Маркс — Энгельс и их предшественники: от выискивания предвосхищений к предвидению 1 страница

Что касается оригинальности и теоретического содержания Марк-совой материалистической концепции истории (но не практического влияния Маркса) в настоящий момент... видимо, нет возможности ут-

⁵¹ Pitirim A. Sorokin, Sociological Theory of Today (New York: Harper & Row, 1966).

верждать, что Маркс привнес хоть одну новую идею в эту область или дал новый и лучший в научном отношении синтез идей, существовавших до него (ССТ, 520п, курсив мой).

В своей прежней работе Сорокин продолжает повторять, что ни в конкретных идеях, ни в теоретическом синтезе Маркса и Энгельса нет ни толики оригинальности; заканчивает он классическим кредо искателя предвосхищений:

Первое: с чисто научной точки зрения, что касается ее здравых элементов, в их теории нет ничего, что не было бы сказано более ранними авторами; второе: действительно оригинальные идеи являются совершенно ненаучными; третье: единственное достоинство их теории в том, что в ней в несколько более сильном и расширенном виде обобщены идеи, высказанные до Маркса... Нет никаких оснований считать их научный вклад более чем средним (ССТ, 545).

В своей более поздней работе Сорокин, продолжая сильно критиковать теорию Маркса⁵² и обоснованно утверждать, что она не возникла ex nihilo*, готов признать за ней особую интеллектуальную (а не просто политическую) роль.

Карл Маркс и Фридрих Энгельс, разделив социокультурные отношения на два класса — «производственные отношения, [которые] составляют экономическую структуру общества», и «идеологическую надстройку, «...дали новую жизнь и полное развитие экономической разновидное-

⁵² Сама же теория Маркса, касающаяся исторического развития науки и мышления, конечно, предполагает, то ex nihilo nihil fit. Как выразился Маркс при известной попытке отделить прежнюю массу накопленных идей от своих собственных дополнений к ней: «...мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов». (Письмо Маркса Иосифу Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. второе, М., Госполитиздат, 1962. — т. 28, ее. 424—427.) Нет необходимости принимать самооценку Маркса за чистую монету; два из этих трех вкладов сомнительные проекты относительно будущего, и, как свидетельствует поздний Сорокин, Маркс внес вклад не только в теорию общественных классов. Дело в том, что и в письме Маркса, и у позднего Сорокина есть попытка различить простое предоткры-тие и аналитические или синтетические дополнения, развивающие знания. — Примеч. автора.

* из ничего, на пустом месте (лат.).

ти дихотомических теорий. Почти все недавние теории такого рода представляют собой разновидности и разработки этого различия, проводимого Марксом и Энгельсом... Теория Маркса, по сути, является прототипом всех рассмотренных мною более поздних теорий (СТС, 289, 296; курсив мой).

Если более позднюю работу Сорокина взять за образец, то мы, возможно, наблюдаем сдвиг в сторону более дифференцированного подхода к развитию социологических идей. Это только идет на пользу. Если отказаться от выискивания предвосхищений, то социологи смогут непредвзято сосредоточиться на выяснении того, в каком именно отношении более новые разработки идей построены на прежних, чтобы проанализировать характер и условия преемственности в социологической науке.

Гуманитарный и естественнонаучный аспекты социологии

Контраст между отношением точных и гуманитарных наук к великим классическим трудам отмечался часто. Он вызван глубокими различиями в типах избирательной аккумуляции, происходящей в цивилизации (куда входят наука и техника) и в культуре (куда входят гуманитарные науки и ценностные формы)⁵³. В более точных науках избирательная аккумуляция знаний означает, что классический вклад, сделанный гениальными или необыкновенно одаренными людьми в прошлом, во многом развивается в более поздних работах и часто людьми явно менее талантливыми.

О наличии подлинно кумулятивного знания свидетельствует тот факт, что сегодня человеку с заурядными способностями по силам решение задач, к которым не могли подступиться великие умы про-

⁵⁵ Различие между обществом, культурой и цивилизациейи было подчеркнуто Альфредом Вебером в «Prinzipiellen zur Kultursoziologie: Gesellschaftsprozess, Zivilisationsprozess und Kulturbeweguag», Archivfur Sozizlwissenschaft und Sozialpolitik, 1920,47, 1—49. Похожий анализ см.: R.M. Masciver, Society: Its s Structure and Changes (New York: Long & Smith, 1931), 225—236, и более позднее обсуждение: Merton, «Civilization and Culture», Sociology and Social Research, нояб.-дек. 1936, 21, 103—113. Примеры тенденции к смешению истории и систематики теории см. краткие обзоры понятий «культуры» и «цивилизации», использованных Гердером, Гумбольдтом, Гизо, Э. Дюбуа-Реймоном, Вундтом, Фергюсоном, Морганом, Тайлором, Боклем, Гете, и т. д. в следующих работах: Paul Barth, Die Philosophic der Geschichte als Soziologie (Leipzig: Reisland, 1922), 597—613; Y.S. Stoltenberg, «Seele, Geist und Gruppe», Schmollers Jahrbuch, 1929. LV, 105ff.; R. Euken, «Geschichte und KritikderGrundbegrifie der Gegenwart» (Leipzig: 1878), 1871T. Сорокин дает критический обзор этой системы анализа в своих Sociological Theories of Today, глава 10. — Примеч. автора.

шлого. Студент-математик умеет идентифицировать и решать задачи не поддавшиеся усилиям Лейбница, Ньютона или Коши⁵⁴.

Поскольку в более точных науках теория и данные довольно далекого прошлого в большой мере входят в состав современного кумулятивного знания, то упоминание великих авторитетов прошлого главным образом приходится на историю дисциплины; а ученые на своих рабочих местах и в трудах в первую очередь пользуются недавними достижениями, развившими эти прежние открытия. В результате прежние и часто более весомые научные достижения часто предаются забвению (за редкими и иногда существенными исключениями), поскольку их поглощает более поздняя работа.

В гуманитарных областях все обстоит иначе: с каждой классической работой — каждым стихотворением, драмой, эссе или историческим исследованием — последующие поколения гуманитариев знакомятся непосредственно. По образному выражению Дерека Прайса, «кумулятивная структура естественных наук имеет фактуру с последовательным соединением элементов, подобно вязанию, тогда как фактура гуманитарной области больше напоминает беспорядочное плетение, в котором любая точка с равной вероятностью может быть связана с любой другой»⁵⁵. Короче говоря, личное знакомство с произведениями классиков играет малую роль в физических и биологических науках и очень большую в работе гуманитариев.

Кесслер, другой специалист по информационным системам в науке, изложил эту мысль в намеренно провокационной, если не возмутительной манере:

В научной литературе даже шедевры со временем потеряют всю ценность, кроме исторической. В этом основная разница между научной и художественной литературой. Немыслимо, например, чтобы человек, серьезно изучающий английскую литературу, не читал Шекспира, Мильтона или Скотта. А тот, кто всерьез занимается физикой, может спокойно проигнорировать первоисточники Ньютона, Фарадея и Максвелла⁵⁶.

Стиль Кесслера на то и направлен, чтобы вызвать возмущение читателя. И действительно, с точки зрения гуманизма и истории на-

⁵⁴ Charles С. Gillespie, The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas
(Princeton University Press, 1960), 8. «...каждый первокурсник колледжа знает физику
в большем объеме, чем Галилей, который в первую очередь заслужил честь считаться
основателем современной науки, и знает больше Ньютона, ум которого превосходил
все другие, обращавшиеся к природе». — Примеч. автора.

⁵⁵ Derek J. De Solla Price, «The scientific foundations of science policy», Nature, ап
рель 17, 1965, 206, № 4981, 233-238. - Примеч. автора.

⁵⁶ M.M. Kessler, «Technical information flow patterns», Proceedings, Western Joint
Computer Conference, May 9, 1961, 247—257. — Примеч. автора.

уки, это утверждение кажется выражением современного невежества. Многим из нас трудно отделить свой преисполненный признательности прошлому интерес к истории, к трудам основоположников от увлеченности работой, направленной на развитие современной науки и почти не требующей непосредственного знакомства с Principia Ньютона или Traite Лавуазье. Тем не менее такое же замечание, как у Кесслера, красноречиво высказал один из основателей современной социологии. Рассматривая основное предназначение науки — включение новых знаний и тем самым расширение ее сферы через призму личности ученого, Макс Вебер отмечает:

...каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20, 30, 40 лет, такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как раз составляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культуры, всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые «вопросы», оно по своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке. Научные работы могут, конечно, долго сохранять свое значение, доставляя «наслаждение» своими художественными качествами или оставаясь средством обучения научной работе. Но быть превзойденным в научном отношении —- не только наша общая судьба, но и наша общая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдут дальше нас. В принципе этот процесс уходит в бесконечность⁵⁷.

Социологи, балансируя между представителями естественных и гуманитарных наук, испытывают давление в ориентации на классические достижения с обеих сторон и не торопятся брать на себя обязательства, описанные Вебером. Лишь некоторые из них уступают и полностью принимают либо естественнонаучную ориентацию, предложенную Вебером, либо гуманитарную. Большинство, по всей видимости, колеблются, а некоторые пытаются их объединить. Эти попытки соединить естественнонаучную и гуманитарную ориентации обычно приводят к смешению систематики социологической теории с ее историей.

То, что в процессе кумуляции знаний социальные науки находятся между естественными и гуманитарными, убедительно подтверждается так называемым исследованием ссылок, где сравниваются распределения дат публикаций, на которые ссылаются в нескольких определенных областях. Полученные данные исключительно закономерны. В естественных науках — представленных такими журналами, как

⁵⁷ М. Вебер. Наука как призвание и профессия. — В М. Вебер. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 712. — Примеч. автора.

«физикалревю» и «Аапрофизикал джорнал», — примерно от 60% до 70% ссылок относятся к публикациям, появляющимся за предшествующие пять лет, в гуманитарных науках — представленных такими журналами как «Американ хисторикал ревю», «Арт Бюллетин» и «Джорнал ов Истетикс энд арт критисизм», — соответствующие цифры колеблются от 10% до 20%. Между ними социальные науки — представленные такими журналами, как «Американ социолоджи кал ревю», Американ джорнал ов социолоджи» и «Бритиш джорнал ов сайколоджи», — где от 30% до 50% ссылок относятся к публикациям предшествующих пяти лет⁵*. Другие исследования ссылок подтверждают, что эти данные типичны в общих чертах.

В одном отношении социология принимает ориентацию и практику естественных наук. Исследование движется от рубежей, установленных кумулятивной работой прошлых поколений; социология, именно в этом отношении, отличается исторической близорукостью, узостью кругозора и плодотворности. Но в другом отношении социология сохраняет свое родство с гуманитарными науками. Она не желает отказаться от личного знакомства с классическими произведениями социологии и предсоциологии как от неотъемлемой части работы социолога qua социолога. Каждый современный социолог с претензией на социологическую грамотность непосредственно и многократно встречался с работами основателей: Конта, Маркса и Спенсера, Дюркгей-ма, Вебера, Зиммеля и Парето, Самнера, Кули и Веблена и других талантливых людей, оставивших неизгладимый след в современной социологии. Поскольку я тоже обращался к наследию прошлого, даже до того, как нашел этому разумное обоснование, и поскольку отчасти и сейчас не желаю отказаться от общения с классиками, это может послужить достаточным основанием для размышления о характере и причинах этого нежелания.

⁵⁸ Я благодарен Дереку Дж. де Солла Прайсу за то, что получил доступ к его еще не опубликованным данным, основанным на 154 подшивках журналов в различных областях науки. Огромное количество упоминаний включает: Р.Е. Burton and R.W. Keebler, «'Half-life' of some scientific and technical literatures», American Documentation, •960, 11,18—22; R.N. Broadus, «An analysis of literature cited in the American Sociological Review», American Sociological Review», июнь 1952, 17, 355—356, и «A citation study for sociology», The American Sociologist, февраль 1967, 2,19—20; Charles E. Osgood and Louis V. Xhignesse, «Characteristics of bibliographical coverage in psychological journals published ш 1950 and 1960». Institute of Communications Research, University of Illinois, март 1963. В Дифференцированных исследованиях ссылок необходимо, конечно, различать ссылки на исследования и на «необработанные данные», т.е. исторические документы, стихотворения и другую литературу далекого прошлого, которые критически заново оценивают гуманитарии. — Примеч. автора.

Эрудиция и оригинальность

Влечение социологов к работам своих предшественников не окутано тайной. Во многом социологическую теорию, представленную новыми членами этого прославленного генеалогического древа, отличает непосредственная связь с прошлым, и современная теория отчасти откликается на многие до сих пор не решенные проблемы, выделенные предшественниками.

Однако интерес к классическим произведениям прошлого также вызвал интеллектуально дегенеративные тенденции в истории идей, Первая из них — это слепое благоговение почти перед каждым высказыванием блистательных предков. Оно не раз звучало в самоотверженном, но в целом бесплодном для науки толковании комментатора. На этот обычай как раз и ссылается Уайтхед в эпиграфе к данной главе: «Наука, которая не торопится забыть своих основателей, обречена». Вторая дегенеративная форма — это превращение в банальность. Ведь один из способов превратить истину в заезженный и все более сомнительный штамп — это чтобы ее часто повторяли, желательно в неосознанно искаженном виде, те, кто ее не понимает. (Примером является часто высказываемое предположение, что Дюркгейм отводил огромное место насилию в общественной жизни, развив концепцию «принуждения» как одной из характеристик социальных фактов.) Превращение в банальность — отличное средство истощить истину, выжав из нее все соки.

Короче говоря, изучение классических произведений может быть или прискорбно бесполезным, или удивительно полезным. Все зависит от того, какую форму принимает это изучение: бесплодного простого толкования классики и превращения истины в банальность или активного развития и разработки теоретических наметок авторитетных предшественников. Огромная пропасть разделяет эти два подхода и обусловливает двойственное отношение ученых к постоянному чтению первоисточников.

У этой двойственности есть исторические и психологические корни. Со времени зарождения современной науки доказывалось, что ученым надо знать работу предшественников, чтобы исходить из того, что уже сделано, и отдать должное тем, кто этого заслуживает. Даже самый ярый проповедник антисхоластики Фрэнсис Бэкон считал это само собой разумеющимся: «Когда человек, готовясь и приступая к какому-либо исследованию, прежде всего отыскивает и изучает сказанное об этом другими, затем он прибавляет свои соображения и посредством усиленной работы разума возбуждает свой дух и как бы

призывает его открыть свои прорицания»⁵⁹. С тех пор такая практика закрепилась в требованиях к научным статьям: в них должен быть обзор теории и исследований, имеющих отношение к рассматриваемым проблемам. Логическое обоснование этого и понятно, и знакомо: незнание прежних работ часто обрекает ученого на открытие того, что уже известно. Вот как Сорокин изложил это для нашей области знаний:

Не зная, что конкретная теория была давно разработана или что конкретная проблема тщательно изучена многими предшественниками, социолог вполне может потратить время и силы на открытие новой социологической Америки, когда ее уже давно открыли. Вместо того чтобы с удобствами пересечь научную Атлантику за короткий период времени, необходимый для изучения достигнутого ранее, такой социолог вынужден перенести все испытания Колумба лишь для того, чтобы обнаружить уже после напрасной траты времени и сил, что его открытие давно сделано и все испытания были впустую. Обнаружить такое — трагедия для ученого и пустая трата ценного для общества и социологии дарования⁶⁰.

Ту же картину не раз отмечали и в других областях науки. Гениальный физик Кларк Максвелл (проявлявший огромный, хотя и не профессиональный интерес к социологии того времени) заметил на заре своей научной карьеры: «Я читаю старые книги по оптике и нахожу в них много такого, что гораздо лучше, чем новое. Зарубежные математики сейчас сами открывают методы, хорошо известные в Кембридже еще в 1720 году, но ныне забытые»⁶¹.

Так как политика и отчасти практика поиска предшествующей литературы давно стали правилом в науке, научные исследования перестали нуждаться в каком-нибудь другом документальном подтверждении. Но противоположная тенденция, не получившая официального признания, но все же часто проявляющаяся на практике, требует обширного документального подтверждения, если мы хотим понять двойственное отношение ученых к эрудиции.

Примерно на протяжении последних четырех столетий выдающиеся ученые мужи предупреждали о возможных опасностях эрудиции. Исторические корни этого отношения кроются в неприятии схоластического подхода комментатора и толкователя. Так, у Галилея звучит громкий призыв:

⁵⁹ Фрэнсис Бэкон Веруламский. Новый органон. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Афо
ризм LXXXII, с.149. — Примеч. автора.

⁶⁰ Sorokin, Contemporary Sociological TheoriesXVIII—XIX. — Примеч. автора.

⁶¹ Lewis Campbell and William Garnett, The Life of James Clerk Maxwell (London:
Macmillan and Co., 1884), 162. — Примеч. автора.

...человеку не стать философом, если его все время будет волновать написанное другими, и он никогда не посмотрит своими глазами на творения природы, пытаясь распознать в ней уже известные истины и исследовать некоторые из бессчетного числа тех, которые еще предстоит открыть. Так, я считаю, философом никогда не станешь, а будешь всего лишь учеником других философов и знатоком их работ⁶².

Уилльям Харви вторит ему (выразительностью сказанного глубоко поразив Кларка Максвелла, тоже испытывавшего противоречивые чувства к эрудиции):

Все те, кто читает авторов, а не выводит сам посредством своего ума истинные утверждения о вещах (выражая свое авторское понимание), воспринимают не истинные идеи, а лишь обманчивые идолы и фантомы; тем самым они создают себе некие тени и химеры, и вся их теория и размышления (которые они зовут наукой) есть не что иное, как сны наяву и фантазии больного воображения⁶³.

Со временем эту двойственность по отношению к эрудиции некоторые превратили в выбор между ученостью и творческой научной работой. К концу семнадцатого века Темпль, апологет древних мыслителей, знавший о естественных науках лишь понаслышке, был готов высмеять современных авторов, которые не хотели ограничиваться древней мудростью:

Окажись эти рассуждения верными, я уж тогда не знаю, на какие преимущества могут претендовать современные Знания по сравнению с теми знаниями, которые мы получаем от Древних. В этом случае люди скорее многое потеряют, а не приобретут, возможно, они ослабят Силу и Развитие своего Гения, сдерживая его и формируя на основе чужого, будут меньше иметь собственных знаний, удовольствовавшись знаниями тех, кто был раньше... К тому же, кто знает, а вдруг ученость ослабит Творческое начало в человеке, имеющем огромные преимущества от Природы и Рождения, вдруг весомость и количество идей и понятий у такого множества других людей подавят его собственные или затруднят их движение и пульсацию, из которых и возникают все открытия⁶⁴.

То, что Темпль от полного незнания ученых считал смешным, было всерьез воспринято великими учеными позже. Их двойственное отношение к эрудиции было выражено недвусмысленно. Напри-

⁶² Le Opere di Galileo Galilei, Edizione Nazione (Firenze: Tipographia di G. Barbera,
1892), III, i. 395. — Примеч. автора.

⁶³ Campbell and Gavnett, op. cit., 277. — Примеч. автора.

⁶⁴ Sir William Temple's, Essays on Ancient and Modern Learning, изданные J.E. Spingarn
(Oxford: Clarendon Press, 1909), 18. — Примеч. автора.

мер, Клод Бернар допускает, что человек науки должен знать работу своих предшественников. Но, продолжает он, чтение даже такой «полезной научной литературы... не должно заходить слишком далеко, чтобы не иссушить ум и не задушить изобретательность и научное творчество. Какую пользу можем мы извлечь, выкапывая источенные червями теории или результаты наблюдений, полученные без должных методов исследования?». Словом, «неправильно понятая эрудиция была и до сих пор является одной из главных преград на пути развития экспериментальной науки»⁶⁵.

Такая широта ума, как у Бернара, явно позволяла относительно легко справиться с этим двойственным отношением, остановившись на выборочном чтении работ, непосредственно относящихся к собственной экспериментальной и теоретической работе. Математик Литтлвуд, подобно самому Бернару, решил эту проблему, обратившись сначала к своим собственным идеям, а потом проверив их по предшествующей литературе, прежде чем опубликовать свои результаты⁶⁶. Тем самым Бернар и Литтлвуд «замкнули цикл», вернувшись к практике, которую отстаивали светила в науке задолго до них⁶⁷.

⁶⁵ Claude Bernard, An Introduction to the Study of Experimental Medicine (New York:
Henry Schuman, 1949; впервые опубликовано в 1865 г.), 145, 141. — Примеч. автора.

⁶⁶ J.E. Littlewood, A Mathematician's Miscellany (London, Methuen Publishing Co.,
1953), 82—83. «Это, конечно, хороший способ — и я часто прибегал к нему — начи
нать, не слишком погружаясь в существующую литературу» (курсив мой). Charles
Richet, The Natural History of a Savant, trans by Sir Oliver Lodge (New York: George H.
DornCo., 1927), 43—44, формулирует этот способ так: «Информированный человек...
может знать слишком много о том, что напечатано другими, и не сохранить ориги
нальность своего подхода. Наверно, было бы лучше никогда не публиковать резуль
таты эксперимента, тщательно не изучив соответствующую библиографию, и все же
лучше не отягощать себя слишком большими знаниями перед проведением экспери
мента». — Примеч. автора.

" Д-р И. Бернар в письме Джону Коллинзу 3 апреля 1671 г.: «Книги и эксперименты хороши в сочетании друг с другом, но, взятые отдельно, страдают недостатками, поскольку работу человека неосведомленного невольно предвосхитят труды древних, а начитанного вводит в заблуждение вымысел вместо науки». Stephen Peter Rigaud, ed. Correspondence of Scientific Men of the 17th Century (Oxford: at the University Press, •841), 1,158. О взаимосвязи эрудиции и личных наблюдений см. также высказывание врача XVII—XVIII веков Джона Фрейнда: «Каждый врач хочет и должен делать заключения, исходя из своей врачебной практики; но он сможет высказать лучшее суждение и дать более справедливое заключение, сравнивая то, что читает и что видит. Когда я говорю, что и то, и другое стало бы более плодотворным и совершенным благодаря поиску и изучению мнений и методов тех, кто жил раньше, не стоит считать мои слова оскорблением для интеллекта любого человека, особенно учитывая то обстоятельство, что ему никто не мешает самому рассуждать и он не обязан вдаваться ^в понятия автора больше, чем сочтет разумным и применимым к практике. Поэтому не надо опасаться, что чтение скажется на его природной сообразительности, какова

Другие преодолевают свое двойственное отношение к эрудиции главным образом тем, что отказываются от всякой попытки сделать хорошее знание предшествующей литературы необходимым условием продвижения в своей собственной работе. В социальных науках есть свой ряд примеров такого приспособления к ситуации. Давным-давно Вико готов был с радостью процитировать замечание Гоббса, что если б он прочитал так же много, как другие, то и знал бы так же мало⁶⁸. Герберт Спенсер — о котором можно сказать, что никто до него не писал так много, зная столь мало о том, что уже написано по такому же широкому кругу вопросов, — превратил и свое неприятие авторитетов по отношению к авторитетам, и свою болезнь (у него от чтения кружилась голова) в философию исследования, не предполагавшую знакомство с работами предшественников⁶⁹. И Фрейд тоже неоднократно и вполне осознанно в своих клинических исследованиях и в своей теории не считал нужным обращаться к предшествующим работам. Как он однажды выразился: «Я на самом деле очень мало знаком со своими предшественниками. Если мы когда-нибудь встретимся в мире ином, они меня, конечно, заклеймят плагиатором. Но это такое удовольствие исследовать что-то самому, а не читать об этом литературу». И еще: «В последние годы я отказал себе в огромном удовольствии читать работы Ницше из тех соображений, чтобы моей работе над впечатлениями, полученными в ходе психоанализа, не мешали никакие ожидания, полученные извне. Так что мне нужно быть готовым — и я с радостью готов — отказаться от всех притязаний на приоритет во многих случаях, когда тщательное психоаналитическое исследование может лишь подтвердить истины, которые этот философ постиг интуитивно»⁷⁰.

Заметим, что именно основоположнику социологии удалось довести этот способ адаптации к конфликту между эрудицией и творчеством до абсурда. В течение двенадцати лет, посвященных написанию «Курса позитивной философии», Конт следовал «принципу умственной

бы она ни была, сбивая с пути и вводя в заблуждение. History of Physic (London: 1725— 1726), I, 292. — Примеч. автора.

⁶⁸ The Autobiography of Giambatista Vico. Перевод Max Harold Fisch and Thomas
Goddard Bergin (Ithaca, New York: Great Seal Books, 1963). — Примеч. автора.

⁶⁹ Autobiography of Herbert Spencer (New York: D. Appleton & Co., 1904). — Примеч.
автора.

⁷⁰ Первое замечание — из письма Фрейда к Пфистеру, 12 июля, 1909 г.; второе —
из его «Истории психоаналитического движения», Collected Papers, I, 297. Фрейд не
зря предвидел, что позднее откопают всякого рода предвидения его работ; см. под
борку как давних, так и недавних «предвидений» в Lancelot Law Whyte The Unconscious
Before Freud (New York: Basic Books, Inc., 1960). — Примеч. автора.

гигиены» — он очистил свои мозг от всего, кроме собственных идей, с помощью простого способа: не читая ничего, что хотя бы отдаленно относилось к его теме. Он с гордостью писал об этом А.Б. Джонсону: «Что касается меня, я не читал ничего, кроме великих поэтов, древних и современных. Умственная гигиена действует на меня чрезвычайно благотворно, особенно способствуя сохранению оригинальности свойственных только мне рассуждений»⁷¹. Таким образом, мы видим, как Конт проводит окончательное — и в своей крайности абсурдное — разграничение истории и систематики социологии. Как историк науки он пытался воссоздать ее развитие, довольно обстоятельно познакомившись с трудами классиков, тогда как в качестве зачинателя позитивистской системы социологической теории он преднамеренно игнорировал непосредственно предшествующие ему идеи — в том числе и идеи своего бывшего наставника Сен-Симона, — чтобы добиться специфически понимаемой им оригинальности своих суждений.

Как мы уже видели, исторически повторяющееся противостояние эрудиции и творчества — это проблема, которую еще предстоит решить. С семнадцатого века ученые предупреждали, что эрудиция часто толкает на чисто схоластические толкования прежних трудов вместо нового эмпирического исследования и что сильное увлечение прежними идеями сковывает творчество, лишая мышление гибкости. Но, несмотря на эти опасности, великие ученые смогли соединить эрудицию и творческий поиск ради продвижения науки, либо читая лишь самые последние исследования по своей проблеме, которые, по-видимому, вбирают в себя соответствующие накопленные в прошлом знания, либо изучая более далекие источники только после завершения своего исследования. Однако экстремальные попытки освободиться от предшествующих идей — как это сделал Конт — могут переродиться в осознанное пренебрежение всей существенной теорией прошлого и в искусственное разделение истории и систематики теории.