Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 1 страница
Государство есть осуществление суверенной властью справедливого управления многими семьями и тем, что находится в их общем владении.
Всякое государство либо происходит от семьи, которая постепенно размножается, либо сразу учреждается посредством собирания народа воедино, либо образуется из колонии, происшедшей от другого государства подобно новому пчелиному рою или подобно ветви, отделенной от дерева и посаженной в почву, ветви, которая, пустив корни, более способна плодоносить, чем саженец, выросший из семени. Но и те и другие государства учреждаются по принуждению сильнейших или же в результате согласия одних людей добровольно передать в подчинение других людей всю свою свободу целиком, с тем чтобы эти последние ею распоряжались, опираясь на суверенную власть либо без всяких законов, либо на основе определенных законов и на определенных условиях. Государство должно обладать достаточной территорией и местностью, пригодной для жителей, достаточно обильным плодородием страны, множеством скота для пропитания и одежды подданных, а чтобы сохранять их здоровье — мягкостью климата, температуры воздуха, доброкачественной водой, а для защиты народа и пристанища для него — материалами, пригодными для строительства домов и крепостей, если местность сама по себе не является достаточно укрытой и естественно приспособленной к защите. Это первые вещи, которым больше всего уделяется забот во всяком государстве. А уж затем ищут удобств, как
лекарства, металлы, краски. [... ] А поскольку желания людей чаще всего ненасытны, они хотят иметь в изобилии не только вещи полезные и необходимые, но и приятные бесполезные вещи. [...]
Так как мудрый человек есть мера справедливости и истины и так как люди, почитаемые мудрейшими, согласны между собой в том, что высшее благо частного лица то же, что высшее благо государства, и не делают никакого различия между добродетельным человеком и хорошим гражданином, то мы так и определим истинную вершину благоденствия и главную цель, к которой должно быть направлено справедливое управление государством.
Народ или властители государства могут без каких-либо условий отдать суверенную и вечную власть какому-нибудь лицу, с тем чтобы он по своему усмотрению распоряжался имуществом [государства], лицами и всем государством, а затем передал все это кому захочет совершенно так же, как собственник может без всяких условий отдать свое имущество единственно лишь по причине своей щедрости, что представляет собой подлинный дар, который не обставлен никакими условиями, будучи однажды совершен и завершен, принимая во внимание, что все прочие дары, сопряженные с обязательствами и условиями, не являются истинными дарами. Так и суверенитет, данный государю на каких-то условиях и налагающий на него какие-то обязательства, не является собственно ни суверенитетом, ни абсолютной властью, если только то и другое при установлении власти государя не происходит от закона Бога или природы. Что касается законов божеских и естественных, то им подчинены все государи земли, и не в их власти нарушать эти законы, если они не хотят оказаться повинными в оскорблении божественного величества, объявив войну Богу, перед величием Которого все монархи мира должны быть рабами и склонять голову в страхе и почтении. Следовательно, абсолютная власть государей и суверенных властителей никоим образом не распространяется на законы Бога и природы. Если мы скажем, что абсолютной властью обладает тот, кто не подчиняется законам, то на всем свете не найдется суверенного государя, так как все государи на земле подчинены законам Бога и природы и многим человеческим законам, общим всем народам. [...]
Однако необходимо, чтобы суверены не подчинялись повелениям других людей и чтобы они могли давать законы подданным и отменять, лишать силы бесполезные законы, заменяя их другими, чего не может совершать тот, кто подчинен законам и людям, которые имеют право ему повелевать. Не следует удивляться тому, что существует так мало добродетельных государей. Ведь поскольку добродетельных людей вообще
мало, а из этого небольшого числа добродетельных лиц государи обычно не избираются, то если среди множества государей находится один в высшей степени хороший человек, это великое диво. А когда он оказывается вознесенным так высоко, что, кроме Бога, не видит ничего более великого, чем он сам, когда его со всех сторон осаждают все соблазны, ведущие к падению самых стойких, и он все же сохраняет свою добродетель, это чудо.
Каким бы способом ни были разделены земли, не может быть сделано так, чтобы все имущество, вплоть до женщин и детей, стало общим, как хотел в своем первом проекте государства сделать Платон с целью изгнать из своего города слова «твое» и «мое», которые, по его мнению, являются причиной всех зол, происходящих в государствах, и гибелью последних. Но он не учел, что, если бы этот его проект был осуществлен, был бы утрачен единственный признак государства: если нет ничего, принадлежащего каждому, то нет и ничего, принадлежащего всем; если нет ничего частного, то нет и ничего общего. [...]
Насколько же было бы такое устройство государства прямо направлено против закона Бога и природы, против закона, которому ненавистны не только кровосмешение, прелюбодеяние, отцеубийство, неизбежные при общности жен, но и всякая попытка похитить что-либо, принадлежащее другим, и даже зариться на чужое добро, откуда явствует с очевидностью, что государства устроены Богом также и для того, чтобы предоставить государству то, что является общественным, а каждому — то, что является его собственностью. Кроме того, подобная общность всего имущества невозможна и несовместима с семейным правом. Ведь если семья и город, собственное и общее, частное и общественное смешиваются, то нет ни государства, ни семьи. Достаточно известно, что общее достояние всех не может вызывать чувства привязанности и что общность влечет за собой ненависть и раздоры. [...]
Еще больше обманываются те, кто полагает, что благодаря общим делам и общности имущества им будет уделяться больше забот. Ведь обычно наблюдается, что каждый пренебрегает общими делами, если из них нельзя извлечь выгоды лично для себя.
Если случится, что суверенный государь, вместо того чтобы играть роль высшего судьи, создаст себе партию, он будет лишь главой партии. Он подвергнется опасности потерять жизнь также и тогда, когда причина мятежей коренится не в государстве, как это происходит вот уже пятьдесят лет во всей Европе, где войны ведутся из-за вопросов религии. Несомненно, что государь, проявляющий благосклонность к одной секте и презирающий другую, уничтожит последнюю без применения силы, принуждения или какого бы то ни было насилия, если только Бог ее не сохранит. Ибо дух решительных людей становится тем упорнее, чем больше с ним борются, а не встречая сопротивления, уступает. Кроме того, нет ничего более опасного для государя, чем попытка пустить в ход против своих подданных силу, когда нет уверенности в том, что это приведет к цели. Я здесь не говори о том, какая религия наилучшая (хотя существует лишь одна религия, одна истина, один божественный закон, оглашенный устами Бога), но если государь, обладающий определенной уверенностью в том, какая религия истинна, хочет привлечь на сторону этой религии своих подданных, разделенных на секты и партии, то, по моему мнению, не нужно, чтобы он для этого применял силу, ибо, чем больше подвергается насилию воля людей, тем более она неуступчива. [...] Поступая так, государь не только избегнет народных волнений, смут и гражданских войн, но и откроет путь к вратам спасения заблудшим подданным.
Шарль Луи Монтескье
О ДУХЕ ЗАКОНОВ
КНИГА ПЕРВАЯ
О законах вообще
ГЛАВА I
О законах в их отношениях к различным существам
Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения,
вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы:
они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и
у животных, и у человека.
Те, которые говорят, что все видимые нами в мире явления произведены слепою судьбою,
утверждают великую нелепость, так как что может быть нелепее слепой судьбы,
создавшей разумные существа?
Итак, есть первоначальный разум; законы же — это отношения, существующие между
ним и различными существами, и взаимные отношения этих различных существ.
Бог относится к миру как создатель и охранитель; он творит по тем же законам, по
которым охраняет; он действует по этим законам, потому что знает их; он знает их,
потому что создал их, и он создал их, потому что они соответствуют его мудрости и
могуществу.
Непрерывное существование мира, образованного движением материи и лишенного
разума, приводит к заключению, что все его движения совершаются по неизменным
законам, и какой бы иной мир мы себе ни вообразили вместо существующего, он все
равно должен был бы или подчиняться неизменным правилам, или разрушиться.
Таким образом, дело творения, кажущееся актом произвола, предполагает ряд правил,
столь же неизбежных, как рок атеистов. Было бы нелепо думать, что творец мог бы
управлять миром и помимо этих правил, так как без них не было бы и самого мира.
Эти правила — неизменно установленные отношения. Так, все движения и
взаимодействия двух движущихся тел воспринимаются, возрастают, замедляются и
прекращаются согласно отношениям между массами и скоростями этих тел; в каждом
различии есть единообразие, и в каждом изменении — постоянство.
Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также
и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать действительными, разумные
существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними,
возможны поэтому и законы. Законам, созданным людьми, должна была предшествовать
возможность справедливых отношений. Говорить, что вне того, что предписано или
запрещено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправедливого,
значит утверждать, что до того, как был начерчен круг, его радиусы не были равны между
собою.
Итак, надо признать, что отношения справедливости предшествуют установившему их
положительному закону. Так, например, если существует общество людей, то
справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа
облагодетельствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если
разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в
той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования;
если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает,
чтобы ему воздали таким же злом, и т. д.
Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир
физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не
следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам.
Причина этого в том, что отдельные разумные существа по своей природе ограниченны и
потому способны заблуждаться. С другой стороны, им свойственно по самой их природе
действовать по собственным побуждениям. Поэтому они не соблюдают неизменно своих
первоначальных законов, и даже тем законам, которые они создают сами для себя, они
подчиняются не всегда,
Неизвестно, находятся ли животные под управлением общих или каких-нибудь особенных
законов движения. Как бы то ни было, они не связаны с богом более близкими
отношениями, чем остальной материальный мир; способность же чувствовать служит им
лишь для их отношений друг к другу, к другим существам и к самим себе.
В свойственном им влечении к наслаждению каждое из них находит средство для охраны
своего отдельного бытия, и это же влечение служит им для сохранения рода. Они имеют
естественные законы, потому что соединены способностью чувствовать и не имеют
законов положительных, потому что не соединены способностью познавать. Но они не
следуют неизменно и своим естественным законам; растения, у которых мы не замечаем
ни чувства, ни сознания, лучше их следуют последним.
Животные лишены тех высоких преимуществ, которыми мы обладаем, но зато у них есть
такие, которых нет у нас. У них нет наших надежд, но нет и наших страхов; они, подобно
нам, умирают, но не сознают этого; большая часть их даже охраняет себя лучше, чем мы
себя, и не так злоупотребляет своими страстями, как мы.
Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется
неизменными законами; как существо, одаренное умом, он беспрестанно нарушает
законы, установленные богом, и изменяет те, которые сам установил. Он должен
руководить собою, и, однако, он существо ограниченное; как всякое смертное разумное
существо, он становится жертвою неведения и заблуждения и нередко утрачивает и те
слабые познания, которые ему уже удалось приобрести, а как существо чувствующее, он
находится во власти тысячи страстей. Такое существо способно ежеминутно забывать
своего создателя — и бог напоминает ему о себе в заветах религии; такое существо
способно ежеминутно забывать самого себя — и философы направляют его законами
морали; созданный для жизни в обществе, он способен забывать своих ближних — и
законодатели призывают его к исполнению своих обязанностей посредством
политических и гражданских законов.
ГЛАВА II
О законах природы
Всем этим законам предшествуют законы природы, названные так потому, что они
вытекают единственно из устройства нашего существа. Чтобы основательно
познакомиться с ними, надо рассмотреть человека во время, предшествовавшее
образованию общества. Законы, по которым он жил в том состоянии, и будут законами
природы.
Тот закон, который, запечатлев в нас идею творца, влечет нас к нему, в ряду естественных
законов занимает первое место по своей важности, но не по порядку законов во времени.
Человек в природном состоянии обладает не столько познаниями, сколько способностью
познания. Ясно, что первые идеи его не будут носить умозрительного характера: прежде
чем размышлять о начале своего бытия, он думает о его охранении. Такой человек
вначале чувствует лишь свою слабость. Он будет крайне боязлив; если бы для
подтверждения этого потребовались примеры, то они уже найдены в лесах, обитаемых
дикарями: все заставляет их трепетать, все обращает в бегство.
В таком состоянии каждый чувствует себя низшим по отношению к другим людям и лишь
с трудом доходит до чувства равенства с ними. Стремление нападать друг на друга чуждо
таким людям; следовательно, мир является первым естественным законом человека.
Гоббс не прав, когда приписывает первобытным людям желание властвовать друг над
другом. Идея власти и господства настолько сложна и зависит от такого множества других
идей, что она не может быть первой во времени идеей человека.
Если война не есть естественное состояние людей, то почему же, спрашивает Гоббс, люди
всегда ходят вооруженными и запирают на ключ свои жилища? Однако не следует
приписывать людям, жившим до образования общества, такие стремления, которые могут
возникнуть у них только после образования общества, вместе с которым у них появляются
поводы для нападения и защиты.
С чувством своей слабости человек соединяет ощущение своих нужд. Поэтому второй
естественный закон человека — стремление добывать себе пищу.
Я сказал, что страх побуждает людей бежать друг от друга; но как только они увидят, что
страх их является взаимным, у них появится желание подойти друг к другу. Кроме того,
их влечет к сближению и чувство удовольствия, испытываемое каждым животным при
встрече с животным той же породы, причем то очарование, которое связано с различием
двух полов, еще более увеличит это удовольствие. Таким образом, просьба, обращенная
одним человеком к другому, составляет третий естественный закон человека.
Первоначально человек обладает способностью чувствовать; в дальнейшем он доходит до
приобретения познаний. Таким образом, людей связывает вторая нить, которой нет у
животных; отсюда возникает новый повод к сближению. Желание жить в обществе —
четвертый естественный закон человека.
ГЛАВА III
О положительных законах
Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости,
существовавшее между ними равенство исчезает и начинается война. Каждое отдельное
общество начинает сознавать свою силу — отсюда состояние войны между народами.
Отдельные лица в каждом обществе начинают ощущать свою силу и пытаются обратить в
свою пользу главные выгоды этого общества — отсюда война между отдельными лицами,
Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между людьми. Как
жители планеты, размеры которой делают необходимым существование на ней многих
различных народов, люди имеют законы, определяющие отношения между этими
народами: это международное право. Как существа, живущие в обществе, существование
которого нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между
правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще законы, коими
определяются отношения всех граждан между собою: это право гражданское.
Международное право естественно основывается на том принципе, согласно которому
различные народы должны во время мира делать друг другу как можно более добра, а во
время войны причинять насколько возможно менее зла, не нарушая при этом своих
истинных интересов.
Цель войны — победа; цель победы — завоевание; цель завоевания — сохранение. Из
этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие
международное право.
Международное право имеется у всех народов, оно есть даже у ирокезов, поедающих
своих пленников: они отправляют и принимают послов, у них существуют определенные
правила ведения войны и поведения в период мира; плохо только, что это международное
право основано не на истинных принципах.
Кроме международного права, относящегося ко всем обществам, есть еще политическое
право для каждого из них в отдельности. Общество не может существовать без
правительства. «Соединение всех отдельных сил, — как прекрасно говорит Гравина, —
образует то, что называется политическим (государственным__________) состоянием».
Эта соединенная сила может быть отдана в руки или одному лицу или нескольким лицам.
Основываясь на том, что отеческая власть установлена самой природой, некоторые
полагают, что правление одного — самое естественное из всех. Но пример отеческой
власти ничего не доказывает, ибо если власть отца и представляет некоторое соответствие
с правлением одного, то власть братьев по смерти отца или по смерти братьев власть
двоюродных братьев соответствует правлению нескольких лиц. Политическая власть
необходимо предполагает союз нескольких семейств.
Вернее будет сказать, что правительство наиболее сообразно с природой в том случае,
если его особенные свойства больше всего соответствуют характеру народа, для которого
оно установлено.
Силы отдельных людей не могут объединиться, пока не пришли к единству их воли; это
последнее единство и есть то, что, по выражению Гравина, называется гражданским
состоянием.
Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами
земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как
частными случаями приложения этого разума.
Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для
которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного
народа могут оказаться пригодными и для другого народа.
Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или
установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его,— что составляет
задачу политических законов,— или только поддержание его существования,— что
составляет задачу гражданских законов.
Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату — холодному,
жаркому или умеренному,— качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее
народов — земледельцев, охотников или пастухов,— степени свободы, допускаемой
устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности,
торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены
обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на
котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих точек зрения.
Именно это я и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут исследованы все эти
отношения; совокупность их образует то, что называется Духом законов.
В этом исследовании я не отделяю политических законов от гражданских, так как,
занимаясь исследованием не законов, а Духа законов, который заключается в различных
отношениях законов к различным предметам, я должен был сообразоваться не столько с
естественным порядком законов, сколько с естественным порядком этих отношений и
предметов.
Я начну с рассмотрения тех отношений, в которых законы состоят к природе и принципу
каждого правительства, уделяя особое внимание изучению этого принципа, ввиду того,
что он оказывает решающее влияние на законы. И если мне удастся установить этот
принцип, я покажу, что законы вытекают из него, как из своего источника. Затем я
перейду к рассмотрению других, по-видимому, более частных отношений.
КНИГА ВТОРАЯ
О законах, вытекающих непосредственно из природы правительства
ГЛАВА I
О природе трех различных образов правления
Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Чтобы
обнаружить их природу, достаточно и тех представлений, которые имеют о них даже
наименее осведомленные люди. Я предполагаю три определения или, вернее, три факта:
«республиканское правление — это то, при котором верховная власть находится в руках
или всего народа или части его; монархическое — при котором управляет один человек,
но посредством установленных неизменных законов; между тем как в деспотическом все
вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица».
Вот что я называю природой правления. Предстоит рассмотреть, каковы законы,
непосредственно вытекающие из этой природы и, стало быть, имеющие значение
основных краеугольных законов.
ГЛАВА II
О республиканском правлении и законах, относящихся к демократии
Если в республике верховная власть принадлежит всему народу, то это демократия. Если
верховная власть находится в руках части народа, то такое правление называется
аристократией.
В демократии народ в некоторых отношениях является государем, а в некоторых
отношениях — подданным.
Государем он является только в силу голосований, коими он изъявляет свою волю. Воля
государя есть сам государь. Поэтому законы, определяющие право голосования, являются
основными для этого вида правления. В самом деле, для республики столь же важно
определить, как, кем, пред кем и о чем будут производиться голосования, как для
монархии — знать, кто государь и как он должен управлять.
Либаний (Либаний (греч. Λιβάνιος, 314 — около 393 г. н. э.) — ритор, представитель
младшей софистики, учитель Иоанна Златоуста) говорит, что в Афинах иностранец,
вмешавшийся в народное собрание, подлежал смертной казни: он был виновен в
узурпации прав верховной власти.
Существенно важно определить число граждан, из коих состоит народное собрание, ибо
без этого во многих случаях было бы неизвестно, высказался ли весь народ в целом или
только часть его. В Лакедемоне требовалось 10 тысяч граждан. В Риме, рожденном в
ничтожестве и возвысившемся до величия, в Риме, которому было суждено изведать все
превратности фортуны, в Риме, который то видел всех своих граждан вне своих стен, то
заключал в своих стенах всю Италию и часть земного шара, это число не было
определено, и в этом заключалась одна из важных причин его падения.
Народ, обладающий верховной властью, должен делать сам все, что он в состояния
хорошо выполнить, а то, чего он не может выполнить, он должен делать через посредство
своих уполномоченных.
Но эти уполномоченные не будут таковыми, если они не назначены самим народом;
поэтому основной принцип этого вида правления состоит в том, что народ сам избирает
своих уполномоченных, т. е. должностных лиц государства.
Подобно монархам, и даже в еще большей степени, народ нуждается в руководстве со
стороны совета или сената. Но чтобы иметь к ним доверие, он должен сам избирать
членов этих учреждений или непосредственно, как в Афинах, или чрез посредство особого
учреждения, созданного народом для того, чтобы их выбирать, как это делалось в
некоторых случаях в Риме.
Народ в высшей степени удачно избирает тех, кому он должен поручить часть своей
власти. Тут ему нужно руководиться лишь обстоятельствами, которых он не может не
знать, и самыми очевидными фактами. Он знает, например, что такой-то человек часто
бывал на войне и воевал успешно — и вот он уже способен избрать полководца. Он знает,
что такой-то судья усердно исполняет свои обязанности, никогда не был уличен в
подкупности и что люди вообще довольны им,— и он уже достаточно осведомлен для
избрания претора. Он поражен роскошью и щедростью какого-нибудь гражданина, и это
все, что ему нужно знать для выбора эдила (Эдил — должностное лицо в Древнем Риме,
ведавшее общественными играми, надзором за строительством и содержанием храмов.
Институт эдилов появился в 494 до н. э., изначально — как низший римский магистрат
из плебеев). Все это факты, о которых он узнает на своих площадях гораздо лучше, чем
монархи в своих дворцах. Но сумеет ли он сам выполнить какое-нибудь дело, изучить
места, возможности, благоприятные моменты, воспользоваться этими знаниями? Нет,
этого он не сумеет сделать.
Если бы кто-либо усомнился в естественной способности народа распознавать
достоинства избираемых им лиц, то пусть он бросит взгляд на непрерывный ряд
поразительно удачных выборов, которые были произведены афинянами и римлянами, и
которые, конечно, невозможно объяснять случайностью.
Подобно тому, как большинство граждан вполне способно быть избирателями, но не
имеет всех нужных качеств для того, чтобы быть избираемыми, народ способен
контролировать деятельность других лиц, но не способен вести дела сам.
Необходимо, чтобы дела шли, и шли не слишком скорым и не слишком замедленным
шагом; но народ всегда или не в меру деятелен или совсем безучастен. Иногда он все
ниспровергает своими сотнями тысяч рук, но бывает и так, что на своих сотнях тысяч ног
он ползет, как насекомое.
В демократическом государстве народ разделен на определенные классы. В различных
способах производить это разделение особенно наглядно проявился гений великих
законодателей. Именно от правильности этого разделения и зависели всегда прочность и
процветание демократии.
Солон (Солон (ок. 640 — ок. 556 гг. до н.э.) — афинский законодатель) разделил афинский
народ на четыре класса. Руководствуясь демократическим духом, он образовал эти классы
для того, чтобы обозначить не тех, которые должны избирать, а тех, которые могут быть
избраны; предоставив каждому гражданину право избирать, он разрешил избирать судей
из граждан всех четырех классов, между тем как на более высокие государственные
должности могли быть избраны лица только первых трех классов, в которые входили
зажиточные граждане.
Итак, разделение на классы населения, имеющего право голоса, составляет основной
закон республики. Другим основным ее законом является способ подачи голосов.
Назначение по жребию свойственно демократии; назначение по выборам — аристократии.
Жребий представляет самый безобидный способ избрания: он предоставляет каждому
гражданину возможность послужить отечеству.
Но так как именно в этом состоит недостаток этого способа, то великие законодатели
затратили большие усилия для того, чтобы его исправить и упорядочить.
В Афинах Солон постановил, чтобы назначения на все военные должности производились
по выбору, а сенаторы и судьи назначались по жребию.
Далее, он постановил, чтобы те гражданские должности, которые были связаны с