И ЭТНИЧЕСКОЕ — ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ

Народ — собирательное понятие, затруднительное для определения, поскольку в него вкладывают различное содержание в соответствии с местом, временем и природой власти.

Л. де Жокур. Народ («Энциклопедия»)

1. Соотношение между потестарно-политическим и этническим моментами в жизни общества отчасти уже рассматривалось в гл. 2. Но там шла речь прежде всего об этнической роли потестарной или политической культуры, трактуемой в качестве составной части культуры в целом. Между тем, коль скоро объектом этнографии служит народ-этнос, проблема может быть подвергнута анализу и со стороны того, как потестарная и/или политическая культура воздействует на него, в каком отношении находятся динамика развития этноса и динамика развития потестарной и политической культуры.

Такая постановка вопроса может быть обоснована по крайней мере двумя обстоятельствами. Во-первых, и это уже говорилось ранее, структура и культура неидентичны друг другу: в этом смысле потестарная или политическая структура, будучи концентрированным выражением соответствующей культуры, предстает перед нами как система культурно детерминированных ролей. И функционирование этой системы, т. е. потестарная или политическая деятельность в данном общественном организме, по определению, шире, нежели та культура, которой обусловливаются ее формы. Во-вторых же, и это непосредственно вытекает из первого, воздействие потестарной или политической культуры на этнос, вообще на любую форму этнической общности реализуется именно через потестарно-политическую организацию, через существующие в том или ином обществе потестар-ные или политические структуры. Таким образом, поставленную выше проблему соотношения целесообразнее всего анализировать как соотношение потестарных или политических структур и этнических общностей в процессе общественного развития.

Подобный подход сам по себе отнюдь не нов. Скорее он, пожалуй, вполне традиционен: с ним мы сталкиваемся в любом труде, в котором так или иначе затрагиваются этнические, тем более национальные проблемы. Но столь же традиционно при-меняется этот подход, как правило, к общностям национального

уровня и гораздо реже к этническим общностям феодальной эпохи. Что же касается соотношения более ранних стадий этнического и социально-экономического развития, то до самого недавнего времени оно практически вовсе не привлекало внимания исследователей. В принципе понятно и почему так происходило: до начала углубленной разработки нашей наукой на рубеже 60— 70-х годов теории этноса указанная проблематика относилась-скорее к сфере интересов философов, историков, социологов., А они изучали общественные организмы тех уровней развитии, на которых политическое уже в значительной мере, а то и вовсе обрело относительную автономию от этнического.

Но на более ранних ступенях социально-экономической эволюции такая автономия, сколь бы относительна она ни была, еще не существовала. Потестарные и раннеполитические отношения не выделились еще из синкретического массива традиционно-бытовой культуры, которая издавна изучалась этнографами. И только теперь развитие теории этноса сделало возможным специальное и углубленное рассмотрение потестарных и политических отношений в доклассовых и раннеклассовых обще-ствах в связи с их этнической структурой.

Прежде чем переходить к дальнейшему, разумно будет определить одно из главных понятий, с которым нам предстоит оперировать в последующем,— понятие этнической общности. Такая общность определяется здесь в соответствии с критериями, предложенными в свое время Н. Н. Чебоксаровым, а затем им же уточненными совместно с С. А. Арутюновым, т. е. как «всякая осознанная культурно-языковая общность, сложившаяся на определенной территории, среди людей, находящихся между со- V бой в реальных социально-экономических отношениях». Вместе с тем сама проблематика настоящей работы предполагает, что этнические общности интересуют нас главным образом в их ипостаси этносоциальных организмов, т. е. образований, обладающих помимо собственно этнической (в первую очередь культурной) общности еще и общностью территориальной, экономиче-ской, социальной и потестарно-политической².

Можно априорно предполагать, что в ходе общественной эволюции на разных ее стадиях, прежде всего на разном формаци-онном уровне, соотношение этнического и потестарного или политического факторов, их относительное значение в функционировании эсо не оставались постоянными. Конечно, постоянство сохранялось в том, что, как справедливо отмечалось в свое время, в объективной реальности «этнос не существует вне социальных институтов, выступающих в роли его структурообразующей формы. Притом эту роль могут выполнить самые различные социальные общности — от семьи до государства» ³. Но, во-первых, вполне очевидно, упоминаемые Ю. В. Бромлеем социальные общности разных таксономического и стадиального уровней отнюдь не равноценны ни по масштабу, количественному и пространственному, своего воздействия на развитие этноса, ни по

интенсивности такого воздействия, ни по, так сказать, техниче ским возможностям осуществлять последнее. А во-вторых, как уже говорилось в предыдущих главах, отношения уровня ниже общинного не могут рассматриваться в качестве потестарных, а тем более политических. И этому нисколько не противоречит то обстоятельство, что семья тем не менее остается главным звеном начальной социализации индивида как в общекультурном, так и в потестарно-политическом плане.

По мере развития человеческого общества возникали и укреплялись новые типы общественных структур, постепенно становившиеся определяющими в этом развитии. И само изменение масштабов и типов этнических общностей, в их качестве эсо, в общем виде обусловливалось как раз такой сменой типов общественных структур. И, в частности, этим же определялись и изменения в диалектике этнического и потестарного или политического моментов в рамках тех или иных конкретных эсо, причем не последнюю роль здесь играли взаимодействия между «внутренней» и «внешней» динамикой развития ⁴. При этом, правда, нужно иметь в виду, что в зарубежной антропологической литературе отсутствует прямой аналог нашему понятию «эсо»; ближе всего к нему, пожалуй, понятие «глобальное общество» (societe globale), введенное французским социологом Ж. Гурви-чем и определяемое, например, Ж. Макэ как сгусток социальных связей, отделенный от других такого рода сгустков зонами редкого взаимодействия ⁵.

Если, однако, ограничиться уровнем эсо, т. е. по сути своей самостоятельных социальных организмов, то оказывается, что подавляющее большинство исследователей, отечественных и зарубежных, рассматривают наличие собственной структуры организованной власти в качестве необходимого и обязательного признака этнической общности — эсо как общественного явления ⁶. В качестве примера можно назвать точку зрения С. А. Токарева ⁷; аналогичны взгляды, скажем, Р. Нэролла или Г. До-ул ⁸. Впрочем, если для западных авторов неразграничение власти в обществах доклассовом и классовом, т. е. потестарной и политической, вполне обычно не только терминологически, то в советской литературе указанный тезис формулировался в применении именно к политической, т. е. государственной, надстройке, характерной уже для классового общества. А в таком обществе и ход этнических процессов, и результаты их, т. е. в конечном счете тот или иной тип этнической общности, определяются в первую очередь классовым фактором, но не существо- ванием или отсутствием собственной политической, государст-венной организации. При всем том, конечно, невозможно отри-цать и воздействие последнего фактора на этническое развитие в данной его фазе, хотя бы уже потому, что «своя» государственность в принципе обеспечивает более четкое выявление классовой структуры общества и опосредованно активизирует этнические процессы.

Но все же на более ранних стадиях общественного развития — в обществе доклассовом, а тем более предклассовом и даже в раннеклассовом — потестарная или раннеполитическая надстройка играла в этнических процессах, в частности в становлении той формы этнических общностей, которую у нас традиционно определяют как народность, относительно намного большую роль, нежели позднее. Здесь, в таком обществе, поте-старные и раннеполитические структуры оказывались первостепенной важности факторами этнической консолидации и этнической дифференциации.

В принципе мы можем говорить о нескольких уровнях связи между потестарной или политической структурой общества как социального организма и этносом в узком смысле этого слова, «собственно этносом», или этникосом, по определению Ю. В. Бромлея ⁹. На, так сказать, фундаментальном уровне этническое и потестарное и политическое развитие связаны через общую материальную основу функционирования общества в качестве самовоспроизводящейся системы — общественное производство. Ведь производство немыслимо вне определенных форм его организации, т. е. в конечном счете вне социальных институтов. Этникос превращают в эсо именно эти институты, и именно поэтому они и выполняют роль структурообразующих форм этноса как определенной формы исторической общности людей.

2. Однако социальные институты, будучи необходимым условием самого существования этноса-эсо, не исчерпывают всех таких условий. Непосредственно из потребностей общественного производства объясняется и существование еще одного уровня связей между потестарной или политической структурой и этнической общностью-эсо — уровня территориального. Вполне очевидно, что на любой стадии общественного развития всякая человеческая общность нуждается в том, чтобы в той или иной форме регулировать хозяйственное использование занимаемой такой группой территории. Поэтому, например, в качестве одного из важнейших признаков этнической общности выдвигаются «определенная форма социально-территориальной организации» ¹⁰ или «приспособление (amenagement) пространства в политических целях». Такая организация была необходима уже в ранней первобытности.

При переходе же к производящему хозяйству роль территориальной организации становилась еще более важной. Особенно заметно это оказывалось тогда, когда соседствовали и вступа ли в контакт человеческие общности с разным типом хозяйства, чаще всего представлявшие непроизводящую и производящую экономику: с одной стороны — охотники и собиратели, с другой стороны — земледельцы и скотоводы. И еще больше возрастало значение организации территории для хозяйственного использования тогда, когда таким разным общностям приходилось сосуществовать в одной и той же экологической нише и использовать ее природные ресурсы ¹².

Последний случай заставляет более внимательно присмотреться к такому фактору, непосредственно воздействовавшему на формы и темпы складывания соответствующей территориальной организации, как естественные границы.

В отечественной литературе П. И. Кушнером был сформулирован тезис, согласно которому «образование народностей не имело никакой связи с естественными, т. е. географическими, рубежами» ¹³. Сходное мнение, хотя и не в столь категоричной форме, высказал и Ф. Барт, отмечавший, что, с одной стороны, этническая общность формируется не изолированно, а в ходе межгрупповых контактов, а с другой — территориальные границы для существования уже сложившейся общности менее важны, чем границы социальные. Речь, несомненно, идет о достаточно ясно выраженной тенденции в этническом развитии, однако абсолютизировать ее едва ли стоит.

В самом деле, такая тенденция проявляется в виде общей закономерности при формировании народностей нового времени, «вторичных», по определению Н. Н. Чебоксарова и С. А. Арутюнова ¹⁵. Но далеко не столь очевидной она представляется в тех случаях, когда дело касается «первичных» народностей, возникавших непосредственно в ходе разложения первобытнообщинного строя и складывания раннеклассового общества. И уж еще менее пригоден этот тезис в категорической форме, если речь идет об этнических общностях доклассового уровня, еще мало затронутых процессом классообразования. В конце концов преодоление естественных границ находилось в прямой зависимости от материально-технического уровня развития производственной базы того или иного социального организма. А это, в свою очередь, требовало максимально возможного в данных условиях повышения эффективности общественного производства как непременного условия (речь идет, понятно, об объективном процессе, а вовсе не об обязательном осознании такой необходимости членами общества).

Правда, Н. Н. Чебоксаров в противоположность В. И. Козлову полагал, что определенные формы социально-территориальной организации могут быть относимы к числу признаков лишь этнических общностей «самого конца первобытнообщинного строя и в еще большей мере эпохи классового общества» ¹⁶. Однако, по-видимому, и в данном случае стоило бы проявить большую осторожность. Ведь даже если согласиться с такой точкой зрения, то и в этом случае люди, находящиеся, по определению самого же Н. Н. Чебоксарова, в реальных хозяйственных связях на определенной территории, нуждаются в каких-то структурных, организационных рамках для осуществления таких хозяйственных связей, т. е. на той или иной территории.

Именно обеспечение большей или меньшей степени устойчивости таких рамок всегда было одной из главных задач любой социальной структуры. Но сама по себе социальная структура в целом может в определенном смысле рассматриваться как су-

ществующая в данном общественном организме структура власти '⁷. Ведь речь идет о том, что обществом необходимо управлять, осуществлять руководство им на любом уровне общественного развития. И так или иначе, этот процесс связан с властью, с отношениями властвования, с организацией этих отношений. И, следовательно, приходится говорить и о соответствующей организационной структуре. А такая структура есть сначала организация потестарная, а впоследствии организация политическая Именно ею обеспечивается регулирование функционирования общества как самовоспроизводящейся системы.

Но у этого регулирования по необходимости есть две стороны — внешняя и внутренняя, причем в обоих случаях оно имеет в виду в качестве одной из главных своих черт (а во внешних отношениях вообще главной) либо полное пресечение действия на общество деструктивных факторов любого происхождения, либо ограничение этого действия приемлемыми для общества пределами. Иначе говоря, внутренняя и внешняя стороны процесса регулирования должны обеспечить сохранение целостности социального организма самого по себе. Как один из распро-страненных вариантов поддержания такой целостности может рассматриваться создание и поддержание определенных форм к рамок нарушения этой целостности. При соблюдении последних сохраняющаяся и вновь возникшая части социального организма способны продолжать свое существование уже в роли самостоятельных единиц. Самым наглядным примером этого процесса за счет автоматического воссоздания (регенерации) в них таких общественных структур и механизмов, которые гарантировали бы вновь созданным единицам хотя бы минимально необходимую плотность и устойчивость их информационной сети, может служить сегментация, выступающая в качестве механизма, обеспечивающего оптимальные в заданных экологических и хозяйственных условиях масштабы социальных организмов⁴⁸. Гарантом сохранения таких новых и обновленных социальных организмов и выступает в первую очередь организационная структура власти в них, т. е. потестарная, а в более поздний период и политическая структура. Еще более важной оказывается роль потестарной и политической (а точнее, позднепоте-старной и раннеполитической) структуры на заключительных стадиях классо- и политогенеза, когда резкое возрастание значения военного фактора в жизни общества чем дальше, тем жестче ставит проблему сохранения своей самостоятельности отдельными частями относительно крупных общностей в случае раздробления последних под влиянием превратностей военных судеб ¹⁹. Наконец, система, которую можно обозначить как диалектику дробления и объединения и на которой строится вся потестарная структура так называемых сегментных обществ» даже если принимать во внимание, что такое общество в «чистом» виде все же скорее теоретический конструкт²⁰, «работает» в том же направлении.

При всех важнейших различиях, какие существуют между названными выше стадиальными вариантами общественного развития, их с интересующей нас точки зрения объединяет общая черта. В любом из них потестарные или политические структуры выступают в качестве того ядра, вокруг которого консолидируется общность-эсо. Они играют роль арматуры, скрепляющей этот эсо, и тем самым выполняют очень важную этническую функцию. Иными словами, потестарная и политическая организация оказывается этноконсолидационным фактором, воздействующим как на сам ход этнических процессов, так и на закрепление их результатов, придание последним определенной стабильности.

В этой связи может возникнуть вопрос: каким образом соотносится подобная этноконсолидационная роль потестарной и политической структуры с возможными и действительными различиями в протекании и направленности этнических процессов? Как известно, последние могут двигаться в диаметрально противоположных направлениях. Более того, можно говорить о преобладании той или иной тенденции в их движении на разных стадиях общественной эволюции. В развитом, так сказать, классическом первобытном обществе есть достаточные основания считать такой преобладающей тенденцией движение в сторону этнической дифференциации, сопровождаемое значительной дробностью этнических единиц. По мере же начинающегося разложения первобытной общественно-экономической формации все больше стали выдвигаться на первый план процессы этнического объединения (что в общем соответствовало тенденции к укрупнению масштаба также и социальных организмов²¹).

Однако потестарная или политическая структура общества в полной мере сохраняла свое значение ядра этнической консолидации практически вне зависимости от того, в каком направлении, с каким «знаком» двигался в данный момент процесс этнического развития той или иной общности, а также и от того, каков был стадиальный уровень самой такой структуры.

Причины подобной однозначности в достаточной мере очевидны. В самом деле, нетрудно заметить, что потестарная или политическая организация оказывается одинаково необходима при любом из противоположных вариантов направленности, при любом возможном знаке этнического процесса. Ведь эта организация обеспечивает рамки, регулирующие функционирование эсо и при его укрупнении, и при его разделении. В первом случае само расширение эсо, тем более его единство в новых рамках, сколь бы зыбким ни было такое единство, особенно на первых порах (и, кстати, именно поэтому), попросту немыслимо вне достаточно эффективной структуры власти. А при разделении той или иной этнической общности на более мелкие единицы (как, скажем, в уже упоминавшемся случае сегментации ее) образующиеся новые, «дочерние» общности точно так же нуждаются в какой-то организационной структуре, которая одна

только и могла им позволить функционировать в качестве самостоятельных эсо.

Именно здесь, на стыке собственно этнических и социальных аспектов, пожалуй, как нигде более ясна становится первичность социального организма и вторичность этнической общности в узком смысле слова, этникоса. И именно первичность социального организма, каков бы он ни был с формационно-типо-логической точки зрения, и, следовательно, одного из важнейших аспектов его — потестарной или политической структуры — всегда предопределяла в принципе сохранение за этой структурой этноконсолидационной роли при любом направлении этнического процесса.

В то же время можно даже априорно предполагать, что роль эта могла быть в неодинаковой степени выражена на разных этапах общественного развития. Вполне очевидно, при укрупнении масштабов эсо по мере активизации процессов классообра-зования все большей должна была быть сила связующей общности, по выражению К. Маркса, особенно если принять во внимание, что общественная мощь средства обмена²² как раз на этом этапе бывала чаще всего еще недостаточно велика для того, чтобы служить основой целостности общества. И действительно, в период становления классового общества роль потестарной и политической надстройки как фактора этнической консолидации заметно возрастала. Больше того, подобное возрастание через возникавшую обратную связь не только способствовало кон_тсолидации, но и служило весьма действенным стимулом изменения самого типа этнической общности. В этом смысле очень показательна отмечавшаяся Л. П. Лашуком трансформация архаических этнических общностей Аттики и Лациума²³. Трансформация эта не просто сопровождалась, она в еще большей мере и стимулировалась именно становлением и расширением зон действия потестарных, а затем, по мере перехода к рабовладельческому строю, и раннеполитических связей. И с не меньшей ясностью обнаруживались обе эти стороны воздействия потестарной и политической структуры на характер возникавшей этнической общности в период формирования, скажем, феодальной германской народности. Для начальной стадии этого процесса характерна была множественность и значительная раздробленность общин, родственных по происхождению и вполне такое родство сознававших, но ничем, кроме этого сознания, не связанных. И существо дела в интересующем нас здесь смысле предельно четко выразил Ф. Энгельс: «Вследствие такого сос!ава народа только из мелких общин, экономические интересы которых были, правда, одинаковые, но именно поэтому и не общие, условием дальнейшего существования нации становится государственная власть»²⁴.

3. Таким образом, значение потестарной или политической структуры общества, особенно предклассового или раннеклассового, не исчерпывалось тем, что она выступала в качестве яд-

pa этнической консолидации. Подобная этноконсолидационная функция потестарной и политической надстройки сочетается с другой функцией, которую можно, видимо, определить за неимением лучшего термина как этноструктурирующую. Речь, как уже говорилось выше, идет о том, что ядро этнической консолидации в виде этой надстройки оказывает обратное влияние на ход процесса этнической консолидации, в заметной степени определяя его темп, эгалитарный или стратифицированный в социальном отношении характер, наконец, ориентацию, которую приобретают результаты данного процесса, т. е. реальный эсо. Иными сло-вами, характер и этнического процесса, и формирующейся в его итоге этнической общности-эсо оказывался диалектически связан с характером потестарной или политической организации общества. Вместе с тем признание этого обстоятельства ни в коей мере не означает, что эта организация играет в данном случае определяющую роль. Такая роль при всех обстоятельствах оставалась за развитием общественного производства и складывавшимися при этом производственными отношениями. Но этнически специфические черты формировавшегося эсо во многом оказывались обусловлены именно характером его потестарной или политической структуры.

Сказанное относится, в частности, к степени замкнутости общества или, наоборот, его склонности к развитию контактов со своими соседями. Потестарная или политическая организация могла быть ориентирована, с одной стороны, преимущественно на сохранение замкнутого характера данной этнической общности-эсо, ее автаркичности. Примеры подобной ориентации своей потестарной структуры дают такие «сегментные» общества, как неоднократно уже упоминавшиеся нуэры Судана или тив Нигерии и некоторые другие, т. е. общества, построенные в виде системы сегментных агнатных линиджей, находящихся в отношениях дополняющей оппозиции.

Впрочем, автаркичность ориентации не следует в данном случае понимать чересчур буквально. Она существует в том смысле, что, скажем, те же нуэры не проявляли еще в 30-е годы нашего столетия особенной заинтересованности в мирных, т. е. торговых или культурных, контактах с соседями (чему в немалой мере способствовала специфика их хозяйственной деятельности, не представлявшей достаточного количества избыточного продукта, который мог бы стать предметом обмена) ²⁶. Но это нисколько не препятствовало нуэрам более или менее регулярно грабить своих соседей — динка, а захваченных пленников инкорпорировать в собственные линиджи, причем иногда так поступали и с целыми линиджами динка. Так что вовсе не случайно М. Салинз именно нуэрскую систему линиджей избрал в качестве образца общественной организации, ориентированной на «хищническую экспансию» ²⁷, видя в ней «социальное средство вторжения и соперничества в уже занятой экологической нише». Впрочем, инкорпорация опять-таки не была полной: память о

происхождении от динка очень устойчиво сохранялась в общественном сознании.

Тем не менее остается справедливым, что подобная потестар-ная организация не стимулировала расширения масштаба этнической общности за счет включения в нее иноэтничных элементов. Инкорпорация динка выступала лишь как второстепенное следствие военной активности и не обусловливалась расширением этнической территории нуэров в качестве конечной цели. Поэтому эта структура может быть принята за один из полюсов некоей мысленной шкалы, или континуума, вдоль которой мы можем расположить этнографически засвидетельствованные варианты ориентации потестарной или политической организации в обществах предклассового и раннеклассового уровней.

Здесь потестарную структуру отличает несомненная рыхлость. Сколько-нибудь действенной она оказывалась лишь в случаях, когда требовалась мобилизация усилий нескольких сегментов выше уровня первичного (минимального) против какого-либо общего соперника, и сохраняла эффективность только в продолжение такого столкновения. Однако и при подобных формах проявления такого рода потестарная структура, выражавшаяся в категориях родственных (генеалогических) отношений, способствовала осознанию родственных связей между нуэрскими или тивскими линиджами разных уровней, а тем самым зарождению и стабилизации каких-то, пускай еще и очень слабых начальных форм общенуэрского и общетивского этнического самосознания.

Противоположный полюс образуют социальные организмы, точнее, эсо непосредственно предклассовой стадии развития, на которой, по хорошо всем известному определению Ф. Энгельса, война и организация для войны становились «регулярными функциями народной жизни» ²⁸, и в еще большей степени общества раннеклассовые, для которых вообще была характерна объективная тенденция к расширению хозяйственной системы до размеров, оптимальных при данном уровне развития производительных сил ^2Э. Именно это различие, чисто стадиальное по характеру, с одной стороны, выступает причиной того, что ранне-политические структуры несравненно реже потестарных бывали автаркически ориентированы, а с другой — служит хорошим подтверждением того тезиса, что сами по себе активная военная деятельность и приспособление к ней потестарной структуры не могут выступать ускорителем процесса укрупнения этнических общностей, если для такого укрупнения не сложились соответствующие социально-экономические предпосылки. Вместе с тем в данном контексте важна не столько сама военная активность, сколько ее результаты, т. е. конкретные формы, приобретаемые связью потестарной или политической надстройки с характером этнической общности-эсо.

В своем крайнем проявлении позднепотестарная или ранне-политическая структура, ориентированная на расширение соог-

ветствующего этнопотестарного или этиополитического организма³⁰, могла принять вид надстройки, этнически чуждой массе населения создавшегося расширенного этнопотестарного или этно-политического образования. Такая ориентация этой структуры вообще характерна для завершающихся этапов эпохи классо-образования и начальных этапов существования общества раннеклассового. Именно поэтому как раз раннеклассовые политические образования особенно часто предстают перед исследователем как структуры, в которых в роли политической надстройки оказываются целиком определенные этнические общности, точнее определенные эсо.

Масштабы таких господствующих групп, воплощающих верхний эшелон складывающейся не только политической, но, самое главное, социальной структуры, построенной на отношениях господства и подчинения, могут варьировать в весьма широких пределах. Это могла быть, по существу, микроэтническая группа: так обстояло дело, например, когда в Судане или Заире отдельные коллективы ленду или окебо «принимали» в качестве правителя кого-то из алуров (и соответственно его клан) ³¹. Аналогичным образом развивались события и тогда, когда небольшие группы выходцев с Ближнего Востока или из района Персидского залива становились правящими в некоторых торговых городах восточноафриканского побережья ³².

Но в других случаях правящей надстройкой оказывается уже целый эсо, как происходило это в восточноафриканском Межозерье, в особенности в доколониальной Руанде, которая традиционно рассматривается в литературе в качестве модели подобного хода развития. Неизбежным следствием такого «наложения» одного эсо на другой (или другие) становилась, как правило, более или менее прочная фиксация этнических границ средствами власти. Но результаты этой фиксации, да и формы ее тоже бывали достаточно разными.

В той же Руанде этническая граница довольно быстро превратилась в кастовую, что, кстати, делало ее еще менее проницаемой (хотя отнюдь не исключало вместе с тем и определенной социальной мобильности). Но такая кастовая граница в сочетании с допущением некоторого участия земледельцев-хуту в системе администрации, особенно же в военных предприятиях правящей аристократии тутси, все же не препятствовала формированию даже у подчиненной части населения сознания ее принадлежности к некоему единому целому — социально и этнически стратифицированному эсо баньяруанда. Существование этого единого эсо все более подчеркивают исследования последнего времени ³³.

Достаточно типичным для подобных расширенных и стратифицированных эсо бывает сосуществование двух параллельных потестарных и/или политических структур в тех случаях, когда и поскольку на нижних уровнях управления сохраняются такие структуры, принадлежащие основной массе подчиненного насе-

ления. В гл. 2 этот вопрос уже рассматривался в контексте сочетания в одной политической культуре двух неравноправных субкультур. В дополнение к уже сказанному следует, видимо, добавить, что как раз в таких эсо соответствующая культура может обозначаться именно как «потестарно-политическая» по своему содержанию. На верхнем уровне, т. е. во взаимоотношениях господствующего эсо с подчиненным, это культура и отношения власти, несомненно, политические. Но внутри самого подчиненного эсо отношения между отдельными его частями не включают элементов господства и подчинения, и соответственно культура остается потестарнои по своей сущности.

Между этими полюсами располагается множество возможных «промежуточных» вариантов соотношения потестарнои и политической структуры и этноса, причем все они могут в основном описываться в категориях взаимодействия и в конечном счете синтеза этнических субстрата и суперстрата в ходе этнических процессов. Если ограничиваться только африканскими примерами, то можно в качестве таковых упомянуть, скажем, туарегов кель-ахаггар как вариант, типологически близкий к скотоводчески-земледельческим обществам Межозерья ³⁴, и тех же алуров и их окружение по обе стороны суданско-заирской границы в качестве образца еще только начинавшегося складывания этнически и потестарно стратифицированного общества ³⁵.

В первом случае туареги, господствующие над оседлым земледельческим населением оазисов и образующие верхний ярус уже политической по своему смыслу структуры, вместе с тем сохраняют свою целостность и как этникос, и как эсо. При этом туарегский этнос-эсо четко отграничен и от других туарегских объединений, и от земледельцев (обычно отличающихся от кель-ахаггар еще в расовом отношении).

Во втором примере — у алуров — наблюдается своего рода соединение системы агнатных линиджей с определенными формами отделившейся уже от них потестарнои структуры. В данном случае значительно облегчилась инкорпорация и ассимиляция иноэтничных элементов в алурских линиджах. Иными словами, по сравнению, скажем, с нуэрской такая потестарная организация обнаруживает большие возможности контакта с соседями, во-первых, и гораздо большую предрасположенность к тому, чтобы действовать в сторону расширения алурского эсо, во-вторых.

Впрочем, потестарные структуры типа алурской еще довольно рыхлы и слабы. В результате по мере удаления от центра (в целом более или менее совпадающего с центром этнической территории самих алуров) возникает своего рода социально-потес-тарная и этническая непрерывность, когда четко выраженные границы между разными эсо отсутствуют, а их периферийные группы могут одновременно принадлежать к разным этническим и даже потестарным общностям ³⁶.

Можно утверждать, что как раз здесь проходит принципи-

альная грань между структурами и отношениями ранне- и по-зднепотестарными. В принципе первые из них, в общем соответствующие акефальным обществам англоязычной литературы, обычно не имеют вполне определенных территориальных границ, и этническая гетерогенность если и ощущается, то довольно относительно именно в силу только что отмеченной непрерывности. По мере укрепления потестарных структур и нарастания элемента централизации (пусть даже эта централизация тоже бывает относительной) гетерогенность объединяемых одной этно-потестарной структурой человеческих групп начинает ощущаться все более определенно. И в то же время изменяется сам характер инкорпорации: для раннепотестарного общества характерна достаточно быстрая социально-культурная ассимиляция инкорпорируемых (ср. динка в том же нуэрском обществе), и общество-эсо оставалось в целом однородным в этнокультурном отношении. Но по мере продвижения по пути политогенеза нарастает не просто осознание гетерогенности: несравненно большими становятся объективные возможности удержать в рамках единой потестарной структуры разнородные в этнокультурном смысле элементы, включаемые в эту структуру как более или менее целостные единицы ³⁷.

Вопрос о соотношении этнической и потестарной или политической границы в обществах пред- и раннеклассовых вообще едва ли поддается однозначному решению. Иногда эта граница может в значительной степени оказаться подвижной не только между разными группами в составе одного и того же этноса, но и между последним и его более развитыми соседями именно под влиянием этих соседей, вернее, их образа жизни и экономических возможностей. Конечно, могут возразить, что смена этнической принадлежности, включая и этническое самосознание, происходит во всяком классово антагонистическом и этнически стратифицированном обществе, и это будет справедливо. Однако разница, видимо, окажется заключена в масштабах явления: чем выше уровень общественного развития такого общества, тем более вероятно, что в нем социальная мобильность, сопровождаемая сменой этнической принадлежности, будет происходить в индивидуальном порядке. В эсо же раннеклассовых или пред-классовых гораздо чаще бывают возможны случаи такой трансформации целых общностей. В качестве примера можно сослаться на изучавшихся Э. Личем качинов Бирмы.

Как известно, Э. Лич выделил у качинов два главных варианта социально-потестарной организации: эгалитарный гумлао и «аристократический» гумса (хотя настойчиво подчеркивал при этом определенную условность такого деления и, во всяком случае, в принципе динамичный, а не застывший его характер). Вариант гумса в этом отношении показателен. Часть общин, относимых к нему, обнаруживали тенденцию к превращению в более эгалитарные. Но большая часть, особенно под влиянием благоприятных экономических условий или используя брачные

176~

союзы, ориентировалась на соседних шанов, у которых социально стратифицированный характер общественной организации выражен гораздо более четко. В конечном итоге идеальным завершением этого процесса представлялось качинским «аристократам» такое, при котором они могли чувствовать, что «стали шанами»³⁸. Несомненно, культурная и хозяйственная близость качинов и шанов играла здесь определенную роль, но близость эта все же не исключала наличия достаточно устойчивого качинского этнического самосознания.

Характерно, что сам Э. Лич трактовал такое превращение качинов в шанов как проявление открытой Л. Морганом закономерности перехода от социальной организации к политической, от societas к civitas³⁹, и показывал принципиальное различие между качинской и шанской организацией: при всей культурной близости более значимыми оказываются у этих народов «разные аспекты определенных представлений» (different aspects of particular ideas). Так, если качин идентифицирует себя прежде всего по отношению к своему линиджу, то шан ставит на первое место название места своего рождения, т. е. переход от родового принципа связей к территориальному⁴⁰ выражен здесь с полной определенностью. В то же время сам Э. Лич придерживался уже упоминавшегося выше тезиса, сформулированного позднее в явной форме З. Наделем, рассматривая социальную структуру, собственно, как структуру власти в данном обществе; об этом свидетельствует само название его исследования о качинах.

Степень взаимодействия потестарных и политических структур во многом определяет те конкретные формы, какие принимает в той или иной исторической обстановке и в тот или иной период этнический плюрализм. Эти формы, .проанализированные М. Смитом и размещенные им вдоль воображаемой шкалы, простирающейся от «сегрегации» до «дифференциальной инкорпорации» (о последней уже шла речь в предшествующих главах) ⁴¹, представляют именно «способы коллективного приспособления» (collective accomodation). И роль потестарной и политической организации оказывается здесь разной. Скажем, если в случае «сегрегации» ее задача сводится прежде всего к поддержанию целостности эсо, понимаемой в сугубо автаркичном смысле, то «дифференциальная инкорпорация» обеспечивает поддержание, с одной стороны, целостности разноэтничного по происхождению его составных частей этнопотестарного или эт-нополитического организма, а с другой стороны, социального и потестарно-политического неравенства этих составных частей.

Но взаимодействие потестарных и политических структур — его формы и эффективность — зависит и от того, как протекают этнические процессы, в ходе которых становилось неизбежным такое взаимодействие. Например, в рассматривавшихся выше случаях контакта алуров и ленду, качинов и шанов эти процессы идут в условиях более или менее (во втором случае) выраженной культурной и потестарной непрерывности. Результатом ока-

J2 Зак. 829 177

зываются в большинстве случаев такие формы этнического плюрализма, если продолжать придерживаться терминологии М. Смита, как «симбиоз» и «консолидация», т. е. отмеченные большим или меньшим внутренним равноправием, хотя М. Смит справедливо оговаривал, что предлагаемые им типы — не взаимоисключающие, что они переплетаются друг с другом и в принципе «любой способ коллективного приспособления... может быть превращен в систему дифференциальной инкорпорации подчинением отдельных компонентов господству других» ⁴².

При взаимодействии туарегов с негроидным земледельческим населением или руандийских тутси и хуту действовал уже другой тип контакта: здесь синтезировались этнические субстрат и суперстрат ⁴³. Установление равноправных отношений между ними в большинстве случаев оказывалось маловероятным, и именно здесь чаще всего наблюдалось сохранение двух субкультур и двух субструктур в рамках единых позднепотестарных или ран-неполитических культур и структур.

Наконец, весьма типичным для обществ докапиталистического классового уровня был такой вариант фиксации этнических и социальных границ (они в данном случае обычно совпадали вполне однозначно), как переселение компактных этнических коллективов из прежних своих ареалов в чуждую им этническую среду и часто за сотни, а то и тысячи километров от родины. Притом такие переселенные группы обычно искусственно, средствами власти поддерживались как замкнутые и нередко эндогамные общности; в данном случае политическая структура усиливала и закрепляла естественную в таких условиях (особенно на первых порах) тенденцию к сохранению своей этнокультурной индивидуальности ⁴⁴. В качестве примеров можно назвать, скажем, среднеазиатских арабов наших дней, предками которых были люди, угнанные с Ближнего Востока Тимуром в конце XIV — начале XV в. или жителей земледельческих поселений, создававшихся из угнанного полона правящей верхушкой средневековых (в широком смысле слова, т. е. вплоть до XIX в.) государственных образований Западного и Центрального Судана. Эти деревни сохранили свой замкнутый и иноэтнический по отношению к окружающему населению характер чуть ли не до наших дней ⁴⁵. В данном случае мы имеем дело с «дифференциальной инкорпорацией» в, так сказать, чистом виде, возможной уже только в классовом обществе. И роль политической структуры как средства подавления выступает здесь в ничем не прикрытом виде.

Практически во всех рассмотренных выше случаях этническая принадлежность выступает в роли своего рода «суперстатуса» (superordinate status), по определению Ф. Барта. Этот «суперстатус» обусловливает все остальные возможные сочетания социальных статусов, все варианты взаимодействий, какие разрешаются носителям этого суперстатуса в данном полиэтническом обществе⁴⁶. Следует добавить, что последний вместе со

17.8

всеми связанными с ним социальными и идеологическими последствиями именно как «суперстатус» и воспринимается всеми группами населения.

4. До настоящего момента мы имели дело с ролью потестар-ной и политической структуры в фиксации этнических границ прежде всего с точки зрения этнической консолидации, т. е. либо интеграции этнокультурной общности в более или менее одноэт-ничный эсо, либо объединения поначалу в этнопотестарный или этнополитический, а затем и в единый эсо разнородных этнических общностей. Но, по-видимому, ничуть не менее важна, если исследовать проблему в аспекте внутренней консолидации эсо, закрепления консолидации в этническом сознании иусамосозна-нии его членов, и этнодифференциационная роль потестарной и политической надстройки, хотя и в данном случае функции последней в этнической консолидации и этнической дифференциации настолько тесно переплетены друг с другом, что рассматриваться отдельно могут, как это происходит и во множестве других случаев, лишь на логическом, аналитическом уровне.

В самом деле, уже шла речь о том, что потестарная и политическая структура, с одной стороны, ориентирована вовне того или иного эсо, обеспечивая его целостность перед лицом социального окружения, с другой же — служит задачам поддержания внутренней целостности этого эсо, страхуя его от воздействия внутренних деструктивных факторов развития, как социальных, так и природных. И, выполняя при этом весьма заметную функцию этнической консолидации, эта структура одновременно оказывается во внешних контактах этнической общности-эсо одним из важнейших факторов ее отграничения от других таких общностей.

Иначе говоря, потестарная или политическая организация в этом контексте предстает перед нами в роли действенного разграничителя в системе отношений «мы — они», составляющей объективную основу любого этнического сознания и самосознания ⁴⁷. Она создает определенную корпоративность этого «мы», причем проявляется такая корпоративность в обоих планах — как внутри данного эсо, так и за его пределами — и функции при этом выполняет достаточно разные.

Именно корпоративность «вовне» — обозначим ее условно «внешняя» — отделяет членов данной общности от их соседей, конструируя те ситуации, в которых «общий характер племени проявляется и должен проявляться как негативное единство по отношению к внешнему миру» ⁴⁸. Таким образом, внешняя корпоративность функционирует в качестве фактора этнической дифференциации, выступая со знаком минус, т. е. в самом общем виде: «мы не такие, как они».

Корпоративность, направленная внутрь эсо,— назовем ее по аналогии «внутренняя» — несет в себе значение «мы именно такие, какие мы есть». Ее задача — обеспечивать внутреннюю целостность и сплоченность (понятно, пределы такой сплоченно-

12*

сти весьма варьируют в зависимости от формационного и стадиального уровней общества) эсо, без чего было бы невозможно нормальное его функционирование как самовоспроизводящейся системы. Если в первом случае на первом месте стоит различие, то здесь — сходство.

Что же касается неразделимости внешней и внутренней корпоративности в исторической реальности, то в этом отношении в высшей степени показателен тот своеобразный синтез этих ее форм, который можно наблюдать в эсо полиэтничных, возникающих на основе синтеза субстрата и суперстрата. Здесь первоначальная этническая стратификация постепенно превращается в социальную. К числу самых характерных примеров такого превращения принадлежат, скажем, не раз уже упоминавшиеся здесь общества восточноафриканского Межозерья, хотя ни Межозерье не представляет в этом отношении чего-то исключительного на Африканском континенте, более того, непосредственная связь этнической стратификации с социально-потестарной и социально-политической вообще может считаться типичной чертой доколониальных африканских обществ⁴⁹, ни сама Африка не выделяется сколько-нибудь заметно среди других континентов. Просто Тропическая Африка дает сегодня исследователю, пожалуй, наибольшее многообразие вариантов.

Этнические общности, как уже говорилось, существуют в социальной действительности лишь в рамках определенных общественных институтов. Тем не менее этническое и потестарное и/или политическое развитие представляют относительно самостоятельные линии эволюции общества. Выше рассматривались два из возможных уровней их связи — производственный и территориальный. Но имеется и еще один весьма существенный уровень такой связи — культурный, т. е. культурный аспект соотношения этнического и потестарно-политического моментов в общественном развитии. По этому поводу основное говорится в гл. 2, здесь же я постараюсь коснуться только отдельных сторон этого соотношения, пока еще не затрагивавшихся в настоящей работе.

В частности, если рассматривать функционирование поте-старной или политической культуры в доклассовом и раннеклассовом обществе, то нельзя обойти такое обстоятельство, как соотношение между иерархией этнических и потестарных или политических общностей. Известно, что этнические общности иерархичны, образуя разные таксономические уровни ⁵⁰. И действительно, их формы, т. е. такие формы, которые обладают комплексом этнически специфичных и значимых черт, могут варьировать по вертикали от единиц микроэтнических, самым характерным образцом которых служит семья ⁵¹, до макроэтни-ческих, скажем соплеменности или семьи племен. По-видимому, в интересующем нас сейчас смысле в качестве самой малой таксономической единицы должна быть принята семья. Такая теоретически выделяемая микроединица, как «этнофор», т. е. от-

дельный индивид как носитель этнических свойств ⁵², в данном случае рассматриваться не может — по крайней мере по трем соображениям. Прежде всего, отдельный человек не в состоянии обеспечить межпоколенную передачу этнической информации и соответственно воспроизводство этнических свойств⁵³. Во-вторых, он немыслим экономически, т. е. лишен объективной основы существования в качестве этнической единицы: вспомним слова К. Маркса о том, что «изолированный индивид совершенно так же не мог бы иметь собственность на землю, как он не мог бы и говорить» ⁵⁴. И в-третьих, это особенно для нас существенно сейчас, такой изолированный индивид не может быть ни субъектом, ни объектом власти: он в ней просто не нуждается.

Но на всех остальных уровнях этнической иерархии существует потребность в руководстве функционированием образующих эти уровни этнических единиц в их качестве человеческих коллективов и самостоятельных эсо. А значит, должна существовать и какая-то структура власти и властных отношений, без которых руководство реализоваться в большинстве случаев не может. До определенного уровня эта власть и эти властные отношения, как я уже пытался показать, не могут считаться поте-старными, тем более политическими; за отсутствием подходящего термина их можно было бы чисто условно обозначить как социально-бытовые. И тем не менее такая социально-бытовая власть — это именно власть со всеми ее характерными чертами, отмечавшимися в гл. 1. И на своем уровне она служит для регулирования жизнедеятельности несамостоятельных микроэтнических единиц — семьи (понятно, в тех случаях, когда семья, большая или малая, выступает в роли хозяйственной ячейки) или общины. Именно поэтому и оказывается возможной первичная потестарная или политическая социализация индивида в рамках семьи, о чем шла речь выше, т. е. то формирование «первичных политических ценностей», без которого этот индивид не смог бы впоследствии действовать в качестве равноправного (вернее, «полноценного») члена данного эсо. С этой точки зре-ния традиции социально-бытовой власти объективно входят в состав потестарной или политической культуры этноса. В этой связи возникает довольно интересный вопрос: в какой степени могут совпадать этнический и потестарно-политический уровни общественной эволюции? Что касается власти социально-бытовой, то в применении к ней вопрос кажется беспредметным: будучи неотъемлемой частью традиционно-бытовой культуры любого общества, вне зависимости от его формационного уровня, она этнична в такой же мере, как и последняя, будучи элементом именно этнической культуры. С культурой потестарной, а тем более политической дело обстоит сложнее.

По-видимому, начинать следует с того бесспорного общеметодологического соображения, что совпадение или несовпадение — явления исторические, и потому не следует ожидать единообразного ответа на поставленный выше вопрос вне зависи-

мости от конкретной обстановки, в которой существует данный эсо, прежде всего от его стадиального уровня. С изменением последнего могут происходить весьма серьезные сдвиги в соотношении этнического и потестарного или политического моментов.

В принципе, однако, можно, по-видимому, установить некоторые закономерности в развитии этого соотношения. На мой: взгляд, они были весьма удачно прослежены М. В. Крюковым,, проделавшим параллельный анализ взаимодействия этнического и политического в древнем Китае и в древней Греции. Положив в основу исследования понятие «этнополитической общности», предложенное С. И. Бруком и . Н. Н. Чебоксаровым⁵⁵, М. В. Крюков выделил три последовательных этапа становления древнекитайского этноса: от своего рода «прототипа этнополитической общности», включавшего и интегрировавшего отдельные разноэтничные группы жителей Великой Китайской равнины, через распад этой общности при одновременном завершении складывания единой этнической общности древних китайцев (аналогичный этап этнического развития он отмечает и в древней Греции VI—IV вв. до н. э., хотя в целом для нас хронологические рамки в данный момент не имеют особого значения) и к формированию этнополитической общности уже на новом уровне, когда после недолгого совпадения этнических и политических границ сильная централизованная власть государства начинает объединять разнородные этнические компоненты, которые в конечном итоге и ассимилируются ханьским этносом ⁵⁶. Иначе говоря, в зависимости от конкретно-исторической обстановки, а в более широкой исторической перспективе с прогрессом общественного производства общностью более высокого порядка могла выступать то этническая, то политическая. При. этом совпадение их неизменно оказывалось кратковременным и преходящим, что и можно рассматривать в качестве важнейшей закономерности взаимоотношений этнического и потестарного или политического факторов в общественном развитии.

О причинах и факторах, предопределяющих несовпадение по-тестарной и политической культуры и соответствующих структур общества, уже говорилось довольно подробно в гл. 2. В диалектике взаимодействия потестарно-политического и этнического в целом действуют эти же причины и факторы, в первую очередь разный характер информационных связей — этнических и поте-старно-политических. Не буду повторять уже сказанное, тем более что сейчас нас интересует не столько само по себе различие в характере связей, сколько их плотность. В самом деле, если мы постулируем наличие в общности-эсо по крайней мере двух информационных сетей, из которых одна несет главным образом потестарную или политическую нагрузку, а вторая — преимущественно этническую, то логично предположить, что совпадение этнической и потестарной или политической общностей может произойти в оптимальном варианте при примерном совпадении

плотности обеих сетей. Этническая история древних китайцев, рассмотренная М. В. Крюковым, в этом смысле как раз и может трактоваться в качестве выражения постоянно изменяющегося соотношения плотностей информационных сетей, когда их совпадение — не более чем частный случай.

Между тем плотность информационной сети определяется как общим уровнем социально-экономического развития, так и масштабами общности, которую она обслуживает. В этом смысле этнические общности разных иерархических уровней неизбежно будут существенно разниться. И столь же различна будет плотность сети инфосвязей потестарных или политических в зависимости от размеров и иерархического уровня того или иного потестарного или политического организма. Замечу попутно, что следует четко разграничивать информационные связи поте-старной или политической сети и связи социальные. Последние тоже суть информационные связи, но в их поле соотношение вертикального и горизонтального моментов иное, нежели в по-тестарно-политической сети. Так, отношения господства — подчинения, совершенно однозначно вертикальные в социальных отношениях, будучи рассматриваемыми в качестве составной части отношений политических, принадлежат горизонтальной информационной сети. В то же время отношения, например, между членами одной общины, горизонтальные с точки зрения социальных контактов, окажутся вертикальными, если видеть в них связи, обеспечивающие фиксацию и передачу традиций поте-старной или политической культуры ⁵⁷.

5. Если возвратиться к вопросу о плотности информационной сети на разных уровнях этнической иерархии и потестарно-политической организации, то в принципе существует единодушие относительно того, что наибольшей эта плотность будет в племени-общности, которую С. А. Арутюнов и Н. Н. Чебоксаров удачно определили как сгусток информационных связей этнического характера⁵⁸. Однако можно с достаточной уверенностью утверждать и то, что такой характер племя приобретает именно потому, что в то же самое время оно функционирует не просто в качестве эсо, но еще и в роли организма этнопотестарного, по терминологии Ю. В. Бромлея. Иначе говоря, плотность этнических признаков в племени определяется в значительной мере его признаками как структуры власти. И действительно, плотность информационных связей на уровне, превышающем племенной — в соплеменностях или племенных группах, которые многие исследователи рассматривают в качестве главной формы этнической общности в эпоху первобытнообщинного строя ⁵⁹, оказывается разреженной в сравнении с племенем. И это ведет к неспособности племени функционировать в качестве эсо, тем более организма этнопотестарного: оно, как правило, выступает скорее в функции этникоса, этноса в узком смысле этого слова.

К тому же общности потестарные или раннеполитические более высокого таксономического уровня, чем племенной, напри-

мер союз племен, с этнической точки зрения едва ли могут считаться общностями. И прежде всего в силу неоднородности, вызываемой присутствием в их составе целостных этнопотестар-ных единиц, вовсе не обязательно связанных с основной массой членов такого союза даже фиктивным родством. А в результате информационные связи синхронного характера неизбежно оказываются более интенсивными, нежели диахронные, этнокультурные по преимуществу; картина в этом смысле становится противоположна той, которая наблюдается в соплеменностях.

Единицы же этнической иерархии, более низкие, чем племя, как правило, не функционировали в роли самостоятельных соци-ально-потестарных организмов. Сюда относятся такие общности, как «подплемена», «колена», «кланы», «секции» и т. п.; к тому же эта терминология отнюдь не безупречна в содержательном отношении, не отличаясь большой определенностью. Правда, следует оговорить, что на уровне сегментных обществ такие низшие по отношению к племени единицы, как линиджи, обнаруживают немалую долю самостоятельности в роли и этнических и потестарных общностей (впрочем, в этом случае практически невозможно бывает разделить структуру линиджей и территориальную организацию).

Таким образом, есть достаточные основания считать, что совпадение двух линий общественной эволюции — этнической и потестарно-политической — в предклассовых и раннеклассовых обществах (в последнем случае скорее пережиточно или в специфических условиях экологии, например у кочевников) происходит на уровне племени, представляющего поэтому этнопо-тестарное единство.

Вместе с тем неправильно было бы, видимо, обойти молчанием некоторые теоретические затруднения, возникающие при таком подходе к вопросу (речь здесь идет сугубо о соотношении этнического и потестарно-политического, место племенной организации в качестве формы организации власти подробно рассматривалось в предыдущей главе). Дело в том, что как этно-потестарный организм племя — явление сравнительно позднее. Сочетание этнического и потестарного или политического аспектов в его организации было характерно скорее для развитого племени, сформировавшегося уже в ту пору, когда разложение первобытнообщинного строя в «классических» его формах зашло достаточно далеко. Поэтому и ранние варианты племенной организации, и их функционирование в большой степени реконструируются скорее теоретически ⁶¹, а те из племен, которые сохранились до наших дней и доступны этнографическому наблюдению, все подверглись воздействию более развитых обществ, пусть и в различной степени, так что развитие их отклонилось от спонтанного.

Именно эти обстоятельства и послужили исходным пунктом для наступления на традиционное для этнографии понимание-племени как формы общественной организации в, западной,

особенно американской, социальной и культурной антропологии. Начавшись около двух десятилетий назад, это наступление нашло наиболее последовательную аргументацию в трудах М. Фрида.

Правда, ни он сам, ни его единомышленники вовсе не отвергают идею племени вообще. Основной смысл критики сводится к тому, что племя возникало, по мнению этих исследователей, как явление производное, в результате контактов с уже сформировавшимися «государственными» обществами, как средство противостоять таким обществам не в последнюю очередь. А развитая племенная организация, какую наблюдал у ирокезов Л. Морган, легшая в основу ранее принятых представлений о племени — стадии социальной эволюции, как раз и была «вторичной».

Характерно при этом, что даже самые непримиримые критики ни в малейшей мере не отрицают как раз потестарную (по их терминологии, естественно, «политическую») функцию племени как формы общественной организации. Зато отрицались именно такие черты, которые делали племя этнической общностью: единые язык и культура, единая экономика ⁶².

Безусловно справедливо (и подтверждается достаточно репрезентативным фактическим материалом), что широкий, если можно так выразиться, глобальный подход к представлениям о племени как комплексе экономических, территориальных, языковых, идеологических, потестарных и иных свойств не всегда может считаться достаточно обоснованным. Вполне очевидно: в данном случае едва ли возможны однозначные ответы. Вместе с тем нет, по-видимому, причин и для того, чтобы отказаться от понятия племени в качестве такой относительно крупной единицы социальной организации, которая выступает в роли и этнической и социально-потестарной (или даже социально-политической общности (хотя, конечно, критерии ее выделения требуют дальнейшего изучения ⁶³).

Именно как такая общность племя и будет пониматься в последующем изложении.

Потестарная и политическая структура общества, которая в своем функционировании выполняет роль фактора как этнической консолидации, так и этнической дифференциации, именно в силу этих причин осознается членами того или иного эсо в качестве такого этнического индикатора. Сознание принадлежности к определенному этнопотестарному, а в раннеклассовом обществе уже к этнополитическому, т. е. раннегосударственно-му, организму превращается в один из главных признаков, отделяющих «своего» от «чужака». Поэтому мы можем говорить о том, что в этническом сознании и самосознании, которое уже само по себе есть сознание отличия «своих» от «чужих», на достаточно ранних этапах его существования присутствует определенная этнопотестарная составляющая, которая может быть услов-но обозначена как потестарное самосознание, соответствовавшее

тому потестарному сознанию, о котором была речь выше. Складывание такого сознания и самосознания представляется явлением вполне естественным, если этническое самосознание понимать вслед за П. И. Кушнером как «своего рода результанту действия всех основных факторов, формирующих этническую общность» ⁶⁴.

Принципиальная важность этого вопроса заключена, собственно, в том, что этническое сознание и самосознание образует одну из главных характеристик всякой этнической общности. Каким же образом соотносятся в нем собственно этнический и потестарный (или политический) моменты? По-видимому, диалектика их взаимодействия должна рассматриваться аналогично диалектике взаимодействия двух этих линий общественной эволюции, представляя, по существу, частный ее случай. В занимающем нас сейчас случае развитие идет в направлении постепенной дифференциации: из комплексного этнического сознания и самосознания, которое свойственно развитому первобытному обществу («мы» — «они»), со временем вычленяются относительно самостоятельные этническое и потестарное, а затем политическое сознание и самосознание. Но окончательное их разделение происходит сравнительно поздно — уже на стадии раннеклассового общества, когда начинали формироваться первичные народности, иными словами, после «второй сегментации», по определению И. Н. Хлопина ⁶⁵.

Однако этническое сознание и самосознание эволюционирует не только в сторону дифференциации. В. И. Козлов справедливо отметил такую особенность этнического самосознания доклассового общества, как постепенное изменение его оснований: от представления об общности происхождения, т. е. чисто генеалогического, до практического отождествления этнической и, скажем, конфессиональной или же, что особенно существенно для нас сейчас, принадлежности этнической и, если мне позволено будет так выразиться, «ритуально-потестарной» ⁶⁶. В этой связи несомненный интерес представляют случаи превращения в этнонимы политонимов, т. е. названий раннегосударственных образований или же отдельных социальных организмов меньшего масштаба.

Ограничусь и в данном случае африканскими примерами. Если говорить о политонимах в полном смысле этого слова, т. е. названиях государственных образований, можно прежде всего обратить внимание на название малинке, одного из крупнейших народов Западной Африки. Слово «малинке» буквально означает «люди Мали» (mali + nke). Тем самым в нем сохранена память о той эпохе, когда народ (точнее, конечно, предки современного народа) малинке послужил этнической основой средневекового раннего государства Мали (XIII—XVI вв.). Еще более характерно при этом, что у соседей малинке