А как было "раньше"? 8 страница
Шаги к этому сделаны. Так, недавно выпущена новая экспортная водка под названием "Золотое Кольцо". На этикетке гербы русских городов: Владимир, Суздаль, Загорск и т. д. - все архитектурные церковные памятники. Какой иностранец не раскошелится на такую "клюкву"! Места паломничества - Кижи, Киево-Печерская Лавра, Соловецкий монастырь, Троице-Сергиева Лавра - где больше, где меньше превращаются в "достопримечательности" для туристов… А надпись у входа в Троице-Сергиеву Лавру (на мраморной доске, золотыми буквами) звучала как явная ирония: "Государственный историко-архитектурный музей-заповедник (разрядка моя. - А. Б.). В таком "заповеднике" можно позволить и монахов, и богослужение как каких-то редких, диковинных зверей, занесенных в "Красную книгу".
И несмотря на все это, по-прежнему главные усилия в нашей внутрицерковной политике долгие годы были направлены на сохранение уставного богослужения, церковно-славянского языка, акафисты чтимым иконам и т. д.
Во что вас бить еще.
Продолжающие свое упорство?
Вся голова в язвах, и все сердце исчахло...
Все опустело, как после разорения чужими.
(Ис. 1: 5-7)
Разве молитва, приносимая Богу архиереем вслух во время богослужения - "призри на виноград сей, его же насади десница Твоя..." - не напоминает нашим пастырям притчу о винограднике? И разве не звучит совершенно реальным предупреждением о том, что виноградник может быть отдан "другим виноградарям, которые будут отдавать Ему плоды во времена свои?"
А как было "раньше"?
Как уже говорилось, отсутствие учительного служения в нашей Церкви связано не с "трудностями ее современного положения". Это явление вполне традиционное, хотя у многих на сей счет имеется основательное заблуждение, будто "раньше" верующие люди "все знали". Давайте посмотрим, что писал об этом в конце прошлого века профессор Московской Духовной Академии Е. Голубинский в своей "Истории Русской Церкви" (М., 1881. Т. 1. 2-я пол., с. 720-723).
"...Наши главные речи о вере и нравственности общества не могут быть какой-нибудь хвалебной одой самим себе, ибо в истории церквей всего христианского мира эти вера и нравственность (как и не могло быть иначе при духовном немоществовании людей) представляют собой предмет не столько хвалебных од, сколько скорбных элегий.
По приказанию государя русские крестились и стали по имени и видимо христианами. Но иное дело было стать христианами в возможной мере действительными, христианами не по имени только, а по самой мере и нравственности.
Чтобы веровать, нужно знать то, во что веровать, иначе- знать учение веры, ее догматы. Знание предполагает средства познавания, ибо, по апостолу, "како уверуют его же не услышаша" (Рим. 10, 14). Следовательно, здесь первый вопрос: как было у нас с этими средствами познавания или научения в вере?
Обязанность учить мирян вере и вместе нравственности возложена в церкви христианской на пастырей, которые обязаны не только совершать таинства и вообще церковные частные и общественные службы, но и быть в отношении к христианству их учителями. По истинной идее пастыря, обязанность учить мирян вере и нравственности есть столь же существенная и непременная обязанность, как и обязанность совершать таинства. Но известно, что рознь идеи или идеалов с действительностью составляет, так сказать, фундаментальную сущность всей человеческой истории. Вообще в христианском мире обязанность учить понималась и понимается пастырями наибольшей частью весьма ограниченно...
...Как учился простой народ, как училась народная масса (речь идет о первых веках христианства на Руси)? На вопрос отвечать нелегко. Учился как-нибудь, но как? Обыкновенно принято отвечать, что училищем веры и благочестия для простого народа был у нас храм с его богослужением, причем с особенною силою указывается на то, что богослужение у нас совершалось не на чужом, непонятном языке, а на своем, понятном. Но, говоря откровенно, к этому ответу прибегают для успокоения совести и просто потому, что не находят другого, сколько-нибудь удовлетворительного ответа. Кто решится предполагать, что в древнее время богослужение совершалось лучше, чем в настоящее. И, следовательно, что мог разобрать простой человек во всем чтимом и поемом (как первое читается, а второе поется до настоящего времени в огромном большинстве русских церквей) кроме одного "Господи, помилуй"? Затем язык наших богослужебных книг, как мы уже не раз говорили выше, называют нашим собственным далеко не в собственном или не в точном смысле, и он вовсе не был (и есть) так понятен для народа, как свой русский (здесь и далее разрядка наша. - А. Б.), причем совсем забывают и упускают из вида еще и то, что даже и свой русский язык понятен для простого народа только говорной, но не книжный. Но если бы даже мы устранили сейчас указанные препятствия со стороны неудовлетворительности совершения служб и невразумительности языка, то и тогда можно было бы усвоять церкви с ее богослужением роль действительного училища веры для простого народа или для народной массы? Богослужение, совершаемое в церкви, - не для научения вере неведущих, а для назидания ведущих; не рассчитанное на то, чтобы подготовлять людей и быть для них начальным христианским училищем, оно, напротив, требует предварительной подготовленности и предполагает уже большую или меньшую наученность...
Мы вовсе не хотим сказать того, что для простого народа хождение в церковь было бесполезно: участие в общественной церковной молитве, по силе особого значения этой молитвы, одинаково необходимо как для христианина вполне верующего, так и для того, который знает только "Господи, помилуй"; мы говорим только, что напрасно усвояется Церкви роль, которую исполнять ей, собственно, не предназначено. Церковь есть, конечно, училище веры и нравственности, но не в смысле собственного и первоначального научения, а в смысле повторения и укрепления".
Заметим, что это писалось тогда, когда в России были тысячи церквей, около 800 монастырей, церковно-приходские школы, многочисленные религиозные издания, четыре Духовных академии, духовные семинарии при каждой архиерейской кафедре, то есть несколько десятков, и Православие было первым из "трех китов", на которых держалась Российская империя ("православие, самодержавие, народность"). Следовательно, здесь дело не просто в стесненном положении нашей Церкви, а в отсутствии у нас традиции учительства, наставления в вере. И это положение сохраняется у нас не 20 и не 60 лет, а, если согласиться с Е. Голубинским (а не соглашаться с ним нет никаких оснований), практически все 10 веков существования нашей Церкви.
Я предвижу возмущенные возражения: а как же русские святые, какое множество дала их наша Церковь! Верно. Дала. Но можем ли мы сказать, что дело Христа в России тем самым закончено, что народ наш христианизирован, как никакой другой, и служит всем другим народам примером христианских добродетелей? Или, быть может, стоит, скорее, согласиться с Н. Лесковым, что "христианство на Руси не проповедано", что "Русь была крещена, но не просвещена"? При этом Н. Лесков, как немногие из русских писателей XIX века, знал Русскую Церковь и любил Ее, но не закрывал глаза на мрачные стороны русской действительности, имевшие место именно из-за необращенности человеческих сердец ко Христу. При всем том справедливость требует признать, что народ наш в большинстве своем был и остается очень религиозным.