Между Львом Троцким и Васей Сталиным
Своеобразием ситуации в России была необыкновенная близость советских психоаналитиков к верховной власти. Эта близость, которая видна во множестве пересечений Русского психоаналитического общества с составом высших органов власти и в сходстве наиболее своеобразных их высказываний с доминирующей линией идеологических исканий, более нигде и никогда не встречалась и представляет собой, пожалуй, самую яркую особенность русского анализа 20-х годов. Эта близость оказалась очевидной даже в таком далеком от политики начинании московских аналитиков, как Психоаналитический детский дом-лаборатория, фактической главой которого была Вера Шмидт.
Педагог по образованию, она не имела, видимо, профессиональной аналитической подготовки. Тем не менее ее публикации в международных психоаналитических журналах получали высокие оценки коллег за рубежом. Они были посвящены методам и опыту работы Детского дома-лаборатории, а также монографиче-сому описанию развития сына Шмидтов Алика. Считается, что этими работами интересовались Анна Фрейд и Мари Бонапарт. Вильгельм Райх, впрочем, отмечал „полускептическое, пол у враждебное отношение" руководства Международной психоаналитической ассоциации к опыту Веры Шмидт.
Помимо книги Веры Шмидт и регулярных отчетов Александра Лурия, публиковавшихся Международной ассоциацией психоанализа, мы располагаем рядом архивных документов, касающихся работы психоаналитического детского дома. Это рукописный черновик подробного отчета Ермакова под названием „Психоаналитический институт-лаборатория «Международная солидарность» с изложением истории его создания, источников финансирования, «особенностей педагогического подхода» и планов научной работы". Текст не датирован, но предположительно его можно отнести к 1923 году. Кроме того, это учредительные документы Института, анкетные листки его сотрудников, отчеты комиссий Наркомпроса по проверке деятельности Детского дома, Постановления научно-педагогической секции и Государственного ученого совета Наркомпроса по этим проверкам и связанная с ними переписка. Некоторые подробности имеются также в неопубликованных воспоминаниях А. Лурии и в информации (идущей, вероятнее всего, от М. Вульфа), опубликованной Ж. Марти.
Детский дом-лаборатория был открыт в августе 1921 года в особняке на Малой Никитской на втором этаже того же здания, где находился Государственный психоаналитический институт. Организационное его место в запутанной структуре Наркомпроса с самого начала было проблемой. Согласно отчету Ермакова, сначала он был открыт при Академическом центре, которому, наряду с Главнаукой, были подчинены научные институты, затем был передан Главному управлению социального воспитания (Главсоцвос), при котором состояли детские дома, „и наконец, в особом заседании Нарком просвещения постановил сохранить Институт при Академическом центре, где он состоит в настоящее время". Таким образом, он фактически рассматривался как научно-исследовательский институт. В формальном плане, а скорее всего и по существу дела, Государственный психоаналитический институт и Детский дом-лаборатория были одной и той же организацией. Ермаков иногда именует ее Психоаналитическим институтом-лабораторией.
Однако от Академического центра Институт денег не получал. Его финансировали, по отчету Ермакова, „частично" как „шефы", три советские организации: Главсоцвос, Наркомат продовольствия и Госиздат, причем последний отчислял Институту некоторый процент прибыли от издаваемой им „Психологической и психоаналитической библиотеки". Институт испытывал непрерывные финансовые и продовольственные трудности. В марте 1922 года его посетил представитель Союза Германских работников ума и рук „Унион" товарищ Витт. „Заинтересовавшись идейно работой института" и проведя переговоры с представителями Коминтерна, ГУСа и Союза русских горнорабочих, он „принял как уполномоченный союза «Унион» шефство над детским домом". После этого психоаналитическое учреждение и получило название „Международная солидарность".
Персонал института состоял из штатного директора, 8 руководителей с педагогическим стажем и „работников, которые не смогли войти в штат вследствие бывших сокращений". К последним относился, в частности, М. В. Вульф.
В „идейной" части Ермаков акцентирует „успехи нового направления психологии, порвавшего всякую связь с прежними идеалистическими течениями", и ставит научную задачу „методических наблюдений в специальном учреждении для детей", которых не велось „нигде, ни на Западе, ни у нас". Практический смысл этой научной деятельности состоит в разработке методов профилактики болезненных проявлений развития психики. Психоанализ характеризуется как „могущественный метод освобождения ущербного человека от его социальной ограниченности". Тут же ставится задача „воспитания социально-ценной личности в коллективе".
Описывая контингент своих воспитанников, Ермаков делает замечание, которое бросает совершенно новый свет на характер возглавляемого им учреждения. „Дети: большинство их дети партийных работников, отдающих все свое время ответственной партийной работе и не могущих воспитывать детей". В этом же смысле высказывался и Лурия: по его воспоминаниям, в „психоаналитическом детском саду" воспитывались дети высокопоставленных персон, в частности, сын Шмидтов (тот самый Алик, которого на многих страницах описывала Вера Шмидт) и... сын Сталина. Речь может идти о Василии Сталине, родившемся в 1921 году.
По-видимому, психоаналитический детский дом-лаборатория представлял собой элитарное заведение, куда партийные функционеры, „не могущие" или не желающие воспитывать своих детей, сдавали их в хорошие руки. Конечно, при любых обстоятельствах, с помощью даже и Германского союза работников ума и рук, они обеспечивали это заведение всем необходимым. Психоанализ, научные наблюдения, руководство со стороны Академического центра и прочие тонкости были отчасти хорошим прикрытием для привилегий, отчасти модным делом, против которого до поры до времени не было оснований возражать.
Тем не менее принципы педагогического подхода в изложении Ермакова звучат убедительно. По крайней мере в теоретическом плане он действительно выстраивал психоаналитическую работу. Наиболее важным для последующего развития и наименее изученным, пишет он, является возраст до 4 лет. Огромное значение имеют эрогенные зоны и инстинктивные влечения. „Отрицательное, неприличное для взрослого не есть таковое для ребенка. Каждое проявление ребенка ценно, так как позволяет нам глубже и лучше познакомиться с его внутренним миром. Но для того, чтобы ребенок мог свободно обнаружить себя, должна создаться атмосфера полного доверия и уважения как со стороны взрослого к ребенку, так и наоборот". И последний принцип, который совпадает с главным пафосом собственных теоретических работ Ермакова: „Рост ребенка происходит путем ограничения значения для него „Принципа удовольствия" над „Принципом реальности". Однако такое ограничение должно проводиться самим ребенком и вести его не к чувству слабости, а к чувству овладения, сознательного достижения".
Персоналу Института-лаборатории следовало усвоить, что: „Изучать ребенка можно, только установив с ним контакт, раппорт". „Контакт возможно осуществить только в том случае, если персонал работает над теми неизвестными» лежащими в бессознательном процессами, которые мешают видеть, понимать и находиться в контакте с ребенком и вызывают с его стороны реакции в виде непонятных капризов или других проявлений".
„Через контакт (перенесение) с руководительницей ребенку делается возможным связаться с реальностью и отказаться от таких удовольствий телесного характера (напр., анальных), которые задерживают его развитие и делают асоциальным".
„Для этого ребенок должен не только доверять руководительнице в плане обычных отношений; но и в тех областях, которые обычно считаются неприличными с точки зрения взрослого, а не ребенка. Многое, что служит исцелению больного от невроза, делается подвластным человеку с того момента, когда он найдет в себе мужество открыться себе и другому".
Существовал и план научной работы, включавший ознакомление с детьми, ведение дневников и характеристик, выявление типов доминирования эрогенных зон, анализ игр, детских страхов, характера сна и продукции детского творчества — рисунков и построек.
Вместе с тем в бумагах Ермакова нет указаний на принцип, который с самого начала рассматривался как условие успеха успеха всего предприятия — что все сотрудники и воспитательницы психоаналитического детского учреждения должны сами пройти анализ. Как писал о намерениях московского Детского дома в журнале Международной ассоциации Осипов, „все, кто будут смотреть за детьми, будут проходить анализ, чтобы свести к нулю опасные влияния их собственных комплексов на их работу" (70). Эта идея, вероятно, была настолько нереализуемой в конкретных условиях, что Ермаков даже и не обещал ею заниматься. Ему еще придется за это расплачиваться.
Проверки и особое мнение
Документы проверок, найденные нами в архиве Нар-компроса, позволяют почувствовать атмосферу, в которой проходила деятельность московских аналитиков (о пяти проверках упоминает и Жан Марти).
В апреле 1923 года психоаналитический Детский дом на Малой Никитской посетила инспекция в составе члена Государственного ученого совета И. Л. Цветко-ва, инспекторов Наркомпроса Р. В. Лариковой и П. В. Карпова. Ее подробный отчет был представлен по подчиненности Детского дома-лаборатории, в Академический центр. Согласно отчету, Дом был открыт в августе 1921 года. Штат его тогда составлял 51 человек. На момент проверки вследствие ряда сокращений штат составлял 18 человек. Заведующим Детским домом инспекция считает Ермакова. В начале работы детей содержалось 24 человека, на момент проверки — 12. Из них — 5 четырехлетних детей, 4 трехлетних и 3 двухлетних. Дети опрятны и общительны. Кухня, по мнению инспекторов, хорошая. Канцелярия ведется хаотично. „Так называемый архив — в полном беспорядке". Финансирование идет из 3 источников, За три месяца 1923 года Детский дом-лаборатория получил 30.000 руб. из Мосфинотдела, 3.600 руб. из Госиздата и 1.545 руб. — от родителей содержащихся в нем детей. (Понятно, что те самые ответственные партработники, у которых не было времени на воспитание своих детей, предпочитали оплачивать заботу о них государственными деньгами,) Кроме того, в июне 1922 года была доставлена первая партия продуктов от германского профсоюза: 20 пудов муки, 200 банок сгущенного молока и многое другое. Партии продуктов из Германии поступали и позже. Кроме того, Детский дом снабжался продуктами из Наркомпрода и Главсоцвоса. В кладовых комиссия нашла запас неизрасходованных продуктов.
О научной части работы сообщается немного. Дети наблюдаются при помощи руководительниц, которые ведут дневники, составляют характеристики, графики и т. п. Детям предлагалось рисование, вырезание, детские игры и т. д. Все это тщательно записывается, и в настоящее время собран уникальный материал. Он весь изучается под углом зрения И. Д. Ермакова. Работа носит описательный характер. Лаборатории нет; обычных медицинских обследований детей не ведется. Нет даже обычных весов, и дети не взвешиваются.
Заключение комиссии (естественно, в орфографии оригинала) таково: „Детский дом внешне поддерживается хорошо, то же относится и к живущим детям. Но не подкупающая внешность должна являться ценностью и целью, оправдывающих существование столь дорого стоящего Детского дома, а его научная работа... План и методы обследования носят случайный дилетантский характер, так как все это относится лишь к описательному характеру; лабораторная работа полностью отсутствует, и лица, заинтересованные в правильной постановке научного обследования детей, сами,с этой областью знакомы слабо, чтобы не сказать более.
Внешность и наблюдение, конечно, реализовать просто, поэтому эта первая стадия работы выполнена. К серьезной же лабораторной работе не только не при-ступлено, но в этом направлении не делается даже и попыток, хотя Детский дом претендует на название лаборатории и Института, но в виду того, что научные работы его не стоят на должной высоте, Комиссия высказывается против того, чтобы считать данный Детский дом среди научных учреждений".
26 апреля 1923 года дело рассматривалось Президиумом научно-педагогической секции ГУСа. Председательствовал М. Н. Покровский. Из знакомых нам лиц присутствовали И. Л. Цветков, П. П. Блонский, С. Т. Шацкий и 3 других члена Президиума. Приглашен был и Ермаков. В этом протоколе речь идет уже не о Детском доме-лаборатории, а о Психоаналитическом институте-лаборатории „Международная солидарность". Выслушав инспекторов и Ермакова, Президиум постановил:
„а) считать, что исследовательская работа, производимая в Детском доме, в ее настоящей постановке поглощает непропорционально большое количество государственных средств по сравнению с даваемыми ею результатами;
б) что нет оснований рассчитывать, что деятельность психоаналитической лаборатории „Международная солидарность" возможно использовать для непосредственных задач, стоящих перед Государственным ученым советом".
При особом мнении остался С. Т. Шацкий. Его стоит заслушать.
„Полагая, что постановление Президиума резко ставит вопрос о закрытии данного Детского дома, я не могу согласиться с его основаниями.
Проблема, над которой работает данное учреждение настолько важна, что всякая попытка в этом направлении должна быть поддержана. В данном случае бесспорно констатирована наличность хорошего ведения педагогического дела — отношение к детям внимательное, осторожное, любовное. Педагоги работают много над методами наблюдения и записи педагогических явлений. Их материал очень интересен. В научном отношении желательно привлечение большего количества сил, но, по-видимому, это не так просто, и в вину данному учреждению поставлено быть не может. В силу этого речь может быть только об улучшении и, быть может, реорганизации (хозяйственной) некоторых сторон работы учреждения — большей хозяйственности, организации анатомо-физиологических наблюдении, чем о полном прекращении работы. Огромное количество научных сил во всем свете разрабатывают проблемы психоанализа в педагогике. Мы имеем целый ряд интереснейших иностранных работ (напр., „Психоанализ в школе") — ив России единственное место, где эти вопросы могут найти свое применение — есть. (Это) Психоаналитическое общество и его база — данное детское учреждение. С. Шацкий".
Через два дня дело было представлено в вышестоящую инстанцию — Президиуму Государственного ученого совета. ГУС воздержался от собственного суждения в непростой ситуации, постановив передать материалы еще выше, в коллегию Наркомпроса. Возможно, по этому поводу Президиум ГУСа пытается в эти дни пригласить на свое заседание Н. К. Крупскую — для „обсуждения вопросов, касающихся научно-педагогической секции". Близость к ней Шацкого была известна всем.
Два заседания в один день
16 мая Президиум Наркомпроса под председательством М. Н. Покровского („третьего кита Наркомпроса" после Луначарского и Крупской, как характеризует его историк (75)), по докладу Шмидта принял постановление сохранить Институт-лабораторию „Международную солидарность1' — „в виде опыта на один год" и создать для улучшения его работы еще одну комиссию. На этот раз она была составлена не из полуграмотных инспекторов, а, наоборот, из лучших специалистов, которые были причастны к психоанализу или же явно сочувствовали ему. Председателем комиссии был назначен высокопоставленный чиновник Наркомпроса О. Л. Бем, членами — знакомые нам О. Ю. Шмидт, П. П. Блонский, К. Н. Корнилов и П. И. Гли-венке. Таким образом, в комиссии из 5 человек трое были членами-учредителями Русского психоаналитического общества; двое, Блонский и Корнилов — крупными и компетентными психологами.
Комиссия работала, а вокруг Психоаналитического института с Детским домом-лабораторией продолжали сгущаться бюрократические тучи: 9 июля обследования „Международной солидарности" потребовал уже сам Совет народных комиссаров. Архив сохранил для нас длинную переписку Наркомгтроса и Совнаркома, в которой вышестоящее ведомство требует отчета о результатах проверки, а нижестоящее отвечает отписками. Судя по тому, что интересующее нас учреждение фигурирует в этой переписке как Детский дом-лаборатория „Международная солидарность", тревога инстанций была вызвана деятельностью Детского дома, а не психоаналитического института.
Сохранились протоколы совещаний этой комиссии, на основе которых можно составить представление о стиле ее работы. Первый раз комиссия собралась 17 сентября; присутствовали Бем, Шмидт, Корнилов и секретарь. К делу, судя по протоколу, отнеслись серьезно. Слушали: о составе комиссии. Постановили: привлечь к делу отсутствующего члена комиссии Блонско-го. Пригласить в качестве экспертов С. Шпильрейн и А. Лурия. Начать с обследования на месте, выезд в институт-лабораторию назначить на 20 сентября.
Этим творческим планам, однако, не дано было сбыться. В тот же день 17 сентября Комиссия собирается второй раз в присутствии заведующего Главнаукой Н. Ф. Петрова. Безо всяких осмотров, экспертиз и отсрочек принимаются готовые 5 пунктов решения. Констатируется „большая педагогическая ценность этого единственного не только в России, но и в Европе учреждения, которое действительно может изучать явления психической жизни ребенка в условиях, гарантирующих объективность". По мнению комиссии, это учреждение призвано, „базируясь на данных психоанализа, искать методы формирования социально ценной личности в коллективе", для чего необходимо расширить задачи Детского дома в сторону „изучения социальных начал развития ребенка". Деятельность Детского дома комиссия рекомендовала подчинить руководству Психоаналитического института „при условии руководящего влияния в его работе работников-марксистов". Что касается детей, то рекомендовалось усилить их „пролетарский состав", увеличить их количество против нынешних 12-ти и тем самым удешевить содержание каждого ребенка. И воспитательной, и научной работе Дома комиссия дала наивысшую оценку.
Кто же писал эти пункты? Ясно, не эксперты Шпильрейн и Лурия, которых так и не успели привлечь; и даже не Шмидт с Корниловым, которых, похоже, поставили перед фактом; но и не Петров, никакого отношения к психоанализу не имевший.
Позднее весь составленный тогда Протокол был продублирован в представленном в Наркомпрос Постановлении комиссии. Только один пункт появившегося в тот день текста выпал из Постановления. Этот пункт очень характерен и, более того, поразителен: ,,г) поручить Главнауке в ближайшее время поставить на очередь вопрос об организации Психоаналитического института и его взаимоотношениях с Детским домом".
Тот, кто диктовал комиссии свои суждения о психоанализе, кажется, забыл, что Психоаналитический институт в системе Главнауки уже существует! Но это человек, политически заинтересованный в местном психоанализе; человек, грамотно изъясняющийся как о психоанализе, так и на идеологические темы; человек, более могущественный, чем Шмидт или Шацкий; человек, который мог диктовать Петрову, что тому делать в его ведомстве, и его указания выполнялись в тот же день; и, наконец, человек, который, зная, дети каких родителей воспитываются в детском Доме, не только не боится указать на это, но предлагает разбавить их детьми пролетариев... Из всех известных фигур это мог быть только Троцкий.
Как раз в это время, всего через 10 дней после описываемых событий, Троцкий шлет И, П. Павлову письмо, в котором рассказывает о своем знакомстве с фрейдизмом, утверждает его относительную ценность и по сути дела предлагает свое шефство в деле синтеза павловской теории условных рефлексов с фрейдовским психоанализом. Конечно это не случайное совпадение дат. Письмо Троцкого имело для него принципиальное значение, что видно хотя бы из того, что оно было включено им в издававшийся в 1927 году том его Собрания сочинений, одну из последних его публикаций в СССР (письмо цитируется и подробнее обсуждается в гл. 7). Не случайным представляется и совпадение бюрократических идей: предложение Петрову организовать новый психоаналитический институт в резолюции комиссии и предложение Павлову заняться „фрейдизмом" в письме Троцкого. Характерны и ошибки Троцкого: московским психоаналитикам, нуждающимся в политической поддержке, он, если верно наше предположение, предлагает создавать институт, который у них уже есть; а политическую поддержку предлагает Павлову, в это время избегавшему сотрудничества с большевиками и от поддержки Троцкого с негодованием отказавшегося...
Как бы то ни было, могущественное вмешательство решило вопрос о судьбе существующего в системе Главнауки учреждения, которое сразу же перешло в разряд „единственного не только в России, но и в Европе".
В октябре коллегия Наркомпроса под председательством А. В. Луначарского утвердила доклад этой комиссии, признав ее выводы „совершенно правильными". В принятом Нарком просом Постановлении первым пунктом значилось „признать необходимым сохранение Детского дома, ведущего чрезвычайно ценную работу по наблюдению и изучению ребенка вообще и детской сексуальности в частности", после чего как руководящие указания воспроизводились все выводы комиссии. Особенно интересно здесь упоминание детской сексуальности, которая вообще-то никогда не пользовалась внимание руководителей Накромпрома. Постановление было направлено наверх, где было „принято к сведению" на заседании Малого Совнаркома 25 января 1924 года, и наконец 6 февраля его утвердил от имени Большого Совнаркома А. И. Рыков.