчезает. Никакой длительности уже почти и нет и даже она останавливается. Следовательно, в этот мельчайший момент стрела покоится. И потому она покоится вообще.
Вот чем покорены были навсегда умы. Хорош видно, как стрела летит, а если рассуждать строго логически, то она покоится. И это неразрешимое противоречие пытались решать самыми различными способами, включая новейшие, неведомые во времена Зенона. (2)
Известно только, что из этого зародыша выросли все проблемы времени. Все самые современные толкования их сопоставимы с апориями Зенона.
Делится ли время на мерные куски, и если да, то что означает такое деление? Можно ли делить его до бесконечности.? Может быть, как раз деление есть иллюзия и время на самом деле гладко или плавно и не состоит из единиц? Тогда одна частица его не отъединена от другой и следовательно, нет этих проклятых перерывов, через которые стрела, как и другие движущиеся предметы, вынуждена прыгать, преодолевая неясную пропасть между двумя отрезками времени и своей траектории.
Но может быть, стрела движется не во времени? Может быть, она как-то избегает его? Но весь жизненный и умственный опыт нам говорит: нет, время – всеобщее свойство движущегося мира. Вокруг нет ничего, что не испытывало бы изменений, движений, перемещений, не волновалось бы и ничто не происходит мгновенно, но в своем порядке. Если есть какая-то упорядоченность в окружающем мире, то она связана, несомненно, с течением времени. Время выстраивает последовательность изменений, благодаря ему нет хаоса, смешения всего и вся, а есть стройность, красота, гармония и т.д. следовательно, исключать движущиеся предметы из времени нельзя. Значит, время связано с движением прочно и неразрывно.
Зенон создал своими апориями умственную атмосферу, поле напряжения, силовую среду, в которой поколения мыслителей размышляли о времени и пространстве.
Но мы здесь не будем решать эти парадоксы. Прежде всего потому, что с точки зрения причины времени решать в них оказалось нечего. Как и все парадоксы, противоречие основано на смешении понятий из разных рядов. Происходит игра, полезная, конечно, игра ума, но не имеющая никакого другого результата кроме как упражнения мыслительных способностей.
Нам достаточно сказать об апориях затем, чтобы напомнить об умственных настроениях той поры, когда в сознании образованного человечества с временем связались некоторые прочные, не обсуждаемые и непререкаемые свойства, истекшие из рассуждений Зенона. Даже не из них, а из того, что подразумевалось, из постулатов или аксиом, которые положил Зенон в основу своих рассуждений, и которые молчаливо или явно теперь уже принимаются и до сих пор всеми общими и философскими словарями и теоретиками времени. Некоторые словари мы цитировали выше. Какие аксиомы?
Во-первых, всеобщность времени, о которой упоминалось выше. Это скрытое условие всего рассуждения, и в нем никто не сомневается, не обсуждает даже правомочность этого положения, но на нем все построено. Время связано со всем на свете, все происходит во времени. Нет ничего вокруг при всем разнообразии этого всего, что не проходило бы вместе с временем. Значит, оно присуще всему.
Во-вторых, аксиома о пределе делимости времени. Единицы его суть мельчайшие, но они не исчезают, не растворимы, благодаря чему мы мыслим время прерывистым, хотя и разделяющимся на очень малые, неуловимые отрезки. Предположение о дискретности времени выявил уже в античности Аристотель. Он заметил шаткость построений Зенона: “...летящая стрела стоит неподвижно; оно вытекает из предположения, что время слагается из “теперь”; если этого не признавать, силлогизма не получается”. (Аристотель Физика. (Z). 239b, 30).
Тем не менее критика Аристотеля не возымела особенного успеха и в предположение о существовании дискретных единиц времени философы продолжали играть.
В-третьих, вероятно, главное положение: время связано с движением. Фактически самые всеобщие и самые заметные черты или свойства окружающей действительности, несомненно, заключаются в них: мало того, что все течет, как заметил Гераклит, но все течет во времени.
Но является ли причиной времени это всеобщее движение? Кажется, на такой вывод мысль наталкивали хотя бы апории Зенона. Однако первое по-настоящему теоретическое рассуждение на эту тему ввело в поле внимание кроме категорий времени и движения еще одно действующее лицо.
************************
Платон оказался первым, кто вообще назвал причину времени, то есть совершенно твердо и уверенно указал на его источник. Несмотря на крайне непривычную для нас сейчас форму выражения, его идея является одним из самых впечатляющих достижений античной мысли, а с его натурфилософии, выраженной в диалоге “Тимей”, начинается любое рассуждение об общих законах природы и вся история естествознания вообще.
Вся предшествующая греческая философия в сущности принимала понятие времени само собой разумеющимся, что мы видели на примере Зенона. Ее предметы не нуждались в каком-либо особенном описании или определении времени, кроме обыденного неясного представления, которое есть у всех, и не требовали излюбленного софистического приема теоретического рассмотрения, когда сводятся и разводятся однородные и близкие понятия. Многие объекты обычных рассуждений философов: справедливость, ум, рассудок, душа, познание, государство и т.п. существуют как бы вне времени, вне развития, сами по себе, как сущности или феномены с неизменной природой, однажды созданными.
Главный герой платоновских диалогов Сократ вообще тоже ничего и никогда не говорит о времени. Его излюбленные темы касаются человека, но не природы как таковой, не движения вещей, где время обретается. По его словам, он ничего не испытывал из того, что есть на над землей и под землей, то есть никакой физикой или астрономией не интересовался. И Сократ беззлобно, как всегда, удивлялся, зачем это Аристофан в одной из своих комедий изобразил его болтающимся в какой-то корзине под облаками и рассуждающим об устройстве неба.
Вот почему в знаменитом “Тимее”, единственном из всех диалогов Платона, где идет речь об устройстве этого самого неба и всего космоса, Сократ только слушатель, а все содержание Платон вкладывает в уста Тимея. В сущности, мизансцена показательна и органична, поскольку все что излагает Платон, предположительно и наиболее логично из всего, что можно было высказать в ту эпоху о природе, когда науки как таковой не существовало, но только здравый смысл и простые наблюдения. Платон первым попытался превратить этот скудный материал в “теоретическое” знание о природе.
В рамках этого рассуждения время появляется как порождение вечности, возникает оппозиция: вечность и время. Нечто неизменное, постоянное, тождественное самому себе с одной стороны, и меняющееся, текучее, с другой стороны. Вечность пребывает в себе, а время возникает и пропадает. Но тождественен себе и пребывает только Ум, мировой разум. Он и порождает из себя Вселенную, космос.
Мысль не подвержена ничему, говорит Платон, что мы связываем с временем, то есть не стареет и не портится и пребывает сама в себе вечно. Она принадлежит Богу, который равен самому себе. Бог и вечность – синонимы. Вечность, рассуждает Платон, не означает некую бесконечность времени, некий бесконечный ряд лет, это совершенно другое качество, нежели время. В вечности нет ни годов, ни месяцев, ни дней. О вечности нельзя сказать, что она “есть” или “будет”. “Если рассуждать правильно, ей подобает одно только “есть”, между тем как “было” или “будет” приложимо лишь к возникновению, становящемуся во времени”. (Платон. Тимей, 37 e).
Иначе говоря, вечность есть некое единство прошлого, настоящего и будущего, когда ничто не проходит, но пребывает.
Порожденный Демиургом космос Платона и есть природа. Она осязаема, видима, слышима в отличие от истинного мира, который невидим и неосязаем, зато мыслим. Бог, Демиург строит вселенную по образцу (по-гречески –парадигма).вечности, то есть он хотел бы передать ей качества вечности, устойчивости, непреходящести. Но “дело обстояло так”, говорит устами Тимея Платон, что природу живого и вечного существа нельзя передать ничему что рождается из него, это можно сделать только отчасти, так сказать. И следуя этому загадочному “делу”, закономерному порядку вещей, который устойчивей самих вещей, Демиург “замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем” (Платон. Тимей, 37 d).
Вот, в сущности, первое в человеческой истории вдумчивое определение времени, то есть не принятие его как самого собой разумеющегося, что проходит или течет, но попытка осознать его таким (явлением – еще нельзя сказать, но свойством мира), что оно имеет определенный источник. Время появляется. Его не было в вечности. Оно произошло одновременно с миром, вот что важно, не в определенный период или эпоху или в определенный срок, но оно создано вместе с материей, для того чтобы являлись и дни, и часы, и эпохи. Оно придано движущемуся, осязаемому и слышимому, чувственному миру, но не мыслящему, не обладающему умом, то есть вечному миру. Это явление произведенное, рожденное, как говорит Платон, и по “обстоятельствам дела”, то есть по каким-то еще неизвестным законам не могло стать тождественным вечности, а могло получить от вечности лишь его ухудшенную бледную тень, отпечаток. Вот только с ним появились и “теперь”, и “есть”, и “было”, и “будет”, а также года и месяцы. (3).
Очень важно, что Платон, кроме частей времени, то есть прошлого, настоящего и будущего, связывает с ним еще несколько существенных качеств: становление или возникновение, появление, а также понятия о бренности: молодость и старение. “Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад; первообразом же для времени служит вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько возможно. Ибо первообраз есть то, что пребывает целую вечность, между тем как [отображение] возникло, есть и будет в продолжении целокупного времени. Такими были замысел и намерение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени” (Платон. Тимей, 38 b – c).
Платоновский космос устроен просто: в центре Земля, затем в первом от нее круге, или сфере, Луна, во втором – Солнце, затем планета Гермеса (называемая теперь Меркурий), утренняя звезда (Венера) и еще три планеты, расположенных на своих кругах или сферах. В строении семи сфер он не был оригинальным, об этом говорили до него пифагорейцы, однако важно, что он связал с кругами блуждающих звезд или планет вычисления времени. В этом его главная мысль об устройстве вселенной. Звезды, не только блуждающие, то есть планеты, но и все остальные, неподвижные, звезды даны для “устроении времени”. “Что касается круговоротов прочих светил, то люди, за вычетом меньшинства, не замечают их, не дают им имен и не измеряют их взаимных числовых отношений, так что, можно сказать, они и не догадываются, что эти необозримо многочисленные и несказанно многообразные блуждания также суть время” (Платон. Тимей, 39 c –d).
Вот, собственно говоря, и все, что платоновская философия говорит о времени. Немного, но очень определенно. Не в том смысле, что относит возникновение его на счет божества, а в том, что нетривиально определяет источник времени. Собственно говоря, в реалистическом смысле, если можно применить к его философии эти слова, а некоторые и применяли (4), или лучше сказать, в обыденном смысле, из предыдущих построений философии, из тех же апорий Зенона вытекало, что время связано с движением и следовательно, зависит от него, или, напротив, движение – от времени. Но Платон не пошел по пути связи двух очевидностей, видимостей – движения тел и течения времени. Время у него зависит не от движения тел, а от божества, то есть оно отражает вечность, получая от него наиболее возможное, учитывая разрушительное действие “обстоятельств дела”, отпечатывание в бренных вещах, и главная характеристика этой бренности – течение или ход времени. Он не поддался соблазну отнести “устроение” времени за счет небесных тел. Звезды у него служат только для счета, для вычисления различных соотношений времени, но не для его “производства”.
В порядке платоновского творения Демиург образует стихии или рода: землю, воду, воздух и огонь, из которых и формирует бренные тела. У него в наличии есть вечные идеи, образцы, согласно которым он это делает. Иначе говоря, Демиург упорядочивает стихии при помощи “образов и чисел” (Платон. Тимей, 52 d). Но между идеями (или умом) и движущимися вещами, носящими те же имена, что и идеи (то есть мнениям), соединенными с нашими ощущениями, расположено некое средство, или промежуточная ступень. Этот посредник есть не что иное, как пространство. “Есть еще один род, а именно пространство: оно вечно, не приемлет разрушения, дарует обитель всему рождающемуся, но само воспринимается вне ощущения, посредством некоего незаконного умозаключения и поверить в него почти невозможно” (Платон. Тимей, 52 b).
Рассуждения Платона о пространстве довольно сложны и всегда вызывали массу толкований. Но мы не будем в них углубляться. Нам достаточно знать и воспринять только одну и самую простую мысленную конструкцию.
Для всего дальнейшего изложения нам важно не столько конкретное наполнение платоновской конструкции, то есть “происхождение” времени и пространства из божества. Необходимо и достаточно из слов “происхождение времени от вечности”, к чему сводится платоновская идея, взять пока только “происхождение времени”. Важна идея производности времени, его зависимости от другого порядка вещей. С этим пока еще нечего делать, оно ничего не говорит уму, кроме отсылки к другому, не земному порядку сущего. Превратим ее из положительной, как ее трактует Платон (время порождается вместе с миром Демиургом, а пространство – даже выше по иерархии творения, поскольку вечно) в отрицательные: время и пространство не принадлежит движущимся телам, не зависит от них. Этого пока достаточно, как мы увидим ниже. Хранение времени, его исчисление есть только показатель, ход “от числа к числу”, как говорит Платон, а не само время. Движение вещей есть способ его измерения, но не его генератор. Вот что важно.
Как мы увидим далее, эта главная идея Платона проходит через всю историю знания, модифицируясь, но оставаясь узнаваемой. Совсем не обязательно, чтобы она влияла на дальнейшее течение мысли, воздействовала на открытия и рассуждения выдающихся мыслителей, хотя, конечно, выдающиеся о ней знали. Дело в другом, в природе человеческого мышления, его одинаковой силе и сходном характере во все времена и эпохи, а также ценности и единстве знания, независимо от его наличного уровня. Эта природа ума позволяла занять конструктивную, выгодную позицию и ориентироваться в мире. Тот, кто мыслил подобно Платону, всегда повторял его мысленную конструкцию: время создается.
Глава 2
Число движения, но не движение
Итак в тебе, душа моя, измеряю я времена...