Сэм Клеменс из штата Миссури
Annotation
В настоящем издании представлена биография Марка Твена — прозаика, публициста, классика мировой литературы.
Морис Мендельсон
Марк Твен
Произошло это в конце 1963 года.
В весьма скромном американском журнале появилась небольшая статья о Сэмюеле Клеменсе, больше известном как Марк Твен. Она привлекла внимание не очень-то многих соотечественников писателя.
Между тем одно известие, содержавшееся в этой статье, можно назвать событием в культурной жизни США.
Журнал называется «Хадсон ревью». И в статье, опубликованной в нем, было сказано мимоходом, что Клара Клеменс-Самосуд, дочь Марка Твена, решила снять запрет с неизданных произведений своего отца.
Этот запрет находился в силе много десятилетий. Твен умер в 1910 году, и с тех пор его рукописями распоряжалась Клара Клеменс. На протяжении половины века она с явной неохотой расширяла круг доступных народу творений ее отца.
Сообщение о снятии запрета вселяет надежду, что близки сроки, когда наконец-то творчество классика американской литературы станет достоянием читателей во всей полноте. До самых глубин раскроется сокровищница твеновской мысли, твеновского искусства.
Обещание, таящееся в статье, напечатанной в «Хадсон ревью», пока еще не осуществилось. Нет никаких сведений о подготовке полного собрания сочинений Марка Твена. И сегодня иные его произведения известны нам лишь по названиям или в извлечениях. Стальные двери, за которыми хранятся неопубликованные труды писателя, еще не распахнуты настежь.
А все же за последние несколько лет объем напечатанной «твенианы» существенно увеличился. На рубеже 50-х и 60-х годов нашего столетия то там, то здесь появлялись публикации вовсе неизвестных раньше или позабытых рассказов, памфлетов, статей Твена. Недавно были впервые обнародованы такие ценнейшие произведения, как «Рыцари труда» — новая династия» и «Письма с Земли». Стали известны новые разделы «Автобиографии» Твена, а также фрагменты из его памфлета «Грандиозная международная процессия» и из книги «Взгляд на историю, или Общий очерк истории». Воспроизведены памфлет «Открытое письмо коммодору Вандербильту» и кое-какие другие сочинения, затерявшиеся в комплектах журналов чуть ли не столетней давности.
Все это позволяет расширить и углубить наши представления о творчестве Твена, о мощи его гневных обличений империализма, религии, буржуазной морали. Раскрываются и новые страницы биографии великого юмориста и сатирика.
Уже давно известно, что в конце жизни Твен был вынужден многое писать как бы только для самого себя, что иные свои книги он создавал без всякой надежды познакомить с ними читателей, что он исписывал сотни и сотни страниц для того только, чтоб затем положить свои рукописи в сейф, специально предназначенный для «запретных» сочинений.
Теперь выясняется, что даже в молодые годы Твен в большей мере, чем мы это знали раньше, был вынужден скрывать от читателей свои мысли и чувства. Не раз бывало и так, что, отведя душу в газете или в каком-нибудь журнале, сатирик был вынужден при подготовке к печати очередных томов своих произведений «забывать» о написанном. Уже в нашем веке Твен занес на бумагу горькие слова: «…Я… смогу писать свободно, откровенно и без внутренних преград… если буду уверен, что никто чужой не увидит того, что я написал, до той поры, пока я не лягу в могилу, бесчувственный и равнодушный». Писатель имел немало поводов сказать все это и задолго до прихода XX столетия.
Новейшие публикации неизвестных ранее произведений замечательного американского реалиста позволяют еще яснее представить себе его трагедию. Он считал своим гражданским долгом говорить миллионам людей правду о жизни, но очень часто был лишен возможности это делать. Некоторые из заветнейших своих мыслей о боге, о собственнической Америке, о будущем рабочего класса Твен вынужден был поверять только горстке избранных друзей да бумаге, заведомо обреченной на молчание.
Факты, ставшие известными в самое последнее время, проливают новый свет и на жизнь Марка Твена в кругу семьи. Да, мы знали, что религиозная жена мешала автору «Путешествия капитана Стормфилда в рай» открыто выражать свое презрение к религии. Для нас не было секретом, что обстановка, царившая в семье Сэмюела Клеменса, нередко заставляла его смягчать суждения о боге при подготовке своих книг к печати, надолго откладывать публикацию антирелигиозных сочинений, а иные и вовсе не издавать.
Но сегодня мы можем, пожалуй, несколько лучше понять, чем в прошлом, как глубоки были расхождения во взглядах на религию (и не только на религию) между Твеном и самыми близкими ему людьми.
Во второй половине июня 1906 года Марк Твен написал пять новых глав своей «Автобиографии», в которых с полной откровенностью выразил свое мнение о библии и о боге. Библия, сказал он, раскрывает характер бога «с полной и беспощадной точностью». Бог похож на человека, «если только можно представить себе человека, столь насыщенного и перенасыщенного дурными побуждениями, — ведь это намного превышает человеческие возможности». Главы эти завершаются словами: «В глубине души мы готовы без секунды промедления назвать безмозглым дураком любого человека, который… думает, что он думает, что он чем-то обязан богу, будто он должен благодарить бога, почитать его и преклоняться перед ним».
Вполне очевидно, что все это мог сказать только убежденный атеист. И единственному члену семьи, пережившему Твена, — Кларе Клеменс — резко выраженные антирелигиозные воззрения писателя были совсем не по душе. Столь чужд и даже враждебен был этой женщине — поклоннице так называемой Христианской науки — склад мыслей ее отца-безбожника, что на протяжении многих десятилетий она снова и снова подтверждала свое категорическое запрещение печатать упомянутые пять глав «Автобиографии».
Когда минуло полвека после написания «крамольных» глав и один американский редактор в очередной раз обратился к владелице рукописей Твена с просьбой разрешить их издание, она ответила отказом, мотивируя его тем, как пишет редактор, что-де «опубликование этих глав принесло бы пользу и удовольствие антирелигиозному Советскому Союзу». Лишь после того как редактор выдвинул лукавый аргумент, что «именно запрещение печатать эти главы» доставит русским «удовольствие», страницы «Автобиографии», которые вышли из-под пера Твена еще в начале столетия, были напечатаны. Произошло это только в 1963 году (главы были воспроизведены в «Хадсон ревью»).
Марк Твен любил свою жену и детей нежнейшей любовью. И сам писатель и его современники сказали очень много хорошего и об Оливии Клеменс и о дочерях Твена — рано умерших Сузи и Джин, а также о Кларе. Но все же нельзя закрывать глаза на то, что нескончаемая борьба Твена против господствующих в буржуазном мире предрассудков и ложных представлений о жизни зачастую не находила поддержки в кругу его близких.
Смелая мысль Твена упорно пробивает себе путь к свету. Ибо нельзя заглушить голос разума. Ибо свободное, правдивое, умное, живое слово бессмертно.
В этой книге рассказывается о том, как складывалась на протяжении почти трех четвертей столетия (1835–1910) сложная и трудная жизнь большого американского писателя, в котором и в наши дни мы ощущаем своего современника.
Юмор Твена и сегодня сохраняет свою свежесть, а его сатира — способность жалить тех, кто это заслужил.
Биография создателя книг о Томе Сойере, Геке Финне, негре Джиме, Янки и многих других замечательных героях интересна не только потому, что Твен — гигант мировой литературы. Ведь этого писателя никак не назовешь человеком, который все свои годы провел взаперти, в четырех стенах кабинета.
В одном письме Твена неизвестному корреспонденту говорится:
«…Когда я пытаюсь изображать жизнь, я ограничиваюсь теми ее областями, с которыми знаком. Но я ограничился только жизнью мальчика на Миссисипи потому, что она таит для меня особое очарование, а не потому, что я не знаю жизни взрослых. В начале войны (речь идет о Гражданской войне в США. — М. М.) я две недели пробыл солдатом, и все это время за мной охотились, как за крысой. Знаком ли я с жизнью солдата?..
Да кроме того, я несколько недель ворочал серебряную руду на обогатительной фабрике и познал все последние достижения культуры в этой области…
А кроме того, я был золотоискателем и могу отличить богатую породу от бедной, просто попробовав ее на язык. А кроме того, я был рудокопом на серебряных рудниках и умею отбивать породу, отгребать ее, бурить скважины и закладывать в них динамит…
А кроме того, я четыре года был репортером и видел закулисную сторону многих событий…
А кроме того, я несколько лет служил лоцманом на Миссисипи и был близко знаком со всеми разновидностями речников — племени своеобразного и ни на какие другие не похожего.
А кроме того, я несколько лет был бродячим печатником и переезжал из одного города в другой…
А кроме того, я много лет читал публичные лекции и произносил речи на всевозможных банкетах…
А кроме того, я много лет следил за разработкой дорогого моему сердцу изобретения, истратил на него целое состояние, так и не сумев довести его до конца…
А кроме того, я издатель…
А кроме того, я вот уже двадцать лет — писатель, и пятьдесят пять лет — осел.
Ну так вот: поскольку самым ценным капиталом, культурой и эрудицией, необходимым для писания романов, является личный опыт, я, следовательно, неплохо экипирован для этого ремесла».
Письмо Твена, отрывки из которого приведены выше, относятся к 1891 году. Писатель прожил еще без малого двадцать лег. А за эти годы ему довелось испытать очень многое. Если бы Твен надумал в конце своих дней пополнить письмо, отправленное в начале 90-х годов, новыми фактами, то он имел бы право написать также следующее:
А кроме того, я был богатым человеком и банкротом.
А кроме того, последние годы моей жизни были посвящены яростной борьбе против американского империализма.
А кроме того, я продолжал сражаться с религиозными суевериями, с богом и со всеми теми, кто творит зло, прикрываясь именем божьим…
Да, жизнь американского писателя была насыщена множеством событий, необычайно богата контрастами!
Хотя Марка Твена нет среди живых уже очень много лет, мы все время узнаем о нем что-нибудь неизвестное, даже неожиданное. Уже по этой причине снова и снова возникает необходимость дополнить, переработать посвященную ему книгу.
Детство писателя и «Приключения Тома Сойера»
Начнем этот разговор о Марке Твене с того, с чего обычно начинают жизнеописания. Сэмюел Клеменс родился 30 ноября 1835 года в деревушке Флорида штата Миссури. Ребенок был еще совсем мал, когда его родители переехали в поселок, расположенный на реке Миссисипи. Там, в Ганнибале, и прошло детство будущего писателя.
Детство Марка Твена…
Перед нами возникает в ослепительном сиянии летнего дня широчайшая и полноводная Миссисипи. Над ее величественной гладью дремлет крохотное поселение. Кругом безмолвие лесов, все пронизано покоем.
Детство Марка Твена…
Эти слова у многих читателей вызовут представление о благословляемом солнцем мирном городишке, о веселой жизни непоседливых мальчуганов.
Кажется, мы видим, как маленький Сэмюел Клеменс и его товарищи белят забор, наслаждаясь своим трудом. Вот начинается драка с незнакомым мальчиком. Дети, конечно, ищут клад. Легкой, подпрыгивающей походкой движется мальчуган, изображающий речное судно. «Подойдя ближе, он убавил скорость, стал посреди улицы и принялся не торопясь заворачивать, осторожно, с надлежащею важностью, потому что представлял собою «Большую Миссури», сидящую в воде на девять футов. Он был и пароход, и капитан, и сигнальный колокол в одно и то же время, так что ему приходилось воображать, будто он стоит на своем собственном мостике, отдает себе команду и сам же выполняет ее».
А теперь мы видим зеленый островок, где царит весенняя природа и нет никого из взрослых. Помните, мальчики съели яичницу из черепашьих яиц, найденных в песке, а затем стали носиться взад и вперед по отмели. Они гонялись друг за другом, «сбрасывая с себя на бегу одежду, а потом голые мчались далеко-далеко, к мелководью, продолжая бесноваться и там. Сильное течение порою сбивало их с ног, но от этого им становилось еще веселее».
Ни для кого не секрет, конечно, что эти строки почерпнуты из книги Твена о Томе Сойере. Но разве, изображая приключения Тома и его друзей, автор не описывал свое собственное детство?! В десятках книг и сотнях статей рассказывается о том, кого из своих родных или близких знакомых писатель воплотил в образах Сида, тети Полли, Гека, индейца Джо. Окруженный спутниками детских лет Твена, Том Сойер превращается во «второе я» самого писателя.
Да, детство Твена, как и детство Тома Сойера, прошло на берегах одной из величайших рек мира. В жизни будущего писателя были и безмятежные дни на островке, который лежит неподалеку от Ганнибала, и озорная радость купания в Миссисипи потихоньку от взрослых, и недовольство унылой школой, где учитель так охотно пользуется розгой, и захватывающие приключения, и счастье близости к девственной природе. Что и говорить, в безудержной энергии Тома, в его тяготении к раздолью и свободе, в буйном воображении мальчика и в его стихийном демократизме, в неутолимой жажде увлекательной, полнокровной жизни и вере в амулеты, в его детских устремлениях и невзгодах сказались различные черты характера самого Сэмюела Клеменса.
Возле Ганнибала, как и около Санкт-Петербурга, в котором развертывается действие «Приключений Тома Сойера», находились таинственные пещеры, в которых можно было заблудиться, как заблудились Том и Бекки. А прототип Кардифской горы, которую, как сказано в книге о Томе Сойере, видно было отовсюду и которая весною сплошь зарастала зеленью, назывался в Ганнибале холмом Холлидея.
О поэзии твеновского детства, о лесах, окружавших Ганнибал, о величии и прелести гигантской Миссисипи, реки — друга и утешителя, источника сказаний реки-кормилицы, реки, заполнявшей чуть ли не весь горизонт мальчишеского сознания, никто не скажет лучше автора «Приключений Тома Сойера».
Но Санкт-Петербург и Ганнибал — это все-таки не одно и то же. В конечном счете образ тети Полли не очень-то уж много нам говорит о жизни и характере родителей Твена. Образ самого Тома Сойера далеко не во всем автобиографичен.
Марк Твен писал о своем детстве не только в «Приключениях Тома Сойера». Мало найдется художников слова, которые с таким постоянством, как Твен, снова и снова возвращались к ранним годам своей жизни. О детстве писателя можно узнать немало интересного из «Приключений Гекльберри Финна», «Позолоченного века», «Тома Сойера-сыщика» и «Тома Сойера за границей», «Простофили Вильсона», «Автобиографии» и даже из книги об авторстве шекспировских пьес. Из рассказов и повестей Твена: «Деревенские жители, 1840—43», «Гек Финн и Том Сойер среди индейцев», «Таинственный незнакомец в Ганнибале» — мы тоже, по-видимому, могли бы почерпнуть груду ценных сведений о жизни Сэмюела Клеменса в его детские годы, а заодно и об Америке 40-х годов прошлого века, если бы только эти произведения были… опубликованы. В настоящее время они известны в отрывках.
Впрочем, о Твене-ребенке, о его родителях и о стране, в которой он родился и вырос, говорят не одни лишь сочинения писателя. В распоряжении исследователя есть, разумеется, и иной, обширный, хотя (как чувствует, пожалуй, каждый биограф) далеко еще не достаточный материал: воспоминания современников, исторические документы.
Все это помогает увидеть Сэма Клеменса и окружавших его людей такими, какими они были на самом деле.
Джон Клеменс и его жена
В семье отца Твена — захолустного юриста и лавочника Джона Маршалла Клеменса никто, разумеется, не проводил больших изысканий в области генеалогии. Родословная писателя изучена слабо, о далеких его предках известно мало достоверного. Но вокруг некоторых из них создались любопытные и характерные легенды. Ярый республиканец, Твен любил рассказывать, например, что среди людей, которые вынесли смертный приговор королю Карлу I во время английской революции XVII века, был некий Клеменс. В своей «Автобиографии» писатель с гордостью заметил, что этот его предок «сделал все, что мог, чтобы сократить список коронованных бездельников своего времени».
И отец и мать Твена — выходцы из южных штатов. Среди их дедов и прадедов были плантаторы средней руки, люди с аристократическими претензиями. Но чете Клеменсов по большей части приходилось жить так, как жили в Америке обыкновенные фермеры, ремесленники или лавочники.
Джон Клеменс и его жена были очень разные люди. И их шестой ребенок, Сэм, унаследовал от своего отца и своей матери некоторые противоречивые черты. Несходство начал, которыми Твен был обязан Джону Клеменсу и Джейн Клеменс, порою было для него источником страданий, но вместе с тем оно, пожалуй, обогащало его душу, помогало ему глубже осознавать многообразие и сложность жизни.
По свидетельству всех, кто ее знал в молодости, рыжеволосая Джейн Лемптон была одной из первых красавиц штата Кентукки. Остроумная, быстрая, яркая, она сохраняла свою необыкновенную жизнерадостность до глубокой старости. В начале прошлого века среди молодежи в Кентукки существовал обычай: в течение целой недели, с рождества до Нового года, ездить верхом с фермы на ферму в поисках развлечений. Юноши и девушки приедут в какой-нибудь дом, устроят танцы на всю ночь, «поспят немного, позавтракают и отправятся на другую ферму, где будут танцевать весь день». Как рассказывал со слов очевидцев старший брат Твена, юная Джейн Лемптон не уступала никому ни в выносливости, ни в умении радоваться жизни.
Об изяществе, душевной свежести и веселом характере матери Твена говорили самые разные люди. Упоминал об этом и ее известный сын.
Правнук Джейн Клеменс рассказывает такой эпизод. Уже на старости лет она случайно услышала в поезде спор двух незнакомых мужчин на тему о том, где родился Марк Твен: во Флориде или в Ганнибале. Джейн Клеменс сообщила, что писатель появился на свет во Флориде. Но один из спорщиков стал настаивать на том, что это неверно и что Твен родился в Ганнибале. Тогда Джейн Клеменс сказала: «Я его мать Мне полагается знать, где он родился. Я была при этом».
От своей матери, «навсегда сохранившей сердце девочки», Сэмюел Клеменс воспринял многое. В определенной мере ей он был обязан светлым взглядом на мир, присущим ему чувством юмора, влечением к радости и веселью.
Письма, которые посылал Твен матери и в юности и в зрелом возрасте, изобиловали каламбурами, комическими мистификациями, остроумными замечаниями. Сын Джейн Клеменс был убежден, что она оценит их должным образом.
Мать писателя была отзывчивой женщиной. Он часто рассказывал о любви матери к людям и животным. «У нее было хрупкое маленькое тело, но большое сердце — такое большое, что и чужое горе и чужие радости находили в нем и отклик и приют», — говорится в воспоминаниях Твена. Воспитанная в рабовладельческих понятиях, продолжает писатель, мать «едва ли сознавала, что рабство есть неприкрытая, чудовищная и непростительная узурпация человеческих прав». Но инстинктивная человечность заставляла ее облегчать судьбы обиженных и угнетенных людей. В этом она проявляла порою истинное мужество.
Джейн Клеменс была также талантливой рассказчицей. По всей вероятности, именно ее имел в виду Твен, когда писал в очерках «Хелфайр Хочкис» (эти очерки до сих пор не опубликованы полностью, из них известно лишь несколько десятков строк): «Я знаю теперь, что она обладала необыкновенным даром речи; никто из людей, которых я когда-либо встречал, не мог с ней сравниться. Тогда (то есть в детстве. — М. М.) я этого не понимал. Полагаю, что вообще никто во всей нашей деревне не имел ни малейшего представления о том, что она чудо из чудес; никто даже не догадывался, что она чем-либо выделяется из круга обыкновенных людей. Потребовалось двадцать лет, в течение которых мне довелось познакомиться со многими прекрасными рассказчиками, прежде чем я начал понимать, что никто из них не идет ни в какое сравнение в отношении способности красноречиво и волнующе говорить с этой безыскусственной и неученой рассказчицей из западной деревушки, с этой незаметной маленькой женщиной, обладавшей прекрасной душой, большим сердцем и волшебным языком».
Твен унаследовал от своей матери привычку говорить очень медленно, растягивая слова, с ленивым и равнодушным видом. Эта манера речи сама по себе вызывала смех. Когда же этот простоватый на первый взгляд человек неожиданно высказывал остроумные мысли, они казались особенно удивительными и забавными.
Джон Маршалл Клеменс был человеком другого склада — суровым и несколько педантичным. Его брак с безудержно веселой и даже легкомысленной Джейн Лемптон нельзя было назвать счастливым. Среди автобиографических записей Твена есть следующие строки: «В детстве я видел, что мои отец и мать… всегда были внимательны друг к другу, но в их отношениях не было ничего более теплого; отсутствовали какие либо внешние и заметные проявления любви. Это не удивляло меня, ибо во всем облике моего отца и в его речи чувствовалось достоинство, манеры у него были суровые… Мать же моя по природе была человеком сердечным. Мне казалось естественным, что ее душевная теплота не находит выхода в той атмосфере, которая создавалась вокруг отца».
Здесь дана, пожалуй, несколько односторонняя картина семейной жизни Клеменсов. И это не случайно. Скажем прямо — мальчик Сэм плохо понимал своего отца и не питал к нему особенно нежных чувств. Джон Клеменс умер, когда его сыну было всего одиннадцать лет. Но, даже став писателем, Сэмюел Клеменс порою не без предвзятости говорил о своем отце.
Неприступная внешность Джона Клеменса скрывала подлинную трагедию. Нелегкой была прежде всего его семейная жизнь. В глубокой старости Джейн Клеменс призналась детям, что вышла замуж за Джона Клеменса, не любя его, вышла, чтоб досадить человеку, которого любила по-настоящему. Это был студент-медик. Восьмидесятилетняя старуха рассказывала Твену (а он воспроизвел ее воспоминания в письме к другу): «Я его любила всем сердцем и знала, что он тоже влюблен в меня, хотя мы никогда об этом не говорили». Но потом произошло недоразумение. Студент уехал, «а я, — продолжала Джейн Клеменс, — чтобы положить конец пересудам и показать ему, что мне все равно, взяла и вышла с досады замуж».
Жизнь с женщиной, которая его не любила, порождала в гордом и самолюбивом Джоне Клеменсе горькие чувства.
Дочь Памела высказывала сомнение в истинности того, о чем рассказала ее мать, — на старости лет Джейн Лемптон действительно порою начинала предаваться фантазиям. Но как бы там ни было, отец и мать Твена были столь несхожи характерами, что взаимного понимания в семье не было.
О том, что отец его выглядел безрадостным, вечно сердитым человеком, Твен писал не раз. В неопубликованной повести «Гек Финн и Том Сойер среди индейцев» есть сцена, из которой видно, как удивило Гека непривычное для него ласковое, нежное отношение друг к другу членов повстречавшейся где-то семьи переселенцев. Надо полагать, что Твен исходил здесь из печального личного опыта — ему, как и Геку, внешнее проявление любви в семейном кругу казалось чем-то чуть ли не постыдным.
А все-таки есть основания усомниться: действительно ли Джону Клеменсу так уж чужды были сердечность и душевное тепло? В «Деревенских жителях, 1840—43» рассказывается о том, что перед смертью отец попрощался только с Памелой. Твен пишет: «Поняв, что умирает, он избрал дочь из всех, кто в этой комнате стоял на коленях и плакал, и жестом подозвал к себе. Затем он обнял дочь за шею, поцеловал ее (впервые, без сомнения) и промолвил: «Дайте мне умереть…» Примечательно, что Памела рассказывала своей дочери (а последняя поведала об этом одному из биографов Твена), что ее отец вовсе не был холоден, как его обычно изображают. Перед старшей дочерью, по-видимому, раскрывались все же какие-то тайники сердца этого замученного жизнью человека.
Трагическое в жизни Джона Клеменса, вне всяких сомнений, связано и с тем, что он был неудачником, неудачником почти во всем, что делал. Судьба не раз зло над ним подшучивала. Между тем его сын Сэм (как ни странно, может быть, прозвучат эти слова) в детстве и ранней молодости инстинктивно отстранялся от всего, что было связано с неудачами. Он многократно и с неприкрытым раздражением отчитывал своего старшего брата Ориона, доброго и честного человека, который не сумел ничего добиться в жизни и в известной мере пошел по стопам своего отца. Как бы бросая вызов судьбе, Ориону, а также и памяти отца, Сэмюел Клеменс настойчиво, даже кичливо, воспевал дух энергии.
Да, на некоторых этапах своего жизненного пути Твен, сам того, конечно, не осознавая, с явным холодком вспоминал отца как раз потому, что Джон Маршалл Клеменс так и не осуществил ни одного из задуманных им мероприятий, что беды преследовали его всю жизнь с каким-то удивительным упорством, что он оставил семью в нищете.
Позднее, однако, в сознание писателя начала проникать мысль, что но всем этом были повинны общие условия существования рядового человека на его родине. Он стал понимать, что в жизни отца было нечто весьма типичное, что тысячи, а то и миллионы людей в Америке знают подобные же невзгоды, живут столь же трудно и грустно терпят крушение за крушением и с тоской взирают на действительность. Судьба Джона Клеменса помогла его сыну лучше осознать, что происходит в родной стране. Не случайно некоторые черты отца и даже факты его биографии возникают в различных книгах Твена.
Джон Маршалл Клеменс родился в самом конце XVIII века. Он рано познал горе. Дед писателя, по имени которого он был назван Сэмюелом, погиб, когда Джон был мальчиком. По патриархальному обычаю Сэмюел Клеменс помогал строить дом одному из своих соседей, когда вдруг свалилось бревно и задавило его насмерть. Бабушка Твена осталась с пятью детьми.
Как ни сильны еще были в начале XIX века патриархальные нравы в западных районах Америки, буржуазные порядки все настойчивее давали себя чувствовать и в новых краях. С юных лет Джон Клеменс вынужден был работать по найму на заводе. Когда вдова Клеменс вторично вышла замуж, ее муж Саймон Хенкок завел расчетную книгу на детей супруги от первого брака. Сохранился документ под названием: «Претензии Саймона Хенкока к Маршаллу Клеменсу, управляющему делами покойного Сэмюела Клеменса». Первая запись в этом документе гласит: «Содержание Маршалла Клеменса за три года, по двадцать дол. в год, — 60 долларов».
Невеселое детство, тяжелая работа, плохо сказавшаяся на здоровье мальчика, уже тогда придали его серьезному характеру оттенок угрюмости.
Клеменсу было лишь немногим больше двадцати лет, когда он получил права адвоката. Высокий ростом, с гордой осанкой, требовательный к себе и другим, сдержанный, несмотря на вспыльчивость, он обладал недостатками и достоинствами иных, не чуждых культуре людей юго-западных штатов. Типичный южанин, отец Твена считал рабовладельческие устои чем-то неоспоримым.
Однако ему были близки кое-какие элементы философии Просвещения, воспринятые через статьи, речи и памфлеты передовых деятелей периода американской войны за независимость. Джон Клеменс был искренним республиканцем, обожествлял разум и презирал религиозные догмы.
Сэмюел Клеменс в определенной мере обязан отцу характерными для него верой в разум и отрицательным отношением к церкви.
Бракосочетание Джона Клеменса и Джейн Лемптон состоялось в мае 1823 года. Твен утверждает, что свою семейную жизнь его родители начали в небольшом городке Лексингтоне штата Кентукки. Они владели тогда участком земли и шестью неграми-рабами. По другим данным, молодые поселились в городишке Колумбия того же штата. Будь то Лексингтон или Колумбия, важно одно: Клеменсы в этом городке долго не задержались. На протяжении всех двадцати четырех лет совместной жизни супругов они то и дело переезжали из одного поселка в другой. А их имущественное положение все ухудшалось.
Миллионы и миллионы акров…
Дед Твена перекочевал из районов Атлантического побережья в Западную Виргинию. Его вдова с детьми очутилась в Кентукки, а сын, все углубляясь в просторы западных областей страны, в конце концов пересек реку Миссисипи. Внуку Сэмюела Клеменса, тоже Сэмюелу, довелось — уже в середине века — добраться до Невады на Дальнем Западе и, наконец, до Калифорнии. Так Клеменсы проделали большой путь от Атлантического океана до Тихого.
Напомним, что, когда в 1776 году представители тринадцати американских колоний приняли написанную Джефферсоном Декларацию независимости и постановили отделиться от Англии, территория новой заокеанской страны представляла собою лишь довольно узкую ленту, протянувшуюся вдоль Атлантического побережья североамериканского континента. На севере и юге страны уже в основном наметились современные границы Соединенных Штатов Америки. Но к западу от территории тринадцати колоний, ставших «свободными и независимыми государствами» (штатами), еще лежали огромные земельные пространства, хозяевами которых фактически были вольные индейцы, хотя на картах земля эта значилась принадлежащей разным европейским государствам.
Основными колонизаторами северной части американского континента были англичане. Они создали первые постоянные поселения за океаном через сто с лишним лет после открытия Америки (1492). Французы раньше проникли в глубь страны и, объявив своим достоянием бассейны крупнейших рек — Св. Лаврентия и Миссисипи, сделались хозяевами львиной доли североамериканского континента.
Незадолго до американской войны за независимость англичанам удалось нанести французам поражение, и к английской короне перешла вся земля до самой Миссисипи. Впрочем, специальным королевским указом территория от Аллеганских гор до Миссисипи была закрыта для поселенцев.
Положение изменилось радикальнейшим образом в результате войны за независимость. Английское правительство было вынуждено отдать тринадцати отделившимся штатам все западные земли — до самой реки Миссисипи. В 1803 году Соединенные Штаты приобрели у Наполеона Луизиану — огромную территорию, прилегающую к Миссисипи с запада. Пятнадцать лет спустя американцы захватили Флориду. В 1835 году они прибрали к рукам мексиканскую провинцию Техас. Прошло еще десять лет с небольшим, и захватническая война против слабой соседней страны — Мексики — дала Соединенным Штатам новый гигантский кусок земли, включавший Калифорнию.
Маленькая страна превратилась в огромную державу. Угрозы, обман, откровенный разбой — все было пущено в ход, чтобы добиться расширения территории США. К этой цели стремились, не только южные рабовладельцы, мечтавшие о новых, еще более обширных плантациях, но также и многие буржуазные деятели Севера.
По мере расширения фонда неосвоенных земель на западе страны неизбежно вставал вопрос, кому же достанутся эти «свободные» земли.
История американской республики на протяжении долгого времени в значительной мере была историей борьбы широчайших народных масс за землю. Разные формы принимала эта борьба, и разные участвовали в ней силы. Демократическим элементам приходилось снова и снова вступать в ожесточенные схватки с южными плантаторами-рабовладельцами. Их противниками нередко были также помещики, банкиры и фабриканты, властвовавшие в северных штатах.
Ленин назвал войну за независимость Америки «одной из тех великих, действительно освободительных, действительно революционных войн, которых было так немного среди громадной массы грабительских войн… Это была война американского народа против разбойников англичан, угнетавших и державших в колониальном рабстве Америку…»[1]. Десятки тысяч фермеров, ремесленников, охотников, матросов, составлявших основной костяк американской армии, которая вела многолетнюю и изнурительную войну против англичан, хотели не только независимости и уничтожения колониального режима. Многим из них казалось, что, освободившись от владычества Англии, американцы сумеют построить хорошую жизнь на принципах всеобщего равенства, что они добьются всеобщего благоденствия. А для эгого-де нужно только обеспечить всех желающих землей. Что ж, в западных областях США невспаханной земли столько, что ее хватит для многих миллионов фермеров.
Однако иллюзорные надежды на превращение нового государства в идеальную республику свободных, зажиточных и счастливых фермеров вскоре оказались разбитыми. После создания Соединенных Штатов там развернулась земельная спекуляция еще невиданных в истории масштабов. Как и всюду, самые лакомые куски доставались богатым людям. В мутной воде ловили рыбку всякие прохвосты, мошенники, авантюристы. Миллионы акров прекрасной пахотной земли оседали в руках крупных южных и северных землевладельцев, беззастенчивых политиканов и ловких предпринимателей. Безденежным же людям приходилось худо. Лучшие земли продавались недешево. Да и пробираться на запад было мучительно трудно.
От Кентукки до Миссури
Штат Кентукки, где начинали свою совместную жизнь молодожены Джон и Джейн Клеменсы, ко времени их женитьбы уже существовал несколько десятков лет. Отец Твена вскоре пришел к выводу, что возможности, которые мог ему предоставить этот «старый» штат, полностью исчерпаны. И Клеменсы перекочевали в более новый штат — Теннесси. Но городишко Гейнсборо штата Теннесси тоже не оправдал надежд — ведь он уже несколько лет являлся центром графства, а значит, лучшие земли, а также лучшие должности уже были распределены. Ну что ж, решил Джон Клеменс, надо снова отправляться в путь!
Предприимчивый юрист вместе с семьей переехал в деревушку Джеймстаун, которую только собирались сделать центром создающегося нового графства — Фентресс. Теперь уже все должно было пойти на лад.
Клеменса избрали на пост в суде. Он построил роскошный, по тамошним понятиям, дом, не какую-нибудь хижину, и объявил, что готов к приему клиентов. И тогда же, на рубеже 20-х и 30-х годов, ему удалось купить тот грандиозный кусок земли, на который Клеменсы столько лет возлагали почти все свои надежды. Рассказывая о «земле из Теннесси», Твен обычно называл цифру в семьдесят тысяч акров (около тридцати тысяч гектаров).
И все-таки два года спустя Джон Клеменс почувствовал, что и в Джеймстауне дела идут плохо: клиентов было маловато, а земля не приносила никакого дохода. Юрист с огорчением вынужден был завести мелочную торговлю. Но фермеры предпочитали оплачивать покупки не деньгами, а натурой — салом, медом, воском. Эти товары надо было кому-то продать, чтоб рассчитаться с оптовыми поставщиками. А кто их купит в таком захолустье?! Главная беда заключалась в том, что городок рос весьма медленно. Джон Клеменс строил планы превращения Джеймстауна в настоящий город, но они ни к чему не приводили. По-прежнему в лавке было мало покупателей, а цены на землю никак не росли.
Джеймстаун пришлось покинуть. Отец Твена приобрел хороший кусок земли около поселка под длинным названием Три Притока Реки Вульф, построил там скромный бревенчатый дом и снова убедился, что семью содержать не на что.
Несколько месяцев спустя Клеменсы переехали в Пелл-Мелл — там главе семьи предоставили должность почтмейстера, а кроме того, он завел лавку.
Но Пелл-Мелл был всего лишь убогой деревушкой. В этом глухом и унылом поселении, где даже самые предприимчивые люди скоро опускали руки, Клеменсы прожили несколько безрадостных лет. Здоровье Джона Клеменса ухудшалось — он страдал головными болями, — а имущество его таяло.
Беспросветная нищета обитателей Пелл-Мелла красноречиво говорила о том, как трудно в Америке завоевать достаток, обеспечить будущее своих детей даже владельцу участка земли. Повседневный тяжелый труд не приносил избавления от нужды.
И тем, кто еще сохранил здоровье, не был вконец задавлен заботами о хлебе насущном, обладал кое-какими средствами, тем, кто был смел и склонен к приключениям, начинало казаться, что спасения надо искать в еще более далеких краях — там, на западе страны.
Может быть, по ту сторону Миссисипи ждет удача. Может быть, там удастся захватить плодородный участок где-нибудь неподалеку от реки. Или под верхним слоем почвы откроются ценные породы…
На Запад!
Этот клич звучал неотразимым призывом для тысяч американцев в «старых», восточных штатах и для иммигрантов, прибывавших из-за океана. Молодые люди, люди средних лет, а порою и старики покидали родные места и ехали на Запад искать счастье. Целые семьи пускались в трудный путь — туда, где, казалось, переселенцев ждет сытая жизнь. Вокруг западных областей создавались легенды, наивные, вселяющие ложные надежды. Там, на Западе, каждый волен строить жизнь, как хочет, там все земли плодородны, там переселенцы сами устанавливают справедливые законы. Такие вести приходили в города и деревушки восточного побережья, где лучшие куски уже были захвачены, где так трудно было заработать лишний доллар, где людям были хорошо знакомы ужасы безработицы. Не удивительно, что клич «на Запад!» опустошал целые поселки.
На лошадях и на волах, в закрытых от дождей и палящего солнца фургонах, которые на много месяцев превращались в дома на колесах, переселенцы ехали в Огайо и Миссури. Агенты по продаже земли подливали масла в огонь. Не жалея красок, они расписывали богатства Иллинойса или Индианы. Порою зарождалось сомнение: а не обманщики ли эти сладкогласные агенты? Кое-кто говорил, что и на Западе лучшие земли принадлежат богачам. Носились слухи, что одураченным людям приходится браться за оружие, чтобы отвоевать для себя хоть маленький клочок земли.
Люди не знают, где правда, а где ложь. Они верят и не верят. Но уж очень скверно живется в восточных штатах. И уж очень соблазнительно то, что рассказывают о западных землях.
Среди тех, кто оставил все позади, чтоб отправиться на Запад, были и ближайшие родственники Клеменса — отец Джейн Клеменс, ее дядя и зять — Джон Куорлз. Еще в начале 30-х годов они добрались до новейшего штата Миссури, расположенного к западу от реки Миссисипи. И от Джона Куорлза, открывшего лавку в деревушке Флорида, Джон Клеменс получил приглашение последовать его примеру.
Терять было нечего. В 1835 году отец Твена пустился в путешествие. Это была самая длительная и самая рискованная из всех поездок, которые он когда-либо предпринимал. Джон Клеменс теперь окончательно порывал со «старыми», восточными областями Америки. Он вливался в армию грубоватых, бесшабашных переселенцев. Он ехал в края, где еще бродили индейцы и цивилизация делала только первые шаги.
Марк Твен не раз пытался нарисовать картину отъезда его родителей из Пелл-Мелла штата Теннесси во Флориду штата Миссури. Известные нам факты, а также сцены, порожденные воображением писателя (его самого тогда еще не было на свете), позволяют представить, как все это происходило.
Все жители Пелл-Мелла собрались на проводы Клеменсов. Главу семьи почтительно называют «сквайром», как крупного землевладельца. И Клеменс принимает это как должное — ведь в графстве Фентресс ему принадлежит больше сотни квадратных миль земли!
Но Клеменс не станет говорить об этом соседям. Он знает цену Пелл-Меллу с его убогими хижинами и опустившимися людьми. Этим пелл-меллским фермерам, навсегда застрявшим в глухой дыре, измученным работой и болезнями, потерявшим надежду на будущее, не понять, какие богатства несет в своих недрах земля, принадлежащая Клеменсу. Она содержит не только железную руду и уголь — вероятно, в ней есть и серебро. Что бы ни случилось с ним самим, дети его обеспечены.
Наконец все готово, кортеж трогается с места. В повозке сам Джон Маршалл Клеменс, его жена, дочери Памела и Маргарет, а также малыш, сын Бенджамин. Рядом с повозкой верхом негритянка Дженни и старший сын Орион — ему уже десять лет.
Из Пелл-Мелла Клеменс взял с собой домашний скарб, повозку, несколько лошадей, единственную рабыню и купчую на землю в графстве Фентресс. Когда там найдут руду и уголь, земля будет стоить по двадцать, пятьдесят, по сто долларов за акр. Впрочем, пока никто не дал бы и цента за акр этой земли — она находилась в далеких, глухих местах, была малоплодородна и не очень-то привлекала земледельцев.
Доехав до Луисвилла, Клеменсы пересели на пароход и направились в Сент-Луис — крупнейший центр всей территории за Миссисипи. Оттуда — еще дальше, снова в повозке и верхом.
За Миссисипи переселенцы попали в дикие, пустынные места. Буйная, богатая растительность, земля, которой почти не коснулся плуг фермера. Ехали лесом. Затем дорога шла через прерию. Редко-редко встречались сбитые на скорую руку строения, недавно заложенные плантации.
Миссури, самый далекий западный штат США, еще был очень слабо заселен. Что ж, здесь, именно здесь Джон Маршалл Клеменс проявит свои способности, займет место, соответствующее его знаниям!
Когда переселенцы добрались, наконец, до поселка Флорида в штате Миссури, их радушно встретил веселый Джон Куорлз. Он сразу же предложил Джону Клеменсу стать его компаньоном по лавке — в ней торгуют сыром и ситцем, гвоздями и виски, шляпами и сахаром.
Не о судьбе провинциального лавочника мечтал отец Твена, когда изучал юриспруденцию. Но во Флориде, как и в Пелл-Мелле, спрос на ученых людей был невелик. В поселке всего сотни три жителей. Предложение Куорлза было принято с благодарностью.
Семья Клеменсов устроилась в небольшом деревянном домике, который имел, пожалуй, довольно унылый вид, особенно в осеннюю непогоду. В этом доме 30 ноября 1835 года измученная путешествием и заботами Джейн Клеменс преждевременно родила еще одного ребенка — сына. В честь деда он получил библейское имя Сэмюел и еще одно — Ленгхорн.
Сэм был слаб и тщедушен. С трудом перенес он суровую зиму. На старости лет, со свойственной ей готовностью пошутить, Джейн Клеменс на вопрос сына, не беспокоилась ли она, что он умрет младенцем, лукаво ответила: «Нет, я боялась, что ты выживешь».
В ту пору, когда дети еще были маленькими, матери Сэма не всегда удавалось сохранять чувство юмора. Вечные переезды, трудности жизни в глухих деревушках, заботы о детях доводили ее до изнурения. Года через два после Сэма появился на свет еще один сын — Генри — и потребовал львиной доли внимания. Дети часто болели, и мать пичкала их лекарствами. В ходу была народная медицина, широко применялись знахарские средства и лекарства, которые продавали жуликоватые коробейники. Детей лечили касторкой, каломелем, ревенем. Часто пускали кровь. В годы детства Твена газетка, издававшаяся в поселке, где он проживал, сообщила как-то, что только один из двух американцев доживает до двадцати одного года. В семье Клеменса тоже было много детских смертей. От каких-то болезней умерли сестра Маргарет и брат Бенджамин.
Сэм рос нервным ребенком. Но, к счастью, у дяди Куорлза была ферма неподалеку от Флориды. Там был чудесный воздух; к тому же детей превосходно кормили («жареные цыплята, поросята, дикие и домашние индейки, утки и гуси, свежая оленина, белки, кролики, фазаны, куропатки, перепела; сухарики, горячая драчена, горячие гречневики, горячие булочки, горячие маисовые лепешки; вареные початки молодой кукурузы, бобы, фасоль, томаты, горох…» — так начинается длинный перечень блюд, которыми, вспоминал Твен, угощали на ферме дяди Куорлза). Болезненный мальчуган стал превращаться в крепыша.
Отец проводил большую часть времени в лавке. Помимо торговли, он пытался вести кое-какие юридические дела, но все это приносило мало дохода.
Прошло немного времени, и Джон Клеменс, разойдясь с Куорлзом, открыл собственную торговлю. Но и собственная торговля не поправила дела. Отец Твена увлекся идеей изобретения «вечного двигателя». Все его усилия, естественно, ни к чему не привели. Тогда он решил сделать еще одну попытку добиться расцвета городка, в котором жил.
Флорида стоит на речушке Соленой, менее чем в сотне километров от мощнейшей водной артерии — Миссисипи. Беда только в том, что Соленая не судоходна. В начале 1837 года законодательные органы штата Миссури назначили Клеменса руководителем группы из шестнадцати человек, коей разрешено было собирать средства для создания Навигационной компании реки Соленой. Но у тех, кто верил в перспективы речушки, денег не было, а богатые люди опасались вкладывать средства в столь ненадежное предприятие.
Возник также проект строительства железной дороги от Флориды до другого поселка под пышным названием Париж. Но и это дело не было осуществлено. И по сей день Флорида лежит в стороне от железных дорог, а выражение «плавать по Соленой» стало означать «терпеть неудачу».
Куорлз с его навыками плантатора вовсе отказался от малоприбыльной лавки, купил рабов и стал выращивать пшеницу да разводить скот. А Клеменс снова решил переменить место жительства.
Вскоре вся семья очутилась в местечке Ганнибал. Уж этому-то селению, уверенно говорил Джон Клеменс, суждено блестящее будущее. Ганнибал стоит не на каком-нибудь жалком притоке, а на самой Миссисипи. В ноябре 1839 года будущий писатель впервые увидел столь полюбившуюся ему реку.
Миссисипи — основная транспортная артерия для огромной части страны. Река берет начало у самых границ Канады. Приток Огайо протекает по богатейшим районам так называемого Среднего Запада, а приток Миссури глубоко проникает на северо-запад.
До появления пароходов сельскохозяйственные продукты со всей долины реки сплавлялись вниз по течению на больших баржах. Вверх по течению суда приходилось тянуть бечевой. Дорога в оба конца занимала порою весну, лето и осень. Пароходное движение вызвало подъем сельского хозяйства на всем протяжении Миссисипи. Многочисленные пароходные линии нуждались в лоцманах, капитанах, матросах. Река была источником существования для тысяч и тысяч людей.
Ганнибал лежит примерно в двухстах километрах к северу от Сент-Луиса. Там останавливаются пароходы всех линий, обслуживающие верхнюю часть реки.
Ганнибал отнюдь не был таким патриархальным, сонным и милым городком, каким изображен Санкт-Петербург в «Приключениях Тома Сойера». На улицах городка то и дело появлялись телеги с грузом для прибывающих пароходов.
Ко времени переезда Клеменсов в Ганнибал там насчитывалось около тысячи жителей, и они трудились на бойне, фабрике виски, мельнице, кожевенном заводе, табачной фабрике, лесопилках, на пароходной пристани, в кузнечных мастерских, а также в лавках и постоялых дворах, расположенных на Главной или Второй улице. Вскоре население городка удвоилось, а к тому времени, когда Сэм Клеменс начал превращаться в юношу, утроилось.
В годы детства Твена по незамощенным улицам Ганнибала гнали свиней на бойни, и запах гниющих отбросов отравлял воздух. В 40-х годах прошлого века Ганнибал то и дело охватывали эпидемии. Источником миазмов были не только бойни, но и речушка Бэр-Крик, в которой так любили купаться местные мальчуганы.
Летом на улицах Ганнибала пыль поднималась столбом. Весной и осенью городок был покрыт непролазной грязью. Местная газетка как-то писала, что лужи на площади рядом с Главной улицей достигли почти «трехфутовой глубины».
Даже Миссисипи с ее пароходами, баржами и плотами не помогла Клеменсу добиться желаемого. Его неудачи начались с того, что делец Айра Стаут, которому он продал свою собственность во Флориде и у которого приобрел несколько строений в Ганнибале, основательно надул его. Чтобы раздобыть товара для новой лавки, пришлось залезть в долги.
Строя свои планы превращения пустующих земель в богатейшие житницы, ручейков — в судоходные реки, а жалких деревушек — в обширные города, Джон Маршалл Клеменс заранее обрекал себя на поражение, ибо в «деловом» мире, где царил обман, где ловкие мошенники грабили всех, кто попадался на глаза, он пытался действовать честно, проявлял прямодушие, охотно верил людям и чуждался темных дел.
По всей очевидности, Айра Стаут был повинен и в других бесчестных операциях, жертвой которых явился доверчивый юрист. Во всяком случае, писатель неоднократно поминал Стаута недобрым словом. Один за другим участки и домишки, принадлежавшие Клеменсам в Ганнибале, переходили в руки других людей. Есть предположение, что Джон Клеменс особенно сильно пострадал из-за того, что человек, за которого он поручился (возможно, это был тот же Айра Стаут), объявил себя банкротом и вся тяжесть его обязательств пала на поручителя. Пришлось распродавать даже мебель и домашнюю посуду.
Сохранившиеся письма отца Твена показывают, как много бед претерпел этот сухой и расчетливый на вид человек вследствие неоправданного доверия к дурным людям и неумения быть жестким с ними. Даже Твен, сугубо требовательный к своему отцу, узнав о его поведении в одном случае, заметил: «Разве он не добр и не мягкосердечен?!»
Постоянная тревога о хлебе насущном мучила Джона Клеменса всю жизнь. Человек неглупый и образованный, он упорно искал возможности применить на деле свои знания, но почти не находил. Отец Твена рад был рядовой судебной должности, не брезговал и мелочной торговлей — по некоторым данным, случалось ему заниматься ремеслами, — но все-таки концы с концами свести он не мог.
В одном из писем жене Джон Клеменс откровенно поделился с нею гнетущей тревогой насчет того, «чем же заняться ближайшей весной». Трагизм его положения недвусмысленно выражен в следующих словах: «Я хочу… какого-нибудь постоянного и активного занятия, это во-первых; а во-вторых, я хочу, — продолжает он с горькой иронией, — чтобы мой труд оплачивался, если это возможно». Орион Клеменс рассказывает, как однажды его отец вернулся домой после безрезультатной поездки по делам. Когда жена упрекнула его, он сказал «с выражением безнадежности на лице»: «Но я же не в состоянии стать землекопом».
Чтобы помочь семье как-нибудь прокормиться, Джейн Клеменс еще при жизни мужа открыла маленький пансион. Дочь Памела давала уроки музыки. Орион рано начал работать и был отправлен в Сент-Луис.
Одно время Джон Клеменс служил мировым судьей. Он восседал, по свидетельству местной газеты, за ящиком от мануфактуры, преобразованным в стол, и строго следил за порядком. Это был, пишет газета, «несгибаемый человек, обладавший замечательным здравым смыслом».
Но ни судейская должность, ни другие посты, которые отец Твена порою занимал в Ганнибале, не могли обеспечить семью необходимым. И Джон Клеменс строил всякие планы продажи «земли из Теннесси», упорно занимался самообразованием (незадолго до смерти он начал, например, посещать лекции по грамматике, которые читал приезжий «профессор»), разрабатывал проекты создания шоссе, а также железной дороги между Ганнибалом и поселениями на реке Миссури, выдвигал идею превращения поселка в университетский городок…
Все эти проекты оставались на бумаге.
Последние годы жизни Клеменса были отравлены тяжбой с одним из самых отвратительных обитателей Ганнибала — негроторговцем Уильямом Бибом. Он проявлял коварство и жестокость во всех своих делах. Джону Клеменсу никак не удавалось взыскать с него старый долг, но сам Биб, перекупив у кого-то вексель Клеменса, потребовал, чтобы шериф продал все имущество его недруга в оплату долга. Это было в конце 1846 года, и на исполнительном листе имеется многозначительная надпись шерифа о том, что в пределах подведомственного ему графства не обнаружено никакого имущества, принадлежащего Клеменсу, которое можно было бы продать с молотка.
Примерно тогда же Джон Клеменс был выдвинут кандидатом на почетную и сравнительно выгодную должность в судейском аппарате графства. Выборы должны были состояться в августе 1847 года. Судя по газетным сообщениям, кандидатура Клеменса получила широкую поддержку, и его избрание считалось обеспеченным. Но в марте 1847 года, возвращаясь с очередного судебного заседания, где, по-видимому, слушалось его дело с Бибом, отец Твена простудился и две недели спустя умер.
Так до конца своих дней Джон Маршалл Клеменс оставался неудачником. А победителями были люди, подобные Бибу.
Отец Твена оставил семью совершенно необеспеченной. «Земля из Теннесси» ничего не принесла не только Джону Клеменсу, но и его потомству. Все попытки Ориона хоть что-нибудь выручить за десятки тысяч акров не приводили ни к чему. В конце концов Клеменсы стали видеть в этой земле какую-то злую силу, мешавшую трезво, без ложных надежд глядеть на жизнь.
Сэм Клеменс из штата Миссури
К десяти-одиннадцати годам Сэм стал здоровым ребенком, сорванцом, которому нипочем было переплыть Миссисипи, удрать из школы на холм Холлидея, сыграть шутку с учителем, отдубасить какого-нибудь одноклассника.
Прелесть богатой и мягкой природы, едва-едва тронутой рукой человека, проникала в душу мальчика с самых ранних его лет. Великолепна была река с холмистым берегом у Ганнибала и уходящими вдаль просторами на иллинойской стороне. Навсегда запомнил Твен и радости жизни на ферме дяди Куорлза, где мальчишкой проводил чуть ли не каждое лето.
На ферме рукой было подать до леса, а в лесу водились тетерева, фазаны, дикие индейки и утки. Дети, и, конечно, Сэм в том числе, принимали участие в ночной охоте на енотов и опоссумов. Но детей привлекала не только охота. Их радовало ощущение, что вокруг так много самых различных живых существ, что они движутся, подают голос. На ферме были коровы, лошади, куры, собаки, кошки. Ужи, выползавшие греться на дорогу, и летучие мыши вызывали у мальчуганов восторг. Ужей подкладывали в рабочую корзинку тети Патси — жены Куорлза. А что могло быть забавней, чем выражение лица матери Сэма, когда она соглашалась засунуть руку в карман сына и нащупывала там (о ужас!) летучую мышь!
Любовь к животным всегда была одной из характернейших черт Твена. В одном из отброшенных вариантов его книги «Таинственный незнакомец» есть такие слова: «Животные не оставляли его в покое — настолько он им нравился; и он испытывал такое же чувство по отношению к ним». Твен говорит здесь о своем герое, но его слова могут быть отнесены и к нему самому. В годы детства Твена кошки в их доме водились десятками. А как любил он прислушиваться к стуку дятлов и к пению птиц («лес звенел от птичьего пенья», — писал он позже)!
Восстанавливая в памяти события юных лет, Твен в старости создавал вдохновенные поэтические картины. Под его пером возникали целые рапсодии во славу родных лесов и прерий. В манере Твена даже появлялось что-то напоминающее Уитмена, величайшего поэта американской земли. Он писал: «Я могу вызвать в памяти торжественный сумрак и таинственность лесной чащи, легкое благоухание лесных цветов, блеск омытых дождем листьев, дробь падающих дождевых капель, когда ветер качает деревья, далекое постукивание дятлов и глухое токование диких фазанов, мельканье потревоженных зверьков в густой траве, — все это я могу вызвать в памяти, и оно оживает, словно наяву, и так же радостно. Я могу вызвать в памяти широкие луга, их безлюдье и покой; большого ястреба, неподвижно парящего в небе с широко распростертыми крыльями, и синеву небосвода, просвечивающую сквозь концы крыльев. Как сейчас вижу пурпурные дубы в осеннем наряде, позолоченные орешники, клены сумахи, пылающие румяными огнями, и слышу шуршание опавшей листвы, по которой мы бродили. Вижу синие гроздья дикого винограда, висящие среди листвы молодых деревьев, помню их вкус и запах. Я знаю, какова на вид дикая ежевика и какова она на вкус; помню вкус лесных орехов и финиковой сливы; помню, как по моей голове барабанили дождем простые и грецкие орехи, когда вместе со свиньями мы собирали их морозным утром и они сыпались на землю, сбитые ветром».
На ферме был и ручей, где дети купались все лето, несмотря на запрет, несмотря на угрозы наказания.
Но ничто, конечно, не могло сравниться с купанием в Миссисипи. Умение плавать далось Сэму Клеменсу недешево. Много раз он тонул. В письме к другу детских лет Твен вспоминал, как однажды в штормовую погоду он стоял на речном перевозе и, когда его шапку унесло ветром, спрыгнул за борт и проплыл чуть ли не несколько километров, прежде чем настиг ее.
Много удовольствия доставляла детям рыбная ловля. Прекрасным уголком был остров Глескока, где можно было искать в песке черепашьи яйца, из которых получалась превосходная яичница, плавать голышом (власти запрещали это в черте города) и просто греться на солнце в длинные летние дни.
Импульсивный, озорной, жадно любивший жизнь, Сэм Клеменс умел извлекать удовольствие и из многого другого, что его окружало. Пещера, находившаяся неподалеку от Ганнибала, была примечательным местом. Рассказывали, что когда-то там прятались разбойники. В пещере можно было заблудиться и умереть с голоду; какой-то индеец спасся от голодной смерти только потому, что стал поедать летучих мышей. Врач из города Сент-Луиса, по фамилии Макдоуэлл, установил в этой пещере наполненный спиртом медный сосуд и перевез туда труп четырнадцатилетней девочки (возможно, своей собственной дочери). Да, там было страшно. Но мальчишек эта пещера, которую стали называть пещерой Макдоуэлла, влекла неудержимо. В своей «Автобиографии» Твен рассказывает, что однажды он заблудился там вместе с какой-то девочкой.
Среди друзей Сэма было немало таких же бесшабашно-веселых искателей приключений, как и он сам. Вилл Боуэн, ровесник будущего писателя, не уступал ему в проказах, даже если они грозили серьезными последствиями. Сэм с Виллом однажды спустили с холма Холлидея огромный камень. Катясь вниз, он разбил вдребезги мастерскую медника и только чудом никого не искалечил. В зрелые годы Твен и Боуэн любили вспоминать, как они играли в Робин Гуда, дрались игрушечными мечами и воровали фрукты в чужих садах.
Близким другом Сэма был и Джон Бриггз. Вспоминал Твен также Норвала Брэйди, которого прозвал Гуллом по имени героя «Путешествий Гулливера». Имеете с Виллом, Джоном и Гуллом он играл в разбойники, наводнял номера местной гостиницы кошками — к крайнему неудовольствию жильцов, — совершал нападения на недругов, удил рыбу, дрался, посещал представления заезжих актеров.
Бриггз, Боуэн и Брэйди были больше по духу Сэмюелу Клеменсу, нежели его собственный младший брат Генри, добрый и послушный.
Это он, Генри, разоблачил хитрость Сэма, который, несмотря на запрещение, отправился купаться, вспорол наглухо зашитый матерью ворот рубашки, но, увы, по рассеянности зашил его снова нитками не того цвета. Это из-за него, Генри, шалун был подвергнут основательной трепке. Сэм не удержался как-то от соблазна бросить из окна третьего этажа огромную корку арбуза прямо на голову брата. А тот запустил в него булыжником.
Был в Ганнибале бедняк из бедняков — Том Бланкеншип. Сэм Клеменс и его товарищи охотно дружили с Томом, хотя родители поглядывали на это косо.
Что и говорить, создавая «Приключения Тома Сойера», Твен опирался на очень многое из того, что видел и перечувствовал в детстве сам. В книге возникают даже имена, с которыми он сжился с ранних лет. Имя главного героя романа, вероятно, взято у Тома Бланкеншипа. Гек Финн заимствовал свою фамилию у одного из «городских пьяниц» Ганнибала — Джима Финна. Пещера Макдоуэлла получила в повести созвучное название пещеры Макдугала. Попутно заметим, что подлинные имя и фамилия маленькой подруги детства Сэмюела Клеменса, названной в повести Бекки Тэтчер, перенесены в роман «Позолоченный век», главную героиню которого зовут Лорой Хокинс.
И все же в повести «Приключения Тома Сойера» нашли отражение лишь отдельные, главным образом более светлые, стороны детства писателя.
Еще в юные годы Сэм Клеменс не мог не ощутить, что на свете есть также немало тоскливого, мрачного.
Вспомним, что в Ганнибале существовало рабство. В годы юности Твена на каждого седьмого жителя городка приходился один невольник. Пусть, как подчеркивают все биографы, рабство не принимало в Ганнибале столь страшные формы, как в более южных штатах, где негры работали на хлопковых плантациях. Но рабство оставалось рабством.
Ганнибальскому негроторговцу Бибу была продана последняя оставшаяся у Клеменсов рабыня — негритянская девушка Дженни. И он отправил ее на южную плантацию. В своих «Деревенских жителях, 1840—43» Твен рассказывает, что много лет спустя кто-то (возможно, он сам) встретил Дженни на пароходе, где она работала горничной, — негритянка плакала и горько жаловалась на свою судьбу».
Родной штат Сэмюела Клеменса соединял в себе особенности американского Запада и американского Юга. Отдаленный от «старых» южных штатов, Миссури все же отразил в своем укладе влияние плантаторских порядков.
В Ганнибале почти все относились к рабству, как к явлению естественному и неизбежному. Невольничество было признано законом; церковь и общепринятая мораль внушали почтение к рабовладельцу. Но то обстоятельство, что обильная плодами земля, на которой родился Сэм, все-таки была землею рабства, не могло не оставить свой след в его душе.
Твен писал в «Автобиографии»: «В школьные годы я не знал отвращения к рабству. Я не подозревал, что в нем есть что-нибудь дурное. Никто не нападал на него при мне; местные газеты не высказывались против рабства; с кафедры местной церкви нам проповедовали, что бог его одобряет, что оно священно…» Писатель рассказал о том, как в детстве он рассердился однажды на взятого родителями в услужение мальчика-раба, негритенка Сэнди. Этот Сэнди надоедал ему своим пением. И мать, тоже считавшая рабовладельчество чем-то естественным, но чуткая душой, сказала: «Если он поет, бедняжка, то это значит, что он забылся… Он никогда больше не увидит свою мать; если он в состоянии петь, я должна не останавливать его, а радоваться».
Неподалеку от ганнибальской пристани часто лежали негры в ожидании парохода, который должен был повезти их «вниз по реке», на хлопковые плантации Юга. У них были, вспоминал Твен в своей «Автобиографии», «чрезвычайно печальные лица». В десятилетнем возрасте он был свидетелем того, как белый надсмотрщик за какую-то пустячную провинность ударил раба куском железа по голове. Он вскоре умер…
С неграми связаны были трагические и постыдные воспоминания, о которых даже в записях Твена последних лет его жизни, где приподнята завеса над многими безрадостными фактами прошлого, говорится очень мало. Так, писатель мимоходом упоминает негритянского мальчика, который принял на себя вину за какое-то совершенное Джоном Бриггзом «позорное» деяние и в результате был продан «вниз по реке».
Однажды Сэм видел, как шестеро мужчин привели беглого негра. Жутко было слышать стоны избиваемого до смерти человека.
Даже детям нетрудно было понять, что в жизни негра есть много мучительного. В любую минуту его могли ударить, искалечить. И негр-мулат, будь он хоть совсем белым по цвету кожи, полностью принадлежал своему хозяину. Тот мог делать с ним, что хотел.
Загробное царство «доброго черного бога» нередко представлялось неграм царством отдохновения и счастья.
Тяготы повседневной жизни рабов, их страх перед будущим, неуверенность в том, что принесет завтрашний день, — все это помогало плодить суеверия. Впрочем, среди белых тоже было распространено великое множество предрассудков и нелепейших верований.
Детям Клеменсов и Куорлзов, да и всем товарищам Сэма мир казался наполненным привидениями, таинственными звуками, колдовством, смертельными опасностями. Крик совы, вой собаки — все имело свой страшный смысл. Ночью, верили дети, появляются таинственные существа без рук, без ног, без головы. В темноте всегда можно было ожидать, что кто-то схватит тебя за горло — может быть, это кровожадный «вампир». Глаза зверей, казалось мальчуганам, горят ночью особенным, неестественным светом. Души покойников бродят по миру и иногда вселяются в других людей. Колдуны могут лишить человека сна и даже жизни. Если ночью мышь грызет вашу одежду — значит вы обречены на смерть. Для того чтобы защитить себя от всех этих ужасов, нужно пользоваться талисманами, нашептываниями, особыми знаками. Существовала целая «наука» для борьбы со страхом неизвестности, с колдунами, вампирами, привидениями. Дети не сомневались в магических свойствах заячьих лапок, соли, перца, кладбищенской земли, костей мертвецов.