Ролевая адекватность супружеской пары

Семейные ценности Ролевые установки РАм Ролевые установки РАж
Пж Ом Пж – Ом Пм Ож Пм - Ож
Хозяйственно-бытовая            
Родительско-воспитательная            
Социальная активность            
Эмоционально-психотерапевтическая            
Внешняя привлекательность            
      ∑РАм =     ∑РАж =


Примечание

РАм– ролевая адекватность мужа

Раж– ролевая адекватность жены

Пми Пж –оценки ролевых притязаний мужа и жены соответственно

Оми Ож –оценки ролевых ожиданий мужа и жены соответственно


ПРИЛОЖЕНИЕ 4.

А. Черников

Скрытые пружины супружеского выбора[43]

 

Молодая пара (Ольга и Николай), каждому по 22 года, встречаются в течение трех лет. Постепенно их отношения заходят в тупик. Николай много раз заговаривает о браке, но есть две серьезные причины, препятствующие этому событию. Во-первых, в интимной сфере у них полный разлад, девушка остается к ней равнодушной. Сексуальные отношения не приносили ей удовлетворения и с другими молодыми людьми, до Николая. И, во-вторых... девушка говорит, что не любит его. Тем не менее, они не расстаются. Когда Николай звонит, она соглашается встретиться с ним, вместе они ездили отдыхать летом в Крым. Сама Ольга никогда не проявляла инициативу ни с Николаем, ни с другими молодыми людьми, считая это исключительно делом мужчины. В компании они ведут себя как идеальная пара. Правда, кажется, что они держатся друг с другом несколько формально, без эмоциональной и физической близости. Ссоры между ними часто следуют за попытками Николая сделать их взаимоотношения более интенсивными. Оба внешне симпатичные, милые люди, работающие в коммерческих структурах и неплохо зарабатывающие. Со стороны кажется, что им не составило бы труда найти себе другого партнера. Однако они не расстаются, и после нескольких серьезных конфликтов продолжают оставаться вместе, хотя и на некоторой дистанции. Николай приходит в психологическую консультацию, так как чувствует, что их отношения все больше теряют перспективу, и в то же время не представляет себе жизнь без Ольги.

Родители Николая относились друг к другу достаточно ровно, и только в подростковом возрасте он узнал, что его мать всю жизнь любила другого человека, но по определенным обстоятельствам вышла замуж за его отца, которого знала много лет, учась с ним в одной школе. Когда Николай, уезжавший в другой город учиться, в очередной раз вернулся домой, то обнаружил, что его мать ушла к этому человеку, забрав младшую дочь. Семейная тайна, о которой он смутно подозревал, раскрылась столь драматическим образом.

Старшая сестра, выйдя замуж за человека, с которым встречалась несколько лет, будучи беременной, полюбила другого мужчину. В тот момент муж ее удержал, но после родов брак все равно распался. Младшая сестра забеременела в 15 лет от одноклассника, который ухаживал за ней с пятого класса, но вышла замуж не за отца ребенка, а за человека, которого встретила и полюбила тоже в то время, пока ждала ребенка.

По словам Николая, Ольга напоминает его мать. Она старше его на полгода, как и мать Николая старше его отца, такая же высокая, хорошо образованная и “так же не любит меня, как моя мать не любила моего отца”. Им движет надежда, что Ольга полюбит его, так как, по его мнению, ее слова часто не совпадают с поступками. Они встречаются, изредка целуются, иногда, хотя и довольно редко, спят вместе.

У Николая есть другая девушка, которая его любит, но к которой он равнодушен. Он ищет большую любовь, но именно этого ему труднее всего ожидать от такой девушки, как Ольга. Парадокс состоит в том, что если бы Ольга сразу ответила на его чувство, отношения с ней не были бы для него столь значимыми. Он сам объясняет это так: “Я часто охладеваю к тому, чего добиваюсь”.

Ольга — единственный ребенок в семье, живет вдвоем со своей матерью. Ее родители развелись, когда она была совсем маленькая. В семье прародителей Ольги было очень много измен. У ее деда было много любовниц помимо жены, и он был физически довольно груб с нею. Но жена все терпела, прощала, хотя и сильно страдала. Мать Ольги много раз призывала ее развестись, но она так никогда на это и не решилась. В своей семье мать Ольги осуществила этот шаг и довольно быстро выгнала мужа при подозрении на измену. Она очень страдала, надеялась, что муж вернется просить прощения, но он ушел навсегда. И всю свою любовь мать Ольги перенесла на нее. Она была очень заботливой, опекающей матерью, следила за ее развитием. По мере того, как Ольга взрослела, матери все труднее становилось удерживать с ней тесные эмоциональные отношения, стали возникать конфликты. Они особенно усиливались, когда у Ольги появлялся парень, и временно прекращались в моменты разрыва отношений с молодыми людьми. Длительные взаимоотношения с Николаем ее мать переживала очень тяжело. Сколько себя помнит Ольга, мать всегда настраивала ее против отца, внушала ей ненависть и подозрение к мужчинам.

Первые романы с молодыми людьми были у Ольги крайне неудачными. Она увлекалась мужчинами, которые в какой-то момент ее сильно унижали. Сексуальные отношения также не приносили удовлетворения. Взаимоотношения Ольги с Николаем очень напоминают то, что происходит у нее с матерью. Он такой же заботливый и опекающий, как и ее мать. Они так же конфликтуют, когда он стремится приблизиться, интенсифицировать общение с ней. Кроме того, недоверие к противоположному полу, привитое матерью, сказывается на всех контактах с мужчинами, в том числе и на интимной сфере. Часто проблемы женской фригидности бывают связаны с неспособностью отдаться любви, скрытой враждебностью к партнеру, страхом быть отвергнутой [Каплан, 1994].

Разочарование матери в браке, опыт слишком тесных взаимоотношений с ней является для Ольги преградой в построении конструктивных взаимоотношений с мужчинами, возможности влюбиться в того, кто любит ее, и отдаться этой любви. Отношения с Николаем представляют для нее безопасный “промежуточный вариант”, повторение отношений с матерью. Она его не любит, но и не оставляет, не желая быть в одиночестве. Возможно, так же поступала мать Николая с его отцом. Николай фактически вовлекает Ольгу в такой же треугольник с любимым и нелюбимым мужчиной.

Создается впечатление, что он мог бы на некоторое время добиться ее любви, если бы поступал парадоксальным образом — пренебрегал бы ею, был с ней жесток и изменял. Именно такой человек был ее первой любовью. Такими были и мужчины в ее семье — отец и дед. Эта структура взаимоотношений вызвала бы к жизни глубокие эмоциональные переживания и бессознательные надежды решить нерешенную проблему ее матери и завершить свою детскую травму, возвратить отца, так как он ушел не только от ее матери, но и от нее тоже. Но именно такой партнер обеспечил бы ей наименьшие шансы на успех. Встретив и полюбив такого человека, она вряд ли смогла бы сделать из него примерного семьянина.


ПРИЛОЖЕНИЕ 5.

П. Пепп

Супружеские пары[44]

Данная супружеская чета была втянула скорее в отношения детей-родителей, а не мужа-жены. Жена играла роль дочери-правонарушительницы: допоздна засиживалась в барах, ходила на какие-то дикие вечеринки, курила марихуану, пила с другими мужчинами. Муж играл соответственно роль отчаявшегося родителя, пытающегося ее исправить. Он дожидался ее на крыльце дома, читал ей нотации и целыми днями звонил, выясняя, где она находится. Он также покупал ей всю одежду, давал деньги на карманные расходы и обращался с ней как с ребенком. Он жаловался на то, что она безответственная и незрелая, в то время как жена жаловалась, что с мужем ей скучно и неинтересно.

Начальное парадоксальное вмешательство определило поведение каждого как служащее другому и предписало его же. Жене было сказано продолжать вести себя как подросток и позволять мужу проявлять о ней родительскую заботу, поскольку она чувствовала, что ее мужу прежде всего нужна была маленькая девочка, о которой он мог бы заботиться, а потом уже жена. Мужу было сказано, что ему следует продолжать относиться к жене, как отец к дочери, поскольку он чувствовал, что для нее было бы ужасно вырасти и самой нести за себя ответственность.

Реакцией супругов на это предписание был возмущенный отказ, и они потребовали у психотерапевта изменить ситуацию. В конце концов психотерапевт согласилась это сделать, но при условии, что супруги будут безоговорочно выполнять все ее указания, на что они согласились. Эти указания были даны каждому в отдельности.

Мужу было сказано, что если он действительно хочет, чтобы его жена “выросла”, как он сам об этом заявил, то ему надлежит стать абсолютно непредсказуемым, реагируя совершенно противоположным образом, чем раньше. Вместо того, чтобы дожидаться по но­чам ее возвращения, он должен притворяться спящим, когда она входит в дом. Терапевт предложила ему оставить супруге легкую закуску с запиской: “Дорогая, я подумал, что ты могла проголодаться. Я пошел спать. Спокойной ночи”. Если жена включит свет и начнет греметь мебелью, чтобы его разбудить, он должен приоткрыть один глаз, кивнуть ей спросонья и пробормотать: “А, это ты, дорогая”, — после чего повернуться на другой бок и опять уснуть. Он не должен был звонить ей в течение дня, и вместо того, чтобы ругать ее друзей, предложить ей видеться с ними почаще, поскольку ему придется работать в офисе допоздна.

Первое время жена в ответ на безучастность мужа к ее коленцам стала выкидывать их еще чаще. Психотерапевт, предвидевшая все это, еще раз проинструктировала мужа, чтобы он сохранял свою позицию вопреки всем ее стараниям. Поскольку ему это удавалось, жена начала постепенно находить своего мужа более интересным, начала расспрашивать его о том, чем он занимается в настоящее время. Она стала чаще оставаться дома, а вечерами приглашала его пойти вместе с ней.

В то время, как муж получал наставления брать на себя меньше ответственности за поведение жены, ей были даны указания возложить на себя больше обязанностей по отношению к мужу: если она действительно хочет, чтобы ее муж перестал выступать в роли заботливого родителя, то она должна подавить его своей материнской заботой. К тому же это заставит его испробовать вкус собственного “лекарства”. Она должна много раз за день звонить ему в офис, проявлять крайнее беспокойство по поводу всех его отлучек и быть чрезвычайно озабоченной его настроением и самочувствием.

Муж, узнав в этом шарж на свое собственное поведение, реагировал некой смесью удивления и раздражения. Каждый в душе был в восторге от реакции супруга на смену роли, докладывая психотерапевту: “Вы бы только видели выражение ее лица, когда я сказал, что не знаю, в котором часу вернусь домой”. Или: “Он не знал, что делать, когда я в пятый раз позвонила к нему в офис”.

Всего через несколько месяцев жена с гордостью сообщила, что нашла работу и открыла свой собственный счет в банке. Хотя и не без некоторого волнения, муж принял ее заявление о “достижении совершеннолетия”, и их отношения из дети-родители переросли в отношения муж-жена.


ПРИЛОЖЕНИЕ 6.

 

П. Пепп

Опасность в лесу: Лиса и Сатир[45]

 

Одной из наиболее распространенных форм сочетания позиций является такая, где есть преследующая жена и дистанцирующийся муж. Как правило, у обоих имеется проблема, связанная с потребностью в близости. Муж пытается решить свою проблему, эмоционально замыкаясь и уходя в себя, жена — обращая свои помы­слы на преследование мужа и пытаясь уговорить его открыться.

Иногда психотерапевт попадает в ловушку, присоединяясь к жене в попытках извлечь мужа из его раковины, однако в результате он сжимает ее створки еще плотнее. Поскольку он всю жизнь потратил на сопротивление усилиям тех, кто пытался извлечь его из раковины, — включая семью, друзей, матерей, сестер, учителей, жен, психиатров и всего общества в целом, — он выработал гениальные методы ухода от них. Более продуктивный подход основывается на принципе, изложенном в старинной присказке: если хочешь поймать белку, не гоняйся за ней по деревьям, а ляг с горстью орехов на солнышке и усни.

В приводимом далее случае инициатором курса психотерапии была жена, а муж с большой неохотой являлся на сеансы, занимая по отношению к психотерапевту ту же настороженную позицию, что и по отношению к жене.

Супружеская пара описала свою проблему в расплывчатых выражениях: “Мы всегда общаемся в двух разных плоскостях”; “Каждый раз, когда мы начинаем обсуждать что-нибудь важное, заканчиваем тем, что совершенно перестаем понимать то, что сказал другой”; “Ничего никогда не удается решить”.

Сопротивление мужа сразу же стало очевидным, поскольку он отказался придумывать какую-либо фантазию, заявив, что у него в голове полная пустота. Психотерапевт не стала с ним спорить, а сказала, что, возможно, ему понадобится неделя, чтобы над ней подумать.

В своей фантазии жена видела себя лисой, которая лаяла, скрежетала зубами и скребла землю, пытаясь заставить своего мужа, который был сатиром, спуститься с дерева на землю. Сатир сидел на ветке дерева, блаженно играя на своей дудке, хорошо заметный сидящей на земле лисе. Лиса пыталась предупредить сатира о надвигающейся опасности, но сатир не обращал на ее вни­мания, до тех пор, пока та в отчаянии не убежала в лес. Жена заявила, что эти позиции в точности совпадали с теми, что были у них дома, когда она старалась заставить мужа уделять больше внимания ей и детям. Муж участвовал в инсценировке фантазии своей жены очень неохотно, с видом более испуганным, чем блаженным.

Психотерапевт выдвинула гипотезу, что ключевым вопросом их отношений была таящаяся в лесу опасность и что эта опасность как-то связана с близостью и удаленностью и с тем, кто будет определять их отношения. Жена отчаянно преследовала мужа, чтобы установить близость; муж упорно ускользал от нее, стремясь со­хранить дистанцию. Психотерапевт предположила, что для мужа было крайне важно держать эту дистанцию под своим контролем и сводить на нет все усилия психотерапевта или жены сократить эту дистанцию. Таким образом, предшествующее изменению тестирование было проведено только для жены, а муж получил указание ничего не делать.

Супругам было сказано, что их проблема связана с таящейся в лесу опасностью, но психотерапевт не знает, в чем она заключается. Предшествующее изменению тестирование могло бы показать, достаточно ли безопасно исследовать эту опасность или же им лучше оставить ее в покое. Муж, казалось, был больше всех напуган, поскольку забрался на дерево, чтобы оказаться вне досягаемости. Жене было предложено попытаться найти способ хитростью вынудить его спуститься, чтобы они вместе могли исследовать эту опасность. Предполагалось, что муж будет оставаться на дереве до тех пор, пока жена не убедит его в безопасности попытки что-нибудь предпринять. Если он спустится вниз, то это будет означать, что исследовать опасность вполне безопасно, и мы можем продолжить курс психотерапии. Если нет, то это будет указывать на небезопасность процедуры, и тогда мы не станем продолжать. (В результате муж получил полный контроль над курсом психотерапии. Мы могли продвигаться вперед только по его сигналу.)

На следующем сеансе жене было предложено продемонстрировать с помощью хореографии, что произошло, когда она попыталась выполнить свое задание. Она заняла позицию лисы и три раза неудачно попыталась вспрыгнуть на дерево, но не получила никакой реакции от сатира, и в конце концов, признав безуспешность дальнейших попыток, надувшись, убежала в лес.

Было ясно, что она не изменила своей тактики, а лишь несколько обновила старую, оставаясь в положении преследователя. Муж по-прежнему был безучастен ко всему происходящему и даже не заметил попыток жены сделать что-то иначе. Он ожидал, что жена сумеет чем-нибудь соблазнить его и заставит спуститься на землю, но она не нашла способа это сделать. Жена признала, что все ее попытки делались вполсилы, потому что она не желает брать на себя ответственность за изменение данных взаимоотношений, поскольку всегда исполняла эту роль.

Муж отказывался спуститься с дерева, жена отказывалась двинуться дальше, пока он не спустится, и поэтому курс психотерапии зашел в тупик. Психотерапевт решила откликнуться на тупик тем, что предписала его. Она сказала супругам, что хореография и предшествующие изменению тестирования показали: в своих отношениях им удалось найти совершенно верное равновесие между близостью и удаленностью, и его следует сохранять. На данный момент легкомысленно нарушать это весьма хрупкое равновесие было бы опасно. Но поскольку они оба пришли на курс психотерапии, кто-то из них может проявить нетерпение и попробовать что-нибудь изменить, попытавшись сблизиться. Это было бы серьезной ошибкой. Для того, чтобы ее избежать, в течение всего по­следующего периода времени им следует очень внимательно наблюдать друг за другом, и если кто-либо из них предпримет попытку сблизиться, другому следует немедленно ее пресечь.

Муж стоически принял это предписание. Жена была в замешательстве и сочла его странным, но согласилась следовать ему.

На нашей следующей встрече супруги сообщили, что они провели очень славные две недели. Жена заявила: “Случилось что-то странное. Мы стали ближе друг другу именно из-за того, что старались не сближаться, — мы больше разговаривали, но не так, как раньше. Я специально старалась не задавать вопросов, а он рассказывал мне о себе больше, чем я когда-либо от него слышала. Я внезапно осознала: он становился замкнутым именно оттого, что я задавала столько вопросов”.

Психотерапевт выразила свою озабоченность по поводу “опасности в лесу” — возможности сближения. Жена признала: “Это действительно меня несколько напугало, поскольку совершенно неумышленно произошло совершенно обратное тому, что мы старались делать. Мы стали ближе друг другу, и это пугало”.

Муж заявил, что он совсем не нервничал: “Я чувствовал, что контролирую ситуацию. Возможно, с тех пор, как я поставил свои собственные условия, я чувствовал себя более уверенно, чем когда меня подталкивали. Я привел это дело в движение”.

Психотерапевт предсказала, что данное изменение не продержится долго, поскольку оно произошло слишком быстро и они оба не были к нему готовы. Теперь мужу необходимо было опровергнуть предсказание психотерапевта, чтобы сохранить за собой контроль за ситуацией, чем он и занялся.

На каждом сеансе, по мере того, как улучшение продолжалось, муж гордо заявлял, что предсказания психотерапевта были неверны. Психотерапевт изображала смущение и недоумевала, какими особенными свойствами они обладали и что сделало для них это возможным.

Сбой в изменении произошел только к девятому сеансу. Жена призналась, что трудно справляться с этой новой близостью. Хотя в течение многих лет она жаловалась на то, что мужа ни во что невозможно вовлечь, новая эмоциональная вовлеченность заставляла ее нервничать. Она была ошеломлена теми требованиями, которые его открытость предъявляла ей, и начала осознавать, насколько ей нравилось быть одной.

Психотерапевт сместил основное внимание курса психотерапии на проблему жены, касающуюся близости, и обязал мужа помочь своей жене справиться с этой проблемой. Ему было дано указание контролировать свою открытость, не вынуждать жену опасаться его излишней близости и время от времени уходить в себя ради ее блага. Таким образом, их первоначальные позиции поменялись местами, в результате чего муж был определен как преследующая, а жена — как сохраняющая дистанцию сторона. Похоже было, что муж доволен и горд своей новой позицией стража проблемы собственной жены, а жена прекрасно поняла всю иронию такого положения вещей.

В заключительной хореографии жена представила себя и мужа в виде двух маленьких беспокойных птичек, вьющих на дереве гнез­до. “Каждая улетает, отыскивает кусочек материала, из которого они строят гнездо, и возвращается к другой. Мы без остановки щебечем. Иногда мы клюем друг друга своими клювиками, но со­вершенно не больно. А в конце этой фантазии мы вместе улетаем”.

Она видела себя уже не лающей лисой, а птичкой, которая сидела рядом со своим мужем — другой птичкой — в кроне высокого дерева. Иногда они поклевывали друг друга своими клювиками, чтобы регулировать степень близости, поскольку были заняты домашними делами, связанными с постройкой гнезда.

Мужу не предложили придумать свою фантазию, но он сам сказал, что присоединяется к фантазии жены.


ПРИЛОЖЕНИЕ 7.

 

П. Пэпп

Реверсирование в расширенной семье

Одинокая женщина, которой было уже за тридцать, хотя и жила отдельно, по-прежнему продолжала нести на себе эмоциональную ответственность за свою мать и сестру, которые жили вместе и постоянно конфликтовали. Клиентка была самой старшей дочерью в семье и с самого раннего детства несла на себе родительские обязанности, но после смерти отца пятью годами ранее мать и сестра увеличили свои притязания на нее. От нее ждали, что она будет не только решать все их жизненные проблемы, но и выступать в роли посредника в их многочисленных стычках. Клиентка стала заботиться о них с еще большим усердием, но никогда не могла им угодить, поскольку они всегда считали, что она делает для них недостаточно. В результате у нее всегда оставалось чувство вины, и она уходила от них с ощущением обиды и злости. Мать и сестра, чувствуя себя брошенными, с еще большим напором заявляли свои притязания, и весь цикл повторялся сначала.

Психотерапевт определил депрессию этой женщины как результат исполнения совершенно невозможной для нее роли матери по отношению к своей матери и сестре, вместо того чтобы самой быть им дочерью и сестрой. Она получила указание осуществить реверсирование этого положения, проявляя беспомощность, притязательность и ребячливость. Когда бы ее мать ни позвонила, чтобы пожаловаться что о ней никто не думает, ей следовало заговорить о своих проблемах и просить содействия. Ей были даны указания незаметно уходить, когда они начинают ссориться, либо отвлекать их внимание своей более острой проблемой.

В День Благодарения, когда ее мать и сестра затеяли обычную кухонную свару когда гости уселись за стол, она изобразила обморок прямо посреди кухни. Мать и сестра бросились к ней на помощь и настолько увлеклись заботой о ней, что совершенно забыли о своей ссоре. Мать и сестра сбились с ног, чтобы только ей угодить, и бросались выполнять любой ее каприз. В другом случае она просто оставила их вдвоем, сказав на прощание: “Эта семья совершенно безнадежна”, — из-за чего им пришлось горячо убеждать ее, что надежда еще есть.

По мере изменения роли она все чаще пожинала плоды своих действий. “Я чувствую, что сейчас контролирую ситуацию, уже не она управляет мной, а я ею. Это большое облегчение, а к тому же и весьма занятно”. Она все чаще отказывалась быть посредником между матерью и сестрой, и их отношения заметно улучшились. Сестра в конце концов нашла работу и стала жить отдельно. Это оказалось выше того, что клиентка могла вынести, и она начала жаловаться, что чувствует себя потерянной и одинокой: “Мне не нравилось быть в роли родителя, и я рада, что избавилась от этого, но сейчас я просто не знаю, кто я такая. Раньше, по крайней мере, я чувствовала себя важной и нужной”. Существует некоторое заблуждение, состоящее в ожидании того, что все в жизни встанет на свои места, стоит человеку изменить свою позицию в семье, где он воспитывался. Зачастую изменение оказывается благом, замешанным на чувстве растерянности и дезориентации. В душе остается некий вакуум, который раньше заполнялся заботами, связанными с семьей. Эта молодая женщина, как только с нее свалилась всепоглощающая забота о матери и сестре, вдруг с горечью осознала, что у нее нет собственной семьи, которой она могла бы себя посвятить. Следующий этап психотерапии заключался в том, чтобы преодолеть начавшую у нее тенденцию к замкнутости и вовлечь ее в более активную общественную жизнь. Реверсирование было первой необходимой стадией этого процесса. Последующий курс, продолжавшийся в течение трех лет, закончился ее счастливым замужеством.

 


ПРИЛОЖЕНИЕ 8.

Дж. Зинкер

Джон и Диана: интерактивный цикл

 

Эта сессия иллюстрирует интерактивный цикл одной супружеской пары и является третьей встречей с терапевтом. Они женаты уже более семи лет, имеют двух детей. По профессии Джон инженер, а Диана психолог. Хотя ничего особенно драматического между ними не произошло, они пришли на терапию, потому что в их отношениях возникла какая-то трещина – “скучища”, как определила это Диана. По словам Джона: “У нас хороший секс, но мы не занимаемся любовью”. Оба начали проводить меньше времени дома, друг с другом, и, казалось, их интересует что угодно, только не их совместная жизнь.

Терапевт: Я бы хотел, чтобы вы повернулись друг к другу и поговорили о чем-нибудь таком, что важно для вас обоих. Я буду сидеть рядом и слушать, а если вам будет трудно или понадобится моя помощь, пожалуйста, обратитесь ко мне, и я буду рад вам помочь. Хорошо?

Джон: Я говорил с ней сотни раз и в ответ постоянно слышу, что во всем виноват я, что я говорю или делаю что-то не так. Я и хотел бы угодить ей, но ничего не получается.

Терапевт: Я рад, что вы смогли это произнести. Скажите теперь то же самое Диане, а я посмотрю, действительно ли между вами происходит нечто подобное. Обещаю прокомментировать это.

Джон: Как я уже говорил, ты всегда обвиняешь меня во всем.

Диана (начинает тихо плакать): Я романтическая женщина, и когда прошлым летом мы были в Нью-Йорке, я попросила тебя сходить со мной в одно особенное место, место только для нас двоих. И что же произошло? Мы пошли туда с другими людьми. Почему? Почему ты так поступил со мной?

Джон: Я всюду брал тебя с собой, везде платил за тебя. Я-то думал, что ты оценишь мою щедрость.

Диана: Я говорю не о твоей щедрости, Джон.

После этой реплики наступило долгое молчание. Оба — и Джон, и Диана — были подавлены и слегка обескуражены. Диана повернулась к терапевту, но ничего не сказала.

Терапевт: Вы оба начали неправильно и теперь зашли в тупик. Так происходит и дома?

Диана: Да. Через какое-то время мы оба устаем, а потом долго молчим.

Терапевт: Ведь вначале вы были достаточно энергичны. Вам обоим хотелось решить проблему. Вы оба старались настроиться на то, чтобы выразить свои чувства.

Здесь терапевт говорит о сильной стороне супругов – о том, что они делают хорошо.

Джон: Да, действительно, я чувствую, что меня не уважают.

Терапевт: У вас сильные чувства, но вы плохо слушаете друг друга. Каждый из вас говорит что-то важное, но другой не принимает этого. Разве не так?

Супруги потерпели поражение, пытаясь услышать друг друга, поэтому они слишком рано растратили свою энергию и попали в фазу осознавания. Они не в состоянии долго разговаривать и поддерживать беседу, сохраняя при этом энергию.

Диана: Он не услышал мою просьбу по поводу дня рождения.

Джон: Вы слышите, док? Мы снова за свое.

Сейчас супружеская пара находится на стадии осознавания или на проясняющей стадии. Они пытаются определить проблему – высказать ее, а затем осознать позицию каждого.

Терапевт: Я бы хотел помочь вам обоим услышать друг друга. Я попрошу вас попробовать начать сначала. Только сейчас, прежде чем вы ответите друг другу, я хотел бы, чтобы каждый из вас сказал, что он услышал от другого. Вы поняли, что я имею в виду?

Диана: Да.

Джон: Думаю, да. Я хочу, чтобы меня уважали. Я хочу, чтобы меня ценили за мою доброту. А я всегда чувствую только твою критику, Диана.

Диана (терапевту): Теперь вы хотите, чтобы я сказала ему, что я услышала, прежде чем ответить?

Терапевт: Правильно.

Диана: Джон сказал, что он хочет, чтобы его уважали. (Женщина останавливается, будто слова застревают у нее в горле.)

Терапевт: Не могли бы сказать это Джону?

Джон (возбужденно и даже с некоторой злостью): Что случилось? Не можешь сказать мне это в лицо?

Довольно трудно описать словами растущее возбуждение обоих супругов в этот момент. Но оба они выглядят более активными и готовыми к работе.

Терапевт (Джону): Пожалуйста, не трогайте Диану. Она старается, как может. Придет и ваша очередь.

Диана: Ты слишком тяжелый человек, чтобы тебя можно было уважать и ценить. Но, это правда... Я услышала, чего ты хочешь, – ты хочешь, чтобы я ценила тебя за твою доброту.

Джон: Да, это правда. Я хочу, чтобы ты видела, как сильно я стараюсь угодить тебе. Может быть, это не совсем то, чего тебе хотелось бы, может, это не так романтично, но я делаю это из любви к тебе.

Джон услышан, он тронут и теперь в состоянии говорить о своих чувствах, даже о любви.

Терапевт: Теперь ваша очередь, Джон. Скажите Диане, что вы услышали от нее. Скажите это ей, а не мне. Я тоже услышу.

Некоторое время они практикуются в умении услышать друг друга. И хотя теперь с помощью осознавания супруги достигли чуть большего контакта, их энергия еще не достаточно велика: они еще не смотрят и не видят друг друга. Каждый из них “заговаривает” другого, но довольно бесстрастно.

Терапевт: Вы оба стали хорошо слышать друг друга, но не смотрите друг на друга... А помните ли вы, когда впервые встретились? Как вы прятали глаза друг от друга? Что происходило с вами тогда? Я хочу, чтобы вы попробовали сделать следующее: некоторое время молча посмотрите друг на друга, а затем скажите, что вы увидели. Никаких комментариев... только то, что увидели.

Джон: Первое, что я вижу, это твои голубые глаза. Я не всегда могу сказать, что ты чувствуешь, когда смотришь вот так, кроме того, что я люблю этот взгляд.

Диана: Я люблю твои романтические глаза. Они такие мечтательные... Помнишь, как мы любили смотреть друг другу в глаза, когда танцевали?

Джон: Да. А помнишь дансинг “Амбасадор” в Чикаго? Когда я посматривал на твое декольте!

Терапевт: Не могли бы вы сказать, какие чувства вы испытываете, глядя друг на друга?

Диана: Ностальгические. Когда я смотрю на тебя, твое лицо выглядит мягче, и мне становится теплее и уютнее с тобой.

(Их лица смягчаются, как будто они погружаются в глубины чувств.)

Джон: Какой я дурак! У меня был шанс получить тебя всю, а я растранжирил все! Я работал до седьмого пота, как дурак. Я не знаю, почему иногда я бываю таким тупым. Ты просишь меня об особенных подарках на день рождения, как, например, поездка в Нью-Йорк. Ты хотела, чтобы мы были только вдвоем, а я не обратил на это внимание тогда в Нью-Йорке.

(Глаза Дианы краснеют, и она протягивает руки Джону.)

Терапевт направляет супругов в сторону разрешения, рассчитывая время таким образом, чтобы каждый мог обдумать и прочувствовать проблему другого; почувствовать усилия, направленные на то, чтобы лучше понять друг друга.

Диана: Я не могу сказать тебе, как много для меня значит, когда ты говоришь о своих чувствах и ранимости.

(Голова Дианы склоняется, а Джон смущенно смотрит в пол). Начинается фаза контакта.

Джон: Я скажу тебе, что мы можем сделать. На следующей неделе я заканчиваю свой проект. Как ты отнесешься к тому, если в эти выходные ты... Я придумал для нас один сюрприз... Я позову няню, и все!

Диана: Хорошо, любимый, ты можешь быть таким замечательным. Мы попросим Робин прийти к нам.

Джон: Хорошо, я позвоню ей.

Диана: Вот здорово!

Джон и Диана достигли полного взаимопонимания, теперь они способны получить взаимное удовлетворение. В их диалоге читатель почувствовал возрастающую теплоту и нежность. Супруги смогли восстановить контакт.

(Джон и Диана одновременно с улыбкой поворачиваются к терапевту.)

Терапевт: Что же произошло, когда вы оба услышали друг друга и узнали, чего хочет каждый из вас?

Диана: Я не знаю, всегда ли так происходит, но мне кажется, что, повторяя за Джоном, я как будто перестала думать только о себе, и мне захотелось ответить ему.

Джон: Да, со мной произошло то же самое.


ПРИЛОЖЕНИЕ 9.

 

Мать внутри матери

 

Балзам Р., член Американской психоаналитической ассоциации

// Журнал практической психологии и психоанализа, № 2, 2005

 

Г-жа Т., 34 года, замужем, учительница, мать 5-летней дочери, проходила анализ второй год и рассказала следующий сон: "Я вижу большую деревянную куклу, блестящую, раскрашенную красными и зелеными красками, с косынкой "babushka" на голове и шалью. Я понимаю, что это русская кукла. Я беру ее, и она распадается на две части, и оттуда появляется кукла поменьше, идентичная, а затем из ее нижней части (это странно) появляется на самом деле маленькая кукла. Это все. О, я вспомнила, что мне было приятно и в то же время как-то неловко; я добавила это, потому что Вы спросите меня, были ли у меня какие-либо чувства в этом сне". Ассоциации вели к русским куклам, которых г-жа Т. и ее дочь Алисия видели в магазине игрушек. Она сказала Алисии, что у нее в детстве никогда не было кукол. Пятилетняя девочка была зачарована историей "бедной мамочки", захотела куклу, и мать ее купила. Г-жа Т. рассказала о моментальном сознательном ощущении, что она отомстила своей "скупой" матери. Она также заметила, что гордилась одобрением Алисии: "Я не могу поверить, что это так: я превратила ее в мать, которую всегда хотела, - кто бы одобрил мой подарок, играл с ним и сказал спасибо! Мне надо покончить с этим!". Пациентка засмеялась.

Они пошли домой, общаясь. Сначала г-жа Т. была довольна, что ребенку нравится игрушка, но через какое-то время ей постепенно стало надоедать и "сводить с ума" то, что Алисия ставила куклы одну в другую, вынимала одну из другой, открывала и закрывала их. После ужина, пока мужа не было дома, г-жа Т. попыталась проверить в гостиной экзаменационную работу своего ученика. Она не могла сконцентрироваться из-за клацанья частей куклы и того, что маленькая девочка ритмично повторяла: "Вложил-свой-палец-и-вынул-сливу!". Алисия смеялась и начинала все сначала, полностью поглощенная игрой. Наконец г-жа Т., выведенная из себя, отобрала игрушку, раздраженно подняла ребенка и "отправила в кровать" ровно в 19.00 (обычное время для Алисии идти спать). Г-жа Т. торопливо прочитала ей сказку, с трудом дождавшись момента, когда можно будет спуститься вниз и продолжить заниматься заданием для школы. Алисия покорно заснула. Мать понимала, что девочка боится, как бы гнев матери не вышел из-под контроля. "Я чувствовала, что должна избавиться от нее, но вынуждена была ее оставить", – объяснила г-жа Т. "Я выбросила куклу в мусорное ведро. Когда я остыла, то вынула ее из ведра до того, как Алисия проснулась утром. Ничего с куклой не случилось, но я была довольно злая – гораздо злее, чем когда-либо с Алисией. Я чувствовала, что она злоупотребила тем, что я купила ей куклу. Я чувствовала, что она меня оскорбила".

Сейчас, на кушетке, г-жа Т. дала волю своей ярости. Ее гневные ассоциации привели к "открыванию и закрыванию" и к тому, что ее дочь пела слова из "Маленький Джек Хонер" (отца Алисии звали Джек; возможно, девочка переживала полную радости сексуальную фантазию по мере того, как в почти мастурбационной манере играла с куклами, однако в то время это было далеко от сознательного внимания пациентки). Слова "сидя в углу" заставили г-жу Т. подумать о наказании в детстве за плохое поведение. Мысль о "злоупотреблении" пришла потом: "Боже, это то, что мать называла мастурбацией. Именно это происходит? Я не в это могу поверить. Я слишком опытная, чтобы чувствовать вину из-за этого! И все из-за дочери и куклы, у которой внутри другие куклы?". Она опять разозлилась (на этот раз в переносе на меня) из-за борьбы против искушения поиграть со словами и идеями, которые могут завести на запретную территорию.

В течение последующих месяцев мы реконструировали сцену между г-жой Т. и Алисией, т.е. внезапный всплеск ярости на Алисию при основном желании "выбросить оскорбителя" (Алисия была репрезентацией самости (self-representation) плохой, сексуальной девочки), изгоняя куклу, выбрасывая ее (вместо ребенка) в ведро или "отправив" Алисию в кровать. За этим следовали репаративные, аннулирующие действия: чтение рассказа и извлечение куклы из ведра. Вероятно, подобная сцена часто происходила между маленькой г-жой Т. и ее собственной матерью и сейчас повторилась в следующем поколении. Г-жа Т. всегда была очень сдержанной в проявлении своих аффектов и в отношениях с ребенком. Ранее она считала, что порядок является аспектом ее идентификации с собственной строгой матерью. Сейчас ей показалось, что, возможно, даже ее мать, как и сама г-жа Т., боролась против запретных удовольствий. История с образом русской куклы стала более сложной, указывая на взаимосвязанные, идентификационные слои родительского запрета, касавшегося как неприемлемых импульсов, так и живости. Г-жа Т. была единственным ребенком пожилых родителей. Они были степенны и религиозны. Ее желанием в лечении было научиться не давить на своих детей так, как давила на нее собственная мать. Г-жа Т. имела депрессивный характер, была добросовестной, надежной и доброй, но с ограниченной способностью получать удовольствие. По совету подруги терапевта, в которой ее ошеломляла и восхищала беззаботность, она решила потратить часть наследства, оставшегося после смерти родителей, на психоанализ. Г-жа Т. интернализовала узкие границы своей ригидной матери, у которой было особенно мало времени и сочувствия к игре. По целому ряду причин жизнь была слишком суровой. Это был первый пласт ее истории.

Пациентка начала лечение, когда Алисии было три года. Она наняла добрую, снисходительную ямайскую няню, чье влияние, как мы позже обнаружили, должно было помочь сохранить способность девочки к удовольствию, потому что у г-жи Т. были серьезные сомнения в наличии этой способности у нее самой, хотя теоретически она знала, что "это было чем-то хорошим". К тому времени, когда сон о русской кукле был представлен в анализе, пациентка сформировала устойчивый перенос на меня как дисциплинирующую, беспокоящуюся о "потерянном времени" и ожидающую "результатов" мать. В представленной сессии читатель заметит, что перенос принял противоположный оборот по направлению ко мне как чувственному искусителю, подбивающему к игре. Казалось, что г-жа Т. стыдилась своих собственных детских желаний. Она сама была прежде всего "учительницей". Мы многое поняли о ее сильном детском желании быть (преждевременно) взрослой - на одном уровне, для того чтобы порадовать свою правильную, неиграющую мать-белоручку, а на другом, более скрытом уровне - чтобы реализовать свои стремления включиться в качестве третьей равноправной стороны в размеренные взрослые отношения пожилой родительской пары. В материале сессии можно заметить намеки на возможную скрытую эдипову ситуацию.

Однажды г-жа Т. случайно обронила, что родители всегда оставляли ее дома во время своих "ежемесячных визитов в город, чтобы поужинать, сходить на концерт, в оперу или на балет". Это признание застало меня врасплох. Я задавалась вопросом о скрытых сторонах матери, явно не одобряющей детскую игру как "пустую трату времени", и в то же время - завсегдатая оперного театра, царства высоких эмоций и страсти, где многие сюжеты и действия так глупы игривы и нереальны, как только можно себе представить! Сон о русской кукле был введен в анализ вскоре после того, как появился этот намек на заторможенную игривость матери. Это символизировало испытанное пациенткой ощущение снятия внешних слоев с "образа" ее матери, взгляд на нее изнутри и "с основания".

В другой раз, все еще размышляя над образом куклы, г-жа Т. сказала: "Я так сильно хочу не быть похожей на мать. Но я не могу... мать точно так же злилась, как я злюсь на Алисию. Она была такой жесткой, такой негибкой... просто деревянной. Может быть, это еще одно значение "деревянной куклы?"... Я не знаю, что тяжелее: показать Вам свои чувства, или показать ей мои чувства, или показать Алисии, что я вышла из себя. Я встревожена. Я ненавижу, когда я так взволнована. Это из-за вас и из-за этого чертова анализа я выхожу из себя. Я беспокоюсь и дергаюсь. Мать говорила: "Ты можешь посидеть спокойно!?". Я комментировала, как она нервничает из-за того, что она не деревянная, не такая деревянная кукла, как ее мать. "Я не могу поверить, что мне так тяжело быть наполненной чувствами", - отвечала г-жа Т. "Я раздражаюсь. Как будто вы иногда моя мать, а я - как смущенная маленькая девочка. Однако мне кажется, я нахожу у моей матери гораздо больше чувств, чем предполагала. Под каждым слоем скрываются другие слои: вот я как бы внутри Вас, и вот я внутри матери, и вот Алисия внутри меня". Эта пациентка явно начала знакомиться с измерениями строгости и игры и со сложными интернализациями, которые они представляли в ее характере. В свою очередь, они представляли ее мать вместе с ней и наполняли как ее собственное материнство, так и ее установки в аналитическом материнском переносе.

ПРИЛОЖЕНИЕ 10

Д.В. Винникот.

Случай госпожи Х[46]

 

Данный случай – один из случаев нашей клиники. Дочь попала в область нашей заботы, после того, как ее перевел к нам коллега-педиатр. В ходе начального интервью с ребенком мы обратили внимание на особенности матери, приведшей ребенка, которые свидетельствовали о потребности самой матери. Она постоянно таскала свою дочь то к одному доктору, то к другому, чтобы обследовать ее и вылечить от недомоганий, серьезность которых была не столь значительна и скорее свидетельствовала о выраженной тревоги матери. Однако мать была не в состоянии думать о том, что она тем самым делает. В данном случае детской психиатрической бригаде было необходимо поддерживать контакт с матерью и дочерью и удерживать случай, следя за развитием событии. Постепенно, месяцы спустя, мать утратила свою подозрительность и показала себя человеком, чрезвычайно нуждающимся в личной помощи.

Социальные работники, входившие в бригаду, сказали мне, что пришло время мне провести интервью с матерью, и здесь я предлагаю вашему вниманию описание этого интервью. Результат этого интервью был благоприятным с точки зрения усилий клиники оказать надлежащую помощь ребенку, поскольку мать, поговорив о самой себе, теперь была способна сделать нечто новое, а именно передать заботу о своей дочери патронажным организациям. Поэтому в результате интервью мы смогли определить эту девочку в подходящую школу, которая, фактически, занималась ею и поддерживала ее в течение последующих нескольких лет. Контакт между ребенком и матерью оказалось возможным сохранить благодаря особому отношению самой школы к этому вопросу.

[ ] Мать излагала свою историю так, что возникает образ ребенка, лишенного родительского внимания, нарисованный этим самым ребенком, который теперь вырос и имеет внебрачную дочь. Можно к тому же утверждать, что эта мать стала лучше справляться со своими собственными делами после интервью, и его результат – должная забота о дочери.

Я встретился с госпожой Х наедине. Я сказал: «Здравствуйте! Вы выглядите довольно худой». Она сказала «На самом деле, я толстая и не могу натянуть на себя одежду». Она выглядела серьезной и обеспокоенной. Я сказал: «Давайте поговорим об Анне – это растопит лед». (Анне было 6 лет). Госпожа Х сказала: «Вы знаете, она, в самом деле, очень хорошая. У нее не очень сладкая жизнь – я никогда не разговариваю с ней, например, просто потому что никто не разговаривал со мной, когда я была ребенком. Если я расстроена, то Анна становится хуже и, может быть, действительно непослушной».

Она продолжила и рассказала о препятствии, с которым ей самой пришлось столкнуться: из-за того, что она не сдала в школе соответствующие экзамены, она не могла стать медсестрой или кем-то еще, кем она хотела быть. В возрасте 20-ти лет она посещала женщину-врача в поликлинике, и ей показали выписку, где было сказано, что она «аморальна, у нее нет образования, и она вечный подросток»; но, как она сказала: «Нет ничего путного в лечении, которое лишь информирует тебя о том, что ты собой представляешь, когда ты и так об этом знаешь». Она настаивала на собственной негодности, и упорствовала в этом до самого конца консультации.

«Проблема в том, – сказала она – что, если мне кто-то нравится, мужчина или женщина, для меня это значит секс. В 19 лет у меня были первые объятия и поцелуй, и тогда впервые кто-то был нежен со мной, так что мы оба одновременно кончили».

Я сказал: «Не могу себе представить, как у вас это получилось».

Она сказала: «Ну, я много мастурбировала». [ ]

Она сказала: «Проблема в том, что я все разрушаю, начиная испытывать собственнические чувства. У меня нет этого в мыслях, но я только и спрашиваю: «Что ты делал? Где ты был?», как будто этот мужчина или женщина сделали все, чтобы причинить мне боль. Один из них сказал: «Я даже не могу сходить в туалет без того, чтобы ты не приревновала».

Я сказал: «Дети часто ведут себя так же – возможно, Анна была такой же?»

Она сказала: «Да, но разве это не ужасно, если я до сих пор ребенок!» Именно в этот момент она заплакала.

Она сказала: «Нет никакой разницы, мужчина это или женщина – если кто-то проявляет нежность, для меня это сексуальное переживание. У меня было два романа с женщинами, которые, возможно, были наиболее удовлетворяющими из всего того, что со мной случалось». Обе они были крупными, полными женщинами – было много сексуальной игры, манипуляций с грудью и тому подобного.

Я сказал: «Да, все это ужасно. Что-то хорошее с вами где-то произошло, но оно затерялось. Я уверен в этом, потому что вы способны разглядеть хорошее в Анне».

И она еще раз повторила некоторые подробности своей истории.

Она оказалась на попечении муниципалитета, потому что мать была с ней жестока. Она оставалась с матерью до 3 или 4 лет, и я сказал: «Возможно, мать могла быть вполне хорошей в самом начале, как вы думаете?»

Она сказала: «Не может такого быть, если она была такой жестокой, что меня пришлось у нее забрать».

Мы говорили далее о ее отчаянном одиночестве, о состоянии, которое она описывала двояко: «Я оказываюсь одинокой, поскольку не вызываю интереса, но я ужасно завидую любому, кто вызывает интерес, особенно моей подруге». Я прокомментировал это, сказав: «Быть в одиночестве безопасно».

Она сказала: «Это как раз то, что я сказала своей подруге, Дейзи, неделю или две назад», и она вновь повторила то, что я сказал, на своем собственном языке. Она продолжала говорить о Дейзи, которая чрезвычайно миловидная, живая, веселая и театральная, ей 22 года. Она все испытала, она может убедить в чем угодно, у нее два банковских счета и очень много денег.

Здесь и не только было очевидно, что она сохраняла свою нормальную самость в личности своих друзей, кому (возможно, в результате этого) она безмерно завидовала.

Я сказал ей, основываясь на ее описании Дейзи: «У вас были братья или сестры?» Она сказала: «Я помню праздник на рождество в сиротском приюте, во время которого кто-то сказал: «А это твоя сестра»; она была очень хорошенькой. Я больше никогда ее не видела».

Это привело к тому, что она рассказал мне, что в приюте ее называли Полли, но, когда она увидела свое свидетельство о рождении, она прочла, что ее отец был "Y.", а ее мать - "Z." Там не было упомянуто имя, которым ее называли. Она обнаружила, что родилась в N. Она часто задавалась вопросом, не произошло ли в семье преступление, так что приют изменил ей имя, чтобы уберечь ее от стыда. Она находилась в Nском Муниципальном общественном приюте, начав свой путь в большом учреждении для 150 маленьких детей, оставаясь в меньших домах, пока, в конце концов, не перешла в Z. Я спросил разрешения навести справки о ее детстве, и она сказала, что будет рада, если я это сделаю, но она всегда избегала этого из-за страха обнаружить, что все намного хуже, чем она думает. Скудные подробности, которые она мне дала, оказались точными. Все это случилось в тридцатых.

Она продолжила, описывая приступы депрессии. Она всегда боролась с ними, отправляясь рано в постель и посредством мечтаний (daydreaming). В такие моменты она всегда делает вид, что она особенная и очень успешна в том или ином. На самом деле, она никогда не была ни особенной, ни успешной. Она была неприметным худеньким ребенком, сказала она, и по этой причине попала в больницу. Это о чем-то ей напомнило и заставило снова заплакать. В ее жизни был лишь один добрый человек. Когда ей было 8 или 9, она попала в больницу с высокой температурой, она находилась в маленькой палате, и все время, пока она оставалась в больнице, ее никто не навещал. Однажды какая-то женщина остановилась у ее палаты, открыла свою сумочку и сказала: «Выбери что-нибудь». Она выбрала зеркальце. Эта женщина потом пошла и дала его медсестре, которая затем пришла и отдала его девочке. Она говорит, что это была «единственная добрая вещь, которая произошла со мной за все мое детство». Ее вообще никто не навещал в течение тех шести месяцев, что она пробыла в больнице. Должно быть, она оставалась там шесть месяцев, потому что она встретила там свой день рождения (летом) и Рождество. Она вспомнила, как ее в черных чулках вывозили на кресле-каталке во внутренний дворик и понемногу склоняли к тому, чтобы ходить. Она не знает, что это была за болезнь. Затем она вспомнила, как человек в синем вел ее из приюта в машину скорой помощи.

Я сказал о том, как ужасно, когда забирают из приюта, что это отличается от того, когда забирают из родного дома, из-за неопределенности с возвращением. Она попала в изолятор, и помнит Деда Мороза, который оказался врачом. Здесь я прокомментировал, что отделение, решая вопросы, касающиеся ее тела, казалось, упустило из виду все остальное, что было в ней. В соответствии со своим паттерном, она тут же почувствовала себя очень виноватой, поскольку сказала: «Я чувствую, что люди мне обязаны, но, конечно, это я неправа. Но поскольку я чувствую, что мне что-то должны, я не могу спокойно смотреть, если что-то идет хорошо. Если что-то идет хорошо, я разрушаю это на полпути, и таким образом причиняю боль самой себе». Я сказал: «Должно быть, вам очень сложно понять, на что злиться, но, тем не менее, где-то внутри у вас, должно быть, живет неистовый гнев».

Затем она рассказал мне то, что, по ее словам, она «никогда никому не рассказывала», и это было для нее очень мучительно. Когда ей было 14 или 15, она не могла получить место на фабрике, потому что, как ей сказали, она там будет бесполезна, и она была вынуждена работать в детском саду напротив приюта, куда дети приходили из дома. Ей приходилось помогать с детьми или младенцами и замещать педагога, который отсутствовал, и так далее. Однажды ребенок кричал, это действовало ей на нервы, и она чуть не задушила его. (Это в полной мере иллюстрировало то, что я сказал). Она взяла его за шею и начала трясти, но затем остановилась. Был другой случай, когда она крепко обнимала ребенка, чтобы испытать сексуальные чувства. «Это ужасно и грязно – какая-нибудь еще женщина когда-либо делала нечто подобное? Иногда Анна залезает в кровать и обнимает меня, и я чувствую сексуальное возбуждение. Какая-нибудь еще мать когда-либо чувствовала такое? Конечно, в детском саду мне поручали всю грязную работу, включая подмывание детей, но мне никогда не позволяли сделать что-нибудь такое, что было бы важно для ребенка».

Всех этих детей из детского сада должны были забрать родители, и я предположил, что это могло быть одной из причин, почему она чуть не убила того ребенка, у нее самой никогда не было дома, куда можно было бы вернуться.

Потом она продолжила. Когда ей было 18, она была горничной в чьем-то доме, и ей нужно было получить свое свидетельство о рождении. Она повторила свои слова, рассказывая мне, что это было большим огорчением, поскольку в своих мечтаниях она всегда представляла себе, что она, возможно, однажды узнает о своих родителях нечто прекрасное, но когда она увидела, что ее имя не совпадало с тем, к которому она привыкла, и что ее отец был разъездным торговцем без определенного места жительства, она не выдержала и разразилась слезами. И в этом доме, где она была горничной с жалованьем 15 шиллингов в неделю, у молодой хозяйки была красивая одежда и прекрасная гостиная, которой ей не разрешалось пользоваться, и молодая хозяйка всегда носила с собой в сумочке много денег. Госпожа Х украла один фунт, чтобы купить себе что-нибудь приятное, но несмотря на то, что у нее было много денег, эта женщина обнаружила, что недостает фунта, и госпожа Х была уволена.

Я продолжил разговор о гневе, который жил в ней, и она не знала, куда его направить. Я сказал: «Например, на бога».

Она сказала: «В приюте нам рассказывали о боге так, что это внушало ужас, и до 13 лет я всегда спала со скрещенными на груди руками, чтобы не попасть в ад, если я умру. Как только я покинула приют, я прекратила ходить на исповедь, и с тех пор ни во что не верю. Однажды я хотела стать монахиней, но это было только для того, чтобы выглядеть праведной. Я ужасно хотела ребенка с 12 лет. И вот я здесь – я превратила свою жизнь в ералаш – как я могу все исправить? Сирилу (отец Анны) и его матери я не нравилась, и я уверена, что это из-за приюта. Я всегда все сваливаю на приют, мне из-за этого все время стыдно. Но некоторые люди, как Мэрлин Монро, снимались в кино и ни от кого не скрывали, что были в приюте, потому что они обладают силой характера, которую я не обрела. Нас очень много били. Тетушка (как ее называли) била деревянной ложкой по рукам, за то, что я ночью украла много еды: печенье, сахар и какао. Нам никогда не давали сладости, только по воскресеньям, когда нам доставалось печенье или кусочек торта». Она заметила, что страстное желание сладкого сохранилось.

Я снова спросил ее о матери и относительно изысканий о ее прошлом, и она сказала, что ничего не предпринимала, чтобы не получить еще более сильный шок, который она не вынесет. Она сказала: «Понимаете, она ни разу не пришла ко мне за все эти годы, с 3 до 16. Подруга при этом мне сказала: «Ты всегда что-то ищешь».

Здесь я сделал интерпретацию в отношении связи между компульсивным воровством и поиском чего-то, возможно, утраченной частицы хороших взаимоотношений с матерью. Она сказала, что она теперь больше не ворует, но все еще испытывает ужасное влечение к сладостям. В любую минуту у нее может возникнуть отчаянная потребность, и она будет вынуждена мчаться покупать торт, даже в тот момент, когда она купает Анну.

Затем я спросил ее о сновидениях, и она сказала: «Моих мечтаниях?». Я сказал: «Нет, настоящие сновидения». Настоящие сновидения у нее все пугающие, про мышь или про крысу. Она сказала: «Мышь показывали по телевизору, и я в ту ночь вообще не могла заснуть. Я ужасно отношусь к крысам и мышам. Крыса присутствует во всех моих ночных кошмарах. Даже реклама отравы для крыс приводит меня в дрожь. Этот сон я видела три раза: я натираю воском в комнате, где есть кто-то еще и апельсином. Апельсин ела крыса, а еды больше не осталось, так что у меня есть выбор: остаться очень голодной или съесть апельсин, надкушенный крысой. Я всегда просыпалась в ужасном состоянии от этих сновидений, и я всегда при любых обстоятельствах оставляю включенным свет. Я попыталась вылечить себя и пошла с Анной в зоопарк, но крысы и мыши там были очень милыми, так что это было бесполезно. Всегда было так с тех пор, как мне исполнилось 18, во всяком случае».

Она сказала: «Есть сновидения, когда ты только засыпаешь и внезапно просыпаешься – железнодорожная линия с приближающимся поездом и я тут же просыпаюсь, или я карабкаюсь по дереву и никак не могу добраться до вершины – это другой, я бегу и бегу и тысячи и тысячи маленьких человечков бегут за мной. У них маленькие тельца и огромные головы. Когда я была ребенком, я обычно засыпала где угодно – за чаем, в школе и так далее – и у меня всегда была грязная голова. Вши с моей головы разбегались по подушкам, и я чувствовала, что меня что-то заставляет трогать голову, хотя это было совершенно ужасно. Я всегда хотела, чтобы был кто-то, кто любил бы и обнимал меня, но до 19 лет меня никто не целовал. Тетушка никогда никого из нас не целовала на ночь. Я все время стыжусь приюта».

Я сказал: «Звучит так, словно, говоря обо всех этих насекомых, вы говорите о собственной способности к воспроизведению. С 12 лет вы очень хотели иметь ребенка, с которым все было бы в порядке, но до того была путаница, и фертильность была связана с экскрементами, грязью, заражением паразитами и так далее». Она сказала: «Я думала, что завести детей – это, должно быть, что-то ужасное, моя мать никогда бы этого не сделала! Но потом (вероятно, это было во время коронации, когда мне было 10 лет) я прочла о принцессе, и я увидела королеву, и, в каком-то смысле, я освободилась от ужаса, который происходил из того, что мне вообще ничего не рассказывали про детей. Первые месячные у меня начались посреди ночи. Я была очень напугана и разбудила Тетушку. Она рассердилась. «С тобой вечно все не как у людей», - это все, что она сказала. Но я увидела кровь, и подумала, что я умираю».

Никто вообще ничего не объяснил, но тетушка дала ей несколько прокладок, сказав: «Ты должна сама их стирать», - и это заставило ее чувствовать себя пристыженной больше, чем когда-либо. Я спросил ее о смешанных классах в приюте. Она сказала, что там были мальчики, но у мальчиков вечерние водные процедуры были по другим дням. Она добавила, словно вспоминая нечто забытое:

«Мы должны были делать все: драить полы в школе, мчаться две мили домой, готовить ланч, мчаться обратно в школу, помыв посуду, бежать домой, чтобы приготовить чай, убрать после чаепития, а затем штопать носки. Мы наблюдали за игрой детей, но у нас ни на что не было времени». Тетушка никогда не разговаривала с детьми, и она не помнит, чтобы когда-нибудь у нее были какие-нибудь игрушки. Я спросил ее об игрушках, с которыми спишь в обнимку. Она сказала, что у Анны таких не было, как не было и у нее. Будучи ребенком, она стягивала свою подушку вниз и прятала голову под простыни, так чтобы не видеть света, но она всегда просыпалась в пять утра, чтобы два часа помечтать. Эти мечтания подразумевали, что ее руки были между ног, и она также продемонстрировала то, что было в числе особенностей ее поведения на протяжении всего детства: качание взад-вперед, засунув большие пальцы в подмышки. Она получила множество шлепков за эту привычку.

Тут я сделал интерпретацию. Мне показалось, что с нас, в общем-то, довольно, с нас обоих, и я должен выполнить некоторую работу. Я должен действовать сейчас или не действовать вовсе. Я сказал: «Знаете, может быть, что эти крысы и мыши находятся между вами и грудью матери, которая была хорошей мамой. Когда вы возвращаетесь в младенчество, и думаете о груди матери, лучшее, что вы можете представить – это крысы и мыши». Она казалась шокированной, вздрогнула и сказала: «Как такое может быть!»

Я сказал категорично, что крысы представляют ее собственное кусание, и грудь оказывается кусающим объектом, неотличимым от ее собственного кусания. Я связал это с тем фактом, что ее собственная мать покинула ее в то время, когда она разбиралась с новой проблемой – стремлением кусать – в ее индивидуальном развитии. Она приняла это и тут же начала искать во взаимоотношениях с матерью что-то такое, что могло остаться с прошлых времен. Она сказала, что у нее никогда не было хорошей мечты. У нее, возможно, была печальная мечта, и она сказала, что всегда чувствовала, что умрет не естественной смертью (не от самоубийства) и что она не выдержит долго. Затем произошла важная вещь. Она сказала, что вспомнила – оставшееся из прошлого – то, что относилось к периоду жизни до приюта. Это были две вещи. Одна вещь связана с «pobs», едой из злаков в графстве, откуда она родом, а значит имеет отношение к периоду жизни до приюта; «но другая вещь является важным воспоминанием, потому что я помню, как я отправилась в приют (то есть, когда ей было 4 года), и всегда стараюсь представить себе этот довольно пугающий эпизод, потому что это единственная вещь, которую я смогла пронести с собой из времени до приюта». Она очень старалась воскресить это воспоминание.

«Там голос – беготня – я знаю, что дверь открывается – там человек – люди кричат и у кого-то сумка или чемодан». Это момент, когда ее забирали из дома в приют. Это воспоминание, которое было очень дорогим для нее, и которое ей было грустно потерять, хотя оно и не возвращало ее действительно назад, к раннему периоду, как это делало слово «pobs». Госпожа Х в данный момент вернулась в прошлое, перешагнув пропасть, и до некоторой степени восстановила воспоминание о своей собственной «хорошей» маме.

Я закончил, сказав, что отношения между ней и матерью, вполне возможно, были хорошими в начале, хотя, с точки зрения людей, наблюдающих со стороны, мать была жестока с ней. Мы должны все оставить в этом состоянии. Однако, она сказала, что, если я действительно хочу, она покажет мне свое свидетельство о рождении, которое она никогда никому не показывала, так как держит его под замком. Однажды она могла выйти замуж за очень милого человека, но в последний момент нужно было принести свое свидетельство о рождении, и она сбежала от всего этого. Хотя это было интервью с родителем, в нем присутствовало такое же игровое развитие представлений и чувств, как и в интервью с ребенком. Эта мать показывает довольно естественно и в простодушной манере взаимосвязь между воровством и депривацией и надеждой.

ВЫВОД

Как описано в преамбуле к презентации случая, это интервью привело к новой возможности для ребенка оказаться на попечении у команды клиники и наконец-то получать помощь, в которой она действительно нуждалась. Матери необходимо было дать время, чтобы она обрела доверие к нам, что было необходимо, прежде чем она смогла воспользоваться подобным интервью, в котором именно она сама являлась больным человеком из данной пары. После этого интервью она прекратила обращаться с дочерью как с больной и нуждающейся в медицинской помощи. У ребенка появились возможности замещения семейной заботы, и хорошие взаимоотношения между ней и ее матерью были сохранены и улучшены. Сейчас Анна почти взрослая.

 


ПРИЛОЖЕНИЕ 11.

П. Пэпп

Подросток

 

Например, в семье, где обозначившейся проблемой было противоправное поведение сына-подростка, психотерапевт определил, что неприемлемое поведение совпало с началом нового бизнеса у отца и его длительными отлучками из д