Что привело героиню к счастливому финалу? Каков итоговый смысл повести?
Явление Бурмина в «замке» Марьи Гавриловны обставлено как событие закономерное, долгожданное и решающее: «все должны были отступить», когда он появился, а сама Марья Гавриловна «очень его отличала».
В отличие от Владимира, который был «бедный армейский прапорщик», Бурмин – «раненый гусарский полковник». Мелодическая, структурная идентичность характеристик (два неоднородных определения при определяемом существительном) подчеркивает принципиальное содержательное различие, очевидное преимущество нового героя: полковник – больше, чем прапорщик; гусарский – лучше, чем армейский; раненый – свидетельство личной доблести, подтвержденной Георгием в петлице, и причина «интересной бледности», а бедный – это всего лишь социальный статус, совсем необязательно сопряженный с интересностью. Преимущество Бурмина заключается и в другом: если Владимир во взаимоотношениях с Марьей Гавриловной в начале повести выступает исключительно в ролевой функции героя определенного типа, то Бурмин сразу имеет свое лицо, наделяется не типовыми, а индивидуальными чертами: «очень милый молодой человек», обладающий именно тем умом, который нравится женщинам, – «умом приличия и наблюдения», «нрава тихого и скромного», но с репутацией «ужасного повесы» в прошлом.
Возможно, такое более конкретное изображение героя, более пристальное видение его идет от изменившейся и повзрослевшей Марьи Гавриловны, которая научилась воспринимать не только внешние, соответствующие некоему стандарту, но и внутренние, сущностные черты своего избранника. А Марья Гавриловна несомненно повзрослела, изменилась и, сохранив романические пристрастия, научилась не только наблюдать и правильно оценивать ситуацию, но и направлять события в нужное русло. В отношениях с Владимиром она была ведóмой – и им, разрабатывавшим план действий по готовому образцу, и, главное, самим этим образцом, принятым ею как безусловное жизненное руководство. В отношениях с Бурминым она – ведущая, «опытный стратег», чьи «военные действия имели желанный успех».
По-прежнему ориентируясь на романический образец, она на сей раз сознательно играет его приемами; слушая долгожданное признание, мгновенно распознает и отмечает про себя заимствованные Бурминым у героя Руссо словесные обороты. Это не вызывает у нее ни недоверия, ни отторжения, потому что она, как и ее новый избранник, не знает другого языка любви. Примечательно, что стиль речи Бурмина, когда он переходит от общих фраз-признаний к изложению «рокового» события, разительно меняется, утрачивает книжную выспренность и обретает сдержанность, лаконизм, точность и простоту. Этот рассказ и становится кульминацией и разгадкой всей истории.
Не догадываясь о том, как счастливо для него все обернется, Бурмин сокрушается о своей «непростительной ветрености», преступном легкомыслии, но парадоксальность ситуации в том, что именно ветреность, легкомыслие и беспечность «ужасного повесы» отвечали замыслу судьбы и предопределили эффектный и счастливый романический исход. Будь Бурмин серьезней, рассудительней и ответственней, он вообще не пустился бы в путь, когда «поднялась ужасная метель», в то время как все «советовали... переждать»; он не прислушался бы к зову судьбы («казалось, кто-то меня так и толкал») и уж, конечно, не стал бы под венец с незнакомой девушкой – а значит, все вообще сложилось бы иначе, вернее, ничего бы не было. В чужую метельную круговерть мог попасть именно такой – бездумный, лишенный в тот решающий момент воли и инициативы – человек. Поэтому преувеличенным и даже ложным оказывается обвинительный литературно-критический пафос высказываний об этом герое. «Владимиру и Марье Гавриловне, – пишут, в частности, Хализев и Шешунова, – принесла несчастье не сама по себе внезапно разыгравшаяся стихия /.../: бедой обернулось здесь случайное появление в церкви Бурмина, подшутившего “так жестоко” над незнакомкой. В импульсивной выходке Бурмина, неожиданной для него самого, сказалось своеволие бесшабашного человека, не пожелавшего задуматься о чужих чувствах и судьбах. Лишь по воле случая все кончается хорошо»[28]. Но ведь в том-то и дело, что Бурмин, сам того не ведая, был слепым орудием в руках случая и никакого своеволия не проявлял – скорее безволие, безмыслие, беспрекословное интуитивное подчинение, точнее даже непротивление стихийному течению событий.
Разумеется, субъективная вина здесь есть, и герой ее понимает и признает, с запозданием сокрушаясь о «преступной своей проказе». Но совершенно очевидно, что объективно именно Бурмину надлежало оказаться в нужное время в нужном месте, ибо, каксправедливо писал Гершензон, «судьба-метель, точно одной рукой отстраняя Владимира, другою ведет некоего Бурмина навстречу Марьи Гавриловны»[29].