Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 5 страница
разрушенным.
На решение турок заключить сепаратный мир с Петром I всего более повлияло то, что
московиты сообщили визирю, будто в Швеции посадили на престол другого короля.
Охрана государства сводится здесь к охране государя, или, скорее, к охране дворца, где он
пребывает безвыходно. Все, что не угрожает непосредственно этому дворцу или столице,
не производит никакого впечатления на невежественные, надменные и предубежденные
умы; что же касается до взаимной связи событий, то эти люди не в состоянии ни следить
за нею, ни предвидеть ее, ни даже думать о ней. Политика, ее средства и ее законы
являются здесь в виде очень ограниченном, и политическое управление тут столь же
просто, как и гражданское.
Все сводится к тому, чтобы согласовать политическое и гражданское управление с
домашним и объединить должностных лиц государства с должностными лицами сераля.
Самое лучшее положение для такого государства будет то, при котором оно как бы
существует одно на свете, когда оно окружено пустынями и изолировано от других
народов, которых оно называет варварами. Поскольку оно не может полагаться на свои
войска, оно иногда находит нужным уничтожить некоторую часть самого себя.
Если принцип деспотического государства — страх, то цель его — тишина; но это не
тишина мира, а затишье города, ожидающего вступления неприятеля.
Так как сила государства заключается не в нем самом, а в войске, которое его основало, то
это войско необходимо сохранять для защиты государства, а между тем оно страшно
самому государю. Как же согласовать безопасность государства с безопасностью особы
его государя?
Посмотрите, с каким усердием старается московское правительство освободиться от
деспотизма, который тяготит его даже более, чем его народы. Оно уничтожило большие
отряды своего войска (стрельцов), смягчило наказания за преступления, учредило суды,
начало знакомиться с законами и просвещать народ. Но есть особые причины, которые,
может быть, снова ввергнут его в то бедствие, которого оно старалось избежать.
В этих государствах религия имеет большее влияние, чем во всех прочих; она — страх,
прибавленный к страху. Отчасти из ее источника и черпает народ в магометанских
государствах ту изумительную преданность, которую он питает к своим государям.
Религия же несколько исправляет и недостатки турецкого государственного строя.
Подданные, не связанные с величием и славой своего государства принципами чести,
связываются с ним силой и принципом религии.
Из всех деспотических государств нет ни одного, которое так обременяло бы самого себя,
как то, где государь объявляет себя собственником всех земель и наследником всех своих
подданных. Неизбежным следствием этого бывает то, что земли перестают
обрабатываться, а если государь к тому же занимается торговлей, то оказывается
разрушенной и всякая промышленность.
В таких государствах ничего не исправляют, ничего не улучшают; дома строятся там
лишь на время жизни их владельца; там не роют канав, не сажают деревьев; там
извлекают из земли все, что она может дать, и ничего не отдают ей обратно; там все
запущено, везде пустыня.
Быть может, вы думаете, что законы, отменяющие земельную собственность и
наследование имуществ, ослабят скупость и жадность вельмож? Нет, это только еще более
усилит их жадность и скупость. Они станут считать своим только то золото или серебро,
которое им удастся украсть и припрятать, и потому будут совершать тысячи
вымогательств.
Чтобы не все погибло, надо, чтобы корыстолюбие государя умерялось каким-нибудь
обычаем. Так, в Турции государь обыкновенно довольствуется взиманием трех процентов
со всех наследств простого народа. Но так как великий государь раздает большую часть
земель своей армии и располагает ими по собственному произволу, так как он захватывает
все наследства чиновников империи и так как в случае смерти человека, не оставившего
после себя детей мужского пола, его имущество становится собственностью великого
государя, а дочери умершего имеют только право пользования им, то в конечном счете
владение большей частью имуществ в государстве является весьма непрочным.
По закону Бантама (Бантам — государство на о. Ява, возникшее в XV в. В конце XVII в.
оно было завоевано голландцами) царь получает в наследство даже жену, детей и дом
покойного. Во избежание самого жестокого последствия этого закона там женят детей в
возрасте десяти, девяти, восьми лет, а иногда и того моложе, чтобы избавить их от
горькой участи стать частью отцовского наследства.
В государствах, не имеющих основных законов, не может быть определенного порядка
наследования престола. Там государь сам избирает себе преемника в своем семействе или
вне его. Напрасно было бы устанавливать право престолонаследия за старшим сыном;
государь всегда может избрать другого. Преемник определяется или самим государем,
или его министрами, или междоусобной войной. Таким образом, в этом государстве по
сравнению с монархией имеется еще одна лишняя причина для разложения.
Так как все члены семьи государя имеют равные права на избрание в преемники, то
отсюда проистекает, что тот из них, кто вступил на престол, первым делом или
приказывает передушить своих братьев, как в Турции; или ослепляет их, как в Персии;
или объявляет их сумасшедшими, как у Могола; если же ни одна из этих мер
предосторожности не принята, как в Марокко, то каждый случай вакантности престола
сопровождается ужасными междоусобицами.
В Московском государстве царь волен избрать себе в преемники кого хочет или в своем
семействе, или вне его. Такое установление о преемственности порождает тысячи смут и
делает положение престола настолько шатким, насколько произвольна его
преемственность. Так как порядок престолонаследия принадлежит к вещам, которые всего
важнее знать народу, то лучшим будет тот, который основан на фактах наиболее
очевидных, каковы, например, рождение или известный порядок родства. Такое
установление прекращает интриги и пресекает замыслы властолюбия; при нем уже нет
надобности стараться овладеть умом слабого государя и заставлять говорить умирающих.
Когда порядок престолонаследия установлен основным законом, наследником престола
является только одно лицо и у братьев его нет уже никакого действительного или
кажущегося права оспаривать у него корону. Никто уже не может строить догадок по
поводу воли государя или ссылаться на нее; отнимать свободу или жизнь у брата государя
так же мало надобности, как и у всякого другого подданного.
Но в деспотических государствах, где братья государя являются в одно и то же время и
его рабами и его соперниками, осторожность велит держать их в руках, особенно в
магометанских странах, где в победе и удаче религия видит суд божий и где вследствие
этого все государи царствуют не в силу права, а в силу факта.
В государствах, где принцы крови знают, что если они не захватят престол, то будут
заключены в тюрьму или преданы смерти, стремление к власти сильнее, чем у нас, где
принцы крови пользуются положением, достаточно удовлетворительным если не для
честолюбия, то для более скромных желаний.
Деспотические государи всегда злоупотребляли браком. Они обыкновенно берут себе
несколько жен, особенно в той части света, где деспотизм, так сказать, натурализован, т. е.
в Азии. И у них такое множество детей, что ни между отцом и детьми, ни между самим и
детьми не может существовать никакого родственного чувства.
Царская семья походит на государство: она слишком бессильна, а ее глава слишком
могуществен; она обширна, но доведена до полного ничтожества, Артаксеркс умертвил
всех своих детей за то, что они составили против него заговор, Трудно, однако, поверить,
чтобы 50 человек детей устроили заговор против отца, и еще менее правдоподобно, что
они затеяли этот заговор потому, что их отец не пожелал уступить своей наложницы
старшему сыну. Гораздо проще объяснить все это одной из интриг сералей Востока, этих
мест, где притворство, злоба и хитрость царствуют в тишине под покровом
непроницаемого мрака и где дряхлый государь, глупеющий с каждым днем,
является первым пленником дворца.
После всего сказанного естественно возникает мысль, что человеческая природа будет
постоянно возмущаться против деспотического правления; но, несмотря на любовь людей
к свободе, несмотря на их ненависть к насилию, большая часть народов все же
подчинилась деспотизму. И нетрудно понять, почему это произошло. Чтобы образовать
умеренное правление, надо уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять,
приводить их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла
уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства, который редко удается
выполнить случаю и который редко позволяют выполнить благоразумию. Напротив,
деспотическое правление, так сказать, само бросается в глаза; оно повсюду единообразно,
и так как, чтобы установить его, не нужно ничего, кроме страстей, то на это всякий
пригоден.
ГЛАВА XV
Продолжение той же темы
В жарких климатах, где обыкновенно царит деспотизм, страсти пробуждаются раньше и
раньше затихают, умственные способности скорее достигают зрелости; там меньше
соблазнов для расточительности, меньше возможностей отличиться, меньше общения
между молодыми людьми, которые живут в своих домах, как затворники; там женятся
раньше, и потому права совершеннолетия там предоставляют в более раннем возрасте,
чем в наших европейских климатах. В Турции совершеннолетие считается с возраста
пятнадцати лет.
Там нельзя освобождаться от долгов уступкой своего имущества кредитору. В
государстве, где личность не имеет обеспеченного имущества, ссуды делаются более
лицу, чем его имуществу.
Такого рода передача имущества естественна в правлениях умеренного типа, особенно в
республиках, вследствие большего доверия к добросовестности граждан в этих
государствах и большей мягкости нравов, порождаемой формой правления, которую
каждый как бы сам для себя создал.
Если бы законодатели установили уступку имущества в римской республике, то эта
республика не подверглась бы стольким мятежам и гражданским неурядицам и не
изведала бы ни опасностей недугов, ни пагубных последствий лекарств.
Бедность и непрочность владения имуществами в деспотических государствах неизбежно
приводят к развитию в них ростовщичества, так как цена денег там, естественно,
увеличивается соответственно риску, которому подвергается каждый, кто их ссужает.
Таким образом, нищета проникает в эти государства со всех сторон. Они лишены всего,
даже возможности делать займы.
Поэтому купец не может там вести крупной торговли; он живет сегодняшним днем: если
он сделает большие запасы товаров, то одна уплата процентов за ссуженные ему на эту
покупку деньги превысит все его барыши от продажи товаров. Вследствие этого там не
существует особых законов для торговли; они сводятся к простому полицейскому
надзору.
Государство не может быть несправедливым, не имея в своем распоряжении рук,
посредством которых эти несправедливости совершаются. Но невозможно допустить,
чтобы эти руки не порадели и о самих себе, поэтому расхищение государственной казны
становится в государствах деспотических явлением естественным.
Ввиду обычности этого преступления там полезны конфискации. Ими утешают народ;
они доставляют государю обильную денежную дань, которую ему было бы трудно
собрать со своего разоренного народа; в этих государствах нет ни одной семьи, которую
желали бы сохранить.
Иное дело в государствах умеренного типа. Там конфискации поколебали бы право
собственности, разорили бы ни в чем не повинных детей, ради наказания одного
виновного разрушили бы всю семью. В республиках конфискации, лишая гражданина
всех средств к жизни, причинили бы зло нарушением равенства, которое составляет душу
этого правления.
В Риме был закон, допускавший конфискацию только в случаях оскорбления величества.
Во многих случаях было бы очень благоразумно, следуя духу этого закона, ограничивать
конфискации лишь известными видами преступлений. Воден (Воден Жан (1530 — 1596
гг.) — выдающийся французский мыслитель, идеолог абсолютизма, экономист и
теоретик государственного права) вполне основательно говорит, что в стране, где
раздельность имуществ супругов определена обычаем, конфискации должны бы
подлежать только одни благоприобретенные ими имущества, не состоящие в их общем
владении.
ГЛАВА XVI
О передаче власти
В деспотических государствах власть переходит целиком в руки того, кому она доверена.
Визирь есть сам деспот, и каждый чиновник есть визирь. В монархических правлениях
власть не передается в такой непосредственной полноте. Передавая власть, государь
ограничивает ее. Он так распределяет ее, что никогда не передаст другому какую-то долю
своей власти, не удержав за собою большей части ее.
Так, в монархических государствах отдельные правители городов, будучи зависимы от
правителей провинции, еще в большей степени зависят от государя, и начальники
отдельных частей армии, находясь в подчинении у своих генералов, состоят еще в
большем подчинении у государя.
В большинстве монархических государств благоразумно установлено, что лица, имеющие
более или менее высокие военные звания, не числятся постоянными командирами той или
иной части войска, так что, получая назначение лишь по специальному приказу государя,
могут быть использованы на службе или оставлены не у дел; таким образом, они в одно и
то же время находятся на службе и как бы оказываются вне ее.
Но это несовместимо с духом деспотического правления, так как допустить
существование лиц, которые, не имея определенного служебного положения, тем не менее
обладали бы титулами и прерогативами, значило бы допустить в государстве
существование лиц, которые значительны сами по себе, что противоречило бы природе
этого государства.
Если бы правитель города был независим от паши, то для того, чтобы установить согласие
между ними, пришлось бы прибегать к постоянным уступкам и смягчениям;
предположение нелепое при деспотическом правлении. Кроме того, если бы начальник
города мог отказать в повиновении паше, то как же мог бы паша отвечать головой за свою
провинцию?
В этом государстве власти не могут быть уравновешены — как власть последнего
чиновника, так и власть самого деспота. В государствах умеренных закон везде разумен,
он всем известен, и самые низшие должностные лица имеют возможность
руководствоваться им. Но при деспотическом правлении, где закон есть воля государя,
как бы ни был мудр этот государь, чиновник все-таки не может руководствоваться его
волей, потому что не может знать ее, и потому он руководствуется собственной волей.
Мало того: так как закон есть то, чего желает государь, а государь может желать лишь
того, что он знает, то является надобность в бесконечном множестве лиц, которые желали
бы за него и так, как он.
Наконец, так как закон есть непредвиденное проявление воли государя, то необходимо,
чтобы проявление воли тех, которые желают за него, было таким же быстрым и
внезапным, как и его собственное.
ГЛАВА XVII
О подарках
В деспотических государствах существует обычай, согласно которому всякое обращение к
высшему лицу и даже к самим государям должно сопровождаться приношениями.
Император Могола не принимает просьб от своих подданных без какого-нибудь
приношения с их стороны. Эти государи доходят до того, что за подарки продают свои
милости.
Так оно и должно быть в государстве, где нет граждан, в государстве, где все убеждены,
что высший не имеет никаких обязательств по отношению к низшему; в государстве, где
люди думают, что единственная связь между ними состоит лишь в карах, которые одни
налагают на других; в государстве, где мало делается дел и где редко встречается
надобность обращаться к высокопоставленному лицу с просьбами и еще того реже — с
жалобами.
В республике эти подарки ненавистны, потому что добродетель в них не нуждается. В
монархии честь является более сильным двигателем, чем подарки. Но в деспотическом
государстве, где нет ни добродетели, ни чести, человека можно побудить к деятельности
лишь надеждой на умножение его житейских удобств.
Именно руководствуясь идеей республики, Платон требовал, чтобы лица, принимающие
подарки за исполнение своего долга, были наказуемы смертью. «Не следует принимать
подарков ни за хорошие, ни за дурные дела»,— говорит он.
Римский закон, дозволявший должностным лицам принимать небольшие приношения при
том условии, чтобы их общая стоимость не превышала ста экю в год, был очень дурным
законом. Кому ничего не дают, тот ничего и не желает; те же, кому дают мало, вскоре
пожелают большего, а потом и многого. К тому же легче вразумить того, кто, будучи
обязан не брать ничего, берет нечто, чем того, кто берет больше, чем ему дозволено брать,
всегда находя для этого какие-либо предлоги, извинения, причины и оправдывающие его
обстоятельства.
ГЛАВА XVIII
О раздаваемых государем наградах
В деспотических государствах, где, как уже мы сказали, люди побуждаются к
деятельности лишь надеждой на увеличение своих житейских удобств, государь может
награждать только деньгами. В монархии, где господствует одна честь, государь мог бы
награждать только одними почетными отличиями, но так как эти, установленные честью,
отличия связаны с роскошью, которая неизбежно порождает новые потребности, то
государь награждает там почестями, ведущими к богатству. В республике же, где
властвует добродетель, двигатель самодовлеющий и исключающий все прочие,
государство награждает только одним засвидетельствованием этой добродетели.
Крупные награды служат признаком упадка — это общее правило как для республики, так
и для монархии; появление таких наград указывает на то, что основные начала правления
испорчены, что, с одной стороны, понятие чести утратило прежнюю силу, а с другой —
ослабели гражданские добродетели.
Самые худшие из римских императоров были в то же время самыми щедрыми на награды.
Таковы, например, Калигула, Клавдий, Нерон, Оттон, Вителлий, Коммод, Гелиогабал и
Каракалла.
Лучшие же, как Август, Веспасиан, Антонин Пий, Марк Аврелий и Пертинакс, были,
напротив, самыми экономными в этом отношении. При хороших императорах
государство снова возвращалось к своим принципам и сокровище чести заменяло все
прочие сокровища.
ГЛАВА XIX
Другие последствия принципов трех видов правления
Не могу закончить этой книги, не сделав еще несколько применений моих трех
принципов.
Первый вопрос. Должны ли законы понуждать гражданина к принятию общественных
должностей? Отвечаю: да, должны, но только в республиканском правлении, а не
монархическом. В республике общественная должность является свидетельством
добродетели, драгоценным залогом, который отечество вверяет гражданину, и так как вся
жизнь, деятельность и все мысли последнего должны принадлежать отечеству, то он и не
может отказываться от этих должностей. В монархии они являются свидетельством чести,
своеобразные правила этой чести требуют, чтобы человек принимал их лишь тогда, когда
это ему угодно, и в таком виде, в каком это ему угодно.
Покойный король Сардинии наказывал тех, которые отказывались от должностей и
службы в его государстве. Сам того не сознавая, он действовал в духе республиканских
идей. Впрочем, приемами своего правления он достаточно доказал, что осуществление
этих идей не входило в его намерения.
Второй вопрос. Заслуживает ли одобрения правило, согласно которому можно обязать
гражданина занять в войске место, низшее по сравнению с тем, которое он там занимал
прежде? В Риме воину часто приходилось служить под начальством человека, который
год тому назад был его подчиненным. Это потому, что республиканская добродетель
требует постоянного самопожертвования во всех отношениях ради государства. Но в
монархическом государстве честь, истинная или ложная, видит в этом несовместимое с ее
правилами унижение человека.
В деспотических государствах, где равно злоупотребляют и честью, и местами, и рангами,
с одинаковой легкостью превращают государя в батрака и батрака в государя.
Третий вопрос. Следует ли соединять в руках одного лица исполнение гражданской и
военной должности? В республике надо их соединять, а в монархии разделять. В
республике было бы опасно превращать армию в особое сословие, отличное от
гражданского, а в монархии не менее опасно было бы соединять исполнение обеих этих
должностей в руках одного и того же лица.
В республике люди берутся за оружие лишь в качестве защитников законов и отечества;
человек становится на некоторое время солдатом именно потому, что он гражданин. При
наличии же двух различных сословий каждому, кто, состоя в армии, продолжал бы
считать себя гражданином, могли бы дать почувствовать, что он не более как солдат.
В монархиях военные стремятся только к славе или по меньшей мере к чести или
богатству. Таким людям отнюдь не следует поручать гражданских должностей;
необходимо, напротив, чтобы гражданские власти обуздывали их. Недопустимо, чтобы
одни и те же лица обладали одновременно и доверием народа и силой, позволяющей
злоупотреблять этим доверием.
Посмотрите, как опасаются возникновения обособленного военного сословия в
государстве, где под формой монархии скрывается республика (Здесь Монтескье имеет в
виду Англию); там воин не перестает быть гражданином и даже должностным лицом, дабы
оба эти качества служили залогом его преданности отечеству и постоянно напоминали
ему о его обязанностях.
Разделение должностей на военные и гражданские, произведенное римлянами после
падения республики, не было делом произвола. Оно явилось следствием изменения
римского государственного строя; оно соответствовало природе монархического
правления; дело, начатое при Августе (Император Август лишил сенаторов, проконсулов
и губернаторов права носить оружие), должны были завершить последующие
императоры для обуздания военного правления.
Прокоп, соперник Валента в борьбе за императорскую власть, совершенно не понимал
этого, когда, возведя персидского царевича Гормизда в звание проконсула, он возвратил
проконсулу принадлежавшее ему некогда командование войсками; возможно, впрочем,
что у него были для этого особые причины. Человек, стремящийся к верховной власти,
более заботится о собственной пользе, чем о пользе государства.
Четвертый вопрос. Следует ли допускать продажу должностей? В деспотических
государствах, где государь назначает и смещает должностных лиц по собственному
произволу, должности не должны продаваться.
Но в монархических государствах их продажа полезна, потому что она заставляет людей
заниматься, как семейным ремеслом, тем или иным видом деятельности, которым они не
стали бы заниматься из любви к добродетели, ибо она каждому определяет его долг и
придает более устойчивости и постоянства сословиям. Свида (Свида (Σουΐδας) —
византийский лексикограф. Личность и само имя Свида остаются загадочными; только
с некоторой вероятностью можно предположить, что он принадлежал к духовному
званию. Сохранившийся во многих рукописях его монументальный Лексикон (появился
около середины Х в. до н. э.), замечательный по полноте и учености, является образчиком
эпохи энциклопедической эрудиции) недаром сказал, что Анастасий посредством продажи
всех государственных должностей сделал из империи нечто вроде аристократии.
Платон не терпел такой продажи. «Это то же самое,— говорит он,— как если бы кого-
либо приняли на корабль кормчим или матросом за его деньги». Может ли обычай,
вредный для всякого житейского дела, оказаться полезным только для руководства
республикой?
Однако Платон говорит о республике, основанной на добродетели, а мы говорим о
монархии. Но если бы в монархии должности не продавались согласно публично
установленным правилам, то они все-таки стали бы продажными вследствие
корыстолюбия и жадности придворных; случай доставит лучших покупателей, чем выбор
государя. Наконец, самый способ возвышаться посредством богатства поддерживает и
поощряет промышленность, в чем всегда очень нуждается этого рода правление.
Пятый вопрос. Для какого правления нужны цензоры? Они нужны для республики, где
принцип правления — добродетель. Добродетель разрушается не одними только
преступлениями, но также и небрежностью, ошибками, недостатком любви к отечеству,
опасными примерами, семенами порчи, всем, что, не нарушая закона, обходит его и что,
не уничтожая его силы, ослабляет ее. Все это должно быть исправляемо цензорами.
Нас удивляет наказание, которому подвергли члена Ареопага за то, что он убил воробья,
спрятавшегося у него на груди от преследования ястреба. Мы поражены тем, что Ареопаг
предал смерти ребенка за то, что тот выколол глаза птичке. Но надо иметь в виду, что тут
дело идет не о приговорах уголовного суда, а о решениях суда нравственного в
республике, основанной на нравственности.
Монархии не нуждаются в цензорах; эти правления основаны на чести, а природа чести в
том и состоит, что для нее весь мир — цензор. Всякий человек, преступивший правила
чести, услышит упреки даже от тех, у кого ее совсем нет.
Тут сами цензоры были бы развращены теми, кого им следовало исправлять. Они были бы
не в силах бороться с распространенной в монархии испорченностью — эта
испорченность оказалась бы сильнее их.
Понятно, что для деспотического правления цензоры совсем не нужны. Китай, по-
видимому, является исключением из этого правила; но мы изложим впоследствии особые
причины этого обстоятельства.
КНИГА ШЕСТАЯ
Влияние, оказываемое принципами различных образов правления на простоту
гражданских и уголовных законов, на формы судопроизводства и определение наказаний
ГЛАВА I
О простоте гражданских законов в различных видах правления
При монархическом правлении законы не могут отличаться такой простотой, как при
деспотическом правлении. Здесь нужны суды. Эти суды выносят приговоры. Приговоры
эти надо хранить и изучать для того, чтобы суд действовал сегодня так же, как он
действовал вчера, и чтобы собственность и жизнь граждан были столь же прочно и
определенно обеспечены, как и само государственное устройство.
В монархии отправление правосудия, решениям которого подлежат не только имущество
и жизнь, но также и честь человека, требует тщательных изысканий. Чем шире ведомство
суда, чем важнее интересы, подлежащие его решениям, тем внимательнее и
осмотрительнее становится судья.
Поэтому не следует удивляться, что законы этого государства отличаются таким обилием
правил, оговорок и распространений, благодаря которым умножается количество частных
случаев и самый разум обращается, по-видимому, в особого рода искусство.
Установленное в монархиях различение людей по их званию, происхождению,
положению часто приводит к установлению различий в характере их имущества, и законы
этого государственного строя могут увеличивать количество таких различий. Так, у нас
имеется имущество собственное и общее или сообща приобретенное, полученное в
приданое и принадлежащее исключительно жене, отцовское и материнское, разного рода
движимость, имущество свободное и ограниченное субституцией, родовое или неродовое,
имущество дворянское — белопоместное и простонародное, ренты поземельные или
денежные. Каждый вид имущества подчинен особым правилам, согласно которым им
располагают, и все это еще более усложняет дело. В наших государствах феоды стали
наследственными поместьями. Надо было обеспечить дворянство в имущественном