Пересечение порога, ведущего в мир повседневности

Два мира, божественный и человеческий, можно изобразить лишь как отличные друг от друга – разнящиеся как жизнь и смерть или же день и ночь. Герой отваживается отправиться из мира, нам известного, во тьму; там он либо успешно завершает свое смелое предприятие, либо, опять же, оказывается просто потерянным для нас, лишаясь свободы, либо ему грозит опас­ность, и его возвращение описывается как побег из этого другого мира. Тем не менее – и в этом заключается важнейший ключ к пониманию мифа и символа – два мира в действительности есть одно Царство богов является забытым измерением знакомого нам мира. И в открытии этого измерения, вольном или невольном, заключается вся суть свершения героя. Ценности и особенности, которые в обычной жизни кажутся важными, исчезают со вселя­ющим ужас слиянием самости и того, что представляло собой инаковость как таковую. Как и в рассказах о великанах – людоедах, страх потери этой собственной индивидуальности приобретает всю тяжесть опыта трансцендентных переживаний для неподго­товленных душ. Но душа героя смело входит в это измерение – и находит ведьм превратившимися в богинь, а драконов – в сто­рожевых псов богов.

Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающие разум несоот­ветствие между мудростью, добытой de profundis*, и благора­зумием, действенным в мире света. Отсюда – привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегене­рация человеческого существования Мученичество – для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира18 Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир.

 

Рис. 11 Возвращение героя.

Самсон несущий притвор храма. Воскресение Христа. Иона.

 

 

Однако как же вновь учить тому, что уже верно преподава­лось и неверно было усвоено тысячи раз на протяжении тыся­челетий благоразумной глупости человечества? В этом заклю­чается последняя труднейшая задача героя. Как перевести обратно на язык мира света невыразимые речью откровения тьмы? Как представить на двухмерной поверхности трехмер­ную форму или в трехмерном образе многомерный смысл? Как перевести на язык «да» и «нет» истины, которые рассыпаются в бессмысленность при каждой попытке определения через пары противоположностей? Как передать людям, которые настаи­вают на исключительности свидетельства своих чувств, пос­лание всепорождающей пустоты?

Множество провалов подтверждают трудность пересечения этого жизнеутверждающего порога. Первая проблема возвра­щающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все баналь­ности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как снови­дения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий. Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой – либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступ­ления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной.

Примером незавидной участи возвращающегося героя явля­ется история о Рип Ван Винкле. Рип отправился в страну приключений неосознанно, как и все мы каждую ночь, когда отправляемся спать. В глубоком сне, утверждают индусы, самость нерушима и блаженна; поэтому глубокий сон называется состоянием познания19. Но, хотя эти еженочные погружения во тьму как в источник освежают и укрепляют нас, саму нашу жизнь они не меняют; подобно Рипу, мы возвращаемся, не имея ничего в подтверждение пережитого нами, кроме отросшей бороды.

«Он осмотрелся, разыскивая свое ружье, но, вместо нового, отлично смазанного дробовика, нашел рядом с собою какой – то ветхий самопал, ствол был изъеден ржавчиною, замок отвалил­ся червями источено ложе .. Поднявшись на ноги, он почувст­вовал ломоту в суставах и заметил, что ему недостает былой легкости и подвижности... Подходя к деревне, Рип повстречал несколько человек, но среди них никого, кто был бы ему зна­ком; это несколько удивило его, ибо он думал, что у себя в округе знает всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они, как один, удивленно пялили на Рипа глаза и всякий раз, взглянув на него, неизменно хватались за подборо­док. Видя постоянное повторение этого жеста, Рип невольно последовал их примеру и, к своему изумлению, обнаружил, что у него выросла борода длиной в добрый фут!.. Рип начал поду­мывать, уж не подпали ли власти колдовских чар и он сам, и весь окружающий мир...

Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавое – прержавое ружье, чудная одежда и целая армия женщин и ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекли внимание трактирных политиканов. Они обступили его и с великим лю­бопытством стали разглядывать с головы до пят и с пят до го­ловы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать. Рип недо­уменно уставился на него. Не успел он опомниться, как какой – то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: ‘Кто же вы – федералист, демократ?’ Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за тем недоверчивый и самонадеянный пожилой джен­тльмен в треуголке с острыми концами пробился к нему сквозь толпу, расталкивая всех и слева и справа локтями, и оста­новился перед Рипом Ван Винклем, уперев одну руку в бок, опираясь другою на трость и проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом и острием своей треуголки, он строго спросил, на каком основании тот явился на выборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли он поднять в деревне мятеж?

Помилуйте, джентльмены! – воскликнул Рип, окончательно сбитый с толку. – Я человек бедный и мирный, уроженец здеш­них мест и верный подданный своего короля, да благословит его бог!’

Тут поднялся отчаянный шум – ‘Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!’ Самонадеянный человек в треуголке с пре­великим трудом восстановил наконец порядок».20

Еще более удручающим, чем судьба Рипа, является рассказ о том, что произошло с Ирландским героем Ойсином, по его возвращении после долгого пребывания у дочери Короля Страны Юности. Ойсин, не в пример несчастному Рипу, держал глаза открытыми в полной приключений стране Он сознательно (бодрствующим) спустился в царство бессознательного (глу­бокий сон) и включил ценности подсознательных переживаний в свою бодрствующую личность. Осуществилось преображе­ние. Но именно вследствие этого весьма благотворного само по себе обстоятельства, опасности, связанные с его возвращением были куда серьезнее. Так как вся его личность теперь отвечала силам и формам вечности, то ему целиком пришлось подвер – гуться ниспровергающему, разрушительному удару сил и форм времени.

Однажды, когда Ойсин, сын Финна МакКула, охотился вместе со своими людьми в лесах Ирландии, к нему подошла дочь Ко­роля Страны Юности. Люди Ойсина ушли далеко вперед с до­бычей, а их хозяина сопровождали лишь три собаки. Перед ним появилось загадочное существо с телом прекрасной женщины, но головой свиньи. Она сказала ему, что голова ее такова из – за колдовства Друидов, и пообещала, что все изменится в ту же минуту, как он женится на ней. «Хорошо, если это действитель­но так, – сказал он, – и если брак со мной освободит тебя от колдовства, то я не позволю, чтобы голова свиньи и дальше оставалась у тебя».

Без промедления с головой свиньи было покончено, и вместе они отправились в Тир на н – Ог, Страну Юности. Ойсин прожил там как король много счастливых лет. Но в один день он подумал и сказал своей необыкновенной супруге: «Хотелось бы мне сегод­ня побывать в Ирландии и повидаться с отцом и его людьми».

«Если ты уйдешь, – сказал ему жена, – и ступишь ногой на землю Ирландии, то больше никогда не вернешься сюда, ко мне, и станешь слепым стариком. Как ты думаешь, сколько вре­мени прошло с тех пор, как ты здесь?».

«Примерно три года», – ответил Ойсин. «Прошло триста лет, – сказала она, – с тех пор, как ты пришел со мной в это царство. Если тебе необходимо вернуться в Ирландию, я дам тебе белого коня, который понесет тебя; но если ты сойдешь с него или коснешься своей ногой земли Ирландии, в ту же минуту конь вер­нется, а ты останешься там, где он бросит тебя, несчастным стариком».

«Не тревожься, я вернусь, – сказал Ойсин. – Разве нет у меня хорошей причины вернуться? Но я должен еще раз увидеть отца, своего сына и своих друзей в Ирландии; я должен хоть один лишь раз взглянуть на них».

Она приготовила Ойсину коня и сказала: «Этот конь понесет тебя, куда бы ты ни пожелал».

Ойсин нигде не останавливался, пока конь не ступил на землю Ирландии, и продолжал скакать дальше, пока не добрался до Нок Патрик в Манстере, где он увидел мужчину, пасшего коров. В поле, где паслись коровы, лежал широкий плоский ка­мень.

«Не мог бы ты подойти сюда, – сказал Ойсин пастуху, – и перевернуть этот камень?».

«Конечно же, нет, – ответил пастух, – ибо я не смогу поднять его, как не смогут и двадцать человек, таких как я».

Ойсин подъехал к камню и, протянув руку вниз, ухватился за него и перевернул. Под камнем лежал великий рог фениан borabu, который закручивался, наподобие морской раковины. Существовал такой закон, что когда кто – нибудь из фениан Ир­ландии подует в рог borabu, тут же соберутся другие, в какой бы части страны они в это время ни находились21.

«Не подашь ли ты мне этот рог?» – спросил Ойсин пастуха. «Нет, – ответил пастух, – ибо ни я, ни много больше таких, как я, не смогут поднять его с земли». Услышав это, Ойсин прибли­зился к рогу и, протянув руку вниз, взялся за него; но он был так нетерпелив в своем желании подуть в него, что все забыл и, соскользнул с коня, так что одной ногой коснулся земли. В ту же секунду конь исчез, а Ойсин остался лежать на земле слепым стариком»22.

Приравнивание одного года пребывания в Раю к сотне лет зем­ного существования является темой, хорошо известной в мифологии. Полный круг в одно столетие означает целостность Подобным же образом триста шестьдесят градусов круга означа­ют целостность; соответственно индусские Пураны представляют один год богов равным трехстам шестидесяти годам человека. С точки зрения обитателей Олимпа, земная история катится эра за эрой, постоянно обнаруживая гармоничную форму целостного круга. Так что там, где люди видят только перемены и смерть, благословенные наблюдают неизменную форму, мир, не ведаю­щий конца Но сейчас проблема заключается в том, чтобы сох­ранить эту космическую точку зрения перед лицом непосредст­венных земных страданий и радостей Вкус плодов временного знания уводит дух от сосредоточенности в центре вечности к периферийному кризису момента. Равновесие совершенства оказы­вается утерянным, душа колеблется, и герой терпит поражение.

Идея «изолирующей» лошади героя, которая оберегает его от непосредственного соприкосновения с землей и в то же самое время дает ему возможность передвигаться в мире людей, является ярким примером той спасительной предосторожности, к которой обычно прибегают носители сверхнормальной силы Монтесума, император Мексики, никогда не ступал ногой на землю, его всегда носили на своих плечах вельможи, и если он где – либо опускался на землю, то предварительно перед ним расстилали богатую ткань, чтобы он мог ступать по ней. Внутри своего дворца царь Персии ходил по коврам, на которые больше никто не имел права ступить, за пределами дворца его никто не видел на ногах, а только в колеснице или верхом на лошади. Раньше ни цари Уганды, ни их матери, ни их жены царицы не могли ходить пешком за пределами просторного огороженного со всех сторон места, где они жили. Всякий раз, когда им нужно было выйти наружу, их несли на своих плечах мужчины из рода Буй­вола, несколько из них всегда сопровождали каждую из этих цар­ственных особ в дороге и по очереди несли эту ношу. Царь сидел верхом на шее носильщика, закинув ноги ему на плечи и засунув ступни ему подмышки. Когда один из этих царских носильщиков уставал, то передавал царя на плечи другого мужчины, не допус­кая, чтобы ноги царя коснулись земли23.

Сэр Джеймс Джордж Фрэзер следующим образом, весьма выразительно, объясняет тот факт, почему повсюду на земле божественная особа не могла касаться земли своей ногой «По – видимому, святость, магические силы, табу или как бы мы ни называли это таинственное качество, присущее, как предпола­гается, священным или неприкосновенным особам, представля­ется примитивному мыслителю как физическая субстанция или флюид, которыми заряжен священный человек так же, как лейденова банка заряжена электричеством, и точно так же, как электричество в банке может разрядиться при контакте с хоро­шим проводником, так и святость или магическая сила челове­ка может разрядиться и истощиться при контакте с землей, которая согласно этой теории служит прекрасным проводником для магического флюида. Поэтому для того чтобы не дать заряду уйти попусту, необходимо тщательно оберегать священную или неприкасаемую особу от контакта с землей, в терминах электри­чества, она должна быть изолирована, чтобы не лишиться своей драгоценной субстанции или флюида, которыми она, подобно кубку, наполнена до краев. Во многих случаях, очевидно, изоля­ция неприкасаемого человека рекомендуется не только ради него самого, но также и ради других, ибо так как сила святости пред­ставляет собой нечто вроде мощной взрывчатки, которая может сдетонировать при малейшем прикосновении, то в интересах общей безопасности необходимо держать ее в жестких рамках, чтобы, вырвавшись наружу, она не взорвала, не разрушила и не причинила вреда чему – либо, с чем она придет в соприкосновение»24.

Существует, несомненно, психологическое оправдание такой предосторожности. Англичанин, который переодевается к обеду в джунглях Нигерии, чувствует, что в его действиях есть смысл. Молодой художник, носящий бакенбарды, войдя в холл Ритца, охотно объяснит отличительную особенность своего стиля. Рим­ский воротник выделяет проповедника. Монахиня XX столетия носит одеяние. Средневековья Замужняя женщина более или менее ограждена своим кольцом.

Рассказы Сомерсета Моэма описывают метаморфозы, про­исходящие с носителями бремени белого человека, которые пренебрегают табу смокинга. Многие народные песни свиде­тельствуют об опасностях, сопутствующих разбившемуся коль­цу. И мифы – например, мифы, собранные Овидием в его великом компендиуме. Метаморфозы – снова и снова расска­зывают о потрясающих изменениях, которые происходят, когда изоляция между центром высоко концентрированной силы и слабым силовым полем окружающего мира внезапно убирается без надлежащих предосторожностей. Согласно сказочному фольклору кельтов и германцев, гном или эльф, застигнутый рассветом вне дома, тут же превращается в палку или камень.

Возвращающийся герой, в завершение своего приключения, должен выдержать столкновение с миром Рип Ван Винкль так и не узнал, что с ним случилось, его возвращение свелось к шутке. Ойсин знал, но потерял свою сосредоточенность на переживаемом моменте и поэтому потерпел неудачу. Более всего посчастливилось Камар аль – Заману. Он наяву пережил блаженство глубокого сна и вернулся к свету дня с таким убедительным талисманом своего невероятного приключения, что смог сохранить веру в себя перед лицом всех отрезвляющих разочарований.

Пока он спал в своей башне, два джинна, Дахнаш и Маймуна, перенесли к нему из далекого Китая дочь Владыки Островов и Морей и Семи Дворцов. Ее имя было принцесса Будур. Положив спящую девушку рядом с персидским принцем в ту же кровать, джинны открыли их лица и увидели, что они похожи, как близнецы. «О, моя госпожа, – воскликнул Дахнаш, – клянусь Аллахом, моя возлюбленная прекраснее». Но Маймуна, любив­шая Камар аль – Замана, возразила: «Неправда, мой прекраснее». После чего они начали спорить, приводя доводы и контрдоводы до тех пор, пока Дахнаш наконец не предложил поискать не­предвзятого судью.

Маймуна ударила ногой по земле, и тут же из – под земли появился слепой на один глаз ифрит, горбатый, с покрытой пар­шой кожей и перекошенными глазницами; на его голове было семь рогов; четыре пряди его волос ниспадали до пят; руки его были как вилы, а ноги – как мачты; ногти его были подобны когтям льва, а ступни – копытам дикого осла. Чудовище почти­тельно поцеловало землю перед Маймуной и спросило, что ей угодно. Услышав, что должен оценить молодых людей, лежа­щих на кровати, так что рука одного обнимала шею другого, ифрит долгое время смотрел на них, восхищаясь их очарова­нием, затем повернулся к Маймуне и Дахнашу и объявил свое решение.

«Клянусь Аллахом, если вы хотите услышать правду, – ска­зал он, – эти двое равной красоты. Я не могу сделать выбор между ними еще и потому, что это мужчина и женщина. Но у меня возникла другая идея. Давайте по очереди разбудим их, так чтобы другой об этом не знал, и того из них, кто будет боль­ше очарован, можно признать менее прекрасным».

На том и порешили. Дахнаш превратился в блоху и укусил Камар аль – Замана в шею. Очнувшись ото сна, юноша потер уку­шенное место, сильно почесал его из – за жгучего зуда и между тем немного повернулся набок. Он увидел, что рядом с ним лежит кто – то, чье дыхание слаже мускуса, а кожа – нежнее крема. Он удивился, присмотрелся к тому, кто был рядом с ним, и увидел, что это девушка, подобная жемчужине или сияющему солнцу, подобная куполу, осеняющему прекрасно возведенную стену.

Камар аль – Заман попытался разбудить ее, но Дахнаш сделал сон девушки глубже. Юноша потряс ее. «О моя любимая, проснись и взгляни на меня», – сказал он. Но та даже не поше­вельнулась. Камар аль – Заман принял Будур за ту, на ком хотел женить его отец, и воспылал желанием. Но он опасался, что его родитель мог наблюдать за ним, притаившись где – то в комнате, поэтому сдержался и ограничился тем, что снял с мизинца де­вушки перстень с печатью и надел его на свой палец. После чего ифриты вернули его ко сну.

Будур же повела себя иначе, чем Камар аль – Заман. Она не предполагала и не боялась, что кто – нибудь наблюдает за ней. Кроме того, Маймуна, которая разбудила ее, со своим женским коварством высоко взобралась по ее ноге и сильно укусила в то место, что пылает жаром. Прекрасная, благородная, восхи­тительная Будур, увидев рядом с собой мужчину и обнаружив, что он уже взял ее кольцо, будучи не в силах ни разбудить его, ни представить, что он сделал с ней, охваченная любовью, воз­бужденная откровенной близостью его плоти, потеряла всякий контроль и дошла до высшей точки откровенной страсти. «Во­жделение жгло ее, ибо желание женщин намного сильнее желания мужчин, и она устыдилась своего собственного бес­стыдства. Затем она сняла с пальца юноши его перстень с печатью и надела на свой палец, вместо того кольца, что взял он, поцеловала его в губы, поцеловала его руки и не оставила ни одного места на нем, не поцеловав его; после чего прижала его к своей груди, обняла, положив одну руку ему на шею, а другую – подмышку, и так прильнув к нему, она заснула».

Таким образом, Дахнаш проиграл спор. Будур вернули в Китай. На следующее утро, когда молодые люди проснулись, разделенные целым азиатским континентом, они стали глядеть по сторонам, но никого не находили рядом с собой. Они при­зывали своих придворных, колотили их и крушили все вокруг себя, совершенно обезумев. Камар аль – Заман слег в изнемо­жении, его отец, царь, сел у него в изголовьи, плача и рыдая над ним, не оставляя его ни днем ни ночью, а принцессу Будур пришлось приковать железной цепью за шею к одному из окон ее дворца25.

Встреча и разлука со всей их неистовостью вполне типичны для мук любви. Ибо когда сердце упорствует в своей участи, сопротивляясь общим предостережениям, тогда мучения велики, равно как и опасности. Однако приходят в действие силы, неподвластные разуму. Плоды событий, начавших свой ход в самых отдаленных уголках мира, постепенно сблизятся, и чудо совпа­дения даст неизбежному свершиться. Кольцо – талисман, остав­шееся от встречи души с другой ее частью в незабываемом месте, означает, что сердцу дано было осознать там то, что упустил Рип Ван Винкль, оно означает также убеждение бод­рствующего ума в том, что реальность глубин не опровергается реальностью повседневности. Это знак того, что теперь герой должен соединить два мира воедино.

Оставшаяся часть долгого рассказа о Камар аль – Замане представляет собой историю медленного и вместе с тем чудесного осуществления судьбы, которую пробудили к жизни. Не каж­дому дана судьба только герою, который нырнул в бездну, чтобы соприкоснуться с ней, и вынырнул снова – обрученный с нею кольцом.

Властелин двух миров

Свобода перемещаться в любом направлении через границу миров, из перспективы явлений времени в перспективу каузаль­ной глубины и обратно – не оскверняя принципы одного мира принципами другого и в то же самое время позволив разуму познать один посредством другого – является талантом масте­ра. Космический Танцовщик, говорит Ницше, не стоит инертно на одном месте, а радостно и легко кружится и перелетает в прыжках с одного места на другое. В одно и то же время можно говорить только из одной точки, но это не исключает осознания остальных.

Мифы редко демонстрируют таинство быстрого перехода в одном единственном образе. Там же, где они это делают, такой момент является драгоценным символом, исполненным смысла, требующим бережного отношения и осмысления Таким момен­том является Преображение Христа.

«По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и пре­образился пред ними и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу ‘Гос­поди хорошо нам здесь быть, если хочешь, сделаем здесь три кущи Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии’ 26 Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их, и се, глас из облака глаголющий ‘Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте’ И услышавши ученики пали на лица свои и очень испугались. Но Иисус приступив коснулся их и сказал ‘Встаньте и не бойтесь’ Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса. И когда сходили они с горы, Иисус запретил им, говоря никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых»27.

Иллюстрация XV. Возвращение (Древний Рим).

 

Иллюстрация XVI. Космическая Львица – Богиня, несущая Солнце (Северная Индия)

 

 

Здесь в одном моменте заключается целый миф. Иисус – проводник, путь, видение и спутник возвращения. Ученики – его посвященные, им самим таинство недоступно, и все же их подводят к полной картине парадокса двух миров в одном Петр был так напуган, что начал говорить что-то невнятное28. Плоть растворилась перед их глазами, чтобы явить Слово. Они упали на лица свои и, когда поднялись, дверь снова закрылась.

Следует заметить, что этот момент вечности взмывает выше романтического осознания Камар аль – Заманом своей индивидуальной судьбы. Здесь мы имеем не только мастерский переход и возвращение через порог миров, но также наблюдаем более глубокое – намного более глубокое – проникновение в глубины. Не индивидуальная судьба является мотивом и темой этого видения, так как откровение явилось трем очевидцам, а не одному, его нельзя удовлетворительно разъяснить в чисто психологических терминах. Его, конечно же, можно проигнори­ровать. Мы можем усомниться в том, что такая сцена в дей­ствительности когда – либо имела место. Но это ничего нам не даст, так как сейчас нас интересуют проблемы символизма, а не историчности. Нас не особенно волнует, жили ли на самом деле Рип Ван Винкль, Камар аль – Заман или Иисус Христос. Нас интересуют не их истории, а ‘истории о них’ и эти истории настолько широко распространены по всему миру – в разных странах, и о разных героях – что вопрос о том, был ли тот или иной герой универсальной темы исторически жившим челове­ком, может иметь лишь второстепенное значение. Преувели­чение значимости этого исторического элемента привело бы нас к путанице, оно попросту может затуманить откровение этих посланий.

В чем же тогда смысл образа преображения^ Вот вопрос, ко­торый мы должны задать себе. Но чтобы можно было подойти к нему на общих основаниях, а не на узкосектантских, нам лучше рассмотреть еще один, не менее известный, пример подобного архетипного события.

Нижеследующее взято из индусской Песни Бога, Бхагавад – гиты29 Бог, прекрасный юноша Кришна, является воплоще­нием Вишну, Вселенского Бога; Принц Арджуна является его учеником и другом.

Арджуна сказал: «Если ты полагаешь, что я могу созерцать Твою космическую форму, о мой Господин, повелитель всех мистических сил, будь же милостив, яви Свою безграничную вселенскую сущность». Бог ответил: «Мой дорогой Арджуна, сын Притхи, созерцай же теперь мое великолепие, сотни тысяч разнообразных божественных и многоцветных форм. О, лучший из Бхарат, узри различные проявления Адитий, Васу, Рудр, Асвини – кумар и всех остальных полубогов, которых до тебя никто не видел и о которых никто никогда не слышал. О, Арджуна, что бы ты ни захотел увидеть, все это есть в Моем теле. Эта вселенская форма может показать тебе все, что ты пожелаешь увидеть сейчас и что ты захочешь увидеть в буду­щем. Все – движущееся и неподвижное – находится здесь, в одном месте. Но ты не можешь видеть меня своими нынешними глазами, поэтому Я наделяю тебя божественным зрением. Узри мое мистическое могущество».

Сказав это, великий Бог йоги открыл Арджуне свой высший облик, облик Вишны, Бога Вселенной: с множеством ликов и очей, представляющий множество дивных зрелищ, увенчанный множеством небесных украшений, вооруженный множеством поднятых вверх божественных оружий; облаченный в небесные гирлянды и одежды, умащенный небесными благовониями, все – прекрасный, великолепный, безграничный, с лицами, глядящи­ми во все стороны. Если бы сияние тысячи солнц вспыхнуло одновременно в небе, то было бы это подобно ослепительности Могущественного И тут в лице Бога из богов Арджуна увидел всю вселенную с ее множеством частей, собранных в единое целое. Затем Арджуна, охваченный изумленьем, так, что воло­сы на его голове встали дыбом, склонил голову перед Богом, соединил ладони в приветствии и обратился к Нему:

«О Властитель вселенной, о вселенская форма, я вижу в Твоем теле много – много рук, чрев, ртов, глаз, простирающихся повсюду, без предела. Тебе нет конца, нет середины и нет на­чала. Твою форму трудно видеть из – за ослепительного сияния, исходящего от нее во все стороны, подобно пылающему костру или безмерному блеску солнца Тем не менее я вижу эту сияющую форму повсюду, увенчанную коронами и с булавами и дисками в руках Ты – высшая изначальная цель, конечное место успокоения всей этой вселенной. Ты неисчерпаем, и Ты – старейший, Ты – божественная личность, и Ты поддерживаешь вечную религию».

Это видение открылось Арджуне на поле битвы, как раз в тот момент, когда должен был раздаться звук труб, призыва­ющих к сражению. С богом, правящим своей колесницей, великий принц выехал на поле между двумя готовыми к битве народами. Его армии выстроились против армий посягающего на его права двоюродного брата, но сейчас во вражеских рядах он увидел множество людей, которых знал и любил. И он упал духом. «Грех падет на нас за убийство сыновей Дхритараштры и наших друзей, пусть даже они и злодеи, – сказал он божест­венному вознице, – мы не должны этого делать. И чего мы этим достигнем, о, Кришна, супруг богини удачи, и как мы можем быть счастливы, убив наших близких. Лучше мне, безоружно­му, быть убитым сыновьями Дхритараштры, не сопротивляясь». Однако после этого прекрасноликий бог призвал его к отваге, ниспослав ему мудрость Владыки и явив видение страшного конца. Принц, ошеломленный, увидел, как не только его дру­зей, преображенных в живые воплощения Опоры Вселенной, но и всех героев двух армий уносит ветер в неисчислимые, жуткие рты божества. В ужасе он воскликнул:

«О, Владыка всех владык, прибежище всех миров, прошу Тебя, будь милостив ко мне. Я не могу сохранять равновесие при виде Твоих пламенеющих смертоносных ликов и устрашающих зубов. Я совершенно растерян. Все сыновья Дхритараштры и цари, сражающиеся на их стороне, а также Бхишма, Дрона, Карна и наши главных воины устремляются в Твои устраша­ющие зевы. И я вижу, как головы некоторых, застревая между Твоими зубами, сокрушаются ими. Как воды текут в океан, так и все великие воины входят в Твои горящие зевы. Я вижу, как все люди, устремляются в Твои зевы, подобно мотылькам, летящим на огонь, чтобы погибнуть в нем. О, Вишну, я вижу, как Ты поглощаешь всех людей со всех сторон своими пыла­ющими ртами. Ты покрываешь все вселенные Своим сиянием, и сжигающие лучи исходят от Тебя. О, Повелитель повелителей, устрашающий Своим видом, поведай мне, кто Ты есть. Я склоняюсь перед Тобой с почтением. Будь милостив ко мне. Ты – изначальный Господь. Я хочу знать, кто Ты и какова Твоя миссия».

Бог сказал: «Я есть время, великий разрушитель миров, и Я пришел сюда, чтобы уничтожить всех людей. Кроме вас (Пандав), все воины, с обеих сторон погибнут. Итак, встань и приго­товься сражаться и завоевать славу. Победи своих врагов и на­слаждайся процветающим царством.. По моему замыслу все они уже погибли, ты же, о Савьясачи, можешь быть лишь Моим орудием в этом сражении Дрона, Бхишма, Джаядратха, Карна и другие великие воины уже уничтожены Мной Поэтому убей их и не тревожься Просто сражайся, и ты уничтожишь в битве своих врагов».

Услышав эти слова Кришны, Арджуна затрепетал, сложил в обожании свои руки и поклонился. Охваченный страхом, он приветствовал Кришну, а затем дрожащим голосом снова обра­тился к Нему:

«.. Ты изначальная Божественная личность, старейшее, ко­нечное святилище этого проявленного космического мира. Ты знаешь все, и Ты – все, что есть познаваемого. Ты – высшая обитель, стоящая над всеми материальными Гунами. О, беско­нечная форма! Тобой пронизано все космическое проявление! Ты – воздух и Ты – высший правитель! Ты – огонь, Ты – вода, и Ты – луна! Ты – Брахма, первое живое создание, и Ты – пра­родитель! Поэтому я с почтением кланяюсь Тебе тысячу раз и еще, и снова!... Узрев невиданную мной ранее вселенскую форму, я испытываю радость, но в то же время ум мой охвачен страхом. Поэтому молю Тебя, окажи мне милость и вновь яви Свой образ Божественной личности, о, Владыка владык, о, при­бежище вселенной. О, вселенская форма, о тысячерукий Гос­подь, я желаю узреть Тебя в Твоей четырехрукой форме, со шлемом на голове и булавой, диском, раковиной и лотосом в Твоих руках. Я жажду увидеть этот Твой образ».

И Бог сказал: «Мой дорогой Арджуна, Я был счастлив явить тебе эту вселенскую форму, высшую форму материального мира. До тебя никто и никогда не созерцал эту изначальную форму, бес­предельную и полную ослепительного сияния. ...Ты пришел в смя­тение и изумление при виде Меня в этом ужасающем облике. По­кончим с этим. Мой бхакта, забудь же все страхи и с миром на душе наблюдай тот образ, который ты желаешь увидеть».

Сказав так Арджуне, Кришна снова принял благолепное обличье и успокоил пришедшего в ужас Пандаву30.

Ученик был благословлен видением, выходящим за пределы нормальной человеческой судьбы и равносильным мимолетно­му взгляду на сущностную природу космоса. Ему была открыта не его собственная судьба, а судьба человечества, жизни в целом, атом и все солнечные системы открылись ему; причем на языке, доступном его человеческому пониманию, то есть в антропоморфном видении, – видении Космического Человека. Идентичная инициация могла бы осуществиться посредством в равной мере действенного образа Космического Коня, Косми­ческого Орла, Космического Дерева или Космического Богомо­ла31. Кроме того, откровение, описанное в Песне Бога, предс­тавлено на языке, соответствующем касте и расе Арджуны: Космический Человек, которого он видел, был, как и он, арис­тократом и индусом. Соответственно, в Палестине Космичес­кий Человек выглядел как еврей, в древней Германии – как гер­манец; у Басуто – он негр, в Японии – японец. Раса и достоинство фигуры, символизирующей имманентное и трансцендентное Уни­версальное, имеет историческое, а не семантическое значение; то же самое относится и к полу Космическая Женщина, которая появляется в иконографии джайнизма32, такой же выразительный символ, как и Космический Мужчина

Символы являются всего лишь средством передачи мысли; их нельзя ошибочно отождествлять с тем, что они в конечном счете выражают, с их содержанием. Какими бы привлекатель­ными или впечатляющими они ни казались, они остаются всего лишь адекватным средством для понимания. Поэтому личность или личности Бога – представлены ли они в триипостасном, дуалистическом или унитарном образе, в форме политеизма, монотеизма или генотеизма, образно или словесно, как доку­ментально подтверждаемый факт или как апокалипсическое видение – никто не должен пытаться объяснять или интерп­ретировать как конечную вещь. Проблема теолога заключается в том, чтобы сохранить свой символ полупрозрачным, так чтобы он не загораживал собой тот самый свет, который должен передавать «Ибо только тогда мы истинно познаем Бога, – пишет Св.Фома Аквинский, – когда верим в то, что Он намного пре­восходит все то, что человек может когда – либо помыслить о Боге»33 И в Упанишадах сказано в том же духе: «Знать – значит не знать; не знать – значит знать»34. Ошибочное отождествление средства постижения с сутью постигаемого может привести не только к пустой трате чернил, но и к невосполни­мому кровопролитию.

Далее необходимо отметить, что очевидцами преображения Иисуса были его приверженцы, которые уже прошли через по­давление своих желаний, люди, которые давно отреклись от «жизни», «собственного удела» и «судьбы», полностью посвятили себя Учителю «Ни благодаря Ведам, ни в результате покаяния, ни раздавая милости, ни принося жертвоприношения нельзя Меня увидеть в том образе, в котором только что ты видел Меня, – сказал Кришна после того, как принял свой обычный образ, – а лишь благодаря приверженности Мне можно видеть Меня в этом облике, истинно осознать и войти в Меня. Тот, кто выполняет Мою работу и видит во Мне Высшую Цель, кто предан Мне и не питает ненависти ни к одному созданью – тот приходит ко Мне»35. Соответствующие слова Иисуса более кратко излагают эту же суть: «Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее»36.

Смысл этого совершенно понятен; это суть всех религиоз­ных практик Индивид с помощью продолжительных психо­логических тренировок полностью разрывает всякую связь со своими личностными ограничениями, особенностями, надеж­дами и страхами, больше не противится саморазрушению, ко­торое является необходимым предварительным условием воз­рождения для осознания истины, и таким образом, наконец оказывается готов к великому смирению Его собственные амбиции полностью исчезают, он больше не стремится к жизни, а с готовностью принимает все, что может в нем произойти; то есть он обретает анонимность. Закон живет в нем с его искрен­него согласия.

Поистине многочислены фигуры, особенно в социальном и мифологическом контекстах Востока, которые представляют это предельное состояние анонимного присутствия. Это мудре­цы в отшельничьих рощах и бродячие монахи, которые играют заметную роль в жизни и легендах Востока; в мифе это такие образы, как Вечный Жид (презираемый, непонятый и все же с драгоценной жемчужиной в своем кармане); нищий оборванец, осаждаемый собаками; чудесный странствующий бард, чья му­зыка утешает сердце; или же выдающий себя за другого бог – Вотан, Виракоча, Эдшу. «Иногда дурак, иногда мудрец, иногда облеченный царским величием; иногда блуждающий, иногда бездвижный как питон, иногда добродушный на вид; иногда почитаем, иногда оскорбляем, иногда незаметен – так живет че­ловек, пришедший к осознанию, неизменно счастливый высшим блаженством Так же как актер всегда остается человеком, над­евает ли он костюм своего персонажа или откладывает его в сторону, так и полностью познавший Нетленное всегда остает­ся Нетленным и ничем более»37.

Свобода жить

Каков же в конечном итоге результат чудесного перехода и возвращения. Поле боя символизирует поле жизни, где каждое существо живет смертью другого. Осознание неизбежного греха жизни может внушить такое отвращение сердцу, что че­ловек, подобно Гамлету или Арджуне, может отказаться про­должать жить. С другой стороны, подобно большинству из нас, человек может создать фальшивый, в конечном счете неоправ­данный образ самого себя как исключительного явления мира, не виновного как остальные, а оправданного в своем неизбеж­ном прегрешении, потому что он представляет добро. Такое са­мооправдание ведет к неправильному пониманию не только са­мого себя, но и природы как человека, так и космоса Цель мифа состоит в том, чтобы устранить потребность в таком наивно – невежественном отношении к жизни, осуществляя при­мирение индивидуального сознания со вселенской волей. И это происходит посредством осознания истинной взаимосвязи пре­ходящих явлений времени с вечной жизнью, что живет и умирает во всем.

«Как человек надевает новые одежды, сбросив старые, так и душа принимает новое тело, оставив старое и бесполезное Душу нельзя рассечь на куски никаким оружием, сжечь огнем, смочить водой, иссушить ветром. Эту индивидуальную душу нельзя разбить, растворить, сжечь или иссушить. Она сущест­вует всегда и везде, неизменная, недвижимая, вечно та же»38.

Человек в мире действия теряет свою сосредоточенность на принципе вечности, покуда он обеспокоен исходом своих деяний, но возложив их и их плоды на колени Живого Бога, он этим жертвоприношением освобождается из рабства моря смерти. «Делай без привязанности ту работу, что ты должен делать...Предоставив действовать Мне, с душою сосредоточен­ной на Самости, освобождаясь от влечений и себялюбия, сра­жайся – неприступный для печалей»39.

Могущественный в своем озарении, спокойный и свободный в своих деяниях, ликуя от того, что его рука будет движима благоволением Виракочи, герой является сознательным орудием великого и ужасного Закона, будь его деяния действиями мясника, шута или царя.

Гвион – Бах, вкусивший три капли из ядовитого котла вдохно­вения, проглоченный ведьмой Каридвеной, возрожденный мла­денцем и брошенный в море, был найден на следующее утро в рыбацких сетях несчастным и крайне разочарованным юношей по имени Эльфин, сыном богатого землевладельца Гвидно, чьи кони умерли, отравившись ядом, вылившимся из разбитого котла. Когда люди вытащили из сетей кожаный мешок, открыли его и увидели лоб маленького мальчика, они сказали Эльфину: «Смотри, какая бровь лучистая (taliesin)!». «Талиезин он будет зваться», – сказал Эльфин. Он взял мальчика на руки и, сетуя на свои несчастья, с печальным видом посадил его позади себя. Свою лошадь, которая прежде бежала рысью, он пустил легким шагом и повез ребенка так мягко, как если бы тот сидел в самом удобном кресле в мире. И тут же мальчик стал во весь голос читать поэму в утешение и в восхваление Эльфина и предсказал ему честь и славу:

Прекрасный Эльфин, брось печаль!

Не сетуй на судьбу.

В отчаяньи не много пользы.

Никто не видит, что силы придает ему...

Хотя я слаб и мал,

На пеною покрытом побережье океана,

В тот день, когда придет беда, я пригожусь тебе

Намного больше трехсот лососей...

Когда Эльфин вернулся в замок своего отца, Гвидно спросил его, богат ли улов у запруды, и тот ответил ему, что нашел то, что лучше рыбы. «Что же это?» – спросил Гвидно. «Бард», – ответил Эльфин. Тогда Гвидно сказал: «Увы, какая же тебе польза от него?» И тогда младенец сам ответил ему, сказав: «Я больше пользы принесу ему, чем когда – либо твоя запруда приносила тебе». «Ты так мал и уже умеешь говорить?» – спросил Гвидно. И младенец ответил: «Я говорить умею лучше, чем ты спраши­вать». «Давай послушаем, что же ты можешь сказать», – молвил Гвидно Тогда Талиезин запел философскую песню.

Однажды король устраивал прием, и Талиезин устроился в тихом уголке зала. «И когда вошли барды и герольды, чтобы воспевать щедрость и прославлять власть короля и его силу, в тот момент, когда они проходили мимо места, где присел Талие­зин, он им в след стал играть пальцем на губах: ‘Брм, брм’ Никто не обратил на него особенного внимания и, пройдя мимо, они пошли дальше, пока не предстали перед королем, низко поклонились ему, как было заведено, и, не говоря ни слова, надули губы и, гримасничая, сыграли пальцами на губах точно так же, как это сделал мальчик. Это зрелище вызвало у короля удивление, и он подумал про себя, что они выпили лишнего и попросту пьяны. После этого король велел одному из своих лор­дов, который прислуживал ему за столом, подойти к ним и пот­ребовать, чтобы те взяли себя в руки и подумали, где находятся и как следует себя вести. И лорд охотно исполнил это. Но они не прекратили свои глупости и вели себя, как и прежде. Тогда король послал к ним во второй раз и в третий, требуя, чтобы они покинули зал. Наконец король велел одному из своих ору­женосцев поколотить главного из бардов, по имени Хайнин – Вард; оруженосец взял метлу и ударил его по голове, так что тот упал на свой зад. После этого бард поднялся и тут же пал на колени, прося о королевской милости, и рассказал, что их вина вызвана не глупостью или пьянством, а действием како­го – то духа, что находится в зале. И после этого Хайнин молвил следующее: ‘О, почтенный король, да будет известно Вашей милости, что не от крепости напитка и не от излишка выпитого мы онемели и стали не в силах молвить, подобно пьяным людям, а под влияньем духа, что сидит вон в том углу в образе ребенка’. Король тотчас велел оруженосцу привести мальчика, тот направился в укромный уголок, где сидел Талиезин, и под­вел его к королю, который спросил, кто он такой и откуда явился. Мальчик ответил королю стихом.

Во – первых, я главный бард Эльфина,

А родина моя – страна летних звезд;

Идно и Хайнин назвали меня Мердин,

Но, в конце концов все короли будут звать меня

Талиезин.

Я был с моим Богом в высшем пределе,

Когда Люцифер пал в бездну ада.

Я знамя нес перед Александром;

Я знаю все наименованья звезд от севера до юга;

Я был в галактике у трона Раздающего;

Я был в Ханаане, когда убили Авессалома;

Я Божий Дух донес до уровня Хевроновой долины;

Я был при дворе Дона пред рождением Гудиона.

Я был учителем у Еноха и Илии,

Я окрылен был гением епископского посоха;

Я был словоохотлив прежде того, как одарен был речью;

Я был на месте распятья на кресте милосердного Сына

Господнего;

Я отбыл три срока в тюрьме Арианрод,

Я был главным управителем работ при возведении башни Нимрода;

Я чудо, происхожденье которого неизвестно.

Я был в Азии с Ноем в ковчеге,

Я видел гибель Содома и Гоморры,

Я был в Индии, когда был построен Рим,

Теперь я пришел сюда, к Развалинам Трои.

Я был с моим Господом в яслах осла;

Я укрепил Моисея в водах Иордана;

Я был на небесах с Марией Магдалиной;

Я обрел вдохновение из котла Каридвены;

Я был бардом арфы у Леона Лохлина

Я был на Белом Холме при дворе Синвелина,

День и год в колодках и кандалах

Я истязал себя голодом за Сына Девы Марии,

Я был вскормлен в землях Господних,

Я был учителем всех умов,

Я могу поучать всю вселенную

Я не исчезну с лица до страшного суда;

И неизвестно что есть мое тело – плоть или рыба

Затем я девять месяцев пробыл

В лоне колдуньи Каридвены;

Сначала я был маленьким Гвионом,

Теперь же я Талиензин.

Выслушав эту песню, король и его вельможи премного удивились, ибо никогда прежде ничего подобного им не доводи­лось слышать от столь юного мальчика»40.

Большая часть песни барда посвящена Вечному, живущему в нем, и лишь короткая последняя строфа – деталям его собствен­ной биографии. Внимание слушателя обращено прежде всего к Вечному в нем самом, а затем, между прочим, ему сообщают нечто. Хотя бард и боялся страшной ведьмы, будучи проглочен ею, он был возрожден. Умерев относительно своего собственного я, он снова родился упрочившимся в своей Сущности.

Герой является борцом за вещи становящиеся, а не защит­ником вещей ставших, потому что он есть. «Еще нет Авраама, а уже Я ЕСТЬ». Он не заблуждается на счет видимой неизмен­ности во времени, постоянства Бытия, не пугает его и грядущее другое – другой миг (или «другая вещь») как разрущающее своей инаковостью постоянство. «Не сохраняет ничто неизмен­ным свой вид; обновляя вещи, одни из других возрождает обличья природа. Не погибает ничто – поверьте’ – в великой вселенной разнообразится все, обновляет свой вид»41. Таким образом, следующий миг может наступить – Когда Принц Веч­ности поцеловал Принцессу Мира, ее сопротивление было сломлено. «Она открыла глаза, пробудилась и устремила на него лучезарный взгляд. Вместе они спустились по ступеням, и тогда пробудились король и королева и весь королевский двор; и все смотрели друг на друга, никак не нарадуясь. И кони во дворе поднялись и встряхнули гривами; голуби на крыше вы­сунули из – под крыльев свои маленькие головки, оглянулись во­круг и полетели через поле; снова поползли по стене мухи; ожило пламя на кухне, замерцало, и начал готовиться обед; снова зашипело жарящееся мясо; повар ударил поваренка по уху, так что тот вскрикнул; а служанка закончила ощипывать цыпленка»42.

 

Примечания

1. Эта деталь проясняет символическое второе рождение от гермафродитного, инициирующего отца.

2. Vishnu Parana, 23; Bhagavata Parana, 10:51; Harivansha,\\A. См.Мауа, der indische Mythos (Stuttgart and Berlin, 1936), pp.89 – 99.

Ср. с Кришной как Великим Магом Мира, с африканским Эдшу. Ср. также с полинезийским хитрецом Мауи.

3. «Taliesin», tr. by Lady Charlotte Guest in The Mabinogion (Everyman’s Library, No.97, pp.263 – 264).

Талиезин, «патриарх» западных бардов, – возможно реальное историчес­кое лицо VI столетия н. э., современник военачальника, ставшего «Королем Артуром» позднейшего рыцарского романа. Легенды и поэмы барда сох­ранились в рукописи XIII столетия The Book of Taliesin, которая является одной из Четырех Древних Книг Уэльса. Mabinog (вал.) – ученик барда. Термин mabinogi, «юношеское наставление», обозначает все, что передава­лось из поколения в поколение (мифы, легенды, поэмы и т.п.), чему учился mabinog, долгом которого было знать все это наизусть Mabinogion, множес­твенное число от mabinogi, стало заглавием, которое леди Шаролотта Гэст дала своему переводу (1838^9) одиннадцати романов из Древних Книг.

Предания бардов Уэльса, так же как и бардов Шотландии и Ирландии, берут свое начало от очень древнего и богатого языческого кельтского запаса мифов, которые были переработаны и восстановлены христианскими миссионерами и летописцами (начиная с V века), которые записывали старые сказания и усердно старались привести их в соответствие с Библией. В ходе X столетия, выдающегося периода в создании героического романа, центр которого сосредоточивался, главным образом, в Ирландии, это наследие обрело силу современности. Кельтские барды отправлялись ко дворам христианской Европы; кельтские темы повторялись языческими скандинав­скими скальдами. Истоки значительной части нашего европейского сказоч­ного фольклора, а также основа преданий Артурова цикла восходят к этому первому великому периоду создания западного героического романа. (См.: Gertrude Schoepperle, Tristan and Isolt, A Study of the Sources of the Romance, London and Frankfort a M., 1913.)

4. Harva, op.cit., pp.543 – 544; цит : «Первый бурятский шаман Моргон – Кара», Известия Восточно – Сибирского Отдела Русского Географического общества, XI, 1 – 2 (Иркутск, 1880), ее.87 и далее.

5. John White, The Ancient History of the Maori, his Mythology and Traditions (Wellington, 1886 – 89), Vol.11, pp. 167 – 171.

6. Grimm, No.79.

7. C.G.Jung, The Integration of the Personality (New York, 1939), p.59.

8. См.: Аполлоний Родосский, Аргонавтика (бегство описывается в книге IV).

9. Ko – ji – ki, «Records of Ancient Matters» (A.D. 712, Transactions of The Asiatic Society of Japan, Vol.X, Supplement (Yokohama, 1882), pp.24 – 28.)

10. Jaimuniya Upanishad Brahmana, 3. 28. 5.

11. Во многих мифах о герое в чреве кита его спасают птицы, расклевав бок его тюрьмы.

12. Frobenius, Das Zeitalter des Sonnengottes, pp.85 – 87.

13. Ko – ji – ki (Chamberlain, op.cit., pp.52 – 59).

14. Синто, «Путь Богов», традиция, родившаяся в Японии, в отличие от привне­сенного Бутсудо, или «Пути Будды», представляет собой поклонение стражам жизни и обычаев (местным духам, силам предков, героям, божественному императору, живым родителям и детям), в отличие от сил, что несут освобождение из круга (Боддхисаттвы и Будды). Сам способ поклонения, главным образом, состоит в развитии и сохранении чистоты сердца... «Что такое омовение? Это не просто очищение тела святой водой, но и следование Правильному и Моральному Пути» (Tomobe – no – Yasutaka, Shinto – Shoden – Kuju). «Богу угодны добродетель и искренность, а не материальные подно­шения, сколь бы то ни было их» (Shinto – Gobusho).

Аматэрасу, прародительница Императорской Семьи, является главным божеством многочисленного фольклорного пантеона, однако сама она явля­ется только высшим проявлением невидимого, трансцендентного и вместе с тем имманентного Вселенского Бога: «Восемьсот Мириад Богов есть лишь различные проявления одного, единственного в своем роде Бога, Kuni – toko – tachi – no – Kami, Вечно Стоящего на Земле Божественного Существа, Великого Единства Всех Вещей во Вселенной, Изначально Сущего Небес и Земли, вечно существующего от начала и до скончания мира» (Izawa – Naga – hide, Shinto – Ameno – Nuboko – no – Ki). «Какому божеству поклоняется в воздер­жании Аматэрасу на Равнине Высоких Небес? Она поклоняется своей собственной внутренней самости как Божеству, стремясь развить божествен­ную добродетель в своей собственной личности посредством внутренней чистоты и таким образом стать единой с Богом» (Ichijo – Kaneyoshi, Nihonsho – ki – Sanso).

Так как Бог присутствует во всех вещах, то все вещи следует рас­сматривать как божественные, от кухонной утвари до Микадо: это и есть Синто, «Путь Богов». Микадо, занимая самое высокое положение, пользуется наибольшим почтением, но почтением по своей природе не отличающимся от того, коего удостаивается всякая вещь. «Внушающий благоговение Бог проявляет Себя даже в одном единственном листке дерева или тончайшей травинке» (Urabe – no – Kanekuni). Функция поклонения в Синто состоит в почитании этого Бога во всех вещах, функция чистоты – в поддержании Его проявления в себе, следуя августейшему примеру божественного самопокло­нения богини Аматэрасу. «С незримым Богом, который видит все тайные вещи в безмолвии, сердце человека искренне общается снизу, с земли» (Emperor Meiji). – Все приведенные выше цитаты можно найти в: Genchi Kato, What is Shinto? (Tokyo: Maruzen Company Ltd., 1935); см. также: Lafcadio Hearn, Japan, An Interpretation (New York: Grosset and Dunlap, 1904).

15. Согласно христианскому учению: «Сыну человеческому надлежит быть... распяту, и в третий день воскреснуть» (От Луки, 24:7).

16. Энлиль был шумерским богом воздуха, Нанна – богом луны, Энки – богом воды и мудрости. Во времена составления этого документа (третье тысячелетие до Р.Х.) Энлиль являлся главным божеством шумерского пан­теона. Он был вспыльчив. Он был насылателем Потопа. Нанна был одним из его сыновей. В мифах милосердный бог Энки появляется, как правило, в роли помощника. Он является покровителем и советником как Гильгамеша, так и героя потопа – Атархасиса – Утнапиштима – Ноя. Тема Энки против Энлиля продолжена в классической мифологии противостоянием Посейдона и Зевса (Нептуна и Юпитера).

17. Kramer, op.cit., pp.87, 95. Завершение приведенной здесь в пересказе поэмы, этого ценнейшего документа, относящегося к истокам мифов и символов нашей цивилизации, утеряно навсегда.

18. От Матфея, 26:51; От Марка, 14:47; От Иоанна, 18:10.

19. Мандукья упанишада, 5.

20. Вашингтон Ирвинг, Pun Ван Винкль, пер А.Бобовича (Ирвинг В , Альгамб­ра. Новеллы; М.: Худ.лит., 1989), сс.311 – 314.

21. Фениане были людьми Финна МакКула, и все они были гигантами Ойсин, сын Финна МакКула, был одним из них. Но теперь их времена прошли, и жители страны уже не были великанами древности. Такие легенды о ка­нувших в лету гигантах встречаются повсеместно как обычные народные предания; например, миф, пересказанный выше, о царе Мучукунде. Достойны сравнения также долгие годы жизни иудейских родоначальников: Адам жил девятьсот тридцать лет, Сиф – девятьсот двенадцать, Енос – девятьсот пять и т д и т.п. (Бытие, 5).

22. Curtin, op.cit., pp.332 – 333.

23. См: Sir James G.Frazer, The Golden Bough (one – volume edition), pp. 593 – 594. См. также Дж.Фрезер Золотая ветвь, М., ИПЛ, 1980 г., стр. 194 – 195.

24. Ibid., pp.594 – 595.

25. Burton, op.cit.. Ill, pp.231 – 256.

26. «Ибо не знал, что сказать; потому что они были в страхе» (От Марка, 9:6).

27. От Матфея, 17:1 – 9.

28. Определенный элемент комической разрядки можно видеть в наивном проекте Петра (который он выпалил не задумываясь в тот момент, когда видение было перед его глазами) – утвердить невыразимое в каменном основании. За шесть дней до этого Иисус сказал ему: «ты – Петр [камень], и на сем камне Я создам Церковь Мою», – затем немного позднее: «думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (От Матфея, 16:18, 23).

29. Основной текст современного индусского религиозного учения: этический диалог в восемнадцати главах, представленный в книге VI Махабхараты, которая является индусским соответствием Илиады. См.:Бхагавад – гита, 1:36,45; 11:4 – 8; 11:16 – 18; 11:24 – 25; 11:29 – 34; 11 – 38 – 39; 11:45 – 47; 11:49.

30. Бхагавад – гита, 1:45 – 46; 2:9.

31. «Ом! Поистине, утренняя заря – это голова жертвенного коня, солнце – его глаз, ветер – его дыхание, его раскрытая пасть – это огонь Вайшванара; год – это тело жертвенного коня, небо – его спина, воздушное пространство – его брюхо, земля – его пах, страны света – его бока, промежуточные стороны – его ребра, времена года – его члены, месяцы и половины месяца – его сочленения, дни и ночи – его ноги, звезды – его кости, облака – его мясо; пища в его желудке – это песок, реки – его жилы, печень и легкие – горы, травы и деревья – его волосы, восходящее [солнце] – его передняя половина, заходящее – его задняя половина. Когда он оскаливает пасть, сверкает молния; когда он содрогается, гремит гром; когда он испускает мочу, льется дождь, голос – это его голос» (Брихадараньяка упанишада, 1.1.1).

архетип

Тела жизни, раздираемого плотоядным желанием,

Несущимся на яростно простертых крыльях: из глаз

Брызжет кровь; из вырваных глаз; темная кровь

Струится из опустошенных глазниц, стекая по клюву

И орошая пустынные просторы небес.

Но и тогда Великая Жизнь продолжалась; все же Великая Жизнь

Была прекрасна, и вкусив поражение

Она насытилась.

Космическое Дерево – это хорошо известный мифологический образ (в частности, Иггдрасиль, Ясень Мира из Эдд). Богомол играет важную роль в мифологии бушменов Южной Африки (См. также иллюстрацию XVI.)

32. Джайнизм – это неортодоксальная индусская религия (отрицающая авторитетность Вед), которая в своей иконографии демонстрирует некоторые необычные архаичные черты.

33. Summa contra Gentiles, I, 5, par.3.

34. Кена упанидаша, 2 – 3.

35. Бхагавад – гита, 11 – 53 – 55.

36. От Матфея, 16:25.

37. Shankaracharya, Vivekachudamani, 542 and 555.

38. Бхагавад – гита, 2 – 22 – 24.

39. Там же, 3:19; 3:30.

40. «Taliesin», op.cit., pp.264 – 274.

41. Овидий, Метаморфозы, XV, 252 – 255; цит.пр., с.329.

42. Grimm, No.50.

 


ГЛАВА IV

КЛЮЧИ

 

Приключение героя можно обобщить в следующей диаграмме

Мифологический герой, выйдя из своего привычного дома – хижины или замка, завлекается, переносится или по собст­венной воле отправляется к порогу приключения. Там он встречается с призраком, стерегущим порог. Герой может одолеть или расположить к себе эту силу и живым войти в царство тьмы (битва с братом, битва с драконом, подношение, заклинание), либо может быть убит своим против­ником и оказаться там мертвым (расчленение, распятие). Затем, за порогом, герой путешествует в мире незнакомых, но вместе с тем удивительным образом сродненных с ним ал, одни из них угрожают ему (испытания), другие оказывают волшебное содействие (помощники). Когда герой достигает надира мифологического круга, он подвергается решающему испытанию и завоевывает свою награду. Его триумф может быть представлен как брачный союз с ма­терью – богиней мира (священный брак), как признание его со стороны отца – создателя (примирение с отцом), как обожес­твление его самого (апофеоз) или же – если потусторонние силы остаются враждебными – как похищение блага, кото­рое он пришел добыть (невесты, огня), по сути, это расширение рамок сознания, и тем самым пределов бытия (просветление, преображение, освобождение). Последней за дачей является возвращение. Если трансцендентные силы благословили героя, то он отправляется в обратный путь под их защитой (посланник), если же нет, то он бежит, преследуемый ими (претерпевая превращения или преодолевая препятствия). У порога, ведущего обратно, трансцен­дентные силы должны остаться позади, герой выходит из царства страха (возвращение, воскрешение). Благо, которое он приносит с собой, возрождает мир (эликсир).

Вариации, встречающиеся в незамысловатой схеме моно­мифа, не поддаются описанию. Многие сказания выделяют и развивают один или два типичных элемента полного цикла (тему испытания, тему побега, похищения невесты), другие вы­страивают в один ряд несколько независимых циклов (как в Одиссее). Несколько разных персонажей и эпизодов могут быть совмещены или же какой – либо один момент может повто­ряться и воспроизводиться со всевозможными вариациями.

Общие схемы мифов и сказок могут подвергаться всяческим изменениям и искажениям. Архаичные черты, как правило, исчезают или сглаживаются. Заимствования переосмысливают­ся в соответствии с местными условиями или верованиями и в процессе этого всегда претерпевают редукцию. Кроме того, при бесчисленных пересказах передаваемых из поколения в поко­ление сюжетов неизбежны случайные или намеренные иска­жения. Для того чтобы объяснить элементы, потерявшие по той или иной причине свой смысл, предлагаются дополнитель­ные толкования, нередко с большой изобретательностью2.

 

Рис. 12 Возвращение Ясона1

 

В эскимосском рассказе о Вороне в чреве кита тема палочек для разведения огня подверглась искажению и последующей рационализации. Архетип героя в чреве кита широко известен. Обычно основная задача героя заключается в том, чтобы раз­вести огонь с помощью этих палочек внутри чудовища и таким образом добиться смерти кита и своего освобождения. Разве­дение огня в этом случае символизирует половой акт. Две палочки – палочка – гнездо и палочка – веретено – известны, соот­ветственно, как женская и мужская; пламя – это вновь рожденная жизнь. Герой, разжигающий огонь внутри кита, представ­ляет вариант священного брака.

Но в нашем эскимосском рассказе эта картина разведения огня претерпела модификацию. Женское начало было воплоще­но в образе красивой девушки, которую Ворон встретил в огром­ной комнате внутри животного; между тем, слияние мужского и женского начал отдельно символизировалось капающим из трубы в горящую лампу маслом Вкушение Вороном этого масла и явилось его участием в акте. Вызванный этим ката­клизм представляет типичный переломный момент надира, конец старой эры и начало новой. Последующий выход на сво­боду Ворона символизирует чудо возрождения. Таким образом, вследствие того, что первоначальная роль палочек для разве­дения огня упразднялась, чтобы найти им место в сюжете, был придуман неплохой и занимательный эпилог. Оставив палочки для разведения огня в брюхе кита, Ворон смог преподнести их находку как дурной знак, отпугнуть этим людей и сам вволю попировать «на китовых поминках». Этот эпилог – прекрасный пример вторичного развития повествования. Он подчеркивает характер героя как хитреца, но не является элементом перво­начального рассказа.

На более поздних стадиях развития мифологии ключевые образы часто теряются подобно иголкам в огромных стогах вторичного рассказа и рационализации; ибо, когда цивилизация перешла от мифологических представлений к более реалисти­чным, старые образы уже не так остро воспринимались или вы­зывали неприятие. В Греции эпохи эллинизма и в Римской Империи древние боги были низведены до ранга простых пок­ровителей, домашних любимцев и литературных героев. Непонят­ные, доставшиеся по наследству темы, такие как тема Минотавра – темного и ужасного ночного аспекта древнего египетско – критского образа божественного царя и воплощения бога солнца – были рационализированы и переосмыслены так, чтобы удовлетво­рять целям того времени. Гора Олимп превратилась в Ривьеру мелочных скандалов и любовных историй, а матери – богини – в истеричных нимф. Мифы читались как невероятные любовные романы. Точно так же и в Китае, где соразмерная человеку морализующая сила конфуцианства почти полностью лишила древние мифологические формы их изначального величия; офи­циальная же мифология является сегодня собранием историй о сыновьях и дочерях провинциальных чиновников, которые за то или иное услужение своей общине были возвышены в глазах своих благодарных подопечных до положения местных богов. И в современном прогрессивном христианстве Христос – Вопло­щение Логоса и Спасителя Мира – является в первую очередь историческим лицом, безобидным, провинциальным мудрецом из полувосточного прошлого, проповедовавшим милосердную доктрину «относись к другим так, как хотел бы, чтоб они к тебе относились» и все же казненным как преступник. Его смерть представляется прекрасным уроком чистоты и силы духа.