Быструю пронзительную речь взволнованной девушки перебил скрип открывшейся двери. 14 страница
Аля
Сон был тяжелым, бесцветным и пустым, не желающим выпускать из своих пут. В голову словно накачали жидкого свинца, превратив ее в неподъемную гирю, провалившуюся в подушку. Мне потребовалось насколько минут, чтобы понять, что происходит, вспомнить обстоятельства, которые привели к этому. Одно большое обстоятельство, названной тридцать лет назад Олегом. Мысли путались, обгоняли друг друга и обрывались, заставляя испытывать досаду. Чтобы хоть как-то упорядочить их, я решила проанализировать, что произошло со мной за последние десять лет, и как на случившееся повлиял Олег.
До встречи с ним я сбилась с ног, стараясь произвести впечатление идеального поведения, гробилась на учебе, затем, на работе, добиваясь уважения. Спала с мужчинами, фамилии и должность которых моя мама могла бы с гордостью назвать, разговаривая по телефону с подругами. Я успевала везде и всюду по чуть-чуть, в результате имея лишь видимость успеха и внутреннее убеждение, что я поступаю правильно.
Олег же с самой нашей первой встречи принялся собирать из разрозненных частей моей жизни нечто, напоминающее счастье. Каждый человек уникален, и я уникальна по-своему. Когда я сошлась с Олегом, никто из моих подруг и родственников не поддержал меня. В то время я обижалась. А сейчас я могу сказать, что тоже не понимаю Катю, муж которой ежегодно крупно гуляет налево, периодически притаскивая в дом позорную болячку. Я не понимаю Машу, которая, подобно сороке, падка на блестящие вещицы, позволяя дарителю делать с собой все, что ему заблагорассудится. Поведение Нины, не подпускающей к себе никого из-за боязни вновь разочароваться.
С каждым новым вздохом, думать получалось лучше.
Все мы разные, всем нам нужен свой уникальный мужчина. Моим оказался чокнутый, который научил меня жить так, чтобы улыбаться, чтобы радоваться каждому дню. Таять в его руках. Никогда меня не пугала его болезнь, никогда я не считала, что мы не справимся с его демонами, хоть и знала, что окажись на моем месте Нина или Маша - все пошло бы прахом.
Нужно было выслушать Олега, позволить ему объясниться. Своим признанием он пошатнул устои нашей необычной на первый взгляд семьи. Он сказал, что освободил Алину. Что она сама хотела этого. В данный момент я чувствую то же самое.
Для того чтобы понять - мы с Олегом созданы друг для друга - мне пришлось оказаться в шкуре его бывшей жены.
Возможно, именно сейчас я умираю. Слышала, что в последние минуты жизни даже у тяжело больных людей, много недель находящихся в бреду, прояснялся рассудок. Чтобы они могли попрощаться. Иначе как объяснить поразительную ясность ума и четкость мыслей, которой у меня никогда не было в лучшем моем состоянии?
- Олег? - позвала я одними губами, не надеясь, что он ответит.
Олег
Я не поверил своим глазам. Как только я приблизился к ее постели, она позвала меня. Отец посоветовал не видеться с Алей до операции, и я с ним согласился. Ведь она не хотела, чтобы я приближался к ней. Поэтому и попала под машину. Убегала от психа, то есть от меня.
Но я все равно приехал, просто чтобы посмотреть на ее бледное, но вместе с тем красивое лицо, убедиться, что она дышит. Потому что не смог поверить врачам и родителям. Я боялся, что они, сговорившись, будут мне лгать, опасаясь ухудшений. Вижу, что напрасно сомневался. Аля дышала, моргала, даже пыталась что-то сказать. Я наклонился, приблизив свое лицо к ее виску, и нежно поцеловал, прошептав:
- Это я, моя маленькая. Все будет хорошо. Прости меня.
- Олег, я не чувствую рук и ног.
- Я знаю, - проглотил комок в горле, - но это временно. Я обещаю тебе, что это временно.
- Олег, я не чувствую своего тела. Я не хочу так жить.
Она не слышала, что я говорил ей. Просто каким-то непостижимым образом знала, что я рядом.
- Кажется, я умираю, - прошептала.
- Нет, что ты. Все будет хорошо, - я гладил ее по руке, нежно и трепетно, хотя и понимал, что она не чувствует. - Поверь мне еще раз, пожалуйста. Обещаю, что больше никогда не подведу.
- Олег, пожалуйста, не препятствуй моей смерти. Я знаю, ты сможешь.
Я замер, надеясь, что ослышался.
- Ты сможешь, один раз ты уже смог. Теперь я все поняла. Прости, что не поняла сразу. Освобождение. Пожалуйста, - и она снова погрузилась в сон.
Нет, нет, нет. Я стремительно покинул палату, вытирая проступившие слезы, уткнулся лбом прохладную в стену. Она не понимает, что говорит. Она бредит. Аля не прощается со мной, не собирается умирать. Ей просто страшно. Держись, шизофреник, тебе надо пережить это время, дождаться завтрашнего дня. Я схватился за голову, отказывающуюся соображать. Мозг кипел, проводя сотни аналогий. Ситуация была невероятно знакомой, до боли известной, словно я вновь прохожу через случившуюся много лет назад катастрофу, поломавшую мою жизнь. Будто я наступаю на собственные следы, не имея возможности или сил сделать шаг в сторону. Выбрать другую дорогу.
- Это ты виноват в том, что случилось с моей дочерью! - услышал за спиной голос Алиной мамы. Этого еще не хватало.
- Чертов ублюдок, убирайся отсюда немедленно, пока я не вызвала полицию, - в заплаканных глазах Светланы Афанасьевны горела несвойственная ей решимость, - мало того, что ты поломал жизнь моей дочери, так ты решил окончательно прикончить ее, как и прошлую свою жену, толкнув под машину, - шипела.
- Перестаньте, мне и так тошно.
- Замолчи, я не желаю тебя слышать. Клянусь своим здоровьем, я засажу тебя за решетку, я докажу, что именно ты спровоцировал аварию. Имей в виду, ее состояние на твоей совести! Если Аля... - всхлипнула, - только ты будешь виноват в ее смерти!
"Только ты виноват в ее смерти". Брошенные с ненавистью и отчаянием слова подействовали как катализатор, последний кусочек головоломки встал на место. Круг замкнулся, крыша съехала. Вот оно. Светлана Афанасьевна рыдает, обвиняя меня потому что... Потому что Али больше нет.
Не видя и не слыша ничего вокруг, я сделал шаг назад, понимая, что только что совершил. Стало ясно и понятно, что минуту назад я убил свою Алю, - посмотрел на свои руки. Я убил ее. Меня затрясло, слезы брызнули из глаз.
Тот самый вечер, последний вечер жизни Алины, возник в памяти настолько четко, словно это случилось вчера. Я вернулся с работы, устал как собака после смены. Отпустил сиделку, вымыл руки и, заставив себя принять дружелюбный вид, прогнал отчаяние, которое всегда отражалось на моем лице, когда я думал о своей навсегда парализованной жене. С улыбкой зашел к ней в комнату. Тут никогда ничего не менялось. Идеальный порядок, ведь некому разбрасывать вещи, лишь изредка возникал слой пыли, с которым ловко справлялась сиделка. Запах лекарств с нотками пота и прочих неприятных человеческих запахов ударил в нос. Тот самый запах больницы, который преследовал меня и на работе, и дома. Всегда.
"Привет, милая", - поздоровался я, целуя ее в лоб. Алина смотрела на меня тяжелым, наполненным страданий взглядом. "Убей меня", - прошептали ее губы.
"Убей меня", - единственное, что я слышал от своей жены за последние месяцы. Как обычно отрицательно качаю головой и предлагаю вместе посмотреть фильм, который взял в прокате. Показываю ей диск.
"Убей меня"
"Ты же знаешь, как это сделать. Ты все знаешь. Ты лучший"
"Всегда был лучшим"
"Я ненавижу эту жизнь. Я молю о смерти"
Ухожу в другую комнату, под предлогом сварить себе кофе, но на самом деле, чтобы не слышать. А она кричит мне в след. Кричит сорванным голосом.
"Убей меня, гребаный ублюдок! Хоть раз в жизни, покажи мне, что я тебе не безразлична. Я всегда думала только о тебе, я любила тебя, я бы, не задумываясь, отдала жизнь за тебя. Не будь ты конченным эгоистом, подумай хоть раз обо мне!"
Она продолжает кричать, а у меня дрожат руки. Я расплескал кофе, а потом и вовсе выронил кружку. Соседи долбятся сбоку и сверху. Каждый вечер одно и то же. Каждый вечер она орет, молит о смерти, а эти колотят по стенам, требуя, чтобы я заткнул чем-то ей рот. Чтобы она не мешала их уютной жизни. Хватаюсь за голову, которая раскалывается. Чувствую, что готов слизывать кофе с пола, лишь бы ощутить какой-то вкус, лишь бы отвлечь себя. Открываю пустой холодильник, затем шкаф, в котором кроме старых макарон ничего нет.
Алина продолжает кричать, а соседи бренчать уже по батарее, кажется, они используют железную кружку. Трезвонит домашний телефон, я сбрасываю звонок и кладу трубку рядом с телефоном так, чтобы было всегда "занято". Нужно вообще обрезать провода, с другой стороны - тогда соседи будут звонить во входную дверь. "Олег, будь мужиком", - говорю себе. Сжимаю кулаки и захожу в ее комнату.
"Надо поставить тебе обезболивающее и успокоительное", - говорю ей ласково.
"Я тебя ненавижу"
"Я делаю, что могу", - отвечаю ей.
"Нет, - смотрит на меня, - ты можешь больше. Я никогда не замолчу, я всегда буду молить тебя. Я не дам тебе спать"
И я знаю, что так и будет. Замолчать ее могут заставить только наркотики и снотворное. Если Алина в сознании, она как попугай повторяет одно и то же, высасывая из меня душу.
В ее глазах любовь и доверие. Она просит и плачет. А я... а что я? Я никогда ее не любил, но я всегда к ней хорошо относился. Лучше, чем к большинству людей.
Поставив ей пятый укол при норме в два, и услышав тихое "спасибо, я люблю тебя", я пошел в свой кабинет, достал диплом и зажигалку. Смотрел, как пламя медленно поглощает то, чем я гордился больше всего, понимая, что в соседней комнате умирает человек, а я не просто не помогаю ей, я причина ее смерти. Больше я не врач. Никогда не буду врачом. Меня выворачивает от отвращения к себе, от понимания, что я предал свою мечту. Что я предал себя. Еле успеваю добежать до унитаза. Но помочь Алине уже нельзя. Она стонет от боли, ведь отказывают ее внутренние органы, а диплом догорает вместе с целью моей жизни. Синее пламя как будто выжигает меня изнутри, оставляя после себя золу и пепел. Недурное удобрение. Вот кто я, - удобрение. Дерьмо, а не врач. Не врач. И когда я это понимаю, в голове щелкает, становится больно. Так больно, что я падаю на колени, скрючившись и хватаясь за виски. А потом слышится смех. Не мой. Но в моей голове. И этот самый голос, давясь хохотом, повторяет "не врач, не врач, не врач...". Я растоптал свою сущность, сломал стержень. И сошел с ума.
Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.
Этот день пронесся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза своей тещи, я понял, что занимаюсь самообманом. Все было иначе.
Я помнил, как подходил к кровати, как брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед ее смертью. Не Алине, а Але.
Ужас, охвативший меня, перекрыл кислород, и я схватился за горло, оседая на пол.
Это Аля просила меня о смерти, - и я отчетливо помнил ее слова, - это ее руку я сжимал, это ей я ставил укол. Я убил свою Алю.
Я убил свою Алю.
- Нееет, - я кричу, задыхаясь, - Нет, я не мог, это не правда, нееет! - мои руки ударяют по полу. А бесы в голове смеются. И голос, тот самый, который был у медсестры в психбольнице, когда та советовал мне убить санитаров. У той самой медсестры, про которую я рассказывал Пестрову. Голос, который говорил со мной после выписок, советуя убить себя, который учил, как это делать, звучит в ушах: "ты ее убил. А теперь убей себя. Потому что без нее ты не сможешь жить". И я понимаю, что он прав. Полностью прав. Моей Али больше нет.
Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.
Бью кулаками о пол.
Но влагу не ощущаю. Потому что это все лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моем распоряжении нет ни одного острого предмета... А мне нужно убить себя. Прямо сейчас. Кричу об этом.
Я стучу головой и каменный пол и кричу. А вот и влага, - липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара моей головы на полу ее становится все больше. Кровь повсюду. Темная, густая жидкость, избавившись от которой, я, наконец, добьюсь желаемого.
А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.
Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганный: "У него шизофрения", а затем "кто-нибудь, хватайте его!", "дайте успокоительное!", "помогите, у парня острый психоз, срочно!".
Но это все где-то вдалеке, а я в своем собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая, больше никогда не проснуться.
***
Не хотелось уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым показалось возвращение с прогулки. День за днем - перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и одна единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моем случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.
За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на ее территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивал, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с моими бесами хохочем в полный голос. Мой отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место мое, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав под себя ноги, дни напролет. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивал на мои слова и продолжал задавать вопросы, не относящиеся к делу.
Почему они все ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются мне. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, на самом же деле - очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят мне помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.
Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает мне в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: "как кормишь, так и питаюсь". Ясно же, что смерть от голода - не мой выбор. Я предпочитаю более легкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно, вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полет, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.
Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвел, с другой - что еще жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие - пока дойдешь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь - не менее получаса убито. Потом, когда накуришься, как следует, тошнить начинает - опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома - выдает сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.
Постоянно ощущаю жажду и слабость. Ноги тяжело гнутся, передвигаюсь как оловянный солдатик, слегка качаясь. Прежде чем слезть с кровати и дойти до умывальника представляю себе весь путь минут десять, только потом начинаю шевелиться. Из всего перечисленного важно лишь то, что меня подобное существование устраивает, не вижу себя улыбающимся или мечтающим, понимаю, что не достоин лучшего.
Думать с каждым днем становится все сложнее, это из-за лекарств, которые колют по утрам. Но мы с бесами все равно пытаемся, делать-то все равно нечего.
"Али больше нет". С этого начинается каждое рассуждение. Я вспоминаю, как убивал ее. Образы в голове крутятся, часто сменяя друг друга, как числа в отрывном календаре на стене в столовой. Я вижу то одно женское лицо перед собой, то другое. Бесы шепчут, что Алины никогда не было, что я ее придумал, чтобы оправдать свое первое попадание в психиатрическую клинику. А было ли оно вообще? Не могу понять, что реально, а что вымысел. Иногда мне кажется, что и голоса в голове лишь плод моего воображения, иногда - что это единственное, к чему стоит прислушаться.
Трудно. Иногда, когда я пытаюсь дремать, мне чудится, что Аля находится рядом, видимо, мое подсознание жаждет ее близости.
- Прости меня, - говорю ей.
Она никогда не отвечает, лишь проводит пальчиками по лицу и волосам, как делала раньше.
- Поцелуй меня, я очень скучаю, - прошу.
А она улыбается и отрицательно качает головой, гладит мои щеки, - я снова начал бриться ряди этих прикосновений, хотя и не чувствую их. Каждый раз, закрывая глаза, надеюсь, что она снова придет, вместе с тем понимаю, что ее больше нет.
- Как ты спал, сынок? - спрашивает меня мать, поглаживая по руке. Мы сидим на диванчике, расположенном около лестницы первого этажа. Знаю, что отец разговаривает с врачами в другом крыле больницы. Когда он появляется, я, неспособный вынести разочарования в его глазах, сразу ретируюсь в палату, поэтому отец предпочитает последнее время ждать мать снаружи.
- Хорошо, - говорю ей, не поднимая глаз. Хочется курить и пить одновременно. Взгляд падает на черную объемную сумку на ее коленях, и мама, чувствуя мою потребность, достает оттуда бутылку с водой, протягивает мне. Надеясь, что это яд - жадно отпиваю.
- Олежка, ты обещал, что подготовишься к сегодняшней встрече. Помнишь, мы хотели поговорить об Але?
"Скажи, что это ты ее убил"
- Я ее убил, - послушно повторяю.
- Нет, Олег, ты ее не убивал.
"Она врет".
- Ты врешь.
- Я не лгу, сынок.
- Тогда где она?
- Она придет, как только ты будешь готов ее увидеть. Как только тебе станет легче.
"Скажи, что ты ненавидишь ее за то, что она тебе лжет. Скажи, что ты мечтаешь о ее смерти". И мне хочется произнести именно эти слова, но я поступаю иначе.
- У нас же был план, - говорю я, поздно понимая, что вслух. Виновато хмурюсь.
- Какой план? - переспрашивает мать.
- Я хочу домой, мам, - внезапно обнимаю ее, чтобы отвести подозрения, - мне кажется, я готов вернуться домой.
- Я не позволю тебе пока жить в одиночестве.
- Знаю, я буду жить у вас с папой, если вы не против. Будете ставить мне уколы.
- Больше никаких пропущенных таблеток.
- Договорились.
- Хорошо, я поговорю с отцом.
- Спасибо, - произношу уже шепотом, улыбаясь.
Прошло достаточно времени, чтобы я успел осознать и прочувствовать последствия своего поступка. Я давно уже не кричу, не рву на себе волосы и не пытаюсь пробить головой стены. Как бы глубока не была моя печаль, как бы я не страдал, прокручивая в голове снова и снова детали убийства, вспоминая бледное Алино лицо, когда она просила освобождения, - все это никогда не вернет мне ее, а лишь провоцирует новую боль и тоску, которые я любовно взращиваю, как единственный мостик к самому дорогому для меня человеку. В конце концов, я понял, что мне нужно делать. Если бы я покончил с собой раньше, Аля была бы сейчас жива. В больнице у меня нет возможности последовать за ней, зато на свободе их будет море.
Мне просто нужно доказать родителям, что я в порядке. Сделать вид, что я верю их лжи о том, что Аля все еще жива и здорова, что она спрашивает обо мне. И когда они заберут меня отсюда, я в первый же вечер и сделаю все правильно. Так, чтобы никто не успел помешать моим планам.
***
Потраченное впустую время лишь усиливало во мне ненависть ко всем людям, мешающим исполнению составленного бесами плана. Отпускать своего самого занимательного пациента, то есть меня, домой Игорь отказывался категорически. Уж не знаю, что он наговорил моим родителям, но я заперт в больнице уже второй месяц, ежедневно подвергаясь словесным атакам врачей, цель которых, как они утверждают, упорядочить мои мысли, прояснить случившееся с Алей. Игорь уверен, что я должен сам вспомнить, что произошло тем утром. Понятия не имею, что ему от меня нужно. Воспоминания, которыми я сейчас живу, врача не устраивают. Приходится придумывать новые. Придумывать сложно, из-за лекарств и голосов в голове. Мои попытки выглядят жалко, Игорь увеличивает дозировку, отчего мозг совершенно отказывается работать. Мир плывет перед глазами, я плыву вместе с ним. Речь окружающих людей сливается с болтовней бесов и становится с каждым днем менее понятной. Последняя здравая, моя собственная идея на этой неделе - "выбирая своим врачом Игоря, я думал, что не будет проблемы обмануть этого тупицу, пресмыкающегося передо мной даже теперь, когда я его пациент, но, кажется, я снова ошибся. Сколько же ошибок я совершил..."
***
Аля
В тот момент, когда зазвонил мамин мобильный, мы с ней смотрели до отвращения банальный сериал, в котором главная героиня на волне глупейшего приступа гордости в течение двадцати лет скрывала от своего возлюбленного, что ее ребенок от него, а потом, когда возлюбленный узнал правду, они, обнявшись, рыдали над своими сломленными судьбами. К слову сказать, все эти годы он был уверен, что ребенок был рожден от его брата. А какой бы мужик считал иначе, если бы женщина прямым текстом заявила, глядя в глаза, что не он создатель родившегося сокровища? Мне бы их проблемы. Я как раз хотела озвучить вслух, что думаю об умственных способностях героини, как по комнате прокатилась разгоняющаяся популярная мелодия, заменяющая звонок телефона.
- Добрый день, Николай Николаевич, - заулыбалась мама, поднося телефон к уху. Мои родители обожали хирурга, спасшего мне жизнь, увы, того же нельзя было сказать про его сына. Имя "Олег" считалось запретным в доме моих родителей, где я проходила реабилитацию и восстанавливалась. - Конечно, могу говорить. Да, у нас все хорошо, Аля сегодня сама ходила в магазин, - подмигнула мне. - Да, все правильно, - улыбнулась еще шире. - Как у Вас дела? - Вдруг резко стала серьезной: - Мы же договорились с Вами, - ответила с укором в голосе. Потом посмотрела на меня:
- Я сейчас, - и вышла из комнаты. Мама никогда не скрывала от меня, о чем говорит с Николаем Николаевичем, часто мы общались по громкой связи, обсуждая детали моего лечения, успехи и временные неудачи. Что-то пошло не так? Да нет, я чувствую себя прекрасно, с каждым днем все лучше. Выздоровление происходит именно так, как предсказывал Баль. Прогресс очевиден. Значит, моя операция тут ни при чем. И кроме плохих новостей о здоровье дочери, лишь одна тема могла испортить маме настроение при разговоре с Николаем Николаевичем. Они обсуждали Олега. Почему Николай не позвонил мне? Какую информацию мать хотела скрыть от меня? Нехорошие предчувствия ускорили биение сердца. Убавив звук телевизора, я, хватаясь за мебель и стены, на цыпочках подошла к двери и замерла, прислушиваясь.
- Мне очень жаль Вашего сына и еще больше Вас, но поймите, подобные новости не пойдут на пользу Але, - медленно произнесла мама, понизив голос. - Понимаю, что Вы в отчаянии, но я думаю, что в ближайшее время Але не следует знать про... случившееся. Пожалуйста, не настаивайте.
Очередной удар в груди отозвался болью. Последнее, что я слышала об Олеге, заключалась о том, что его выписали из больницы, и он отдыхает в доме родителей, приходя в себя после интенсивного лечения, которое должно было "выбить" из его больной головы мысли о суициде. Но, судя по маминым репликам, что-то пошло не так.
- Нет, это Вы меня простите, - между тем продолжала говорить она. - До свидания.
- Что случилось? - распахнула я дверь и увидела, как мама прижимает телефон к груди. Выглядела она испуганно, будто узнала что-то страшное.
- Ничего, - нервно всплеснула руками и быстро проследовала на кухню. Я, схватив трость, не отставала. Несколько минут молча наблюдала, как она вдруг стала оттирать металлической губкой до блеска вычищенную кастрюлю.
- Мама, что случилось с Олегом? Почему Николай Николаевич не позвонил мне?
- Что с ним может еще случиться? - встрепенулась она. - Лечит голову.
- Мама, если я позвоню сама, то Николай и Инна скажут, что с ним все хорошо, как делают это последние месяцы, да? Отшутятся. Что вы от меня скрываете?
- Мы же договорились, что пока ты не поправишься, не будешь спрашивать о нем.
- Не было такого. Это ты поставила условие. И, как я вижу, подговорила наших общих знакомых, которые в последнее время все как один "ничего о нем не знают", - устав стоять, присела я за кухонный стол.
- Он сумасшедший. Больше о нем нечего знать, - довольно резко возразила мама.
- Это мы еще посмотрим.
Опираясь о стены и трость, я, борясь с усталостью, довольно резво проковыляла к себе в комнату, которую перенесли на первый этаж, чтобы мне было удобнее. Вызвала такси на ближайшее время и принялась собираться. Еще до аварии мы сильно сблизились с Инной Викторовной, что, если вдуматься, вовсе не удивительно, ведь у нас была общая цель - помочь важнейшему мужчине в наших жизнях, приходящемуся ей сыном, а мне - гражданским мужем. После аварии созванивались не реже двух раз в неделю, обсуждая мое лечение и возвращение в город. Я не подвергала слова свекрови сомнениям, принимала за правду всю полученную от нее информацию о физическом и психическом здоровье Олега. Сегодня утром довольно бодрым голосом Инна Викторовна заверила, что состояние ее сына не меняется. Я подозревала, что ему плохо и одиноко, но так же понимала, что помимо поддержки родных Олег нуждается в квалифицированной помощи профессионалов, отвергая которую чуть не разрушил себя, меня. Нашу семью. Я ждала, когда смогу приехать и обнять его, хотя бы позвонить и пожаловаться, как мне больно и трудно лечиться. А еще рассказать, что прикосновения его ледяных рук мне снятся по ночам, вместе с его запахом, напоминающим высушенную на солнце траву, одновременно душистую и свежую. Аромат его кожи давно ассоциируется у меня с домом, надежностью и безопасностью.
- Аля, ему сейчас не до тебя! - зашла ко мне мама.
- Разберемся.
- Доченька, ну зачем ты это делаешь? Пойми, никто не ждет от тебя милосердия по отношению к нему. Все наши родственники и друзья рады, что вы расстались.
- Мы не расстались. Я не искала встреч только потому, что родители Олега сказали, что он пока меня не узнает. Он тяжело перенес угрозу моей жизни, но я никогда не говорила, что отказываюсь от него. А после того, что узнала недавно... тем более. Его никогда никто не поймет так, как я.
- Аля, что скажут люди?!
- Мне плевать на людей. И на тетю Любу, и на дядю Сережу. Плевать, что Ирка в прошлом месяце удачно вышла замуж, и Ленка собирается в следующем. Ты ведь не просто так постоянно рассказываешь о череде непрерывных свадеб? Пойми, я его никогда не оставлю, мама.
За окном посигналила машина, вероятно, такси. Наличных у меня, правда, не было, я надеялась, что родители Олега расплатятся. В крайнем случае, сделаем крюк до банкомата. Глубоко вдохнув и выдохнув, я, наконец, прочувствовала разрывающие сердце, переполняющие меня чувства и эмоции, смешавшиеся воедино, превратившись в жгучее нетерпение, от которого задрожали руки. Время нашей встречи пришло. И неважно готовы мы к ней или нет. Олег всегда говорил, что я должна жить так, как хочу, и с ним поступать в соответствии со своими желаниями. Так я и собиралась сделать.
- Тебе мало, что он тебя едва не сделал инвалидом? - крикнула мне в след мама.
- Не обижайся на меня, но так будет правильно.
- Аля, он сумасшедший. Он загонит тебя в могилу.
- Судьба такая, - улыбнулась я и вышла из дома, прикрывая за собой входную дверь. Водитель оказался предупредительным молодым мужчиной, как только я ступила на улицу, выскочил из машины и помог мне дойти до пассажирского сидения, а потом удобно устроиться, - я все еще передвигалась очень медленно, да и не привыкла к трости.
Преодолев половину расстояния до города, набрала номер свекрови. Трубку взяли не сразу, мне даже пришлось повторить вызов.
- Привет, Алечка,- голос прозвучал устало. - Как ты?
- Инна Викторовна, добрый день. Спасибо, стараниями Николая Николаевича мне с каждым днем все лучше. Вы дома сейчас?
- Да, дома.
- Через полтора часа я буду у вас. Заплатите за такси?
- У нас? - заволновалась она. - Как же так... Тебе не следовало пока предпринимать столь дальние поездки.
- Но дело уже сделано. До родителей мне ехать дальше, чем до вас. Ждите.
Я умышленно не стала задавать интересующий меня вопрос по телефону. Но как только оказалась в доме Балей, выпалила его на одном дыхании:
- Олег жив?
- Жив, - кивнула Инна Викторовна. Выглядела она неважно, что можно было отнести на счет отсутствия макияжа, если бы сам факт отказа от косметики на лице всегда ухоженной свекрови не настораживал столь сильно. Темные круги под глазами говорили о бессонных ночах, а в глазах таилось столько безнадежности, что захотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Разумеется, я могла себе позволить только обнять за пару месяцев постаревшую на десяток лет женщину.