Структура культуры феодального общества
Типологическая общность региональных и национальных модификаций данного
исторического типа культуры выразилась прежде всего в присущей ему повсеместно
гетерогенности, не известной предшествовавшим ее состояниям. Действительно, все ее
состояния представали обычно в трудах историков как явления гомогенные, однородные, что и
позволяло характеризовать каждое как нечто целостное, изменявшееся лишь в процессе своего
развития, но на каждом его этапе обладавшее общим для всех ее проявлений набором черт;
потому достаточно сказать: «культура древнего Египта» или «культура классической Греции»,
и перед нашим мысленным взором встают символизирующие ее, допустим, пирамида и
сфинкс, в одном случае, Парфенон и Венера Милосская — в другом. Но за понятием
«средневековая культура», даже с конкретизацией «европейская» или, еще конкретнее,
«итальянская», или «германская», или «русская», или «китайская», не стоит какого-либо
символизирующего его образа, ибо каждая из них — это и замок, и храм, и жилище-мастерская
ремесленника, и хижина крестьянина, это и фольклорный обряд, и рыцарский турнир, и
церковная проповедь, и философский диспут... Весьма рельефно описал, например, С. П.
Фицджеральд контраст китайской народной культуры и аристократической, а А. Я. Гуревич
сделал это применительно к Западной Европе, в которой культура «безмолствующего
большинства» противостояла весьма велеречивым культурам светской знати и католической
церкви.
Аналогичны суждения M. В. Алпатова, отметившего неординарность искусства
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 150
Средневековья: оно «двойственно по своим главным формам проявления: с одной стороны,
широко распространенный народный эпос, с другой — глубоко интимная, понятная для
немногих лирика трубадуров; с одной стороны, готические соборы с их монументальной
скульптурой и огромными витражами, обращенные к широким народным массам, с другой —
готическая миниатюра, слоновая кость, ювелирное искусство, с исключительной
рафинированностью обслуживающие узкий круг феодальной знати». Суждение это, однако,
лишено какой-либо мотивированности — ее можно лишь угадать в противопоставлении
«широких народных масс» и «узкого круга феодальной знати»; дело, однако, в том, что
реальная структура средневекового общества не укладывается в данную дихотомию, и потому
обращение к ней как к детерминанте расслоения искусства и культуры в целом, безусловно
справедливое, должно быть более конкретным.
Если неправомерно представлять культуру феодального общества односторонне, сводя ее к
господствовавшему в ней религиозному сознанию и культовой практике, как это все еще часто
делают историки изобразительных искусств, то непродуктивно и простое перечисление разных
проявлений этой культуры (которое можно увидеть, например, в сборнике очерков К. А.
Иванова «Многоликое средневековье», составленном из самостоятельных описаний
«Средневекового замка и его обитателей», «Средневекового города и его обитателей»,
«Средневековой деревни и ее обитателей»), ибо суть дела не в «многоликости» средневековья
как таковой, а в скрывающемся за ней принципе самоорганизации, который придает культуре
системное единство, позволяя ей в Средние века, как и во все другие эпохи, выполнять свою
социальную функцию — объединять общество, обеспечивая тем самым его реальное
существование, функционирование, самосохранение или развитие.
В данном случае этот принцип самоорганизации выразился в том, что культура
феодального общества как системное целое обрела четырехчленное строение, поскольку
необходимыми и достаточными для ее бытия стали четыре подсистемы — субкультуры; они
могут быть символизированы архитектурными образами: это храм и монастырь; замок и
дворец; крестьянская хижина; жилище-мастерская горожанина. Если же выйти за пределы
этих символов, то речь должна идти о фольклоре как народной культуре (в буквальном смысле
понятия «фольклор»), о религиозной культуре в том или ином ее конфессиональном
проявлении, о светской аристократической культуре и о светской же культуре
средневекового города, на Западе именуемой «бюргерской».
Соответствие этой структурной декомпозиции критерию необходимости и достаточности
определяется социальной структурой феодального общества, его сословным делением.
Характеризуя «идеологическую схему», которая отражала социальную ситуацию,
сложившуюся в Западной Европе на рубеже первого и второго тысячелетий, Ж. Флори
выделил три позиции: «Пусть воины сражаются... Пусть монахи молятся... Пусть, наконец,
крестьяне трудятся в поте лица своего...»; в этом ряду нет четвертого участника — городских
ремесленников, просто потому, что в это время их деятельность еще не рассматривалась как
самостоятельное общественное явление; даже в XI веке епископ Жерар Камбрейский
утверждал, что Бог разделил человечество трояким образом — «на людей молитвы,
земледельцев и воинов». Говоря о том, что такое членение «..предвосхитило схему, которая во
Франции и в других странах применялась для описания общества вплоть до конца XVIII века:
духовенство, дворянство, третье сословие», Э. Поньон заметил, что «..третьим сословием,
которое во времена Филиппа Красивого обрело свое название и свою роль в государстве, было
не крестьянство, а буржуазия. А буржуазия — это города. В интересующее же нас время, в
отличие от времен Римской империи, города играли весьма незначительную роль». Роль эта,
однако, быстро возрастала, и уже в одном из документов XII века говорится о соглашении,
заключенном во французском городе Лан представителями трех основных социальных сил —
«духовенством, светской знатью и горожанами» (тут уже не учитывались крестьяне). В
исследовании нашего крупнейшего медиевиста А. Я. Гуревича «Категории средневековой
культуры» одна из глав названа: «Крестьянин, рыцарь, бюргер», но почему-то «потерян»
священнослужитель, монах... А другой видный медиевист А. И. Клибанов, отмечая, что
«..средневековая культура... была неоднородной», выделил в ней две ее составляющие —
«феодально-христианскую» и «народную (городскую и крестьянскую)», не считая, видимо,
существенными различия внутри той и другой. Между тем, о значении этих различий говорит,
с одной стороны, существеннейшее расхождение религиозных и светских форм сознания и
поведения «наверху», а с другой, не менее глубокая пропасть между фор-
мами труда, типами ментальности и мерами социальной активности крестьян и городских
ремесленников — сравним, например, крестьянские войны, время от времени сотрясавшие
феодальный строй в Германии, Франции, России, со способами отстаивания своих прав в
объединявшихся в гильдии горожанами.
Для системного взгляда на сложное строение культуры важно выделение не тех или иных, в
соответствии с личными интересами историка, носителей культуры изучаемой им эпохи, и не
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 151
статусно-юридический принцип расчленения общества, а социально-психологическая и
деятельностная типология представителей данного, социально разнородного этапа истории
культуры, которая, отвечая критерию «необходимости и достаточности» позволяет тем
самым получить полное представление о данном типе культуры; есть все основания полагать,
что этому критерию отвечает выделение Б. Н. Мироновым четырех сословий средневекового
русского общества — дворянства, духовенства, крестьянства и горожан — и что именно в
плоскости культурологического, а не юридического, анализа такая стратификация релевантна и
для всех других национальных культур эпохи феодализма, и на Западе, и на Востоке.
Используя традиционно латинские обозначения человеческих типов, образовывавших
разнородную и в то же время единую культуру феодального средневековья, назову два из них
понятиями самой средневековой мысли — Homo Dei и Homo faber, то есть «человек Божий» и
«человек работающий», поскольку один видит смысл своего существования в служении Богу, а
другой — в ремесле; два других типа я назвал бы Homo naturalis и Homo ordinalis — «человек
природный» и «человек сословный», ибо крестьянин ощущает себя природным существом,
таким же, как земля, которую он возделывает, как животные, с которыми он живет как с
членами своей семьи, и трудится, а феодал, синьор, дворянин видит в сословном положении,
своем и всех других людей, определение прав и обязанностей человека, которые он получает от
рождения, независимо от своих личных качеств, потому что его положение в обществе
обусловлено не ими, а наследуемым социальным статусом. Понятно, что эти различия в образе
жизни, практической деятельности, формах поведения и вырабатываемой на этой основе
ментальности и порождали разные модификации культуры феодального общества, которая
при всей пестроте ее региональных и национальных форм, сохраняла инвариантную по
отношению ко всем ним структуру.
Этот структурный инвариант можно для наглядности представить в виде ромбообразной
схемы (схема 16), построение которой изоморфно реальному соотношению данных
субкультур: по горизонтальной оси — оси времени — расположены внизу самая ранняя
субкультура — фольклор, наверху — наиболее поздняя, сложившаяся на рубеже I и II
тысячелетий городская субкультура, а по горизонтальной оси, представляющей раздвоение
культуры в пространственном измерении — находящиеся на одном уровне религиозная и
светски-аристократическая субкультуры.
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 152
Схема 16. Структурный инвариант можно для наглядности представить в
Виде ромбообразной схемы
Своеобразие каждой из этих субкультур предполагает и ее взаимодействия с тремя другими
(оно и обозначено стрелками прямой и обратной связи), но как бы ни были сильны их
соприкосновения, каждая сохраняет свои специфические черты, обусловленные интересами,
идеалами, потребностями данного типа средневекового человека. Поэтому мне представляется
более эвристически плодотворным, сознавая таящуюся здесь опасность известного схематизма,
характеризовать средневековую культуру не «единым потоком», как это сделал, например, Й.
Хейзинга в своем блестящем исследовании «Осень средневековья», а расчленяя аналитическое
повествование по четырем подсистемам этой сложнее, чем когда бы то ни было прежде,
социально-организованной культурной системы. Ибо сам Й. Хейзинга подчеркивал, хотя и не
сделал отсюда структурных выводов для своего груда, что «идея сословного разделения
общества насквозь пронизывает в средневековье все теологические и политические
рассуждения», и в этом социокультурном пространстве «..всякая группировка, всякое занятие,
всякая профессия рассматривалась как сословие (estat, ordo)». Совершенно справедливо
критиковал историк романтиков, которые «..были склонны, не обинуясь, отождествлять
средневековье с эпохой рыцарства», тогда как рыцарство — «лишь один из элементов
культуры того периода», а с XIII века начинается «княжеско-городской период средневековья».
Суть дела все же не в исторической смене подсистем средневековой культуры, а лишь в
изменявшейся во времени роли органически ей присущих подсистем, которые существовали
на протяжении всей ее истории и во всех ее региональных и национальных модификациях.
Таким образом, характеризуя культуру Средневековья как таковую, нужно исходить из
свойственной ей диалектической связи инвариантной типологической «конструкции» и ее
видоизменений, проявляющихся в трех главных отношениях: в этно-национальном
содержании, поскольку в жизни каждого народа на безмерных пространствах земного шара,
при крайне разнообразных природных условиях и крайне слабых контактах между народами,
была весьма высока мера индивидуального своеобразия культур; в структурном,
определяющемся уровнем развития каждой субкультуры и соответственно их
взаимоотношениями в целостном пространстве данной конкретной культуры; в историческом,
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 153
поскольку при сохранении традиционного характера культуры в эпоху феодализма мера
стабильности культуры постепенно ослабевала, особенно на Западе, и соответственно
изменялся ее
характер — и в художественном движении от романского стиля к готике, затем к
«пламенеющей» готике и предренессансным процессам, и в эволюции философской мысли от
учений отцов церкви к дебатам реалистов и номиналистов, и в духовном движении древней
Руси от язычества к христианству, а затем к расколу православия... Изучение данного этапа
истории мировой культуры, как и его преподавание, должны возможно более конкретно и
детализированно выявлять индивидуальность каждой его модификации по всем трем
направлениям, но теряя из вида, что мы имеем здесь дело не с самодовлеющими, замкнутыми и
непроницаемыми культурными образованиями, в духе Шпенглеровской концепции, но и не с
«диалогом культур» в духе абстрактной Библеровской интерпретации идей M. M. Бахтина, и
потому должны видеть лежащие в основе всех модификаций данного вида культуры его общие
и устойчивые сущностные качества.