Герой как правитель и тиран

Героизм активного действия является движущей силой кос­могонического цикла, привносящей жизнь в текущий момент, не давая угаснуть тому импульсу, который изначально привел в движение мир. Поскольку нашему глазу недоступен парадокс двойного фокуса, мы относимся к деянию героя как совершен­ному мощной рукой вопреки опасности и великой боли, однако, с другой точки зрения, это свершение, подобно архетипической победе Мардука над драконом в лице Тиамат, есть не что иное, как осуществление неизбежного.

Но наивысший героизм состоит не в том, чтобы поддерживать непрерывность движения вселенского круга, а в том, чтобы проникнуть взором по ту сторону всего преходящего, всех красот и всех ужасов мировой панорамы, чтобы вновь стало видимо Единое Присутствие. Это требует более глубокой мудрости, чем первое, и в мифологических паттернах не сводится к деянию, но выражается в значимой репрезентации. Символ первого – доблестный меч, символ второго – скипетр самодержца или книга закона. Характерным подвигом героя в первом случае является завоевание невесты – как воплощение самой жизни. Во втором случае – это подвиг воссоединения с отцом, отец же воплощает в себе незнаемое.

Приключения второго типа вполне отвечают сюжетным ка­нонам религиозной иконографии. Даже в простой народной сказке внезапно открывается глубина, когда сын девственницы однажды спрашивает мать: «Кто мой отец?» Этот вопрос за­трагивает проблему человека и невидимого. За этим неизбежно следуют знакомые нам мифологические темы искупления и примирения.

Герой народа пуэбло, мальчик – кувшин, задал этот вопрос своей матери. ‘«Кто мой отец?’ – спросил он. ‘Я не знаю’, – ответила она. Он снова спросил ее: ‘Кто мой отец?’ Но она просто продолжала плакать и не отвечала ему. ‘Где дом моего отца?’ – спросил он. Она не смогла ответить ему. ‘Завтра я отправлюсь на поиски своего отца’ ‘Ты не сможешь найти сво­его отца, – сказала она. – Я никогда не была ни с одним юно­шей, поэтому нет такого места, где бы ты мог искать своего отца’. Но мальчик сказал: ‘У меня есть отец, я знаю, где он живет, я отправлюсь повидаться с ним’. Мать не хотела, чтобы он шел, но он настаивал. Рано утром на следующий день она приготовила ему завтрак, и он отправился на юго – восток, где находился родник, который они называли Ваийю повиди (у Лошадиного холма). Подходя к роднику, он увидел, что кто – то прогуливается невдалеке от него. Он подошел ближе. Это был мужчина. Он спросил мальчика: ‘Куда ты направляешься?’ ‘Я иду повидаться со своим отцом’, – ответил мальчик. ‘А кто твой отец?’ – спросил мужчина. ‘Мой отец – тот, кто живет в этом роднике’. Ты никогда не найдешь своего отца’. – ‘И все же я хочу попасть в этот родник, он там живет’. – ‘Кто же твой отец?’ – снова спросил мужчина. ‘Я думаю, что мой отец ты’, – ответил мальчик. ‘Откуда ты знаешь, что я твой отец?’ – спросил мужчина. – ‘Я просто знаю, что ты мой отец’. Мужчина посмот­рел на мальчика, пристальным взглядом, чтобы напугать его. Но мальчик продолжал повторять – ‘Ты мой отец’. И тогда мужчина сказал: ‘Да, я твой отец. Я вышел из этого родника, чтобы встретить тебя’, – и положил руку на плечо мальчика. Его отец был очень рад, что к нему пришел сын, и он забрал его с собой вниз, в глубины родника»28.

Там, где усилия героя направлены на поиск неизвестного отца, основной символизм остается символизмом испытаний и пути обретения своей самости. В представленном выше примере испытание сведено к настойчивым вопросам и пугаю­щему взгляду. В ранее упоминавшейся сказке о женщине – улитке сыновей проверяли бамбуковым ножом. В нашем обзоре приключений героя мы видели, сколь беспощадным может быть отец. Так, для прихожан Джонатана Эдвардса он превратился в настоящего изверга.

Получив отцовское благословение, герой возвращается, чтобы представлять отца среди людей. Его слово как слово учителя (Моисей) или императора (Хуан Ди) является зако­ном Так как теперь он соприкасается с источником, то делает зримыми покой и гармонию центра мироздания. Он является воплощением Оси Мира, от которой расходятся концентри­ческие круги, – Горы Мира, Дерева Мира; он как микрокосм является совершенным зеркалом макрокосма. Увидеть его значит понять смысл бытия. От его присутствия исходит благо; его слово – это ветер жизни.

Но в характере нашего героя, представляющего отца среди людей, может произойти смещение. Такой кризис описан в персидской легенде, относящейся к зороастрийской традиции, об Императоре Золотого Века Джамшиде.

Воззрились все на трон и ничего ни видеть и ни слышать

не могли,

Один Джамшид, один он был Царем,

Все мысли поглощающим;

И в восхвалении и обожаньи смертного

Забыто было всеми поклонение Великому Творцу.

Тогда он горделиво своим вельможам молвил,

Опьяненный их громким восхищеньем,

«Нет равнь’х мне, науками своими

Обязана земля мне одному,

Владычества подобного не ведал мир,

Достойного и славного.

С земли людей болезни и нужду изгнал я;

Исходят от меня покой и радость в каждом доме;

Все, чпо прекрасно и велико, ждет повеленья моего;

Вселенной глас провозглашает великолепие правленья

моего,

Превосходящего все представимое для сердца человека,

Меня же объявляет единственным монархом мира».

Едва слова такие сорвались с уст его,

Слова пренебреженья и непочтенья к небесам высоким,

Угасло его величие земное – и тогда

Все языки устали Джамшида славить.

И день Джамшида окутал мрак, и блеск его угас.

Что ж молвил моралист? «Когда царем ты был,

Все подданные были тебе покорны,

Но всякий, кто в гордости пренебрегает поклоненьем Богу,

Несет разор своей обители и дому». –

И увидав пренебреженье своего народа,

Он понял, чем был вызван гнев небес,

И ужас охватил его29.

Не относя более славу и благодать своего правления к их трансцендентному источнику, правитель разбивает то объем­ное видение, поддерживать которое он призван. Он перестает быть посредником между двумя мирами. Видение человека уп­лощается, схватывая лишь человеческое измерение, а высшая сила остается в плоскости, не доступной для восприятия. Общество утрачивает идею, на которой оно доселе держалось. Все, что его связывает воедино отныне, – это сила. Правитель становится тираном – чудовищем (Иродом – Нимродом), узурпато­ром, от которого мир должен быть спасен.

Герой как Спаситель

В посещении обители отца следует различать две ступени инициации. После первой сын возвращается как его эмиссар, после второй – со знанием, что «Я и Отец – одно». Герой, достиг­ший второго, высшего просветления, является спасителем мира, так называемой инкарнацией в самом высоком смысле. Здесь миф разворачивается, обретая космические пропорции. Слова такого героя обладают авторитетностью, превосходящей все, когда – либо произнесенное героями скипетра и книги закона.

«Смотрите все на меня. Не смотрите по сторонам, – говорит Гроза Врагов, герой апачей. – Слушайте, что я скажу. Мир рав­новелик моему телу. Мир равновелик моему слову. И мир рав­новелик моим молитвам. Небо всего лишь равновелико моим словам и молитвам. Времена года лишь равновелики моему телу, моим словам и моей молитве. То же и с водами; мое тело, мои слова, моя молитва больше, чем воды.

Тот, кто верит мне, тот, кто слушает, что я говорю, про­живет долгую жизнь. У того же, кто не слушает, кто думает иначе, жизнь будет короткой.

Не думайте, что я на востоке или на юге, на западе или на севере. Земля – это мое тело. Я здесь. Я повсюду. Не думайте, что я нахожусь только под землей или наверху, в небе, или только во временах года, или по другую сторону вод. Все это есть мое тело. Поистине подземный мир, небо, времена года, воды и есть мое тело. Я везде и повсюду.

Я уже дал вам то, из чего вы должны приносить подношения мне. У вас есть два вида трубок, и у вас есть горный табак»30.

Назначение подобной инкарнации – ниспровергнуть своим присутствием притязания монстра – тирана, который тенью своей ограниченной личности закрывает источник благодати; герой – воплощение совершенно свободен от такого эгоцентризма и является прямой манифестацией закона. Герой как воплощение реализует свой героизм с грандиозным размахом – свершает героические подвиги, убивает чудовище – но все это с невидан­ной свободой действия, выполняемого лишь для того, чтобы сделать видимым глазу то, что в равной мере достижимо и для чистой мысли.

Кане, жестокий дядя Кришны, захвативший престол своего отца в городе Матхура, однажды услышал голос, который ска­зал ему: «Родился враг твой, смерть твоя неизбежна». Кришну и его старшего брата Балараму тайно унесли от колыбели их матери к пастухам, чтобы уберечь их от этого индусского двойника Нимрода. А он послал за ними демонов – Путана с ядовитым молоком была первой из них – но напрасно. Когда все его ухищрения потерпели крах, Кане решил заманить юно­шей в город. К пастухам был направлен посыльный с пригла­шением на жертвоприношение и большой турнир. Пригла­шение было принято. Пастухи и братья вместе с ними пришли и разбили лагерь за городской стеной.

Кришна и его брат Баларама отправились посмотреть на чуде­са города. Там были большие сады, дворцы и рощи. Они встретили мойщика белья и попросили его дать им какую – нибудь красивую одежду; когда тот засмеялся и отказал им, они отобрали у него одежду силой и очень развеселились при этом. Затем гор­бунья попросила Кришну позволить ей растереть его тело санда­ловой мазью. Он подошел к ней, стал своими ступнями на ее ступни и, положив ей под подбородок два пальца, поднял ее вверх и таким образом сделал ее фигуру прямой и стройной. И он ска­зал: «Когда я убью Канса, я вернусь и буду с тобой».

Братья пришли на место турниров, когда там никого не было. Здесь был установлен лук бога Шивы, огромный, как пальмовое дерево, большой и тяжелый. Кришна подошел к луку, натянул его и с громким треском сломал. Кане в своем дворце услышал этот звук и пришел в ужас.

Тиран послал воинов, чтобы они убили братьев в городе. Но братья сразили солдат и вернулись в свой лагерь. Они расска­зали пастухам, что их прогулка была интересной, затем поужи­нали и легли спать.

В эту ночь Кансу снились зловещие сны. Когда он проснул­ся, то приказал готовиться к состязанию, а трубачам трубить сбор. Кришна и Баларама появились как жонглеры вместе со своими друзьями – пастухами. Когда они вошли в ворота, им встретился разъяренный слон, могучий, как десять тысяч обык­новенных слонов, готовый растоптать их. Погонщик направил его прямо на Кришну. Баларама нанес слону своим кулаком такой удар, что тот остановился и попятился назад. Погонщик снова погнал слона, но когда братья вновь свалили его своими ударами наземь, он мгновенно умер.

Юноши вышли на поле. Каждый видел в них то, что откры­вала ему его собственная сущность: борцы думали, чти Кришна борец; женщины видели в нем сокровищницу красоты; боги знали, что он их повелитель, а Кане думал, что он Мара, сама Смерть Расправившись со всеми посланными против него бор­цами и убив напоследок сильнейшего из них, Кришна вскочил на царский помост, стащил за волосы тирана и убил его. Люди, боги и святые были восхищены, но жены царя вышли вперед, оплакивая его. Кришна, видя их горе, утешил их своей изна­чальной мудростью: «Никто не может жить и не умереть. Пред­ставлять себя обладающим чем – то – значит заблуждаться; никто не является ни отцом, ни матерью, ни сыном. Есть только непрерывный круг рождения и смерти»31.

Легенды о спасителе описывают период одиночества как обусловленный нравственным падением человека (Адам в раю, Джамшид на троне). Однако, с точки зрения космогонического цикла, постоянное чередование справедливого и подлого харак­терно для сцены времен. В истории наций, точно так же, как и в истории вселенной, эманация ведет к растворению, юность – к старости, рождение – к смерти, формосозидающая энергия – к мертвому грузу инерции. Жизнь вскипает, низвергая формы, затем убывает, оставляя позади ненужные обломки. Золотой век, правление императора мира, чередуется в биении каждого момента жизни с пустыней, с правлением тирана. Бог, который был творцом, в конце становится разрушителем.

С этой точки зрения, тиран – изверг в не меньшей мере пред­ставляет отца, чем прежний император мира, чье место он захватил, или же тот просветленный герой (сын), который до­лжен заменить его. Он является представителем устоев так же, как новый герой является носителем перемен. И так как каж­дый момент времени вырывается на свободу из пут предшест­вующего момента, то жадный дракон изображается как отно­сящийся к поколению, непосредственно предшествующему поколению спасителя мира.

Говоря конкретно, задача героя состоит в том, чтобы сразить сдерживающий аспект отца (дракона, подстрекателя испы­таний, изверга – царя) и освободить от его оков жизненные энергии, которые будут продолжать питать вселенную. Это может быть сделано либо в соответствии с волей отца, либо против его воли; он [Отец] может «выбрать смерть для своих детей», или же может случиться так, что Боги предопределят страдания отцу, делая его их жертвенной фигурой. Это не противоречащие доктрины, а различные способы передачи одного и того же содержания; в действительности Драконобо – рец и Дракон, приносящий жертву и жертва, единодушны за кулисами – там, где нет полярности противоположностей, но смертельные враги на сцене – там, где разворачивается вечная война между Богами и Титанами. В любом случае Отец – Дракон остается Плеромой, настолько же уменьшающейся с тем, что он выдыхает, насколько он увеличивается с тем, что получает обратно. Он является смертью, от которой зависит наша жизнь; и на вопрос: «Смерть одна или их много?» – ответ будет: «Она одна, потому что бог один, но их много, потому что он здесь в своих детях».

Вчерашний герой завтра станет тираном, если не принесет себя в жертву сегодня.

С точки зрения настоящего, это спасение будущего столь беспечно, что оно кажется сущим нигилизмом. Слова Кришны, спасителя мира, обращенные к женам мертвого Канса, несут в себе пугающий подтекст; то же самое относится и к словам Иисуса: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч; ибо Я пришел разделить чело­века с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня»33. Чтобы защитить неподготовленных, мифология прячет подобные предельные откровения за полупрозрачными масками, в то же время настойчиво и постепенно подводя к ним в наставительной форме. Это – фигура спасителя, который устраняет тирана – отца, а затем сам вступает на престол (подобно Эдипу), занимая место своего родителя. Но чтобы смягчить брутальное отцеубийство, легенда замещает фигуру отца неким жестокосердным дядей или узурпатором Нимродом. Тем не менее, полускрытый факт остается фактом. Когда он открывается, вся картина замыкает­ся: сын убивает отца, но сын и отец – это одно целое. Загадоч­ные фигуры снова растворяются в первичном хаосе. В этом за­ключается смысл конца (и возрождения) мира.

Герой как святой

Прежде чем мы перейдем к последнему эпизоду жизни, нам остается рассмотреть еще один тип героя: святого или аскета, отрекшегося от мира. «Тот, кто, очистившись посредством разу­ма, решительно контролируя свой ум, отказавшись от предметов чувственного удовлетворения, освободившись от привязан­ности и ненависти, живет в уединенном месте, мало ест, обуз­дал свое тело, ум и речь, кто всегда находится в состоянии ду­ховного экстаза, беспристрастен, свободен от ложного эго, ложной силы, ложной гордости, вожделения, гнева и ложного чувства собственности, кто не принимает ничего материально­го и всегда умиротворен – тот безусловно поднялся до саморе­ализации»34.

Это соответствует мифологическому паттерну обретения отца, но скорее в его скрытых, а не явных аспектах: свершение шага, от которого отрекся Боддхисаттва, шага, после которого нет возврата. Здесь подразумевается не парадокс дуалистичес­кой картины, а предельная явленность невидимого. Самость выжжена. Подобно мертвому листу дерева, гонимому ветром, тело продолжает передвигатьсся по земле, но душа уже раст­ворилась в океане блаженства.

Фома Аквинский в результате своих мистических пережи­ваний во время служения мессы в Неаполе отложил свое перо и чернила и оставил последние главы своей Суммы Теологии для завершения другому. «Дни моего писания, – заявил он, – закончились; ибо такое было открыто мне, что все, что я написал и чему учил, представилось мне ничего не значащим, поэтому я уповаю на Бога моего в том, что, равно как пришел конец моему учению, так и жизни моей наступит конец». Вскоре после этого, на сорок девятом году жизни, он умер.

Будучи по ту сторону жизни, эти герои оказываются по ту сторону мифа. Им уже незачем обращаться к мифу, так и мифу уже нечего сказать о них. Легенды о них существуют, но пред­ставляют и всю их набожность, и уроки их биографий неизбеж­но неадекватно; всегда на грани ложного пафоса. Они вышли из царства форм, куда ведет нисходящий путь инкарнации и где остается Боддхисаттва – из царства видимого профиля Макропрозопа, Великого Лика. Когда сокрытое обнаруживается, миф оказывается предпоследним, а безмолвие – последним сло­вом. В тот момент, когда душа уходит в сокрытое, остается одно безмолвие.

Царь Эдип узнал, что женщина, которую он взял в жены, – его мать, человек, которого он убил, – его отец; он вырвал свои глаза и в раскаянии бродил по земле. Фрейдисты утверждают, что каждый из нас убивает своего отца и берет в жены свою мать, всегда – только бессознательно: иносказательные символи­ческие пути осуществления этого и рационализации следующе­го отсюда вынужденного действия определяют наши индивиду­альные жизни и общие пути цивилизации. Если бы чувствам было дано проникнуть в реальный смысл наших земных деяний и мыслей, мы бы познали то, что познал Эдип: плоть неожи­данно предстала бы как океан самоосквернения. В этом суть легенды о Папе Римском, Григории Великом, рожденном от инцеста и жившем в инцесте. В ужасе он бежит на скалу в море и там раскаивается в самой своей жизни.

Дерево теперь становится крестом: Белый Юноша, вкуша­ющий молоко, становится Распятым, глотающим желчь. Там, где ранее был расцвет весны, теперь расползается гниение. Однако за этим порогом, – ибо крест – это сам путь (солнечная дверь), а не конец пути, – лежит блаженство в Боге.

«Он отметил меня своей печатью, чтобы я не предпочла иной любви, кроме любви к Нему.

Зима минула; горлица поет; расцвели виноградники Господь Иисус Христос обручил меня Своим кольцом, и как Свою не­весту короновал меня венцом. Платье, в которое облачил меня Господь, – это золотом расшитое платье великолепия, а оже­релье, которым он меня украсил, – бесценно»35.

Уход героя

Последним актом в биографии героя является его смерть или уход. Здесь резюмируется весь смысл жизни. Нет необ­ходимости говорить о том, что герой не был бы героем, если бы смерть вызывала у него какой – либо страх; первым условием героизма является примирение со смертью.

«Сидя под дубом Мамры, Авраам увидел вспышку света и услышал сладкий аромат; оглянувшись вокруг, он увидел Смерть, во всем великолепии и красоте приближающуюся к нему. И Смерть сказала Аврааму: ‘Не думай, Авраам, что эта красота присуща мне, или что я в таком облике прихожу к каждому человеку. Нет, но если кто – либо так же праведен, как ты, тогда я надеваю эту корону и прихожу к нему, если же он грешник, я прихожу в облике разложения, и из его грехов делаю корону для своей головы и потрясаю его великим страхом, так что он приходит в полное смятение’. Авраам сказал ей: ‘Ты и есть та, что называют Смертью?’ Она же ответила: ‘Я есть имя горь­кое’ И Авраам ответил: ‘Я не пойду с тобой’ И Авраам сказал Смерти: ‘Яви нам свое разложение’ И Смерть открыла свое разложение, показав две головы, одна была с ликом змеи, вто­рая была подобна мечу. Все слуги Авраама, взглянув на растленный облик Смерти, умерли, но Авраам обратился с молит­вой к Богу, и он поднял их. Так как вид Смерти не смог заставить душу Авраама оставить его тело, Бог отделил его душу как во сне, и Архангел Михаил забрал ее на небо. После того как ан­гелы, принесшие душу Авраама, восславили Господа, воздав ему великую хвалу, и после того как Авраам преклонился перед Ним, раздался тогда голос Господа, и сказал Господь: ‘Отведите моего друга Авраама в Рай, туда, где жилища праведных Моих и обители святых Моих Исаака и Иакова в сердце его где нет ни забот, ни печали ни стенаний, а лишь покой и радость и вечная жизнь» 36.

Иллюстрация XXIII Колесница Луны (Камбоджа)

 

 

Иллюстрация XXIV. Осень (Аляска)

 

Сравните со следующим сновидением. «Я оказался на мосту где встретил слепого скрипача. Все бросали монеты в его шляпу. Я подошел ближе и увидел, что музыкант не слеп. У него было косоглазие, и он сбоку смотрел на меня косящим глазом. Вне­запно там оказалась маленькая старушка, сидящая на обочине дороги. Было темно, и я был напуган. ‘Куда ведет эта дорога’ – подумал я. По дороге шел молодой крестьянин и взял меня за руку. ‘Ты хочешь пойти домой, – спросил он, – и выпить кофе?’ ‘Отпусти меня! Ты слишком крепко держишь меня!’ – закричал я и проснулся»37.

Герой, который в своей жизни представлял дуалистическую перспективу, и после своей смерти остается объединяющим образом подобно Карлу Великому он лишь спит и пробужда­ется в час судьбы или находится среди нас в другом обличье.

Ацтеки рассказывают о крылатом змее Кетцалькоатле, мо­нархе древнего города Толдана в период золотого века его проц­ветания. Он обучил людей ремеслам, создал календарь и подарил народу кукурузу. Но когда время истекло, он и его народ были побеждены более сильной магией вторгнувшегося к ним наро­да, ацтеков Тецкатлипока, герой – воин более молодого народа и его времени, разбил город Толлан, и крылатый змей, царь зо­лотого века, еже: за собой свои дворцы, спрятал в горах свои сокровища, превратил свои деревья какао в мескитовые велел птицам с многоцветным опереньем, своим слугам лететь впереди него и в великой печали улетел. Он прибыл в город под названием Каухтитлан, где росло дерево, огромное и высокое и, подойдя к дереву, он сел под ним и посмотрел в зеркало, ко­торое принесли ему «Я стар», – сказал он, и это место было названо «Старый Каухтитлан. «Отдыхая снова в другом месте на своем пути и оглядываясь на оставшийся позади Толлан, он заплакал и его слезы прошли сквозь камень. В этом месте он оставил след там, где сидел, и отпечаток своих ладоней. Далее на своем пути он встретил колдунов, которые, встав на его до­роге, не давали ему продолжить путь до тех пор, пока он не научил их обрабатывать серебро, дерево и перья, а также искусству рисования. Когда он пересекал горы, все его спутники которые были карликами и горбунами, умерли от холода Дальше он встретился со своим противником Тецкатлипокой, который победил его в игре в мяч. Еще дальше он нацелил свою стрелу на большое дерево почотль; стрела также представляла собой большое дерево почотль; так что, когда оно пронзило первое, получился крест. Таким образом, он продвигался вперед, остав­ляя после себя множество знаков и новых имен, покуда нако­нец не пришел к морю. Он отчалил от берега ьа плоту из змей. Как добрался он к цели своего путешествия, Тлапаллану, сво­его родного дома, не сообщается38.

Согласно другому преданию, на берегу он причес себя в жер­тву на погребальном костре, а из его пепла восстали птицы с мно­гоцветным опереньем. Душа же его стала Утренней Звездой39.

Жаждущий жизни герой может противиться своей смерти и на некоторое время отодвигать свершение своей судьбы. Пишут, что Кухулин услышал во сне крик «столь ужасающий и страш­ный, что он, как мешок, упал со своей кровати в восточном крыле дома». Он выбежал из дома без оружия. За ним бежала его жена, Эмер, неся его одежду и оружие. Он увидел повозку, запряженную гнедой лошадью, у которой была только одна нога, а дышло, проходя через ее круп, торчало изо лба. В повоз­ке сидела женщина с красными бровями, закутанная в малино­вую накидку. Рядом с повозкой шел огромный мужчина, также одетый в малиновый плащ. В руках у него был раздвоенный посох из орешника, а перед собой он гнал корову.

Кухулин объявил, что это его корова, жениина возразила, и Кухулин потребовал у нее ответа, почему говорит она, а не мужчина. Она ответила, что мужчина – это Уартуе – сцео – Луахир – сцео. «Однако! – сказал Кухулин. – Удивительно длинное имя!» «Женщину, с которой ты разговариваешь, – сказал мужчина, – зовут Фебор – бег – беоил квимдиуйр фолт сцеуб – гифит сцео уат». «Вы смеетесь надо мной», – сказал Кухулин и запрыгнул в повозку. Он стал ногами на плечи женщины, приставив свое копье к ее голове. «Не играй со мной своим острым оружием!» – сказала она. «Тогда назови мне свое настоящее имя», – сказал Кухулин. «Тогда ты слезь с меня, – ответила она. – Я автор сатир и увожу эту корову в качестве награды за поэму». «Давай же послушаем твою поэму», – сказал Кухулин. «Только отойди подальше от меня, – сказала женщина, – сотрясание копьем над моей головой не пугает меня».

Кухулин отошел от нее и оказался меж двух колес повозки. Женщина спела ему вызывающую и оскорбительную песню. Он снова приготовился прыгнуть, но тут в одно мгновение лошадь, женщина, повозка и корова исчезли, а на ветке дерева оказа­лась черная птица.

«Ты опасная колдунья!» – сказал Кухулин черной птице; ибо теперь он понял, что она была богиней сражений, Бадб, или Морриган. «Если бы я только знал, что это была ты, то мы бы так не расстались». «То, что ты сделал, – ответила птица, – принесет тебе неудачу». «Ты не можешь причинить мне вреда», – ответил Кухулин. «Конечно же, могу, – сказала женщина, – Я всегда сторожила и буду сторожить твое смертное ложе».

Затем колдунья сказала ему, что она ведет корову с волшеб­ного холма Круахан, для того чтобы спарить ее с быком принад­лежащим этому мужчине, по имени Квильн; когда же теленку исполнится год, Кухулин умрет. Она сама выступит против него, когда он будет сражаться у брода с человеком, «таким же сильным, таким же непобедимым, таким же ловким, таким же страшным, таким же неутомимым, таким же благородным, таким же отважным, таким же великим», как он сам. «Я превращусь в угря, – сказала она, – и затяну петлю вокруг твоих ног в воде». Кухулин ответил ей угрозой на угрозу, и она исчезла под землей. Но на следующий год, в предсказанном поединке у брода он победил ее и остался жить, чтобы умереть в другой день40.

Отголоски символизма спасения в потустороннем мире неожи­данно и почти игриво звучат в последнем эпизоде народной сказки народа пуэбло о мальчике – кувшине. «В глубине родника жило множество женщин и девушек. Они подбежали к маль­чику и стали обнимать его, радуясь, что их ребенок вернулся к ним. Так мальчик нашел своего отца, а также своих теток. Мальчик оставался там одну ночь и на следующий день отпра­вился домой и рассказал матери, что нашел своего отца. После этого его мать заболела и умерла. Тогда мальчик сказал себе: ‘Нет смысла мне оставаться с этими людьми’. Поэтому, оставив их, он отправился к роднику. Там была и его мать. Таким обра­зом они с матерью отправились жить к его отцу. Отцом его был Авайо – пи – ки (красная водяная змея). Он сказал, что не мог жить с ними наверху в Сикиат – ки. Поэтому он сделал так, что мать мальчика заболела и умерла и ‘пришла сюда, чтобы жить со мной. Теперь мы будем жить вместе’, – сказал он сыну. Вот как получилось, что мальчик и его мать стали жить в роднике»41.

Этот рассказ, как и рассказ о женщине – улитке, точно повто­ряет каноны мифического повествования. Вся прелесть этих двух рассказов в очевидной невинности действующих сил.

Крайней противоположностью им является рассказ о смерти Будды: не лишенный юмора, как и все великие мифы, но в вы­сшей степени серьезный.

«Благословенный в сопровождении большого собрания жре­цов подошел к дальнему берегу реки Хираннавати близ города Кусинара и роще солевых деревьев Упаваттана Малласа; и, приблизившись, он обратился к почтенному Ананде:

‘Ананда, будь добр, разложи мне постель меж двух солевых деревьев изголовьем на север. Я устал, Ананда, и хочу прилечь’.

‘Хорошо, Преподобный Господин’, – сказал смиренно поч­тенный Ананда Благословенному и разложил постель меж двух деревьев изголовьем на север. Тогда Благословенный лег на правый бок, подобно льву, и положил ногу на ногу, оставаясь сосредоточенно внимающим в своем сознании.

В это время два солевых дерева расцвели пышным цветом, хотя сезон цветения еще не наступил; и цветы их рассыпались по телу Татхагаты и неустанно осыпали его в знак почитания Татхагаты42. С неба пала также божественная пудра сандалового дерева; она осыпала тело Татхагаты и падала и рассыпалась в знак поклонения Татхагате. И музыка звучала в небе в знак почитания Татхагаты, и было слышно, как поют небесные хоры в знак поклонения Татхагате».

Во время последовавших затем бесед, когда Татхагата воз­лежал, подобно льву, на боку, перед ним стоял великий жрец, почтенный Упавана, обмахивая его опахалом. Благословенный велел ему встать сбоку, после чего Ананда, лицо, сопровожда­ющее Благословенного, обратился к Благословенному. «Препо­добный Господин, – сказал он, – молю тебя, поведай мне, в чем причина и основание того, что Благословенный был резок с почтенным Упаваной, сказав ему: ‘Встань сбоку, жрец; не стой передо мною?»

Благословенный ответил: «Ананда, почти все божества изо всех десяти миров собрались вместе, чтобы видеть Татхагату. Ананда, двенадцать лиг вокруг города Кусинары и рощи соле­вых деревье Упаваттана Малласа негде волоску упасть – всюду теснятся могущественные боги. И эти боги, Ананда, гневаются и говорят: ‘Издалека явились мы, чтобы видеть Татхагату, ибо нечасто и в исключительных случаях Татхагата, святой и Высший Будда, является в мире; теперь же, этой ночью, в последнюю стражу, Татхагата уйдет в Нирвану; и этот великий жрец стоит перед Благословенным, заслоняя его, и мы не можем видеть Татхагату, хотя близки его последние минуты’. Вот почему эти боги рассержены, Ананда».

«Преподобный Господин, что же делают боги, которых видит Благословенный?»

«Одни из богов, Ананда, в воздухе, их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’ Иные из богов, Ананда, на земле. Их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’. Те же боги, что вольны от страс­тей, сосредоточенно внимая истине в сознании своем, те без не­терпения молвят: ‘Преходящи все вещи. Разве возможно, чтобы что – либо рожденное, появившись на свет и живя, будучи тлен­ным, не умерло? Такое невозможно».

Последние беседы продолжались некоторое время, и Благосло­венный дал утешение своим жрецам. Затем он обратился к ним:

«Теперь, о, жрецы, я покидаю вас; все составляющие бытия преходящи; усердно добивайтесь своего спасения».

И это было последнее слово Татхагаты.

«После этого Благословенный погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в третий транс; выйдя из треть­его транса, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он вошел в царство бесконечности пространства; выйдя из царства бесконечности пространства, он вошел в царство бес­конечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пустоты, он вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из цар­ства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он пришел к прек­ращению восприятия и ощущения.

После чего почтенный Ананда сказал почтенному Ануруддха следующее: ‘Почтенный Ануруддха, Благословенный ушел в Нирвану’. ‘Нет, брат Ананда, Благословенный еще не вошел в Нирвану; он пришел к прекращению восприятия и ощущения’.

Выйдя из царства прекращения восприятия и ощущения, Благословенный, вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из царства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пус­тоты, он вошел в царство бесконечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство бесконеч­ности пространства; выйдя из царства бесконечности простран­ства, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он погрузился в третий транс; выйдя из третьего тран­са, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он пог­рузился во второй транс; выйдя из второго транса, он пог­рузился в третий транс; выйдя из третьего транса, он пог­рузился в четвертый транс; и выйдя из четвертого транса, Благословенный тут же перешел в Нирвану»43.

Примечания

1. Giles, op.cit., pp.233 – 234; Rev.J.MacGowan, The Imperial History of China (Shanghai, 1906), pp.4 – 5; Friedrich Hirth, The Ancient History of China (Columbia University Press, 1908), pp.8 – 9.

2. Giles, op.cit., p.656; MacGowan, op.cit., pp.5 – 6; Hirth, op.cit., pp.10 – 12.

3. Giles, op.cit., p.338; MacGowan, op.cit., pp.6 – 8; Edouard Chavannes, Les memoires historiqu.es de Se – ma Ts’ien (Paris, 1895 – 1905), Vol.1, pp.25 – 36. См. также: John C.Ferguson, Chinese Mythology («The Mythology of All Races», Vol.VIII Boston, 1928), pp.27 – 28, 29 – 31.

4. Эта формулировка, конечно же, не совсем соответствует общепризнанному христианскому учению. Иисус сказал: «Царствие Божие внутри вас», однако Церковь утверждает, что так как человек создан только «по образу и подобию» Бога, то различие между душой и ее Создателем абсолютно, таким образом защищая конечный замысел своей мудрости, дуалистическое различие между «вечной душой» человека и божественностью. Выход за рамки этой пары противоположностей не одобряется (безусловно отвергает­ся как «пантеизм» и в свое время был наказуем смертью на костре); тем не менее молитвы и свидетельства христианских мистиков изобилуют описаниями ощущения единения как растворяющего душу экстатического переживания, а видение Данте в конце Божественной Комедии, несомненно, выходит за рамки ортодоксального дуализма догмата о конечности ипостасей Троицы. Там, где этот догмат не нарушается, миф о путешествии к Отцу понимается буквально, как описывающий конечную цель человека.

В том же, что касается проблемы подражания Иисусу как человеческому образцу или размышления о Нем как о боге, историю христианских предс­тавлений на сей счет можно грубо обобщить следующим образом: (1) буквальное следование учителю, Иисусу, с таким же как и у него, отречением от мира (примитивное христианство); (2) созерцание Распятого Христа как божества в своем сердце и вместе с тем жизнь в мире как служение богу (раннее и средневековое христианство); (3) отказ от большинства инструмен­тальных приемов созерцания и жизнь в мире в качестве слуги или орудия господа, которого отныне человек не должен мысленно представлять себе (протестантское христианство); (4) попытка интерпретировать Иисуса как образец человеческого существа, но без принятия его аскетического пути (либеральное христианство).

5. Эти три легенды представлены в прекрасном психологическом исследовании доктора Отто Ранка The Myth of the Birth of the Hero (Nervous and Mental Disease Monographs; New York, 1910).

См : О Ранк Миф о рождении героя (М. – К.:Рефл – бук – Ваклер, 1997) Иной вариант третьей легенды можно найти в Gesta Romanorum, Tale LXXXI.

6. В действительности Карл Великий был безбородым и лысым.

7. См Joseph Bedier, Les legendes epiques (3rd edition; Paris, 1926).

8. Louis Ginzberg, The Legends of the Jews (Philadelphia: The Jewish Publication Society of America, 1911), Vol.Ill, pp.90 – 94.

9. George Bird Grinnell, Blackfoot Lodge Tales (New York: Charles Scribner’s Sons, 1892, 1916), pp.31 – 32.

10. Elsie Clews Parsons, Tewa Tales (Memoirs of the American Folklore Society, XIX, 1926), p.193.

11. Смысл этого совета, который западному читателю может показаться стран­ным, заключается в том, что Путь Посвящения (bhakti tnarga) должен начинаться с вещей известных и милых сердцу ступающих на этот путь, а не с далеких, невообразимых абстракций Так как Бог присутствует во всем, то Он даст познать Себя через любой глубоко почитаемый объект. Кроме того, именно Бог внутри посвятившего ему себя делает для него возможным открытие Бога во внешнем мире. Это таинство иллюстрируется двойствен­ным присутствием Кришны во время акта поклонения.

12. См.: К Coomaraswamy, Myths of the Hindus and Buddhists (New York: Henry Holt and Company, 1914), pp 221 – 232.

13. Parsons, op.r.ii., p Ji>3.

14. Легендарные циклы средневековой Ирландии включают: (1) Мифологический цикл, который описывает переселение на остров доисторических народов, их великие сражения и свершения расы богов, известных как Дети Великой Матери Даны; (2) Милезианские летописи, или полуисторические хроники о последнем из прибывших народов, сыновьях Милезия, основателях кельтских династий, которые жили до прибытия англо – норманов во главе с Генрихом II в XII столетии; (3) Ольстерский цикл Рыцарей Красной Ветви, который, в первую очередь, описывает свершения Кухулина при дворе его дяди Конохура; этот цикл в значительной мере повлиял на развитие Артурова цикла в Уэльсе, Бретани и Англии – двор Конохура послужил моделью для двора Короля Артура, а подвиги Кухулина – для подвигов племянника Артура, Сэра Гавейна (Гавейн был первоначальным героем многих приклю­чений, приписываемых Ланселоту, Персивалю и Галаходу); (4) Цикл Фианны – о героических воинах под предводительством Финна МакКула; самой важной в этом цикле является история любовного треугольника (Финн, его невеста Грианни и его племянник Диармид), множество эпизодов которой дошли до нас в известной легенде о Тристане и Изольде; (5) Легенды Ирландских Святых.

«Маленький народец» из популярного сказочного фольклора христиан­ской Ирландии является трансформацией прежних языческих божеств, Сынов Великой Матери Даны.

15. «Tain bo Cuailgne» (Book of Leinster, 62 a – b): ed. by Wh.Stokes and E.Windisch, Irische Texte (Extraband zu Serie I bis IV; Leipzig, 1905), pp.106 – 117; английский перевод: Eleanor Hull The Cuchullin Saga in Irish Literature (London, 1898), pp.135 – 137.

16. Book of Leinster, 64B – 67B (Stokes and Windisch, op.cit., pp. 130 – 169); Hull, op.cit., pp.142 – 154.

17. См.: Eleanor Hull, op.cit.,p. 154; перевод из: Book of Leinster, 68A (Stokes and Windisch, op.cit., pp.168 – 171).

18. Hull, op.cit., pp.174 – 176; из: Book of Leinster, 77 (Stokes and Windisch, op.cit., pp.368 – 377). Сравните с преображением Кришны, см. выше, ее.231 – 234, а также илл.П, IV; XII.

19. Uno Holmberg (Uno Harva), Der Baum des Lebens (Annales Academiae Scientiarum Fennicae, Ser.B, Tom.XVI, No.3; Helsinki, 1923), pp.57 – 59; см. также: Известия Восточно – СибирскогоОтдела I Русского Географическо­го Общества, XV, ее.43 и далее.

20. Калевала, III, 295 – 300. Калевала, БВЛ, сер. I, том 12 (М.:Изд – во Худ.лит., 1977), с.59.

21. Здесь я придерживаюсь различения раннего героя – титана – полуживотного (основателя города, дарителя культурных ценностей) – и более позднего героя в его чисто человеческом обличий. Свершения последних часто вклю­чают уничтожение первых – Питонов и Минотавров, щедрых дарителей благ прошлого. {Устаревший бог немедленно становится разрушающим жизнь демоном. Его образ должен быть разбит, а энергии – высвобождены.) Нередко свершения, относящиеся к ранним стадиям цикла, приписываются человечес­кому герою, или же один из ранних героев очеловечивается и доживает до более поздних времен; но такие контаминации и вариации не меняют общей формулы.

22. Clark Wissler and D.C.Duvall, Mythology of the Blackfeet Indians (Anthropo­logical papers of the American Museum of Natural History, vol.11, Part I; New York, 1909), pp.55 – 57. См. TaioKe:Thompson, op.cit., pp.111 – 113.

23. Jacobus de Voragine, op.cit., CIV, «Saint Martha, Virgin».

24. Одна из категорий жрецов, которым вверялось приготовление и нанесение священных притираний.

25. Главный жрец, правящий как наместник бога.

26. Занимательный и поучительный пример полной неудачи великого героя представлен в финской Калевале (руны IV – VIII), где Вяйнямейнен терпит неудачу в своих ухаживаниях вначале за Айно, а затем за «девушкой из Похъелы». Сам этот рассказ слишком пространный для настоящего контекста.

27. The Wooing of Emer (см.: tr. by Kuno Meyer in E.Hull, op.cit., pp.57 – 84).

28. Parsons, op.cit., p. 194.

29. Cm: Firdausi, Shah – Nameh, tr. by Janes Atkinson (London and New York, 1886), p.7.

Корни персидской мифологии уходят к общей индо – европейской основе, которая распространилась из Арало – Каспийских степей в Индию и Иран, а также в Европу. Основные божества Авесты – самых ранних священных писаний персов – очень близко соответствуют таковым самых ранних индусских текстов. Но в новых регионах распространения образовавшиеся две ветви формировались уже под совершенно различным влиянием: ведичес­кая традиция постепенно подчинялась воздействию индийских дравидов, а персидская – шумеро – вавилонской традиции.

В начале I тысячелетия до Р.Х. персидская вера была коренным образом пересмотрена пророком Заратуштрой (Зороастром) в соответствии со строгим дуализмом принципов добра и зла, света и тьмы, ангелов и дьяволов. Этот перелом глубоко повлиял не только на персидское, но и на подчиненные иудейские верования, а через них (столетия спустя) – на христианство. Произошел радикальный отход от более распространенных мифологических интерпретаций добра и зла как следствий, проистекающих от единого источника бытия, который будучи выше любых противоположностей, объединяет их в себе.

В 642 г.н.э. Персию наводнили фанатические приверженцы Магомета. Тех, кто не принимал новой веры, убивали. Оставшиеся в живых нашли прибежище в Индии, где они сохранились по настоящее, время как парсы («персы») Бомбея. Однако примерно три столетия спустя произошла магоме – тано – персидская литературная «Реставрация». Великими именами этого периода являются: Фирдоуси (940 – 1020?), Омар Хайям (?—123?), Низами (1140 – 1203), Джалаледдин Руми (1207 – 1273), Саади (1184? – 1291), Хафиз (?—1389?) и Джами (1414 – 1492). Шах – наме Фирдоуси («Эпос Царей») явля­ется пересказом в простой и возвышенной повествовательной стихотворной форме истории древней Персии до магометанского господства.

30. Opler, op.cit., pp.133 – 134.

31. См.: Nivedita and Coomaraswamy, op.cit., pp.236 – 237.

32. Coomaraswamy, Hinduism and Buddhism, pp.6 – 7.

33. От Матфея, 10:34 – 37.

34. Бхагавад – гита, 18:51 – 53.

35. Антифоны монахинь при их освящении как Невест Иисуса; из Католического Архиерейского Обрядника. См.: The Soul Afire, pp.289 – 292.

36. Ginzberg, op.cit., Vol.1, pp.305 – 306.

37. Wilhelm Stekel, Die Sprache des Traumes, No 421. Смерть здесь появляется, как отмечает доктор Штекель, в четырех символах: старый скрипач, косогла­зый скрипач, старуха и молодой крестьянин (крестьянин является Сеятелем и Жнецом).

38. Bernardino de Sahagun, Historia General de las Cosas de Nueva Espana (Mexico, 1829), Lib.III, Cap.xii – xiv.

39. Thomas A.Joyce, Mexican Archaeology (London, 1914), p.46.

40. «Tain bo Regamna», ed. by Stokes and Windisch, Irische Texte (zweite Serie, Heft.2; Leipzig, 1887), pp.241 – 254. См. также: Hull, op.cit., pp.103 – 107.

41. Parsons, op.cit., pp.194 – 195.

42. Tathagata: «достигший или пребывающий (gata) в таком состоянии (tatha)», то есть, Просветленный, Будда.

43. Buddhism in Translations (Harvard Oriental Series, 3), Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1896, pp.95 – 110.

Сравните со стадиями космической эманации, ее.260 – 263.

 


ГЛАВА IV

РАСТВОРЕНИЕ

Конец микрокосма

Могущественный герой, обладающий удивительными силами – способный одним пальцем поднять гору и преисполненный устра­шающей вселенской славы – это каждый из нас: не наша физичес­кая самость, видимая в зеркале, а царь внутри нас. Кришна про­возглашает: «Я есть Параматма, о Арджуна, пребывающая в сердцах всех живых существ, Я – их начало, середина и конец».1 Именно в этом заключается суть молитв за умерших, в момент растворения личности – индивид должен теперь вернуться к свое­му первоначальному знанию созидающего мир бога, который, покуда длилась жизнь индивида, отражался в его сердце.

«Когда истощается это [тело], истощается от старости или бо­лезни, то подобно тому, как освобождается от уз [плод] манго, или удумбары, или пиппалы, так и этот пуруша, освободившись от этих членов, снова спешит, как он шел [назад] к месту [новой] жизни.

Подобно тому как надзиратели, судьи, возницы, деревенские старосты поджидают приходящего царя с едой, питьем, ночле­гом, [говоря]: ‘Вот приходит Брахман, вот он приближается! Вот приходит Брахман, вот он приближается!’»2.

Эта идея уже провозглашалась в Погребальных текстах древ­него Египта, где умерший поет о себе как о едином с Богом:

Я – Атум, Я тот, кто был один;

Я – Ра в первом его явлении

Я – Великий Бог, сам себя породивший,

Который дал себе имена, владыка богов,

Которому нет равных среди богов.

Я был вчера, я знаю завтра.

Когда я молвил, появилось поле битвы богов.

Я знаю имя того Великого Бога, что внутри.

«Хвала Ра» его имя.

Я тот великий Феникс, что в Гелиополе3.

Но, как и в случае смерти Будды, способность человека пройти в обратном порядке весь путь через эпохи эманации зависит от его характера, каким он был при жизни. Мифы рас­сказывают об опасном путешествии души со множеством пре­пятствий, которые необходимо преодолеть. Эскимосы Грен­ландии перечисляют кипящий котел, кости таза, большую горящую лампу, стражей – чудовищ и две скалы, которые сталкива­ются друг с другом, а потом вновь расходятся4. Такие элементы являются стандартными чертами мирового фольклора и героичес­кой легенды. Мы обсуждали их выше в наших главах из части «Приключение героя». Они получили самое детальное и сущест­венное развитие в мифологии последнего странствия души.

Молитва ацтеков, которую следует произносить у смертного одра, предупреждает уходящего в мир иной об опасностях на обратном пути к богу мертвых, скелету Тцонтемоку, «тому, у Кого Выпадают Волосы». «Дорогое дитя! Ты прошел чрез муки этой жизни и пережил их. Теперь наш Бог изволил забрать тебя. Ибо мы не вечно наслаждаемся этим миром, а лишь краткий миг; мы вступаем в жизнь, выйдя из тени, чтобы пог­реться в лучах солнца И Бог даровал нам благословение знать друг друга и говорить друг с другом в этом бытии; но сейчас, в этот миг, бог, которого зовут Миктлантекульти, или Акультна – хуакатль, или же Тцонтемок, и богиня, известная как Микте – касихуатль, забрали тебя. Ты предстанешь пред Его престолом; ибо все мы должны будем отправиться туда: это место предоп­ределено всем нам, и оно безбрежно.

Мы не должны больше вспоминать тебя. Ты будешь обитать в самом темном из мест, где нет ни света, ни просвета Ты не вернешься и не уйдешь оттуда; и ты уже не будешь думать или беспокоиться о возвращении Тебя никогда больше не будет с нами Несчастными и осиротевшими оставил ты своих детей, своих внуков; не узнаешь ты, какими они станут, как они будут идти чрез муки жизни. Что ж до нас, то и мы скоро отправимся туда, где будешь ты».

Ацтекские старейшины и служители готовили тело к погре­бению; и, заворачивая его должным образом, на голову умершему выливали немного воды, говоря при этом: «Этим ты наслаждался, живя в мире». Затем брали небольшой кувшин воды и препод­носили ему со словами: «Вот это тебе в дорогу»; кувшин уста­навливали в складках савана. Затем умершего заворачивали в одеяла, прочно обвязывали и помещали перед ним, по одному, заранее приготовленные листы бумаги: «Смотри, с этим ты смо­жешь пройти между скал, что сталкиваются». «С этим ты прой­дешь по дороге, которую сторожит змея» «Этим ты удовлетвори­шь маленькую зеленую ящерицу, Ксочитональ». «А вот с этим ты перейдешь восемь пустынь леденящего холода». «Вот то, с чем ты пройдешь через восемь холмов». «Вот то, с чем ты выдержишь ветер обсидиановых ножей».

Умерший должен был взять с собой маленькую собаку с ярко рыжей шерстью, ей на шею вешали мягкую нить из хлопка; ее убивали и кремировали вместе с трупом. На этом маленьком животном ушедший должен был переплыть реку потусторонне­го мира. После четырех лет пути он прибывал с собакой к богу, которому подносил свои бумаги и дары. После чего он вместе со своим верным спутником бывал допущен в «Девятую Пучину»5.

Китайцы рассказывают о переходе через Волшебный Мост с помощью Нефритовой Девушки и Золотого Юноши. Индусы рисуют возвышающийся небесный свод и многоуровневый мир преисподних. После смерти душа опускается на уровень, соот­ветствующий ее относительной плотности, чтобы там обдумать и осознать все значение своей прошлой жизни Когда урок ус­воен, она возвращается в мир, чтобы подготовить себя к следу­ющему уровню опыта. Таким образом, она постепенно проходит через все уровни смысла жизни, пока не вырывается за преде­лы космического яйца. Божественная Комедия Данте являет­ся исчерпывающим обзором таких стадий: «Ад» – мучения духа, ограниченного страстями и порывами плоти; «Чистилище» – преобразование плотского восприятия в духовное; «Рай» – уровни духовного постижения.

Проникновенная и внушающая благоговение картина путе­шествия представлена в египетской Книге Мертвых. Умерший, мужчина или женщина, отождествляется с Осирисом и факти­чески выступает под этим именем. Тексты начинаются с гимнов восхваления Ра и Осириса, а затем переходят к таинствам распеленания души в подземном мире. В «Главе о наделении даром речи Осириса N»6 мы читаем: «Я выхожу из яйца в сокровен­ной стране». Это провозглашение идеи смерти как возро­ждения. Затем в «Главе об открытии уст Осириса N.» пробуж­дающаяся душа молится: «Да откроет бог Птах мои уста, и да ослабит бог моего города мои бинты и те бинты, что покрывают мои уста» «Глава о дарении Осирису N. памяти в Подземном Мире» и «Глава о дарении Осирису N. сердца в Подземном Мире» продвигают процесс возрождения вперед еще на две стадии. Затем начинаются главы об опасностях, с которыми предстоит встретиться и которые придется преодолеть одино­кому страннику на его пути к трону страшного судии.

 

 

Рис. 19 Осирис, судья мертвых

 

Книгу Мертвых хоронили вместе с мумией как руководство к преодолению опасностей на этом трудном пути, а ее главы зачитывались во время погребения. На одной из стадий подго­товки мумии вырезалось сердце умершего, и на его место поме­щался базальтовый скарабей в золотой оправе, символизи­рующий солнце, при этом произносилась молитва «Мое сердце, моя мать, мое сердце, моя мать, мое сердце превращений». Это предписывалось «Главой о недопущении того, чтобы сердце Осириса N было взято у него в Подземном Мире». Дальше, в «Главе об отражении нападения Крокодила» мы читаем «Уходи обратно, о Крокодил, что живет на западе. Уходи обратно, о Кро­кодил, что живет на юге Уходи обратно, о Крокодил, что живет на севере. В моей ладони вещи сотворенные, те же, что еще не появились на свет, – в моем теле. Я облачен и полностью экипирован твоими магическими словами, о Ра, которые в небес­ах надо мною и в земле подо мною «Затем следует «Глава об отражении нападения Змей», затем «Глава об отражении нападок Апшаит». Душа кричит этому демону «Уйди от меня, о ты с губами терзающими». В «Главе об отпоре Двум Богиням Мерти» душа заявляет о своей цели и защищается, объявив себя сыном отца «Я сияю из ладьи Сектет, Я Хор, сын Осириса, и я пришел увидеть своего отца Осириса». В «Главе о дыхании воздухом Под­земного Мира» и «Главе об отражении нападения Змеи Перек в Подземном Мире» герой продолжает двигаться вперед, и затем наступает черед великого признания («Глава о том, как избежать расчленения в Подземном Мире»). «Мои волосы – это волосы. Ну Мое лицо – это лицо Диска. Мои глаза – это глаза Хатор. Мои уши – это уши Апуат. Мой нос – это нос Кхенти – кхас. Мои губы – это губы Анпу. Мои зубы – это зубы Сергет. Моя шея – это шея небесной богини Исиды. Мои руки – это руки Ба – неб – Татту. Мои локти – это локти Нейтх, Владычицы Саиса. Мой позво­ночник – это позвоночник Сути. Мой фаллос – это фаллос Осириса. Мои чресла – это чресла богов Кхер – аба. Моя грудь – это грудь могучего Бога Ужаса. Нет ни одного члена моего тела, который бы не был членом кого – то из богов. Бог Тот полностью защищает мое то, и я есть Ра день за днем Нет той руки, что остановит меня, и никто не остановит моей руки».

Так же как много позднее в буддийском образе Боддхисат – твы в его ореоле присутствуют пятьсот преображенных Будд, каждый в окружении пятисот Бодцхисаттв, и каждый из них, в свою очередь, в окружении бесчисленных богов, так и здесь душа приходит ко всей полноте своего достоинства и силы, во­брав в себя богов, которые ранее считались обособленными от нее и вне ее Они являются проекциями ее собственной сущ­ности, и когда она возвращается в свое исконное состояние, все они также возвращаются в нее.

Рис. 20 Змея Кхети в Подземном Мире, истребляющая огнем врага Осириса

 

В «Главе о вдыхании воздуха и овладении водами Подземно­го Мира» душа объявляет себя стражем космического яйца «Хвала тебе, дерево сикомор богини Нут! Даруй мне от воды и от воздуха, что пребывают в тебе Я занимаю трон, что в Гермополисе, и сторожу и оберегаю яйцо Великой Курицы Оно растет, я расту, оно живет, я живу, оно вдыхает воздух, я вды­хаю воздух Я Осирис N торжествующий».

Далее следуют «Глава о недопустимости того, чтобы душа человека была отнята у него в Подземном Мире» и «Глава об испитии воды в Подземном Мире и о том, как не обжечься огнем», и после этого мы подходим к великой кульминации – »Главе о рождении днем в Подземном Мире», из которой мы узнаем, что душа и вселенское сущее едины «Я – это Вчера, Сегодня и Завтра, и у меня есть силы родиться во второй раз, Я – божественная сокрытая Душа, которая создает богов и ко­торая дает загробную пищу обитателям Подземного Мира Аментета и Небес Я – указующий перст востока, обладатель двух божественных ликов, излучающих божественное сияние Я – владыка людей, что рождаются, тот, кто выходит из тьмы, чьи формы существования принадлежат дому, в котором смерть Хвала вам, два ястреба, восседающие на ваших местах и вни­мающие словам, молвленным тем, кто ведет погребальное шест­вие к сокровенному месту, кто ведет Ра и кто следует за ним в наивысшее место святилища, что в небесных пределах! Хвала владыке святыни, помещенной в центре земли. Он – это я, и я – это он, и Птаа укрыл его небо хрустальным покровом..».

 

Рис. 21 Двойники Ани и его супруги, пьющие воду в потустороннем мире

 

После этого душа может странствовать по вселенной, как ей заблагорассудится, как это показано в «Главе о поднятии ног и выходе на землю», в «Главе о путешествии в Гелиополь и при­нятии там трона», в «Главе о человеке, принимающем любой образ, по своему желанию», в «Главе о вхождении в Великий Дом» и в «Главе о вступлении в присутствие божественных вер­ховных принцев Осириса». В главах так называемой Отрицающей Исповеди утверждается моральная чистота человека спасенного: «Я не вершил беззакония... Я не отнимал ничего силой.. Я не чинил насилия ни над одним живущим... Я не совершал кражи... Я не убивал ни мужчины ни женщины..». Книга заканчивается восхваляющими обращениями к богам, а затем идут: «Глава о жизни рядом с Ра», «Глава о побуждении человека вернуться назад на землю, чтобы увидеть свой дом», «Глава о придании душе совершенства» и «Глава о плавании в Великой Солнечной Ладье Ра»7.

Конец макрокосма

Как должна раствориться сотворенная форма индивида, так должна раствориться и вся вселенная:

«Когда стало известно, что по истечении ста тысяч лет цикл должен быть возобновлен, боги, зовущиеся Лока биюхас, обитатели неба чувственного наслаждения, разбрелись в бес­порядке по миру, волосы их были длинны и развевались на ветру, они плакали и утирая руками свои слезы, и на них были красные одежды. И они говорили следующее:

‘Почтенные, по истечении ста тысяч лет этот цикл должен быть возобновлен; этот мир будет уничтожен; могучий океан высохнет; и эта необозримая земля и Сумеру, монарх гор, все будет сожжено и уничтожено – и разрушение этого мира будет простираться до самого мира Брахмы. Поэтому, почтенные, живите в приязни; живите в сострадании, в радости и бесст­растии; заботьтесь о своих матерях, заботьтесь о своих отцах; и уважайте старших рода своего’.

Это называется Циклическим Взрывом»8.

Конец мира в версии майя представлен иллюстрацией на последней странице Дрезденского кодекса9. В этом древнем ма­нускрипте записаны периоды обращения планет и основанные на этом расчеты великих космических циклов. Змеиные числа, которые появляются ближе к концу текста (называемые так потому, что включают в своем написании символ змеи), пред­ставляют мировые периоды длительностью около тридцати четырех тысяч лет – двенадцати с половиной миллионов дней – и упоминаются снова и снова.

«В пределах этих почти невообразимых периодов, все меньшие единицы времени можно рассматривать как сводящиеся, в ко­нечном счете чуть ли не к нулю. Что значат несколько десятков лет, в ту или иную сторону, фактически с точки зрения веч­ности? Наконец, на последней странице манускрипта изобра­жено Крушение Мира, дорога к которому обозначена самыми большими числами. Здесь мы видим дождевую змею, протянувшую свое тело через все небеса и изрыгающую потоки воды. Огромные потоки воды изливаются из солнца и из луны. Старая богиня с когтями тигра и устрашающим ликом, злобная пок­ровительница наводнений и ливней, опрокидывает чашу небес­ных вод. Платье ее украшают скрещенные кости, страшный символ смерти, а голову ее венчает извивающаяся змея. Под нею изображен с направленным вниз копьем, символизи­рующим вселенское разрушение, черный бог. На его страшной голове неистовствует с разинутым клювом филин. Здесь дейст­вительно в живописной манере изображен последний всепожи­рающий катаклизм»10.

Одна из выразительнейших картин конца света представле­на в Эддах древних викингов. Один (Вотан), глава богов, спросил, какой рок ждет его самого и его богов, и Вельва, «Муд­рая Женщина», олицетворение самой Матери Мира, вещающей Судьбы, рассказывает ему11:

Братья начнут биться друг с другом,

родичи близкие в распрях погибнут;

тягостно в мире, великий блуд,

век мечей и секир, треснут щиты,

век бурь и волков до гибели мира;

щадить человек человека не станет.

В стране гигантов, Етунхейм, запоет красный петух; в Валь – халле – петух Золотой Гребень; черно – красный петух – у чер­тога Хелль. У горной пещеры, у входа в мир мертвых, откроет свою огромную пасть и залает собака Гарм. Задрожит земля, обрушатся скалы, и будут вырваны с корнем деревья, море на­хлынет на землю. Все кандалы тех чудовищ, что были закованы в начале времен разорвутся: вырвется на волю Фенрис – Волк и побежит, нижней челюстью задевая землю, а верхней – упираясь в небеса («он бы раскрыл свою пасть еще шире, если было бы место для этого»); из его глаз и ноздрей будет вырываться огонь. Обвивающая мир Змея космического океана поднимется в страш­ном гневе и поползет по земле вслед за Волком, изрыгая яд, так что отравит он весь воздух и всю воду. Будет спущен на воду Нагльфар (корабль, построенный из ногтей мертвых), и на нем уплывут гиганты. Другой корабль поплывет с обитателями ада. А с юга будут наступать люди огня.

Когда страж богов пронзительно протрубит в горн, воины, сыны Одина, будут созваны на последнюю битву. Со всех сто­рон света на поле сражения поспешат боги, гиганты, демоны, карлики и эльфы. Задрожит Иггдрасиль, Ясень Мира, и все, что есть на земле и на небе, охватит страх.

Один выступит против Волка, Тор – против Змеи, Тюр – против собаки, самого страшного монстра из всех, а Фрейр – против Сурта, огненного человека. Тор убьет Змею, и, отойдя на десять шагов, из – за пролитого яда сам упадет замертво на землю. Один будет проглочен Волком и после этого Видар, наступив ногой на нижнюю челюсть волка, возьмет его верхнюю челюсть в свою руку и вырвет его глотку. Локи убьет Хеймдалля, и сам будет убит им. Сурт нашлет на землю огонь и сожжет весь мир.

Солнце померкло, земля тонет в море,

срываются с неба светлые звезды,

пламя бушует питателя жизни,

жар нестерпимый до неба доходит

Гарм лает громко у Гнипахеллира,

привязь не выдержит – вырвется Жадный…

многое ведомо, все я провижу

судьбы могучих славных богов.

«Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак. Твоего пришествия и кончины века?