О теоретической социологии 1 страница

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ХРАНИТЕЛЬ

МОСКВА

УДК 316 ББК 60.5

М52

Robert К. Merton SOCIAL THEORY AND SOCIAL STRUCTURE

Перевод с английского Е.Н. Егоровой, З.В. Кагановой, ВТ. Николаева, Е.Р. Черемиссиновой

Научный редактор доктор философских наук З.В. Каганова Оформление и компьютерный дизайн СВ. Шумилина

Подписано в печать 12.07.06. Формат 60x90 Vu. Усл. псч. л. 55. Тираж 3000 экз. Заказ № 4624077.

Мертон, Р.

М52 Социальная теория и социальная структура / Роберт Мертон. — М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — 873, [7] с.

ISBN 5-17-029089-6 (ООО «Издательство ACT»)

ISBN 5-9713-0703-7 (ООО Издательство «ACT МОСКВА»)

ISBN 5-9762-0143-1 (ООО «ХРАНИТЕЛЬ»)

Роберт Кинг Мертон (1910 — 2003) — выдающийся социолог XX столетия, один из крупнейших представителей структурно-функционального анализа, основатель социологии науки, автор более чем 20 монографий.

«Социальная теория и социальная структура» — основная работа Мертона — переиздавалась более 30 раз и переведена на 12 языков.

УДК 316 ББК 60.5

Памяти Чарльза Хопкинса, учителя и друга

Предисловие к дополненному изданию 1968 г.

Данное издание не является заново переработанным, а всего лишь дополненным. Переработанное издание 1957 г. остается неизменным, за исключением того, что его короткое вступление значительно расширено и представлено здесь как главы 1 и II. Другие изменения незначительны и носят технический характер: исправлены типографские ошибки и внесены поправки в предметный и именной указатели.

Когда впервые писались статьи, составляющие данную работу, они не были задуманы как последовательные главы одной книги. Поэтому напрасно было бы предполагать, что статьи в их нынешней компоновке представляют собой естественную последовательность, с суровой неизбежностью диктующую переход от одной статьи к другой. И все же мне не хотелось бы думать, что книга в целом не отличается связностью, единством и четко выраженной позицией.

Чтобы сделать связность более наглядной, книга разделена на четыре основные части, при этом в первой задается теоретическая ориентация, на основе которой в дальнейшем исследуются три комплекса социологических проблем. Цель коротких вступлений к каждому из этих трех самостоятельных разделов — избавить читателя от необходимости затрачивать умственные усилия при переходе от одной части к другой.

В целях единства статьи собраны таким образом, чтобы отразить постепенное развертывание и развитие двух социологических тем, проходящих через всю книгу и полнее выраженных в перспективных установках, которые можно найти во всех главах, чем в их конкретном содержании. Это тема взаимодействия социальной теории и социального исследования и тема кодификации как фундаментальной теории, так и методик социологического анализа, особенно качественного анализа.

Разумеется, эти два объекта внимания не отличаются чрезмерной скромностью объема. На самом деле если бы я дал понять, что статьи делают нечто большее, чем просто очерчивают грани этих больших и нечетко обрисованных областей, то сама чрезмерность притязаний лишь подчеркнула бы скромность результатов. Но поскольку объединение теории и эмпирического исследования и кодификация теории и метода проходят красной нитью через все главы книги, вполне уместно сказать несколько слов о теоретической ориентации, изложенной в первой части.

В первой главе представлены факты, относящиеся к отличающимся друг от друга, хотя и взаимодействующим функциям историй социологической теории, с одной стороны, и к формулировкам ныне используемой теории, с другой стороны. Едва ли нужно лишний раз отмечать, что современная теоретическая социология основывается на наследии прошлого. Но весьма полезно, как мне представляется, изучить интеллектуальные требования к подлинной истории социологической мысли: чтобы она была не просто хронологически подобранным рядом кратких обзоров социологических доктрин. Точно так же полезно рассмотреть, что именно современная социологическая теория черпает из предшествующей.

Поскольку за последнее десятилетие много внимания уделялось социологической теории среднего уровня, есть все основания пересмотреть характер и развитие такого рода теории в свете применения и критики, которые возникли за это время. Такова цель второй главы.

В главе III предлагается система для социальной теории, известная как функциональный анализ. В ее основе находится парадигма, кодифицирующая предположения, понятия и методики, неявно (а иногда и явно) присутствующие в функциональных интерпретациях, разработанных в областях социологии, социальной психологии и социальной антропологии. Если отбросить многозначность слова открытие, то можно сказать, что элементы парадигмы в основном были открыты, а не изобретены. Они были найдены отчасти в результате критического и тщательного рассмотрения эмпирических исследований и теоретических дискуссий ученых, применяющих функциональную ориентацию при изучении общества, и отчасти в результате пересмотра моих собственных работ по социальной структуре.

В последних двух главах первой части дается краткий обзор видов взаимосвязи теоретических и эмпирических исследований, существующих ныне в социологии.

В главе IV разграничиваются связанные между собой, но совершенно особые виды исследования, обозначенные зачастую нечетко

использованным термином социологическая теория: методология или операциональная логика, общие ориентации, анализ понятий, интерпретации ex post facto*, эмпирические обобщения и теория в строгом смысле слова. Изучая взаимосвязи между ними (а тот факт, что они связаны, подразумевает и их различие), наряду с функциями общих ориентации в теории я подчеркиваю их недостатки, которыми социология наделена в гораздо большей степени, чем множеством эмпирически подтвержденных и точно определенных закономерностей, выведенных из общей теории. Таким же образом я подчеркиваю и пытаюсь охарактеризовать важность эмпирического обобщения, а не только его половинчатость. В этой главе высказывается мнение, что такие разрозненные обобщения можно сопоставить и свести воедино путем кодификации. Тогда они становятся отдельными проявлениями общего правила.

В пятой главе изучается вторая сторона этого взаимоотношения между теорией и эмпирическим исследованием: разнообразные виды последствий эмпирического исследования для развития социологической теории. Только те, кто скорее просто читает об эмпирическом исследовании, а не занимается им непосредственно, могут продолжать считать, что его исключительной или даже первейшей функцией является проверка выдвинутой ранее гипотезы. Это представляет собой существенную, но узкую и далеко не единственную функцию эмпирического исследования, которое играет гораздо более активную роль в развитии теории, чем роль пассивного подтверждения. Как подробно описано в этой главе, эмпирическое исследование также закладывает основы социологической теории, заново формулирует, переориентирует и уточняет ее. И поскольку оно тем самым обогащает теорию, становится ясно, что социолог-теоретик, далекий от всякого эмпирического обследования, знающий о нем, так сказать, понаслышке, рискует отгородиться оттого самого реального опыта, который скорее всего может подсказать ему, какое направление его поисков является наиболее плодотворным. Его ум не оплодотворен реальным опытом. Он далек от довольно частого опыта неожиданных открытий, сделанных случайно, не являвшихся предметом целенаправленного поиска, — опыта, которым обладает подготовленный к новым открытиям ум. Отмечая это, я считаю такую непреднамеренность открытия фактом эмпирического исследования, а не его философией.

Макс Вебер был прав, присоединяясь к мнению, что не надо быть Цезарем, чтобы понять Цезаря. Но для нас, социологов-теоретиков, существует соблазн иногда поступать так, будто нет необходимости даже изучать Цезаря, чтобы его понять. И все же мы знаем, что взаи-

* постфактум (лат.). — Примеч. пер.

модействие теории и эмпирического исследования способствует как пониманию отдельного случая, так и расширению общего правила.

Я глубоко признателен Барбаре Бенген, приложившей свой редакторский талант к первым двум главам, д-ру Хэрриет А. Цукерман — за ее критические замечания по поводу их чернового варианта и миссис Мэри Майлз, превратившей неразборчивый рукописный текст с множеством пометок и исправлений в четкий машинописный вариант. Подготовку этих вступительных глав мне помог осуществить грант Национального научного фонда.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк Март, 1968

Предисловие к исправленному изданию 1957 г.

Примерно более трети содержания в этом издании — новое. Главное изменение заключается в наличии четырех новых глав и двух библиографических дополнений с обзором последних достижений в областях, рассмотренных в главах, к которым они прилагаются. Я также постарался улучшить изложение в различных частях книги, переписав абзацы, которые были не такими ясными, как следовало бы, и устранил несколько досадных ошибок, которых вообще не следовало допускать.

Из четырех глав, добавленных к этому изданию, две взяты из опубликованных работ, одна из которых вышла из печати, а вторая скоро будет издана. Книга «Модели влияния: локальные и космополитические факторы влияния», впервые вышедшая в«Комьюникейшнз Ри-серч», 1948—1949 (П.Ф. Лазарсфельд и Ф.Н. Стэнтон, издатели), является частью продолжающегося цикла работ Отдела прикладного социального исследования при Колумбийском университете, посвященных роли личностного влияния в обществе. В этой главе мы вводим понятие «фактор влияния», определяем два самостоятельных типа личности как факторы влияния («локальный» и «космополитический») и соотносим эти типы со структурой влияния в местном сообществе. Вторая из этих глав, «Вклад в теорию референтно-группового поведения», была написана вместе с м-с Алисой С. Росси и сначала опубликована в работе «Связи в социальных исследованиях» (Р.К. Мертон и П.Ф. Лазарсфельд, издатели). Опираясь на обширные доказательства, представленные «Американским солдатом», автор формулирует определенные условия, при которых люди ориентируются на нормы различных групп, в частности тех, в которые они не входят.

Две другие главы, добавленные в этом издании, ранее не публиковались. Первая из них, «Связьтеории социальной структуры и аномии», пытается объединить новый эмпирический и теоретический анализ

такого нарушения социальных норм, которое известно как аномия. Во второй, «Связь теории референтных групп и социальной структуры», предпринята попытка выявить именно социологические в отличие от социопсихологических выводы из современного исследования поведения референтных групп. Цель в том, чтобы изучить некоторые теоретические проблемы социальной структуры, которые необходимо решить, прежде чем можно будет продвинуться вперед в социологическом анализе референтных групп.

Библиографические дополнения кратко затрагивают функциональный анализ в социологии и более подробно — роль пуританства в развитии современной науки.

Я выражаю особую признательность д-ру Элинор Барбер и миссис Мэри Клинк за помощь в чтении гранок и миссис Бернис Зелдич — за подготовку указателя. При внесении исправлений в книгу я воспользовался небольшой субсидией, предоставленной Программой поведенческих наук Фонда Форда, которая является частью его списка грантов, заранее не ограничивающей предоставление субсидий работой над точно определенным проектом.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк День благодарения, 1956

Благодарности

Никто в полной мере не знает, что именно сформировало его мышление. Мне трудно проследить в деталях происхождение концепций, выдвинутых в этой книге, и докопаться до причин их постепенного изменения в процессе многолетней работы. В их развитие внесли вклад многие социологи, и каждый раз, когда источник известен, на него сделана ссылка в многочисленных примечаниях к отдельным главам. Но среди них есть шесть человек, у которых я в особом долгу, в разной степени и по разным причинам, и именно им я хочу отдать дань уважения.

Самая первая и глубочайшая признательность лишь в какой-то мере и слишком поздно отражена в самом факте посвящения этой книги Чарльзу X. Хопкинсу. Благодаря тому, что этот человек, муж моей сестры, жил на этом свете, у многих людей укрепилось чувство собственного достоинства. И тюка живы те, кто соприкасался с ним, будет жив и он. С любовью, уважением и благодарностью я посвящаю эту книгу Хопу, который обнаружил, что может научить других.

Своему хорошему другу Джорджу Итону Симпсону, ныне работающему в Оберлинском колледже, я признателен за то, что он взялся за самонадеянного второкурсника, чтобы тот понял, как будоражит интеллект изучение работы систем социальных отношений. Более благоприятного знакомства с социологией я не мог бы для себя и представить.

Еще до того, как Питирим Сорокин погрузился в изучение всемирных исторических процессов (что представлено в его «Социальной и культурной динамике»), он помог мне избавиться от узости кру-

гозора, разрушив представление о том, что эффективное изучение общества ограничивается территорией Америки, и от подсказанного трущобами представления, что основная тема социологии заключается в изучении таких периферийных проблем общественной жизни, как развод и преступность несовершеннолетних. Я с радостью и честно признаю свой долг перед ним, который я еще не отдал.

Джорджу Сартону, пользующемуся огромным уважением среди историков науки, я благодарен, помимо консультаций, за дружеское расположение и за предоставленное мне право почти два года работать в его знаменитой комнате 189 в Гарвардской библиотеке. Малую толику его влияния можно обнаружить в первой главе этой книги, посвященной требованиям к истории социологической теории, и в части IV, посвященной работам по социологии науки.

Те, кто будет читать следующие страницы, вскоре осознают, как я обязан своему учителю и другу Толкотту Парсонсу, который еще в начале своей педагогической карьеры столь многих заразил своей увлеченностью аналитической теорией. Масштаб его личности как учителя проявился в том, что он развивал пытливость ума, а не плодил послушных учеников. Интеллектуальная близость, к которой располагало небольшое аспирантское отделение социологии в Гарварде в начале 30-х годов, позволяло аспирантам вроде меня поддерживать тесную и непрерывную связь с преподавателем уровня д-ра Парсон-са. Это был, по сути, узкий круг единомышленников. Такой в наши дни трудно найти на факультетах, где десятки аспирантов и небольшая группа перегруженных профессоров.

В последние годы, работая в одной упряжке в Отделе прикладных социальных исследований Колумбийского университета, я многому научился у Поля Ф. Лазарсфельда. Поскольку из наших бесчисленных разговоров очевидно, что он не представляет, до какой степени я ему обязан интеллектуально, я особенно рад представившемуся случаю привлечь его внимание к этому публично. Далеко не последнюю роль сыграла его скептическая любознательность, вынудившая меня еще яснее сформулировать причины, по которым функциональный анализ представляется мне в настоящее время самым перспективным, хотя и не единственным, теоретическим подходом к широкому кругу проблем в человеческом обществе. Более того, на своем собственном примере он укрепил во мне убежденность, что огромная разница между социологией как наукой и социологическим дилетантизмом заключается в систематическом и серьезном, то есть интеллектуально ответственном и строгом, изуче-

нии того, что поначалу кажется лишь интересной идеей. Это, как

мне представляется, также имеет в виду и Уайтхед в заключительных строках эпиграфа к данной книге.

Другие четыре человека мало нуждаются в выражении моей признательности; одна — поскольку всем, кто меня знает, известно, насколько я ей обязан; трое других — поскольку, когда придет время, обнаружат сами, что именно вызывает у меня чувство огромной признательности к ним.

Часть 1

О теоретической социологии

I. ОБ ИСТОРИИ И СИСТЕМАТИКЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

«Наука, которая не торопится забыть своих основателей, обречена».

«Для науки на ранней стадии характерна как честолюбивая глубина поставленных задач, так и дилетантство в обращении с деталями».

«Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое уже было сказано раньше кем-то, кто этого просто не осознал сам».

Алфред Норт Уайтхед «Организация мышления»

Хотя в этой книге я во многом опираюсь на труды социологов прошлого, в ней речь идет не об истории социологической теории, а о систематической сути определенных теорий, с которыми сейчас имеют дело социологи. Разница между ними весьма существенная. И все же их часто смешивают в учебных программах и публикациях. Фактически социальные науки вообще, за все большим исключением психологии и экономики, склонны объединять современную теорию с ее историей в гораздо большей степени, чем такие науки, как биология, химия или физика¹.

¹ Эта дискуссия построена на материале ранее опубликованной статьи, посвященной «положению социологической теории», American Sociological Review, 1949, 13, 164—168. Соответствующие замечания о роли истории социологической мысли в отличие от роли современной социологической теории можно найти в Howard Becker, «Vitalizing sociological theory», 1954, 19, 377—388, особ. 379—381, и недавние четко и тщательно проиллюстрированные высказывания: Joseph Bcrger, Morris Zelditch, Jr. and Bo Anderson, Sociological Theories in Progress (Boston: Houghton Miffin Company, 1966), ix-xii, и в: William R. Catton, From Animistic to Naturalistic Sociology (New York: McGraw Hill, 1966). Несколько иную точку зрения на природу и функции социальной теории можно найти в Theodore Abel, «The present status of social theory», American Sociological Review, 1952, 17, 156—164, а также в обсуждении этой статьи Кеннетом И. Боком и Стивеном У. Ридом, 164—7; и Herbert Blumer, «What is wrong with social theory?», ibid., 1954, 19, 3—10. — Примеч. автора.

Упрощенное понимание единства истории и систематики

Весьма знаменательно, что социологи склонны объединять историю с систематикой теории. Ведь Огюста Конта, часто называемого отцом социологии, они также считают и отцом истории науки². Однако при этом заманчивом, но фатальном слиянии современной социологической теории с историей социологических идей игнорируются их существенно разные функции. Столь необходимое признание разницы между историей и систематикой социологии могло бы привести к написанию реальных историй. В них бы были составные части и формальные характеристики лучших историй других наук. В них рассматривались бы такие вопросы, как комплексное происхождение социологических идей, пути их развития, связи теории с меняющимся социальным происхождением и, следовательно, социальным статусом ее представителей, взаимодействие теории с изменяющейся социальной организацией социологии, распространение теории от центров социологической мысли и ее модификация в процессе распространения, и то, каким образом

² Например, так делает Джордж Сартон (George Sarton, The Study ofthe History of Science (Cambridge: Harvard University Press, 1936, 3—4). Выдвижение Конта, Маркса, Сен-Симона или многих других на роль того самого отца социологии отчасти зависит от точки зрения, а отчасти является результатом неизученного предположения о том, как возникают и выкристаллизовываются новые дисциплины. Это и сейчас зависит от точки зрения, поскольку нет общепризнанных критериев, позволяющих сказать, кто породил конкретную науку. Неизученное предположение состоит в том, что типично наличие одного отца для каждой науки, пользуясь биологической метафорой. Фактически история науки свидетельствует о том, что правилом является полигенезис. Однако не приходится сомневаться, что Конт в 1839 г. создал термин «социология», нелепый гибрид, который с того времени обозначает науку об обществе. Во все времена ученые были против этого теперь уже прижившегося варваризма*. Одним из бесчисленных примеров возражения является высказанное в 1852 г. замечание талантливого и'мало цитируемого исследователя общества Джорджа Корнуэлла Льюиса: «...основным возражением против научного слова, созданного отчасти из английского и отчасти из греческого слова, является то, что оно непонятно иностранцу, незнакомому с нашим языком. Г-н Конт предлагает слово социология, но что нам сказать немецкому автору, употребившему словоgesellology или gesellschaftology''» Это несогласие с термином высказано в работе: Lewis, A Treatise on the Methods of Observation and Reasoning in Politics (London, 1852), II, 337n; что касается истории самого слова, см. Victor Branford, «On the origin and use ofthe word sociology...»Sociological Papers (London, 1905), 1, 3—24 и L.L. Bernard and Jessie Bernard, Origins of American Sociology (New York: T.Y. Crowell, 1943), 249. — Примеч. автора.

* Варваризм (лингв.) — заимствованное слово или выражение, не соответствующее нормам данного языка. — Примеч. пер.

на нее влияли изменения в окружающей культуре и социальной структуре. Осуществленное на практике разграничение способствовало бы, короче говоря, созданию социологической истории социологической теории.

Однако у социологов сохраняется весьма ограниченное, упрощенное представление об истории социологической теории как о собрании критических обзоров прошлых теорий с добавленными для пикантности краткими биографиями главных теоретиков. И тогда становится понятно, почему почти все социологи считают, что они вправе преподавать и писать «историю» социологической теории — в конце концов, они же знакомы с классическими работами прошлого. Но такое представление об истории теории не является фактически ни историей, ни систематикой, а лишь неудачным гибридом.

В действительности эта концепция — аномалия в современной интеллектуальной работе, говорящая о том, что социологи и историки все чаще меняются ролями. Так, социологи придерживаются своей узкой и поверхностной концепции истории идей в то самое время, когда новое поколение специалистов по истории науки вглубь и вширь пропахивает поле социологии, психологии и политологии в поисках теоретических ориентиров для своих интерпретаций развития науки³.

Специализированная история науки включает разумные, но ошибочные концепции, убедительные на момент их формулировки, но позднее не выдержавшие эмпирических проверок или замененные концепциями, более соответствующими дополнительным данным по этому вопросу. В нее также входят неудачные начальные попытки, ныне архаические доктрины и как бесполезные, так и полезные ошибки прошлого. Логическое обоснование истории науки заключается в том, чтобы понять, почему все произошло именно так в той или иной науке или комплексе наук, а не в том, чтобы привести краткие обзоры научной теории в хронологический порядок. Более того, такого рода история не ставит своей целью обучить современного ученого ныне практикуемой теории, методологии или методам в его науке. Историю и систематику научной теории можно соотносить друг с другом именно потому, что сначала признается различие между ними.

³ К наиболее важным представителям новой истории науки относятся Чарльз Гиллеспи, Генри Герлак, Руперт Холл, Мэри Боас Холл, Томас Кун, Эверетт Мендельсон, Дерек Прайс, Роберт Скофилд, Л. Пиерс Уильяме и А.С. Кромби. — Примеч. автора.

Научно-теоретические публикации в социологии

Социологи и историки науки кардинально поменялись ролями и в другом, тесно связанном с этим отношении. Историки энергично составляют «устную историю»⁴ недавнего прошлого науки, записывая на пленку проведенные методом фокус-групп интервью с главными участниками этой истории; социологи до сих пор ограничиваются обращением к опубликованным документам. Это еще один пример того, как переместившиеся на чужую территорию историки обгоняют коренных жителей-социологов, которым они явно обязаны своими методами интервью. Короче говоря, историки физических и биологических наук начинают писать аналитические истории, основанные на социологии науки⁵, тогда как социологи продолжают рассматривать историю социологической теории как ряд критических кратких обзоров следующих друг за другом теоретических систем.

Когда социологи исходят из этой ограниченной концепции, вполне естественно, что главными источниками для них являются опубликованные труды, описывающие эти теоретические системы: например, труды Маркса, Вебера, Дюркгейма, Зиммеля, Парето, Самнера, Кули и других, менее внушительных фигур. Но этот вроде бы очевидный выбор источников разбивается о подводный камень — различие между законченными вариантами научной работы в том виде, в котором они появляются в печати, и действительным ходом проводимого ученым исследования. Оно слегка напоминает различие между учебниками по «научному методу» и тем, что на самом деле думают, чувствуют и делают ученые, когда занимаются своей работой. Книги, посвященные методам, выдают идеальные модели: как ученые должны думать, воспринимать и поступать, но эти искусные нормативные модели, как известно всякому, кто занимается исследованием, не вое-

⁴ Созданная историком Элленом Невинсом как средство закрепления мимолет
ных данных об историческом настоящем, «устная история» основана на методах ин
тервью, свойственных скорее полевым социологам, чем историкам, которые знакомы
с традиционными способами сбора и анализа материалов. Доклад об «устной истории»
как методе исследования, вышедшем далеко за пределы своего первоисточника в Ко
лумбийском университете, представлен в The Oral History Collection of Columbia University
(New York: Oral History Research Office, 1964), том 1 и ежегодных приложениях.

В качестве примера: Американский институт физики составляет под руководством Чарльза Уэйпера «устную» и документальную историю ядерной физики; с его методами вполне могли бы соревноваться социологи, занимающиеся недавней историей своей собственной дисциплины. — Примеч. автора.

⁵ Примеры истории науки с социологическим оттенком см. в ежегоднике History
of Science, впервые опубликованном в 1962 г. под редакцией А.С. Кромби и М.А. Хос-
кинса; также Marshall Clagett, cd. Critical Problems in the History of Science (Madison:
University of Wisconsin Press, 1959). — Примеч. автора.

производят те типичные отступления от нормы, которые они делают в ходе исследований. Чаще всего научная статья или монография предстает в безупречном виде, совсем или почти не отражающем интуитивные догадки, неудачные предпосылки, ошибки, несоответствия и счастливые случайности, которые на самом деле сопутствовали исследованию. Таким образом, научные публикации не предоставляют множество источников, необходимых для реконструкции действительного хода научных разработок.

Концепция истории социологической мысли как ряда критических обзоров опубликованных идей очень сильно отстает от общепризнанной реальности. Даже до того, как три столетия назад был изобретен жанр научной статьи, было известно, что беспристрастный, гладкий и условный язык науки может передать голую суть новых вкладов в науку, но не может воспроизвести действительный ход исследования. Другими словами, даже тогда признавали, что история и систематика научной теории требуют совершенно разных исходных материалов. В самом начале семнадцатого века Бэкон отмечал с недовольством,

что никогда никакое научное знание не было представлено в том же порядке, в каком было получено, в том числе и в математике, хотя следовало бы принять во внимание, что в утверждениях, идущих в конце, действительно используются для доказательства и наглядности утверждения или допущения, идущие в начале⁶.

С тех самых пор мыслители с присущей им наблюдательностью периодический, по всей видимости, независимо друг от друга отмечали то же самое. Так, спустя век Лейбниц высказал во многом похожее замечание в своем неофициальном письме, которое к настоящему времени стало историческим документом:

Декарт хотел нас уверить, что почти ничего не читал. Это было слишком. И все же хорошо изучать открытия других ученых так, чтобы нам становился ясен источник открытий и они становились в некотором роде нашими. Хорошо, если бы авторы давали нам историю своих открытий и этапы на пути к открытию. Если они себя этим не утруждают, нам надо постараться угадать эти этапы, для того чтобы извлечь большую пользу из их работ. Если бы критики сделали это для нас при обзоре книг [здесь, конечно, закономерен вопрос к великому математику и философу: как?], они бы оказали публике огромную услугу⁷.