Приспособиться к обстоятельствам

Предисловие

Наша первая книга «Ты дивно устроил внутренности мои» вы­шла в свет в 1980 году, и мы с доктором Брэндом и нашим издателем с огром­ным волнением ожидали реакцию чи­тателей на нее. Очень мало книг стро­ится на каком-то сравнении, а потому нам трудно было представить, как вос­примут книгу читатели.

Когда же мы писали данную кни­гу, у меня было чувство, что я работаю сразу над тремя изданиями. Во-пер­вых, мне хотелось коснуться основных моментов жизни доктора Брэнда и с помощью фактов его биографии рас­сказать о профессиональных достиже­ниях этого выдающегося человека, о годах его работы в Англии и Индии. Во-вторых, я надеялся рассказать о чу­де — человеческом теле, предоставив вниманию читателей достоверные ме­дицинские факты. И, в-третьих — и это главная суть книги, — осветить те Духовные истины, которые мы пости­гаем, размышляя о теле. Именно бла­годаря им описанные факты кажутся нам чудом, вызывают похвалу или же дают пророческое видение.

До тех пор, пока жизнь не станет способом по­стижения откровений, никакое откровение невозможно.

Уильям Тэмпль

По образу Его

В каждой главе я старался объединить между собой эти различные направления. Нередко мне казалось, что существу­ют три отдельные книги, каждая сама по себе, и я делал все воз­можное, чтобы объединить их в одну. Я трудился не покладая рук только потому, что понял, насколько уникальной и талант­ливой личностью является доктор Брэнд. Даже после 40 лет ме­дицинской практики он с юношеским задором говорил о вели­чии человеческого тела. Два десятка лет миссионерского слу­жения в Индии помогли Полу Брэнду по-новому — глубже и основательнее — задуматься над главными положениями хри­стианской веры. Ему пришлось многое пережить, перед его гла­зами прошло немыслимое количество трогательных и волную­щих человеческих судеб.

«По образу Его» — продолжение книги «Ты дивно устроил внутренности мои». Но она не является второй частью пове­ствования в прямом смысле этого слова. С самого начала мы собирались выпустить две книги. Если основное внимание в издании «Ты дивно устроил внутренности мои» уделяется от­дельным клеткам и их роли в теле, то в данной книге во главу угла ставится связующее начало, те силы, которые объединяют и направляют работу тела. В ней мы говорим о Боге, поддержи­вающем жизнь в нашем теле.

Каждый раздел начинается с краткого обзора функций человеческого организма. Софокл назвал человеческий орга­низм самым большим чудом из всех земных чудес. Несколько тысяч лет научных открытий лишь подтвердили правильность его слов. Тело гораздо более удивительно, чем мог представить себе Софокл.

Мы думаем, что изучение человеческого тела — занятие само по себе достойное — приносит самые неожиданные пло­ды. Оно проливает свет на аналогию, встречающуюся в Новом Завете более 30 раз: Тело Христово и Церковь. Христиане пред­ставлены как отдельные члены единого Тела, Голова которого — Иисус Христос. Мы, конечно же, ни в коем случае не утверж­даем, что Бог создал клетки человеческого организма лишь за­тем, чтобы разъяснить нам определенные духовные истины; или что биологические факты являются не чем иным, как отра­жением духовных реалий. Мы просто обращаем ваше внимание на то, что существует бесспорное сходство между человеческим телом и духовным Телом. И это сходство — результат того, что у них один Создатель.

Для воплощения своего замысла гениальный художник может использовать самые разнообразные средства. Но во всех его творениях будет прослеживаться единый стиль, единый подход — то, что характерно только для него. Поэтому неудиви­тельно, что Всевышний Творец оставил Свою подпись под мно­жеством разнообразнейших форм. Если вы посмотрите в теле­скоп на галактики, планеты и звезды нашей Вселенной, а по­том в мощный микроскоп на крошечные молекулы, атомы и электроны, то вы сразу заметите безусловное сходство форм и структур тех и других. Один и тот же Создатель сконструировал оба плана бытия. Он сконструировал человеческое тело, а затем вдохновил авторов Нового Завета обратиться к образу тела, как к модели духовной истины.

Слово «символ» образовалось от двух греческих слов, означающих «перебросить». В этой книге мы попытались пере­бросить мост между двумя мирами: видимым, реальным и не­видимым, духовным. Мы не собираемся создавать новое богос­ловие; наоборот, мы очень хотим разъяснить постулаты уже су­ществующего.

Вплоть до конца XVIII века наука являлась не чем иным, как непосредственным поиском Бога. Когда Коперник, Кеп­лер, Галилей и Ньютон делали свои открытия, они искренне считали, что благодаря им человечество сможет лучше понять Бога. Они полагали, что тварный мир является откровением о Его естестве. Теперь очень редко можно встретить подобное от­ношение к науке. Надеемся, что наша книга окажется исключе­нием из этого правила. Очень хорошо выразил эту мысль Уиль­ям Блэйк: «Если бы входные двери нашего восприятия очисти­лись, то человек стал бы воспринимать все таким, какое оно есть на самом деле, — бесконечным».

В результате моего сотрудничества с Филипом Янси на свет появились две книги, которые во многом отличаются от то­го, что я смог бы написать самостоятельно. Сами идеи и боль­шинство описываемых в книгах историй — результат моего личного опыта работы в качестве хирурга и биолога. Я начал де­лать записи, еще работая в Индии, чтобы помочь студентам-ме­дикам обогатить их христианскую веру, дополнив се новыми знаниями по медицине. Тогда я читал лекции студентам с кафе­дры небольшой церкви при Христианском медицинском кол­ледже в Веллоре. После этого многие годы рукописи пролежали в ящике моего письменного стола. В конце концов, я почувство­вал необходимость поделиться своими мыслями с более широ­кой аудиторией. В этот момент я и познакомился с Филипом Янси.

Я очень надеялся, что, используя свое писательское ма­стерство, Филип придаст моим записям более читабельную форму, чем мог бы сделать я сам. И он оправдал мои надежды. Кроме того, задолго до нашей встречи Филип уже начал заду­мываться о том, что такое боль и страдания и какое влияние они оказывают на людей и их веру. Он стал писать об этом. Теперь, вооружившись моими рукописями и пленками с запи­сями наших бесед, он приступил к более углубленному знаком­ству с имеющейся на данную тему литературой, а также к изуче­нию анатомии тела и функций его клеток. И к тому времени, когда мы задумали писать книгу, он уже был экспертом по мно­гим разделам и биологии, и богословия.

Очень скоро весь накопившийся материал превратился не в мою, а в нашу книгу. Филип доработал и отшлифовал мно­гие из моих ранних выводов и умозаключений, подвергнув со­мнению остальные. Когда первые черновики новой книги лег­ли ко мне на стол, я понял: нужно как следует поразмыслить над теми данными биологии и теми толкованиями христиан­ского богословия, авторство которых принадлежало не мне. Обретавшая новый облик книга явно отличалась от моих пер­воначальных записей. Некоторые мысли были для меня совер­шенно новыми. Мы обсуждали их, и многое переписывали заново. Так повторялось несколько раз. Благодаря этому дина­мичному творческому процессу, мы лучше поняли и стали больше уважать друг друга.

Ради сохранения последовательности излагаемого мате­риала Филип настаивал на том, что книги должны быть написа­ны от первого лица: везде должно стоять «я», а не «мы». По­этому получилось, что все мысли в книгах высказываются мной, так как из нас двоих врачом являюсь именно я. Однако меня не может не беспокоить тот факт, что большинство чита­телей книги «Ты дивно устроил внутренности мои», прислав­ших свои отклики, пришли к выводу: все высказанные в этой книге идеи принадлежат мне, а Филип всего лишь придал им легко читаемую форму. Но это очень далеко от истины. Конеч­но, некоторые мысли — откровенные и неприкрашенные — яв­ляются только моими. Другие подверглись редакции Филипа, т.е. мои мысли он слегка видоизменил. Но немалая часть идей появилась в результате исследовательской и аналитической ра­боты самого Филипа. Есть и такие места, в которых я немного поменял акценты и слегка изменил слова, написанные им.

В данном предисловии Филип уже упомянул о том, как нелегко было составить одну полноценную книгу из трех раз­ных. Но этот процесс осложнялся еще и участием двух разных авторов. Повествование книги ведется от первого лица, как будто все написанное принадлежит только мне. Но па самом деле книга создана в самом настоящем соавторстве. Более того, каждый из нас постоянно чувствовал работу и соучастие друго­го. Эта книга написана во славу Бога и Святого Духа. Иисус Христос помог объединить наши усилия. Так пусть же Святой Дух станет вашим Советчиком во время чтения книги, пусть оживут ее слова и станут говорить с вами не моим голосом или голосом Филипа, а голосом всех членов Тела Христова, Глава которого — Христос.

Пол Брэнд

 

 


ПО ОБРАЗУ ЕГО

1. ОБРАЗ

 

 

 

Не счесть всех чудес све­та; но нет большего чуда, чем человеческое тело.

Софокл

Человеку не дано до конца познать Природу, загля­нуть в ее тайны. Мы ви­дим лишь то, что лежит на поверхности. А надо видеть вглубь и ввысь.

Генри Дэвид Торо

Что за совершенное соз­дание человек! Как благо­роден разумом! Как бес­пределен в своих способно­стях, обличьях и движе­ниях! Как точен и чудесен в действии! Как похож на ангела глубоким пости­жением! Как похож на не­коего бога!

Уильям Шекспир

Человек — это не взмыва­ющий в небо воздушный шарик и не крот, зарыва­ющийся в землю. Он гораз­до больше похож на дере­во, корни которого пита­ются от земли, а ветви тянутся к звездам.

Герберт Честертон

Что же такое Земля, если не Гнездо, из которого мы все вылетаем?

Эмили Дикинсон

 

Больничная палата на 40 коек. В углу за занавеской расположи­лась группа из десяти человек. Это мои студенты-медики и начинаю­щие врачи. Внешне больница Хри­стианского медицинского колледжа в Веллоре напоминала современную западную клинику, внутри же она была типично индийской. За отде­лявшей нас занавеской жизнь текла своим чередом: родственники наве­щали больных и кормили их домаш­ними лакомствами, затем медсестры выметали крошки и выбрасывали недоеденные остатки, за которыми уже охотились вороны, а иногда и обезьяны.

Тем временем внимание всех, кто находился по эту сторону занаве­ски, было приковано к нашему мо­лодому коллеге — он ставил диагноз пациентке. Врач стоял на коленях у кровати больной — именно так, как я учил его, — теплую руку он просу­нул под простыню и положил на го­лый живот пациентки. Его пальцы осторожно прощупывали больное место, а сам он задавал один за другим вопросы женщине, пытаясь определить, что у нее: аппен­дицит или воспаление яичников.

Вдруг мне показалось, что выражение лица доктора слег­ка изменилось. Возможно, чуть приподнялась бровь. Что-то очень знакомое почудилось мне в этом движении, но что имен­но—я никак не мог вспомнить. Его вопросы затрагивали до­вольно деликатную тему, особенно для отличающихся скром­ностью жителей Индии, например: были ли у женщины раньше венерические заболевания? На сосредоточенном лице его за­стыло выражение одновременного сочувствия, профессиональ­ного любопытства и заинтересованного участия. Он спокойно задавал вопросы и смотрел прямо в глаза пациентки. От его ободряющего тона неловкость куда-то исчезла, женщина успо­коилась и не стесняясь ответила на все вопросы.

В этот момент я вдруг вспомнил. Ну конечно! Левая бровь поднимается вверх, а правая слегка ползет вниз, губы располза­ются в легкой, ободряющей улыбке, голова склоняется набок, в глазах появляется блеск — у меня не было ни малейшего сомне­ния: это портрет профессора Робина Пилчнера, главного хи­рурга больницы в Лондоне, где я работал раньше. Я непроиз­вольно охнул. Студенты чуть вздрогнули и вопросительно по­смотрели на меня. А я ничего не мог с собой поделать; у меня было такое ощущение, что молодой врач специально изучил мимику профессора Пилчнера и сейчас демонстрирует свои способности, чтобы произвести на меня впечатление.

Отвечая на любопытные взгляды, я объяснил, что со мной случилось. «Это типичное выражение лица моего бывшего ру­ководителя! Какое совпадение — у Вас точно такое же выраже­ние, хотя Вы никогда не были в Англии, а Пилчнер, конечно, никогда не приезжал в Индию».

В первый момент студенты смотрели на меня, не проро­нив ни слова. Потом трое смущенно улыбнулись. «Мы не знаем никакого профессора Пилчнера, — сказал один из них. — Но у доктора Ваше выражение лица».

Уже поздно вечером я одиноко сидел в своем кабинете, и вдруг мои мысли перенесли меня в те давние времена, когда я работал под руководством профессора Пилчнера. Мне тогда ка­залось, что я учусь у него хирургическим приемам и диагности­ческим процедурам. Но кроме этого он сумел передать мне свое внутреннее чутье, выражение лица, даже улыбку. И все это, в свою очередь, будет передаваться дальше от поколения к поко­лению по непрерывной человеческой цепочке. У него была до­брая улыбка, она просто идеально рассеивала завесу неловко­сти и замешательства, воодушевляла пациента, вызывала его на откровенность. Какой учебник, какая компьютерная програм­ма могли научить тому участию, которое было необходимо в данный момент здесь за занавесками больничной палаты?

Сейчас я, ученик Пилчнера, стал связующим звеном в це­почке, по которой передается его мудрость сегодняшним сту­дентам, находящимся за сотни километров от Лондона. Моло­дой, смуглый доктор — уроженец Индии, говорящий на та­мильском наречии, — демонстрировал несомненное сходство с доктором Пилчнером и со мной. Каким-то образом ему удалось продемонстрировать такое точное сходство с моим бывшим учителем, что я мысленно снова оказался в университете, где все и началось. Я ясно прочувствовал, что означает понятие «образ».

В наше время это слово знакомо каждому. Но его прежнее значение — «подобие» видоизменилось, и теперь слово имеет прямо противоположный смысл: «имидж». Политики на­нимают себе имиджмейкеров, желающие получить работу идут на собеседование, одеваясь так, чтобы создать определенный имидж, каждая фирма стремится к созданию собственного имиджа. Во всех этих случаях слово «имидж» означает иллюзию того, что хотят преподнести, а не то, чем человек является на самом деле[1]. В этой книге, названной «По образу Его», я хочу попытаться вернуть первоначальное значение слову «образ». Образ — это точное сходство, подобие, а не обманчивая иллю­зия. Мы обязаны понять это для того, чтобы суметь осмыслить «Божий образ», который мы намерены воплощать. У нас еще сохранились отдаленные представления о первоначальном смысле этого слова. Например, когда я смотрю на нервную клетку через растровый электронный микроскоп, я вижу изо­бражение нейрона. Я вижу не сам нейрон — из-за слишком ма­лого его размера — я вижу лишь его оптическое изображение, соответствующим образом увеличенное специально для вос­приятия моего глаза. В данном случае изображение существен­но увеличивает саму клетку, но нисколько не искажает ее образ.

В этом же смысле слово «изображение» используется и фотографами, когда они говорят о конечном результате своего труда. Изображение рощи вечнозеленой секвойи, сплющенное до размеров небольшого черно-белого прямоугольничка, есте­ственно, не отражает всей мощи оригинала. Но воссозданное мастером, оно с огромной силой воздействия передает нам сущность своего прототипа.

Или представьте себе завернутый в одеяльце сморщен­ный шевелящийся комочек протоплазмы весом около четырех килограммов. Отец этого малыша весит раз в пятнадцать боль­ше, у него гораздо более широкий диапазон способностей и яр­че выражена личность. Тем не менее, мама гордо заявляет, что ребенок — «вылитая копия» отца. Гость пристально всматрива­ется в малыша. Конечно, сходство есть; очень похожа расширяющаяся, с ямочками по краям линия ноздрей, точь-в-точь та­кая же ушная мочка. А очень скоро и манера говорить, и жести­куляция, и тысячи других мелких мимических черт будут без­ошибочно указывать на сходство с отцом.

Все эти смысловые значения слова «образ», применяемые к изображениям микроскопа, фотоаппарата, к сходству ребен­ка с отцом, несут в себе именно такое понятие «подобия», кото­рое всплыло в моей памяти в связи с профессором Пилчнером, когда я невольно отнес на его счет мимику индийских студен­тов. Все это — реальные образы, где сходство оригинала с изо­бражением несомненно. И нам становится понятнее великое и до конца непостижимое выражение из Библии: «образ Божий». Выражение появляется в самой первой главе книги Бытия. Чувствуется, что его автора переполняет едва сдерживаемое восхищение, он пытается передать его нам, дважды повторяя одну и ту же мысль: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (1:27). Образ Божий. Его был удостоен первый че­ловек на земле, и в несколько преломленном виде каждый из нас унаследовал это «удивительное, дивное» качество.

Каким же способом человеческие существа способны не­сти в себе Божий образ? Естественно, мы не можем выглядеть так же, как Он, иметь такие же черты внешности (сходную фор­му бровей или ушей), ведь Бог — невидимый дух. В течение длительного времени философы и богословы строили различ­ные предположения по поводу того, какая тайна заключена в данном конкретном выражении. Как и следовало ожидать, они пытались объяснить его смысл с помощью тех понятий и идей, которые были господствующими в их время. Так, в эпоху Про­свещения ни у кого не вызывало сомнения, что образ Божий — не что иное, как данный человеку разум; пиетисты[2] считали

Божьим образом духовные способности; жившие в викториан­скую эпоху определяли образ как способность нести мораль­ную ответственность; а мыслители эпохи Ренессанса объясня­ли Божий образ как творческую созидательность.

А как считаем мы в наш космический век? Нам говорят, что под Божьим образом подразумевается не что иное, как спо­собность устанавливать тесную связь с другими людьми и с Богом. Так как за все прошедшие века даже профессиональным богословам не удалось прийти к единому мнению по этому во­просу, я не буду утверждать, что образ Божий — это именно то, а не другое. Но как раз образ Божий отличает человека от ос­тальных Божьих созданий, так уделим этому понятию особое внимание.

В книге Бытия словосочетание «образ Божий» впервые появляется при описании завершения созидательной деятель­ности Бога. После каждого этапа созидания, как скрупулезно подмечается в Бытии, Бог смотрит на Свои творения и говорит, что это «хорошо». Но в созданном пока еще отсутствует такая тварь, которая бы несла в себе Его образ. Только когда законче­ны все приготовления, Бог объявляет о кульминационном мо­менте творения: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над ры­бами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по зем­ле» (1:26).

Среди всех Божьих тварей только человек наследует Бо­жий образ. Именно это качество и отделяет нас от всех осталь­ных. Мы обладаем тем, чем не обладает ни одно животное: сво­ей сущностью мы связаны с Богом. (Позже, когда Бог будет об­суждать с Ноем власть человека над животными, опять всплы­вет это качество — способность человека нести в себе Божий образ. Именно она решительно и дивно выделяет человека из царства животных. Убийство животного — это одно, а убийство человека — совсем другое («ибо человек создан по образу Божию» — Быт. 9:6).

Один из величайших художников всех времен изобразил историю сотворения мира на каменных сводах Сикстинс­кой капеллы в Риме. В центральной части шедевра Микеланджело — тот миг, когда Бог пробуждает к жизни человека, пере­дает ему Свой образ.

Мне довелось посетить Сикстинскую капеллу. Только сегодня в ней многое выглядит иначе, чем задумывал Микеланджело. Ему, скорее всего, по-другому мыслилась та обста­новка, в которой будет представлено его творение. Туристы посещают капеллу целыми толпами — до нескольких сотен человек за раз — в сопровождении гида, который рассказыва­ет им об этом чуде.

Посетители оказываются совершенно не готовыми к то­му, что они видят на сводах капеллы. Удивительные шедевры живописи покрывают каждый сантиметр грандиозной залы. Человек видит образы из Библии: разделение тьмы и света, со­творение Солнца и планет, картины из времен Ноя, страшный суд. И в самом центре этого кружения фресок — словно гигант­ский зрачок: сотворение человека.

Мускулистое тело Адама покоится на земле в классиче­ской позе, в которой принято было изображать речных богов. Все еще сонный, он приподнимает руку к небу, откуда к нему тянется Божья рука. Руки Бога и Адама не соприкасаются. Между их пальцами остается промежуток, по которому, словно по синапсу[3], Божья сила перетекает к человеку.

В каком-то смысле Микеланджело, как никакой другой художник, уловил суть «действа» сотворения человека. Слово «адам» по-еврейски значит «земля» или «прах». Мы и видим: те­ло Адама покоится на настоящей земле. Но Микеланджело уда­лось передать двойственную натуру Адама, ибо он изображает первого человека именно в тот момент, когда Бог пробуждает его к духовной жизни. Глава 2 книги Бытия поясняет историю сотворения человека: «И создал Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою жи­вою» (Быт. 2:7).

Когда в детстве я слышал этот стих, то представлял себе Адама лежащим на земле — уже совершенным по форме своей, но еще не живым. И представлял себе Бога, Который склоняет­ся над Ним и делает нечто вроде искусственного дыхания «изо рта в рот». Теперь эта сцена видится мне иначе. Мне кажется, что, с точки зрения биолога, Адам в тот момент уже был «жив» — ведь в животных не нужно было вдыхать смесь кислорода, азота и двуокиси водорода, чтобы они начали дышать самосто­ятельно, так зачем это проделывать с человеком? Для меня Божье дыхание является символом духовной действительности. В тот момент Адам мне видится живым, но обладающим всего лишь животной жизнью. И вот Бог вдыхает в него новый дух, наполняет его Своим образом. Тут-то и становится Адам живою душою, а не только живым телом. Образ Божий — это не опре­деленная комбинация кожных клеток и не конкретное физиче­ское обличив. Это скорее богоданный дух.

Уникальный творческий акт — Бог вдохнул «дыхание жизни» в человека — отделил людей от всех остальных существ. Биологическое строение — наличие скелета, внутренних орга­нов, жира, кожи — роднит человека с животными. Что там го­ворить: человек даже проигрывает при сравнении с некоторы­ми из живых организмов. Например, кто может сравниться по красоте с великолепием попугая макао или даже смиренной се­ребристой ночной бабочки? Лошадь с легкостью обгонит само­го быстрого бегуна. Ястреб видит намного дальше человека. Собака улавливает звуки и запахи, неразличимые для человека. Сумма физических свойств человека не более богоподобна, чем набор физических данных кошки.

Но, тем не менее, именно о человеке сказано, что он со­творен по образу Божьему! Для нас оболочка из кожи, мышц и костей служит лишь вместилищем Божьего образа. Мы в состо­янии понять и даже отразить некоторые из качеств Творца. Клетки организма, расположенные по указанию ДНК так, а не

иначе, могут стать вместилищем Святого Духа. Мы — не «про­стые смертные». Каждый из нас бессмертен.

Я начал с рассказа о профессоре Пилчнере, моем старом учи­теле. Будучи еще молодым студентом, я перенял кое-какие из его жестов и привычек, перенял часть его образа и унес с со­бой за тысячи километров — в Индию. Там я передал частицы его образа индийским студентам. Сегодня мои бывшие студен­ты трудятся в больницах разных стран мира. В трудную минуту на лице каждого из них может появиться выражение профессо­ра Пилчнера. Произойти это может на Борнео, Филиппинах, в Африке. Сам Пилчнер умер много лет назад, но его частичка — свойственное только ему выражение, которое возникало на его лице в конкретной ситуации, — жива. Она живет на моем лице и на лицах моих учеников.

То же самое хочет видеть в нас Бог, но в большем масшта­бе. Он просит, чтобы мы несли Его образ миру. Бог есть Дух. Мы не можем увидеть Его в материальном мире. Но Он полага­ется на нас и хочет, чтобы мы стали плотяной оболочкой Его Духа. Он хочет, чтобы мы были носителями Его образа.

 


Отражение

То, что мешает жить,

материалисты ошибочно

принимают за саму жизнь.

Лев Толстой

Познай самого себя, ибо ты есть образ Мой. И, познав Меня через свой образ, ты найдешь Меня в себе.

Уильям Сен-Тьерский

 

Проработав 40 лет хирургом, я повидал немало человеческого горя. Но самое сильное впечатление произвели на меня события, произо­шедшие в самом начале моей хирур­гической деятельности, когда я еще был студентом. Это случилось во время немецких бомбардировок Лондона в годы Второй мировой войны. Каждый день эскадры огром­ных, жутких бомбардировщиков «Люфтваффе» появлялись в небе над городом; рев их моторов напоминал оглушительные раскаты грома; из своих бомбовых отсеков они извер­гали смертоносный груз.

Отдельные эпизоды тех дней настолько сильно врезались в мою память, что и сейчас — спустя 40 лет — все происходящее так же отчетли­во стоит у меня перед глазами, как и в тот день, когда произошло прямое попадание бомбы в турецкие бани, расположенные в отеле «Империал». В тот раз не было объявлено воздуш­ной тревоги, и в момент, когда взор­валась бомба, в бане было полно народу. Когда я прибыл на место происшествия, передо мной разыгрывалась сцена из произведения Данте. Перегородки между банными отсеками были стеклян­ными, и теперь осколки стекла буквально застилали всю улицу. Невообразимо толстые, совершенно голые мужчины пытались выбраться из полыхающего завала, кидались на усыпанный би­тым стеклом тротуар. Их тела были залиты кровью, текущей из многочисленных порезов; некоторые резаные раны были очень глубокими — кровь буквально лилась рекой. Раздалось запозда­лое протяжное завывание сирены воздушной тревоги. Все ви­делось сквозь отблески пламени — кровь, голые человеческие тела, зловеще сверкающие стеклом улицы. Санитары из машин «скорой помощи» сбивались с ног, помогая пострадавшим. Они осторожно извлекали врезавшиеся в кожу осколки стекол, тща­тельно перевязывали наиболее кровоточащие раны. А мы, сту­денты-медики, в это время помчались в свои больницы, чтобы приготовить все необходимое для операций.

Следующей ночью я дежурил на крыше нашей больницы и видел, как бомба попала в палату для новорожденных рас­положенной по соседству муниципальной Королевской боль­ницы. Верхние этажи мгновенно превратились в дымящиеся руины. Я побежал к больнице. На месте взрыва уже работали добровольцы: откапывали из-под обломков младенцев, боль­шинству из которых не было и недели от роду. Из-под завалов доставали и живых, и мертвых — залитых кровью, забрызган­ных грязью и засыпанных битым стеклом. Спасатели выстрои­лись цепочкой, как бригада пожарных при тушении огня, и пе­редавали из рук в руки запеленатых грудных детишек.

Эта цепочка протянулась от разрушенного здания боль­ницы до подъезжающих одна за другой машин «скорой помо­щи». Еле слышное жалобное попискивание младенцев резко контрастировало с ужасом происходящего. Здесь же стояли ма­тери в наспех накинутых халатах; их лица искажал страх и отча­яние: никто из них не знал: жив ли ее ребенок. В темноте и ды­ме все младенцы выглядели одинаково.

И по сей день, когда я слышу протяжное завывание сире­ны, напоминающее сигнал воздушной тревоги во время бомбежек Лондона, меня каждый раз охватывает дрожь, и оживает та­кое же, как тогда, ужасающее чувство страха. Был период, когда самолеты «Люфтваффе» атаковали наш город в течение 57 но­чей подряд, воздушная тревога длилась по восемь часов без пе­рерыва. Каждую ночь прилетало до 1500 самолетов. В эти чер­ные дни все самое дорогое, что у нас было — свобода, независи­мость, семья, сама жизнь, — погибало под развалинами, в кото­рые бомбардировщики превращали все. Оставалось единствен­ное, что давало нам надежду: храбрость летчиков Королевских Воздушных Сил, которые каждый день неустрашимо взмывали в небеса на битву с врагом.

С земли мы наблюдали за воздушными боями. Английс­кие истребители «Харрикэн» и «Спитфайер» — маленькие и очень маневренные — были похожи на надоедливых комариков, кружащих вокруг огромных немецких бомбардировщиков. И хотя все их попытки казались тщетными и большая часть их гиб­ла под обстрелами, английские летчики не отступали. Каждый день новые и новые бомбардировщики со своим смертоносным грузом на борту, объятые пламенем, падали на землю под наши бурные восторги. Постепенно наши пилоты стали наносить все более точные удары — потери с немецкой стороны неуклонно росли. Вскоре они достигли огромного числа, и... ночные рейды прекратились. Лондон снова стал спать спокойно.

Величайшую благодарность храбрым пилотам выразил Уинстон Черчилль, сказав: «Никогда еще в истории человечества такое малое количество храбрецов не спасало такое огромное ко­личество людей». Не думаю, что когда-нибудь жили на земле юноши, достойные большего уважения. Они — цвет английской нации, самые яркие, самые лучшие, самые надежные, самые преданные и, в большинстве случаев, самые красивые ее пред­ставители. Когда они в парадной форме шли по улицам, люди не могли оторвать от них восторженных глаз. Мальчишки подбега­ли к ним поближе, чтобы получше рассмотреть и, если повезет, Дотронуться рукой. Девушки всей страны завидовали той счаст­ливице, которой удавалось пройти рядом с молодым человеком в голубой форме летчиков Королевских Воздушных Сил.

Мне довелось познакомиться поближе с некоторыми из этих ребят, правда, случилось это при совсем не романтических обстоятельствах. Истребитель «Харрикэн» — очень подвижный и боеспособный самолет — все-таки имел один существенный конструктивный недостаток. Единственный винтовой мотор был расположен в передней части около кабины пилота, а то­пливопроводы проходили прямо под кабиной. При прямом по­падании снаряда кабина пилота мгновенно оказывалась объ­ятой пламенем. Теоретически пилот мог катапультироваться, но в течение одной-двух секунд, необходимых, чтобы дернуть за нужный рычаг, пламя охватывало его лицо.

Я видел немало героев-летчиков, лица которых полнос­тью скрывали бинты — ребята переносили одну мучительную пластическую операцию за другой. Я лечил изуродованные ру­ки и ноги сбитых пилотов. А над их обожженными лицами тру­дилась бригада специалистов по пластической хирургии.

Сэр Арчибальд Мэкинду и его бригада хирургов, выпол­няющих пластические операции, буквально творили чудеса. Они придумывали новые реконструктивные способы прямо по ходу операции. Для восстановления лица они обычно исполь­зовали кусочки кожи с живота и груди. В те времена еще не су­ществовало нейрососудистой хирургии: невозможно было про­сто снять кусок кожи с одного участка тела и сразу пришить его на другой, потому что на разных участках кожа и подкожный слой жира имеют разную толщину. Поэтому делали так: кусок кожи, подготовленный для пересадки, вырезали с трех сторон, а четвертую оставляли нетронутой для поддержания нормаль­ного кровообращения до тех пор, пока пересаженный тремя сторонами на новое место кусок не начинал питаться кровью от новых сосудов. Нередко хирурги использовали двухступенча­тый процесс: временно пришивали частично отрезанный кусо­чек кожи с живота пациента на руку, пока кровообращение в руке не восстанавливалось. Затем окончательно вырезали этот кусок из живота. Одна его сторона оставшись закрепленной на руке, и свободный конец пришивался на лоб, щеку или нос. Постепенно кровообращение на той стороне куска кожи, которая соединялась с лицом, восстанавливалось, и кожу оконча­тельно отрезали уже и от руки.

В результате этих сложнейших процедур в больничных палатах можно было увидеть причудливые картины: руки, ра­стущие из головы; длинную трубчатую полоску кожи, тянущу­юся от носа, будто хобот слона; веки, сделанные из таких тол­стых лоскутов кожи, что невозможно было открыть глаза. Обычно летчики переносили по 20 — 40 подобных операций.

В течение всего длительного периода следующих друг за другом утомительных хирургических операций моральное со­стояние летчиков было, как ни удивительно, на высоте: они жили с сознанием полностью выполненного долга. Самоот­верженные медицинские сестры делали все возможное, чтобы создать в палатах теплую, жизнерадостную атмосферу. Летчики не обращали внимания на боль и подшучивали над своими слонообразными чертами лица. Они были идеальными паци­ентами.

Но мало-помалу, когда до выписки из больницы остава­лось несколько недель, они становились совершенно другими. Мы заметили, что многие из них настойчиво просили врачей внести в их лица какие-нибудь изменения: немного уменьшить кончик носа, поднять вверх уголки губ, сделать чуть-чуть по­тоньше правое веко. Вскоре до всех нас, включая и самих паци­ентов, дошло: они пытаются оттянуть время выхода из больни­цы, потому что не представляют себе, как смогут выдержать ре­акцию окружающих.

Несмотря на все чудеса, творимые доктором Мэкинду, на его замечательные изобретения, каждое восстановленное лицо неузнаваемо отличалось от прежнего. Ни одному хирургу не подвластно воссоздать необъятный диапазон выражений, кото­рые способно принять молодое красивое лицо. Невозможно до конца оценить всю гибкость, изысканную утонченность века, пока не попытаешься сделать его из гораздо более грубой и ше­роховатой кожи живота. Эта оттопыренная, неэластичная ткань послужит великолепной защитой глазу, но красоты она лишена напрочь.

Больше всех мне запомнился пилот по имени Питер Фостер; он делился со мной своей тревогой, которая все боль­ше и больше усиливалась с приближением момента выписки. Он сказал, что все страхи и беспокойства становятся особенно ощутимыми, когда он видит свое отражение в зеркале. Изо дня в день месяц за месяцем он смотрелся в зеркало, которое слу­жило ему измерительным устройством: рассматривал в нем рубцовую ткань, появившиеся морщины, толщину губ и форму носа. После тщательной проверки он просил докторов кое-что подправить, и они говорили, возможно это или нет.

Но чем ближе был день выписки, тем больше менялось его отношение к зеркалу. Теперь, когда он смотрел на свое но­вое лицо, он пытался взглянуть на себя глазами окружающих. В больнице пилот был объектом всеобщей гордости, окружен­ным товарищами и заботливым персоналом. За пределами же больницы его могли принять просто за урода. От таких мыслей невольно бросает в дрожь. Найдется ли девушка, которая поже­лает выйти замуж за человека с обезображенным лицом? Захо­чет ли кто-нибудь дать такому человеку работу? Страшно даже думать об этом.

Фостер пришел к следующему выводу: в этот тяжелейший момент, когда невозможно не задумываться о том новом обра­зе, в котором ты предстанешь перед глазами окружающих, огромное значение имеет отношение к тебе членов семьи и близких друзей. Успех хирурга, восстановившего твое лицо, в данный момент не имеет большого значения. Твое будущее за­висит от того, как отреагируют домашние, когда услышат, что хирурги сделали все от них зависящее и что больше с этим ли­цом сделать ничего нельзя. Что впереди у этих пилотов — лю­бовь и взаимопонимание или брезгливость и отчуждение?

Это был очень драматичный период в жизни молодых лю­дей. Им на помощь пришли психологи. В соответствии с ду­шевным состоянием, в котором ребята находились после реак­ции своих ближних, их можно было разделить на две группы. В одной группе были те, чьи подруги и жены не смогли привы­кнуть к их новым лицам. Эти женщины, когда-то идеализировавшие своих героев, теперь просто исчезли из их жизни или подали на развод. Характеры молодых людей, которым при­шлось столкнуться с этим, конечно же, претерпели серьезные изменения. Они перестали выходить на улицу, постоянно сиде­ли дома, покидая его ненадолго лишь по ночам, искали работу, которую можно было делать на дому. В то же время те, кого приняли и продолжали любить жены и друзья, добились огром­ных успехов — по существу, они стали элитой Англии. Многие из них впоследствии заняли руководящие посты, стали профес­сионалами своего дела, добились лидирующего положения в той или иной области.

К счастью, Питер Фостер оказался во второй группе. Его девушка сказала, что для нее он не изменился, лишь кожа на его лице стала толще на несколько миллиметров. Как она вырази­лась, она любила его самого, а не его оболочку. Они пожени­лись незадолго до того, как Питер вышел из больницы.

Естественно, Питеру пришлось столкнуться с недруже­любным отношением многих окружающих. Некоторые просто отворачивались, когда он шел навстречу. Дети, самая честная и жестокая категория населения, строили ему рожи, смеялись и передразнивали его.

Питеру хотелось крикнуть: «В душе я остался таким же, каким вы знали меня раньше! Неужели вы не узнали меня?» Вместо этого он научился видеть свое отражение в глазах жены. «Она стала моим зеркалом. Она дала мне новый образ меня са­мого, — констатировал он с благодарностью. — Даже сейчас, независимо от того, как я себя чувствую, она дарит мне свою сердечную, любящую улыбку, когда я смотрю на нее. Это озна­чает, что у меня все прекрасно».

Прошло много лет с тех пор как я лечил молодых военных летчиков. И вот однажды мне на глаза попалась статья в Британском журнале по пластической хирургии под названием «Комплекс Квазимодо». Она взволновала меня до глубины ду­ши. В этой статье два врача описывают результаты своего иссле­дования, проведенного на 11 000 заключенных, отбывающих срок в тюрьме за убийство, проституцию, изнасилование и дру­гие серьезные преступления. Авторы приводят множество дан­ных, на основании которых можно сделать следующий вывод: 20,2 % взрослых людей имеют недостатки внешности, которые можно исправить хирургическим путем (оттопыренные уши, изуродованные носы, срезанные подбородки, следы кожных за­болеваний, родимые пятна, деформация глаз). А среди 11 000 преступников насчитывается более 60 % подобных случаев.

Авторы, назвавшие данный феномен именем Квазимодо, «горбуна из Нотр-Дама» из романа Виктора Гюго, заканчивают свою статью тревожными вопросами. Сталкивались ли эти пре­ступники с враждебностью и неприятием одноклассников и од­нокурсников из-за своих дефектов? Могло ли жестокое отно­шение сверстников вывести их из состояния душевного равно­весия, что впоследствии и привело к преступлениям?

Далее авторы предлагают частичное решение данной про­блемы: разработать программу развития корректирующей пла­стической хирургии для всех желающих из числа правонаруши­телей[4].

Их волнует следующий вопрос: «Если внешний вид за­ставляет общество отвергать этих людей и, возможно, толкает на преступление, то, может быть, изменение внешности помо­жет им изменить представление о самих себе?» Будь то преступ­ник из камеры смертников или пилот Королевских Воздушных Сил, — любой человек формирует представление о самом себе во многом благодаря тому образу, отражение которого он видит в глазах окружающих.

Это исследование комплекса Квазимодо статистически описывает состояние, которое постоянно испытывают люди, по­лучившие ожоги, ставшие инвалидами, страдающие проказой. Мы — живущие на земле люди — уделяем чрезмерное внимание своему телу, т.е. физической оболочке, внутри которой находимся. Редкий человек способен видеть сквозь оболочку и ценить внутреннюю человеческую сущность, внутренний образ Божий.

Пока я размышлял над комплексом Квазимодо, я понял, что, по сути говоря, и сам сужу о людях и навешиваю им ярлыки исходя исключительно из внешних данных. Мне вспомнилась одна давняя семейная традиция, установившаяся в нашем доме, когда дети были маленькими. Каждое лето во время школьных каникул я придумывал какую-нибудь приключенческую исто­рию с продолжением, действующими лицами которой были все члены моей семьи со своими реальными именами и чертами ха­рактера. Вечерами перед сном, рассказывая детям продолжение истории, я пытался вплести в повествование какой-то эпизод, который был бы полезен с воспитательной точки зрения: если дети услышат о самих себе какие-то подробности, свидетель­ствующие об их храбрости или доброте, то, возможно, в буду­щем они постараются применить это на практике.

В этих рассказах присутствовали и отрицательные герои. Я умышленно день за днем нагнетал напряжение, придумывая ситуации, в которых злодеи хитростью заманивали детей в свои сети, а выбраться из них представлялось почти невозможным. Дети должны были приложить все силы, чтобы выпутаться из трудного положения. Сейчас я с содроганием вспоминаю, что моих самых главных злодеев, кочующих из рассказа в рассказ, звали Изрубцованный и Горбатый. У одного через все лицо проходил безобразный шрам, а другой был маленького роста с огромным горбом на спине. По сюжету эти двое всячески пыта­лись замаскировать свои недостатки, но рано или поздно кто-то из детей разгадывал их хитрость и разоблачал злодеев.

Теперь я задумываюсь: почему тогда дал отрицательным персонажам своих рассказов эти имена и снабдил такими физи­ческими недостатками? Вне всякого сомнения, я следовал сло­жившемуся стереотипу: мы ставим знак равенства между безоб­разным внешним видом и отрицательными чертами характера, между красивым внешним видом и положительными чертами характера. Получается, что я непреднамеренно поощрял своих Детей отождествлять уродство со злом, тем самым, возможно, лишая их способности любить людей с физическими недостат­ками или со шрамами от прошлых ран.

Средневековые правители держали карликов, уродцев и гор­бунов для развлечения. Наша цивилизованность не позво­ляет нам этого, но разве не продолжаем мы ставить себя выше таких людей? Прочитав о комплексе Квазимодо и осмыслив все расставленные акценты в собственных рассказах, я стал более внимательно изучать влияние той культуры, которая дает нам представление о совершенной человеческой личности. Для Америки национальным идеалом является высокий, симпатич­ный и уверенный в себе мужчина или стройная, с выпуклыми формами, постоянно улыбающаяся женщина. Реклама упраж­нений для создания стройной фигуры, диет для похудания, коррекции черт лица, «скрывающей все недостатки» одежды постоянно подчеркивает нашу зависимость от физической кра­соты. Если бы мы судили о населении Америки по тем образам, которые создаются журналами и телевидением, мы подумали бы, что живем в обществе богов и богинь.

Результат нашей зацикленности на физическом совершен­стве я видел на своих страдающих проказой пациентах, которым никогда не удастся воплотить образ олимпийского чемпиона или «мисс Америки». Еще более страстные попытки достичь совер­шенства я стал наблюдать на собственных детях, когда они нача­ли ходить в школу. Каким-то образом созданные нами идеалы превратили нас в рабов: в наших представлениях уже не находит­ся места полному, стеснительному или некрасивому ребенку. Такие дети постоянно сталкиваются с неприязненным отноше­нием. «Зеркала» в лице окружающих формируют их представле­ние о самих себе, и это представление не соответствует приня­тым стандартам. Скольких Солков и Пастеров[5] мы недосчита­лись из-за убийственного неприятия окружающими!

Нам еще очень многому надо научиться, чтобы правильно отражать увиденное. Я всю жизнь занимался медициной для того, чтобы совершенствовать «оболочки» своих пациен­тов. Я старался лечить их больные руки, ноги, лица, делать их такими, какими они должны были быть изначально. Я радовал­ся, когда мои больные заново учились ходить, работать руками, а потом возвращались в свои деревни, в свои семьи, чтобы жить нормальной жизнью.

Но все более четко я понимаю, что та физическая обо­лочка, на которую я трачу столько времени, — это далеко не сам человек. Моих пациентов нельзя назвать простой комби­нацией сухожилий, мышц, волосяных мешочков, нервных и кожных клеток. В каждом из них, невзирая на физические не­достатки или увечья, живет бессмертный дух. Они являются сосудами Божьего образа. Их физические тела однажды пере­мешаются с частицами земли, станут «гумусом», который не­когда составлял их человеческое естество. Но души их будут жить, и то воздействие, которое я окажу на них, возможно, бу­дет гораздо значительнее, чем мои попытки исправить их фи­зические недостатки.

В нашем обществе поклоняются силе, богатству и красо­те. Но Бог поселил меня среди прокаженных — слабых, бедных и некрасивых. И в этой среде все мы, как и жена Питера Фостера, являемся зеркалами. Каждый из нас способен про­буждать во встреченных нами людях образ Божий, зажигать Божью искру в их человеческом духе. Мы вольны поступить иначе: можем проглядеть в них Божий образ или проигнориро­вать его и судить о людях только по их внешности. Поэтому я молю Бога, чтобы Он помог мне видеть Божий образ в каждом, кого я встречаю, видеть ценность каждого человека, а не толь­ко тот имидж, который он выработал или стремится вырабо­тать[6].

Мать Тереза говорила, что когда смотрит в лицо умираю­щего бедняка в Калькутте, то молит Бога увидеть лицо Иисуса Христа, чтобы служить умирающему так, как служила бы Само­му Христу. Клайв Льюис выразил сходную мысль: «Очень серь­езная вещь — жить в обществе будущих вечножителей: при этом надо помнить, что скучнейший из людей может однажды превратиться в существо, которому вы, повстречай вы его те­перь, захотели бы поклониться; или же может стать жуткой, мерзкой тварью, которую увидишь разве что в кошмарном сне. И вот, целые дни мы только и делаем, что помогаем друг другу достичь одного из этих состояний».


Возрождение

Сам Адам теперь развеян по лицу земли. Пребывая целиком в одном месте, он поддался искушению и пал. Будучи же развеян в прах, он наполнил собой вселенную. По ми­лости Своей Бог собрал его ос­танки и, пропустив через горнило благодати Своей, восстановил нарушенное единство.

Блаженный Августин, «Град Божий»

Но христианский идеал изменил, перевернул все так, что, как сказано в Евангелии: «что было велико перед людьми, стало мер­зостью перед Богом». Идеалом стало не величие фараона и римс­кого императора, не красота гре­ка или богатства Финикии, а смирение, целомудрие, сострада­ние, любовь. Героем стал не богач, а нищий Лазарь; Мария Египетская не во время своей красоты, а во время своего покая­ния; не приобретатели богат­ства, а раздававшие его, живу­щие не во дворцах, а в катаком­бах и хижинах, не властвующие люди над другими, а люди, не признающие ничьей власти, кро­ме Бога.

Лев Толстой, « Что такое искусство?»

 

Я стою под сводами Сикс­тинской капеллы. Боль­шая часть туристов ушла. Бли­зятся сумерки. Свет приобрел золотистый оттенок. Шея слег­ка болит оттого, что я уже дав­но хожу с поднятой вверх голо­вой. Я думаю: как чувствовал себя Микеланджело, покидая эти стены после рабочего дня? Взгляд мой постоянно возвращается к центральной сцене росписи — Бог дает че­ловеку жизнь. Благодаря обра­зу Божьему, каждый человек обладает внутренним достоин­ством и ценностью. Ничто не говорит ярче об этой внутрен­ней силе человека, чем окру­жающие меня фрески. Но, ког­да я смотрю на сцену сотворе­ния человека, кое-что меня беспокоит. Микеланджело ма­стерски изобразил двойствен­ную натуру человека и драма­тичность акта его сотворения. Но ему, как и всем остальным художникам, так и не удалось написать Бога. Бог у Микеланджело — это не дух, а Бог, сотво­ренный по образу человека.

За шесть веков до рождения Христа греческий философ Ксенофан[7] отмечал: «Если бы у волов, лошадей и львов были руки и они умели создавать произведения искусства, какие уме­ет делать человек, то лошади нарисовали бы богов подобными лошадям, волы — подобными волам... Эфиопы изображают бо­гов с широкими носами и черными волосами, фракийцы — с серыми глазами и рыжими волосами».

Бог Микеланджело обладает всеми признаками человека — даже его прямой римский нос похож на нос Адама. Сходство между Богом и человеком художник изобразил буквально, фи­зически, но никак не духовно. Более того: если взять лицо Адама и состарить его, увенчать седыми кудрями и бородой, то у вас получится микеланджеловский Бог Отец.

Как же может художник нарисовать Бога, Который есть Дух? А если мы не в состоянии Его увидеть, то как мы можем выдумать Его образ? В нашем языке есть множество точных и замечательных слов, позволяющих описать материальный мир, но, как только доходит до духовных материй, язык теряет силу. Даже само слово «дух» на многих языках означает лишь «ды­хание» или «ветер»[8]. Через весь Ветхий Завет проходит мысль о том, что Бог есть Дух и что никакой земной образ не может отразить Его сущность.

Вторая заповедь запрещает создавать изображения Бога. И всякий раз, когда евреи пытались это сделать, Бог называл их порывы святотатственными. Пожив в стране, в которой изоби­луют изображения богов и идолы, я хорошо могу понять сущ­ность этого запрета.

В индуизме существует около тысячи разных богов. В ин­дийском городе не пройти и нескольких шагов, чтобы не уви­деть идола или изображение какого-нибудь божества. Я наблю­дал, какое воздействие оказывают эти изображения на рядовых индийцев. С одной стороны, они принижают самих богов. Боги теряют ореол святости и тайны, становятся чем-то вроде амуле­тов или талисманов. Таксист приделывает статуэтку богини на крышу своего автомобиля, украшает ее цветами, курит ей бла­говония — так он молится о безопасном пути. Для других ин­дийцев боги становятся гротескными символами, внушающи­ми страх, требующими раболепства. Например, у жестокой бо­гини Кали — пламя вместо языка, а талию охватывает пояс из окровавленных голов. Индийцы могут поклоняться змее, кры­се, изображению фаллоса, даже богине чумы. Именно такие символы пестрят на стенах местных храмов.

Немудрено, что Библия предупреждает нас не низводить Божий образ до уровня материального. Изображение ограни­чивает наше восприятие подлинной сущности Бога. Он может показаться нам просто бородатым старцем в небесах, как это получилось на картине Микеланджело. Будучи вездесущим Ду­хом, Бог не может обладать сковывающей Его оболочкой. «Итак кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдете Ему?» — говорит пророк Исайя (Ис. 40:18)[9].

Итак, нашего Бога невозможно изобразить. Но на кого же Он похож? Как нам найти Его? Где увидеть Его образ? Ка­ким-то чудом Божье естество проникло в первых людей, и они служили Его образами на этой планете. Некоторое время материальное естество, состоящее из внутренних органов, крови и костей человека, и духовное начало, служащее для связи чело­века с Богом, мирно уживались. Но, как это ни грустно, гармо­ния не продлилась долго.

Событие, описанное в главе 3 книги Бытия нарушило равновесие между двумя естествами человека. Бунт Адама и Евы навсегда исказил вживленный в них Божий образ. В этот-то миг и разверзлась пропасть, разрушившая связь между чело­веком и Богом. Теперь, когда мы смотрим на людей, мы видим среди них личности, похожие на Чингисхана, Сталина, Гит­лера. Далекая трагедия оставила след в каждом из нас — Божий образ был нарушен. Все мы и каждый из нас не в состоянии уже адекватно служить «отражениями» Бога. История человечества — печальное доказательство нашей непохожести на Бога.

Недостаточно показать наличие в себе духа, недостаточно явить чувство собственного достоинства. Нужно нечто боль­шее, чтобы понять, Каков Бог. Нам нужен новый образ, новый пример богоподобия.

Христиане твердо верят, что образ Божий был явлен нам в лице Иисуса Христа, Второго Адама. Пришествие Его перевер­нуло мир, породило новую религию. Бог Дух согласился стать человеком, облечь дух в плоть. Бог жил внутри состоящего из кожи, костей и крови тела, словно в микрокосме. Жил, как жи­вет солнце в капле воды. Как сказал Герберт Честертон, «Бог, Которого считали окружностью, стал ее центром».

В трех местах Нового Завета Иисуса Христа называют Словом (см. Кол. 1:15; 2 Кор. 4:4; Евр. 1:3). Он, как говорится в отрывке из Послания к Евреям, — «сияние славы и образ ипо­стаси Его». Христос пришел на землю, чтобы явить нам образ Божий в полном смысле этого слова. Он в точности показал нам, Каков Отец, и одел Свой ответ в телесную оболочку. «В Отце, — говорит Майкл Рэмси[10], — нет ничего нехристоподобного».

Врачи предупреждают нас, что очень опасно смотреть на небо, особенно при ярком солнце: клетки световых рецепторов невооруженного глаза «зашкаливает», и, даже закрыв глаза, вы будете видеть образ этой звезды, прожегший вашу сетчатку, словно огнем. Так же и с Иисусом Христом. В визуально до­ступной нам форме Он «вжигает» в нас образ Божий.

И вот в чем загадка: образ, который открывает нам Иисус, удивляет почти каждого. Многие из нас уже слышали об Иисусе и даже видели киноверсии Его жизни. Мы живем во власти сте­реотипов: для многих из нас Иисус — тоже один из стереоти­пов. Каким шоком, каким потрясением оказывается для нас мысль о том, что Бог просто взял и пришел в мир «инкогнито»! Он не явился в Риме, не родился в Иерусалиме, а выбрал место из тех, которые принято называть «забытыми Богом». Он не пришел в царском обличии, в котором Его ожидали увидеть. Некоторые даже дивились: «Не плотника ли это сын?» Да и на­родная мудрость Ему не льстила: «Может ли что путное выйти из Назарета?» — говорила пословица. Ему не верили собствен­ные братья; однажды они даже сочли Его сумасшедшим. Иоанн Креститель — который предсказывал пришествие Христа, кре­стил Его, — и то поколебался в вере на закате своей жизни. Ближайший ученик Иисуса проклял Его.

Иисус говорил, что Он царь, выше, чем был Давид. Но ничто в Его облике не выдавало царственной особы. Он не но­сил оружия, не размахивал знаменами. Единственный раз Он позволил устроить торжественную процессию, да и тогда ехал на осле, а ноги Его волочились по пыли. Совершенно ясно: Иисус никак не походил на укоренившийся в народе образ царя или Бога.

Мы инстинктивно представляем себе Иисуса образцом физического совершенства. Художники изображали Его высо­ким, с развевающимися волосами, тонкими чертами лица — идеалом красоты. А почему? Нигде в Писании не говорится о Его физическом совершенстве.

Помню, когда я был еще маленьким, моя тетушка Яниса вернулась домой из церкви в ярости. Ей зачитали описание Иисуса Христа, приведенное Иосифом Флавием или каким-то другим историком, и в нем говорилось, что Иисус был горбу­ном. Тетушка дрожала от стыда и гнева. Она заявила, что это — чистое святотатство. «Мерзкая карикатура, а не описание моего Господа!» Я был очень впечатлительным ребенком и просто не мог не кивать головой, сочувствуя ей и негодуя вместе с ней.

Но мысль об уродстве Иисуса потрясла меня, а потому те­перь я уже не испытаю шока, узнав, что Иисус не был красав­цем и физическим совершенством. В Библии нигде не приво­дится описание лица и тела Иисуса, но нечто вроде описания есть в пророчестве о слуге-страдальце, данном Исайей:

«...Как многие изумлялись,

смотря на Тебя, — столько был обезображен

паче всякого человека лик Его, и вид Его —

паче сынов человеческих!.. ...Нет в Нем ни вида, ни величия;

и мы видели Его,

и не было в Нем вида,

который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми,

муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него

лице свое; Он был презираем,

и мы ни во что ставили Его» (Ис. 52:14; 53:2-3).

Иисус отождествлял Себя с голодными, больными, странниками, нагими, пленниками, причем так полно, что да­же сказал: если вы сделали что-то для этих убогих, то считайте, что сделали для Самого Христа (см. Мф. 25:40). Мы встречаем Сына Божьего не в коридорах власти и богатства, а на перепутьях человеческих страданий и нужды. Иисус добровольно встает в ряды тех, кто казался миру безобразным и ненужным.

Именно факт самоотождествления Иисуса с наименьши­ми мира сего и научил меня правильно понимать слово «образ». Будучи на земле, Бог вовсе не старался создать Себе «идеаль­ный» по людским меркам «имидж». Зато люди в большинстве своем стремятся к этому — в деловом мире, на конкурсах красо­ты, во время предвыборных кампаний. Тем не менее, Тот, Кто пришел из малоизвестного Назарета — сын плотника, изранен­ное, прибитое ко кресту тело, — смог явить нам образ Божий, показать точное подобие Бога.

Мне трудно сказать, какое воздействие эта истина оказы­вает на человека, который никогда не сможет стать «самым-самым» по мирским меркам. Подумайте о прокаженных из Индии. Они страшно бедны, изуродованы болезнью. Для них Иисус становится единственной надеждой.

Иисус, подобие Бога во плоти, явил нам Божий образ. Но с самого начала Он предупреждал, что Его физическое при­сутствие на земле — явление временное. У Него была очень важная задача: восстановить нарушенный образ Божий, кото­рый некогда был дан человеку.

Божий промысел на земле не прекратился с вознесением Иисуса Христа. Его образ не исчез в момент восшествия к Отцу. Новый Завет говорит о новом Теле, состоящем из отдельных членов — людей, объединенных Божьим трудом. Говоря об этом Теле, священнописатели намеренно используют слово, впервые прозвучавшее в рассказе о сотворении человека, а по­том — в описании Христа. Мы призваны Богом, сказал Павел, «(быть) подобными образу Сына Своего (Божия), дабы Он был первородным между многими братиями» (Рим. 8:29).

Наша книга «По образу Его» — вовсе не рассказ о естестве отдельных людей. Мы не будем исследовать психические и ум­ственные способности каждого из нас. Вместо этого мы пого­ворим об общине людей, которую в Новом Завете более двух Десятков раз называют Телом Христовым. Все мы, соединенные с Ним, являемся продолжением Его воплощения. Бог воспро­изводит Свой образ в миллионах подобных нам обычных людей и оживляет этот образ в нас. Вот истинная тайна христианства.

Мы призваны быть частицей Тела и нести в себе образ Христов, потому что каждый из нас в отдельности не в состоянии быть совершенным Образом. Образ каждого из нас частич­но неверен, частично извращен. Он подобен осколку одного большого зеркала. Но все вместе мы, такие разные, можем вос­становить образ Божий в мире, ибо мы — община верующих.

Чтобы знать, куда идти, достаточно взглянуть на Иисуса — на Его божественный образ, зажженный в нашем сознании. На Его удивительные качества — смирение, желание служить, любовь — равняется все Тело Христово. Нам уже не нужно лезть из кожи вон, чтобы создать себе имидж, что-то доказать дру­гим. Отныне наша главная задача — показать миру Его образ. Мирские представления об успехе — сила, ум, богатство, красо­та, власть — мало касаются Божьего образа[11].

Мне никак не удавалось до конца осмыслить революци­онный характер учения Иисуса. Помогла работа среди прока­женных в Индии. Я вновь и вновь смотрел на этих изгнанных из общества людей, которые умели излучать Божью любовь и благость гораздо сильнее, чем богатые, красивые и благополуч­ные христиане, которых я знавал дома. Как Сам Бог облекся в смиренный облик, так и Его самые верные последователи отли­чались кротостью. У них было естественное право на горечь и обиды, тем не менее, степень преданности и духовной зрелости пациентов, познавших Христа, иногда заставляла нас — врачей и миссионеров — стыдиться за себя. Я бился над парадоксом: те, у кого было меньше всех причин благодарить Бога, лучше всех умели проявлять Божью любовь.

Эта тенденция прослеживалась настолько явно, что я за­думался и стал перечитывать те места Библии, которые до этого просто не принимал в расчет. Изучив их, я, признаюсь, смутил­ся. Описывая коринфскую церковь, Павел говорит: «Не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благород­ных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и не­знатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1 Кор. 1:26-29). На ум мне приходи­ли и некоторые высказывания Иисуса. Например, Нагорная проповедь, в которой Он загадочно благословляет нищих, скорбящих, гонимых. Вспомнились и Его слова о том, как труд­но богатому войти в Царствие Небесное, а также осуждение Иисусом гордыни и себялюбия.

И даже сейчас, когда я читаю эти отрывки, я мысленно возвращаюсь к тому слову, которое мы с вами обсуждали выше, — к слову «образ» и его современному эквиваленту «имидж». Всеми силами души я стараюсь восстановить попранное само­восприятие своих пациентов. Но когда я обращаюсь к Писа­нию, то вижу на его страницах совсем иное представление об образе, и к нему никак не применимы мирские критерии успе­ха. Писание показывает мне действенность совершенно проти­воположного принципа — некоего «комплекса Квазимодо наи­знанку».

Самомнение человека чаще всего основывается на его соб­ственной физической привлекательности, спортивности, про­фессиональных навыках. Я трудился ради того, чтобы вернуть все эти сопутствующие успеху элементы обожженным летчикам в Англии и прокаженным в Индии, а теперь и в Америке. Но вен парадокс: каждый из этих всеми желанных элементов может от­делить человека от Божьего образа. Ибо всякое собственное ка­чество и умение мешает человеку положиться на Бога. Красивым, сильным, влиятельным, богатым очень нелегко явить образ Божий. Но дух Его ослепительно сияет сквозь немощь сла­бых, бедных, уродливых. И, зачастую, чем больше искалечено тело, тем ярче светит через него образ Божий.

Это открытие так шокировало меня еще и потому, что вдруг понял: до сих пор я всегда старался окружить себя людьми успешными, умными, красивыми. Слишком часто я обращал внимание на внешность человека, не удосуживаясь разглядеть в нем Божий образ. Я размышлял о собственной жизни, о людях, которые доходчивее всех явили мне Божий образ, и мысли мои возвращались к троим из них, причем ни один не соответство­вал мирским представлениям об успехе.

Ребенком я часто посещал крупные церкви, бывал на христи­анских собраниях. Мне не раз доводилось слышать самых известных в Англии проповедников, демонстрировавших свою эрудицию и ораторское искусство. Но больше всего мне запом­нился проповедник совершенно иного типа. Вилли Лонг — че­ловек, которого я впервые увидел в методистской церкви одно­го из небольших приморских городков, — поднялся на кафедру в голубой рыбацкой фуфайке. В руках у него были покачиваю­щиеся из стороны в сторону весы, на которых рыбаки обычно взвешивают рыбу. Помещение церкви сразу наполнилось запа­хом соленого морского прибоя. Этот не слишком образован­ный человек с сильным норфолкским акцентом, путающий предлоги и окончания, продемонстрировал такую веру, кото­рая, на мой взгляд, и сыграла решающую роль в период станов­ления моей личности. Именно она послужила толчком к про­буждению моей веры. Вилли Лонг дал мне больше, чем все из­вестные проповедники. Когда он стоял перед нами и говорил о Боге, всем казалось, что он вел рассказ о своем личном друге. Он весь светился Божьей любовью, у него слезы стояли в гла­зах. Вилли Лонг, мало заботящийся о собственном образе в гла­зах окружающих, открыл для меня образ Божий.

Позже, уже в Индии, мне довелось познакомиться еще с одним человеком, поразившим меня такой же гармонией духа,

— Марией Вержес. Мария была нашим врачом и уникальной личностью: с парализованными ногами она умудрялась рабо­тать хирургом. Мне не раз приходилось наблюдать благоговей­ный трепет, который испытывали пациенты при общении с этой женщиной.

Мария была одной из самых лучших моих студенток. Но случилось так, что она попала в жуткую автомобильную ава­рию. В результате вся нижняя часть ее тела, начиная от талии, оказалась парализованной. Несколько месяцев она провела на больничной койке, проходя курс лечения и реабилитации. Как она сама считала, восстановительные упражнения для ног были лишь пустой тратой времени, но она твердо верила в боже­ственное исцеление. Она не сомневалась, что в один прекрас­ный день Бог полностью вернет ей работоспособность нижних конечностей.

Однако со временем Марии хватило мужества посмотреть правде в глаза: она оставила навязчивую идею о чудесном исце­лении. Вместо этого