Алексей. Картина четвертая 14 страница
Зато в перерывах между книгами он мог думать о чем-то еще, кроме характеров, сюжетных поворотов, логики повествования и слов персонажей. И это было замечательно! Просыпаясь, он думал о своем доме, о деревьях за окном, о завтраке, о том, во что будет играть сегодня с детьми. Любовался спящей женой, радовался хорошей погоде, интересному фильму, встрече с людьми, которых давно не видел. А больше всего – тому, что еще какое-то время ему можно не писать.
Правда, именно в этот «пересменок» его вдруг начинали посещать сомнения и странные мысли. Например, накатывала волна сожаления об автомобильном бизнесе, который он когда-то бросил, возникало необъяснимое, но безудержное желание вернуться к работе с машинами… Или вдруг он задумывался о своем нынешнем занятии. Что это вообще за специальность – писатель? Или это не профессия, а человек? Тогда кто он такой? Чем он отличается от других людей? Только тем, что записывает свои мысли и фантазии?
Ну да, говорил он себе, сейчас времена изменились, пишут многие. Именно пишут. В наши дни, чтобы считать себя литератором, не обязательно быть членом всяческих там союзов, получать какие-то звания, обрастать наградами. Не обязательно даже, чтобы тебя печатали. Можно публиковать свои произведения в Интернете, а можно даже и вовсе не публиковать. Хочется – садись за комп и пиши. Трудно даже представить себе, сколько народу этим занимается! Один делает это ради призрачной славы, другому просто нужны деньги. Третий доказывает что-то себе или окружающим; четвертый, уяснив для себя очередную истину, как роженица, спешит скорей разрешиться от этого бремени. Пятые просто не могут без этого жить, для них сочинительство как отдельная реальность, в которой они пребывают чаще, чем в подлунном мире… Алексей не раз и не два примерял на себе эти варианты, но ни один из них ему не подходил. Он сочинял не для славы и не для денег, хотя и то, и другое в его жизни было явно не лишним. Не лишним – но и не целью. Зарабатывать он умел иначе, а слава не так уж чтоб необходима… Доказывать кому-то что-то у Алеши не было нужды, да и нести миру истину не входило в его планы. И уж точно писательство не было насущной потребностью его души, скорее, даже наоборот. Словом, он сам не мог понять, для чего, собственно, работал. Проще было вовсе не думать об этом, что он и пытался делать, обычно с успехом. В «пересменок» находилась масса других занятий, а во время работы и так в мыслях не было ничего, кроме очередной книги.
В таком вот чередовании работы и отдыха шли годы – благополучные, спокойные, ровные, удивительно похожие друг на друга. А потом вдруг произошло то, чего Алеша никак не ожидал. Он только закончил очередной роман, расстался с очередной пассией и наслаждался тихими семейными вечерами, а также утрами, днями и ночами. Как и всегда между книгами, время словно остановилось. Оно не тянулось медленно, как бывает от страданий или от скуки, а именно остановилось. «Как в раю, – подумалось ему, – наверняка в раю нет времени. Оно там не нужно. Там постоянное блаженство, вечный покой, и никто никуда не спешит. Зачем там время?» И вдруг…
Тем утром от него ушла Рита. Без истерик, упреков и выяснений. Просто сказала за завтраком: «Алеша, я ухожу». А до этого сожгла в камине редкие письма и все общие фотографии, где они были сняты без детей. Сделала она это не напоказ, не из мести, а просто для того, чтобы «не рубить по частям». Она вообще никогда и ничего не делала из мести или напоказ.
По ее словам, у нее все было просто и по-настоящему: она влюбилась. Не для вдохновения, как Алексей, а просто так. Два месяца ждала, пока муж закончит очередную книгу, а потом ошарашила его нежданной новостью.
Что с ним творилось – не передать словами. Захотелось убить ее, а потом умереть самому. Желание было таким четким и таким навязчивым, что Алеша испугался. Больше всего бесил тон, которым Рита сообщила ему о своем уходе, – спокойный, даже обыденный. Она словно и мысли не допускала, что он может попытаться ее удержать, уже все взвесила и решила.
– Спасибо, что хоть сказала, – время для иронии было неподходящее, но он пытался таким образом подавить рвущуюся наружу злость. – А можно узнать, кто этот счастливчик? Кто твой любовник?
– У меня нет никакого любовника, – спокойно отвечала она.
– То есть как это? – изумился пока еще муж. – Вы что же с ним, не… Ты не к нему, что ли, уходишь? А просто так, в никуда собралась?
– Нет, конечно, не в никуда, – терпеливо поясняла Рита. – Я ухожу обратно к Борису. Вернее, возвращаюсь к нему.
Это было настолько неожиданно, что Алеша потерял дар речи. К Борису, столько лет спустя? Зачем? Почему? Как такое вообще возможно?
– Я влюбилась, – так же спокойно повторяла жена на все его непроизнесенные вопросы.
– Вы что, недавно виделись? – ревниво поинтересовался он.
Ничего себе картинка вырисовывается! Законная супруга и бывший друг тайком встречаются за его спиной, а ему и невдомек.
– Нет, я не видела его уже очень давно. С самого развода.
Опять этот профессиональный тон! Так бы и зашвырнул в нее чем-нибудь тяжелым…
– С развода, говоришь? И думаешь, что он еще помнит о твоем существовании?
– Не знаю. Но думаю, помнит, и надеюсь, ждет.
– То есть он даже не знает, что мадам решила осчастливить его своим возвращением?
– Нет. Я должна была сначала поговорить с тобой, а потом уже идти к нему. Иначе это нечестно.
Алексей опять с трудом удержался, чтобы ее не ударить.
– А ты ведь не всегда была такая. Честная, – он стремился уколоть побольнее, но все его едкие слова были не больше чем стрелы, пущенные в каменную стену.
– Не всегда, – она даже не пыталась спорить, – но надо же когда-нибудь начинать.
Он встал, нервно заходил по комнате.
– Я ничего не понимаю! Если ты не виделась с Борькой двенадцать лет, то при чем тут «влюбилась»?
– При том. Просто в один прекрасный день я поняла, что больше тебя не люблю. Некоторое время жила в душевном раздрае, привыкая к этой мысли. А потом вспомнила о нем… И влюбилась.
– Дура! – он сорвался на крик. – Идиотка! Во что ты влюбилась? В свои воспоминания? Да это же дурь просто! То, что ты говоришь, – это бред сумасшедшей! Если бы твои пациенты, или как ты их там называешь, клиенты, испытуемые, несли бы такую ахинею, ты бы их тут же в психушку отправила!
Рита пожала плечами и поднялась с места.
– Если это все, что ты имеешь мне сказать, то, я думаю, пора прекращать этот разговор.
– Подожди! – взмолился он. – А как же дети?
Она, казалось, даже не поняла вопроса.
– Что значит – как же? Разумеется, они поедут со мной.
К нему снова вернулся насмешливый тон:
– Ты так уверена, что будешь нужна ему? С двумя чужими детьми?
Рита вздохнула и сказала задумчиво, без всякой обиды:
– Не надо злиться, Алексей. Поверь, у тебя еще все будет тысячу раз. Новые женщины, новая влюбленность, горящие глаза… Только теперь не надо будет врать, что ты задержался на презентации или уезжаешь на конференцию.
Алексей молчал. Жизнь без Риты и детей показалась вдруг невозможной, немыслимой.
– Я не осуждаю тебя, – тихо продолжала она. – Каждый человек рождается на свет таким, каким рождается. Если ты можешь в течение года любить двух-трех женщин по очереди, значит, так тому и быть. И твои ухищрения, придумки как-то оправдать свои увлечения, свои «творческие командировки» можно было бы прощать и дальше. В конце концов, не привязывать же тебя! И я бы, наверное, так и продолжала жить с тобой в нашем замечательном доме. Но я устала. А самое главное – влюбилась.
– Боже правый, да ты слышишь себя? Ты сама говоришь, что не встречалась с Борькой… Тогда в кого, во что ты влюбилась? В воспоминание? В фантазию? Или он приходил к тебе во сне? Опомнись, Рита! Сколько лет прошло! Наверняка он давно женат, имеет троих детей, залысины и пивной живот. Ты ему не нужна! И денег у него наверняка нет. А ты тут, со мной, привыкла к хорошей жизни. Да и Лиза с Васяткой тоже.
– Ничего страшного, деньги не главное в жизни, – парировала пока еще жена. – С голоду не умрем, я хороший специалист и прокормить детей всегда сумею. Залысины и живот меня не смущают. И никакой жены и детей у Бориса нет. В отличие от тебя, я не теряла его из виду. А насчет того, что я ему не нужна… Посмотрим. Нам с тобой все равно не жить вместе. А он – моя судьба. Ты меня прости, но это правда. Тогда все как-то бестолково, непонятно получилось… А меня тянет к нему. Понимаешь? Все эти годы тянуло. Но я старалась не замечать, лгала все эти годы сама себе. А теперь не получается.
Жена улыбнулась как-то так, что он сразу поверил – это не бред, не блажь, не женские капризы. Все, что она говорит, очень серьезно.
Когда все его доводы и уговоры были исчерпаны и стало ясно как день, что Рита на самом деле уходит, а не просто пугает его, он сделал последнюю попытку:
– Конечно, я виноват перед тобой. Сто раз виноват. И ты даже не знаешь, как я виноват! – Алексей хотел сказать еще, что ему все тяжелее и тяжелее становится писать книги, что он тоже устал от своего постоянного вранья, но только в состоянии влюбленности он может что-то сочинять, и что она, Рита, при его частых загулах все равно оставалась любимой и единственной, и что ему нужна только она, она и дети… Но вместо этого он почему-то сказал:
– Ты пожалеешь, если оставишь меня!
Рита ничего не ответила, только пожала плечами и вышла.
В тот же день у него, как назло, была назначена встреча с редактором, отменить которую было никак нельзя. Всю дорогу в Москву и обратно Алексей, пока вел машину, планировал следующий разговор с женой, придумывал слова и был почти уверен, что все обойдется. Но, вернувшись, он застал опустевший дом. Ни детей, ни Риты, ни ее машины, ни большинства вещей. Только записка на столе: «Все еще очень хочется, чтобы мы расстались друзьями».
Борис, вопреки надеждам Алеши, действительно оказался свободен. Чуть ли не с распростертыми объятиями он принял блудную супругу и изменщицу назад, и двое детей его не смутили. К тому моменту он уже был состоятельным человеком, владельцем сети автомобильных салонов и обладателем большой двухэтажной квартиры с видом на Москву-реку. Места в его новом жилище хватило всем.
Удивительно, что и он как-то быстро ухитрился найти общий язык с детьми, и дети каким-то чудесным образом его приняли и согласились на такую грандиозную перемену в своей жизни. Во всяком случае, так говорила Рита. Может быть, обманывала? Наверняка, думалось Алексею, они плакали и просились к папе, в дом, где родились и выросли, прочь из квартиры чужого дяди. А может, и нет. Не исключено, что мать давно подготавливала их к этому событию, вела соответственные беседы, возможно, даже настраивала против отца. То есть просто-напросто манипулировала детьми, черт бы ее побрал со всеми ее психологическими образованиями, методиками и техниками!
Как было на самом деле, Алексей не знал. Но в разговорах с ним по телефону ни Лиза, ни Вася не выказывали ни огорчения от разлуки, ни удивления, что эта разлука вдруг случилась ни с того ни с сего. Они лишь делились с ним впечатлениями от своего нового места жительства, новых друзей и новой школы, куда им предстояло пойти со следующего учебного года (практичная Рита подгадала так, чтобы переезд пришелся на летние каникулы). Было такое чувство, что расставание с отцом они воспринимают как должное.
– Когда ты к нам приедешь, я покажу тебе свою комнату, – обещал Вася. – Она такая большая! А в окно видно, как по реке плавают теплоходы. А еще тут есть спортивный уголок и компьютер. Я теперь целый день на кольцах вишу. Или в стрелялку режусь.
– Знаешь, пап, а в Москве лучше жить, – вторила брату Лиза. – Тут сто-о-лько магазинов! Мне вчера двое джинсов купили, а еще сапоги и босоножки. А еще мы в кино ходили на «Гарри Поттера и орден Феникса», та-а-ак классно!
В довершение всех бед Рита случайно проговорилась по телефону, что Борис все эти годы продолжал писать. Для себя, как говорят, в стол, даже не думая о том, чтобы обнародовать свои произведения, не делая попытки опубликовать их ни в одном из издательств и даже в Интернете.
– Ты читала? – ревниво спросил Алеша.
– Читала, – нехотя призналась она.
– Ну и как? – разумеется, никакого равнодушия в тоне не получилось.
– Ты действительно хочешь это знать?
Это был очень красноречивый ответ. Значит, у Борьки получались действительно хорошие вещи, Рите они понравились. Может быть, понравились даже больше, чем то, что писал он? Это было просто невыносимо. Разговор вновь закончился бурной ссорой.
Рита по телефону настаивала на разводе, Алексей вел себя ужасно, устраивал безобразные сцены, уговаривал, умолял, даже угрожал, но все было напрасно. Маргарита же показала себя с самой лучшей стороны. Не поддавалась на провокацию, не повышала голоса в ответ на его крики и угрозы, говорила спокойно, четко и доходчиво.
– Понимаешь, это странная, непонятная ошибка, – терпеливо растолковывала она бывшему мужу, словно неразумному ребенку. – Я совсем не твоя женщина. Я была молодой, глупой. Мне не хватало внимания, не хватало романтики. И я ушла от мужа по дури, по какому-то наваждению, случайно ушла, понимаешь? А ты боялся одиночества, боялся выбора. И женился на мне. Тоже случайно.
– И детей ты родила тоже случайно, да? – он срывался на крик.
– Нет. Конечно, нет, – ее голос становился тише. – Но дети тут совсем ни при чем. У них своя судьба, не твоя и не моя. А мы оба словно не своей жизнью жили, Алексей. Мы чужие.
Он вскакивал, метался по комнате, оскорблял ее. Но где-то в глубине души понимал – Рита права. И в конце концов согласился на развод.
Оставшись один в бесполезно большом, ставшем вдруг неуютном и неприветливом доме, он первое время сильно тосковал, напивался до чертиков, пугая лесных птиц безобразными воплями. Даже обожаемый новенький «Ниссан», общение с которым всегда его успокаивало и доставляло неизмеримое удовольствие, теперь не радовал.
Прошло немало времени, прежде чем он немного поуспокоился, пришел в себя. Незначительные дела в городе, пустые околокнижные разговоры, обещания себе и издателям, что вот-вот – и все придет в норму, на какое-то время поддерживали в Алеше иллюзию, что жизнь идет по-старому. Он стал реже пить, чаще садился за компьютер, в акуловском доме периодически начали появляться разные женщины.
Увы, все это действительно было лишь иллюзией. Женщины не задерживались – побыв пару-тройку дней, сбегали от его угрюмого вида и холодных глаз. Книги не писались; были, правда, какие-то планы, наброски, но дальше этого дело не двигалось. На столе у Алексея завелась тонкая папка с титульными листами будущих романов. На каждом из этих листов было напечатано название, каждый из них таил в себе слабую тень будущей истории – о палаче, разочаровавшемся в жизни и решившемся вдруг, ни с того ни с сего, самому пойти на казнь вместо осужденного; о сыне мельника, из зависти и ревности убившем собственного брата; о стихотворце Сумарокове, жившем при Екатерине Второй; о гениальном художнике, волею судьбы приобретшем в один миг богатство и славу и также мгновенно все потерявшем; о хорошенькой толстушке, жене поставщика провизии армии короля…
Алексей, натыкаясь взглядом на эти листы, горько шутил: «Вот собрание сочинений заголовков». Зная за собой такую особенность, как трудный подход к началу любой книги, он на первых порах утешал себя, что в его душе просто еще полностью не созрел нужный замысел, надо немного подождать, и тогда… Время шло, но заголовки никак не хотели превращаться ни в роман, ни в повесть, ни даже в рассказ. Иногда он просыпался среди ночи оттого, что во сне сознание рождало какой-то образ, например, бешеную лису, но наяву он даже не знал, куда эту лису вставить – в историю о художнике, где она укусит его беременную молодую супругу, или же в историю о толстушке, в которой лиса не тронет советника короля… Какого советника? При чем тут советник?
Он вдруг ощутил быстротечность времени – оно оказалось маленьким, сплющенным и очень недобрым.
На каминную полку Алексей поставил увеличенную фотографию, где они были сняты вчетвером, с Ритой и детьми. Он мог часами смотреть на это изображение пятилетней давности и на камин, с которого все началось и которым все же и закончилось.
Поначалу, когда они с Ритой только поженились, до рождения Лизы и Васи, они разжигали его в каждый холодный вечер. Потом, пока дети были маленькими, получился небольшой перерыв. Но стоило сыну и дочке немного подрасти, все началось сначала. Зимними вечерами они так любили сидеть у огня всей семьей, смотреть на языки пламени и удивляться этой завораживающей магии огня… А затем посиделки у камина стали происходить все реже и реже – то не до того было, то ни к чему, вроде и так тепло… Постепенно семейный очаг превратился в часть интерьера – как буфет, как диван, как стол, – и о нем забыли. Красивая поленница у камина уже не радовала, как прежде, глаз узорами на срезе березовых поленьев. Она тоже стала привычной и потому незаметной.
Единственным и полновластным хозяином заброшенного камина стал маленький проворный паук, деловито собирающий на свою тонкую сеть комаров, мух и бабочек, по глупости залетающих в человеческое жилище.
«Это просто монумент моей нынешней жизни, – горько усмехался Алексей. – Монумент под названием «мертвый очаг».
Глава 15
Ангел. История шестая
Все чаще и чаще меня раздражало настроение Алексея. Я не мог понять, почему мой подопечный не желал работать? Чего ему не хватало? Жил в таком красивом доме, точь-в-точь в таком, какой описан в одной из его первых книг (тогда-то он мог только мечтать о подобном, но я подарил ему все это). Какой дивный сад вокруг, какой сказочный лес! Не каждому дано поселиться в доме своей мечты. Но его уже не впечатляли ни эти укромные уголки тенистого сада, ни солнечные поляны леса, до которых рукой подать. А как же он радовался раньше, что дом с садом, его мечта, символ счастливой жизни, достались ему, тогда еще молодому человеку, в полное владение: переделывай, перепланируй, досаживай, достраивай – все твое. Это тебе не просто сад-огород, это рай для души.
А заросший пруд со склоненной к воде огромной старой ивой, а лес, стоящий стеной почти за домом, – что может быть лучше для глаза художника, творца, особенно осенью, когда листва буквально горит чудесными красками, когда запахи особенно будоражат воображение – такие яркие, терпкие, как хорошее вино. Любуясь акуловскими пейзажами, я каждый раз восхищался тем, как же талантлив Создатель, как же талантлив!.. Вот уж поистине велик Творец, создавший такую красоту. Однако Алексей вообще не замечал ничего вокруг.
Но и это еще не все. Мой подопечный, как ему и было суждено, стал Писателем. Пусть пока не великим, но достаточно известным. Его книги не залеживались на полках магазинов, их быстро расхватывали, по образному выражению людей, как горячие пирожки.
Его везде рады были видеть, женщины просто окутывали нежными взглядами, стоило ему где-нибудь появиться. Слава бежала впереди него, его имя было ценной монетой, на которую он мог купить все, о чем простые люди только мечтают.
Кстати, о монетах. Нужды он не знал – наши с ним книги часто переиздавались, выходили в других странах, да еще экранизации неплохо кормили. Увы, они, люди, быстро привыкают к хорошему, перестают радоваться. А мне ведь не так-то легко далось это его благополучие. Приходилось то одно правило нарушать, то другое: как еще меня за руку не схватили, не пойму…
Конечно, в том, что на Земле называется личной жизнью, у Писателя все было не так уж гладко. Веснушчатая Маргарита ушла от него, забрала детей и вернулась к первому мужу. Правда, это я предвидел еще тогда, да и хранительница Бориса меня предупреждала, и хранитель Маргариты – похоже, им с Борисом на роду было написано быть вместе. В этом случае развести людей ой как трудно. Все равно воссоединятся, даже спустя много лет, и ничто их не остановит – ни приемные дети, ни прошлые ссоры, ни проживание на разных материках.
Писателя моего, конечно, было жалко. Переживал он страшно, но все, как известно, проходит, и я надеялся, что, оплакав развод, он с новыми силами возьмется за работу.
Ведь казалось бы: живет один, никто не мешает, не отвлекает – сиди, твори. Хочешь вдохновиться – влюбись! И пиши. Но с этим у него как отрезало. С женщинами стал сходиться без любви, а так, от тоски.
День за днем я видел одну и ту же картину: мой Алексей часами сидит в кресле или стоит у окна. Смотрит, как дождь стучит по пожелтевшей траве, как опадают листья, как идет снег. Хмурится. Да, с таким настроением нечего и надеяться написать шедевр.
Я говорю «написать», но, наверное, точнее будет сказать: «настучать по клавишам», потому что теперь на Земле, видите ли, технический прогресс и бездушные машины, названные компьютерами, заменили творцу перо и лист бумаги. Это, смею вас уверить, никуда не годится. И если я с неохотой, но смог примириться с шариковыми ручками и печатными машинками, то этого электронного монстра я не признаю никогда. Ужасное изобретение. Берешь в руки страницу, вышедшую из принтера (так вроде называется этот ящик), и ничего не чувствуешь. Текст молчит, в нем нет души. Не то что в рукописных страницах – они дышат, живут, смеются и плачут…
То же и с книгами. Для меня как нож по сердцу изобретение, называемое электронными книгами, эти ровные ряды мертвых букв на экране. Разве может тут быть хоть какое-то сравнение с настоящими книгами, с их запахом, с тем волшебным ощущением, которое дарят рукам переворачиваемые страницы? На мой взгляд, лучшие времена литература переживала тогда, когда не было еще изобретено книгопечатание, когда книги писали от руки и каждый переписчик долго и старательно выводил буквы и рисунки, превращая каждую страницу в произведение искусства – подобно тому, как была истинным произведением искусства каждая костяная фигурка из шахмат Данаи. Я говорил об этом со многими ангелами, и мне приятно, что большинство из них согласны со мной. Да и Алексей полностью разделял мою неприязнь к электронным книгам, старался читать только бумажные. Но что касается процесса создания романов, то тут он был так избалован прогрессом, что уже и не помнил, как это – писать от руки. Но я готов был простить ему и это. Только бы сочинял уж хоть что-нибудь, хоть как-нибудь. Пусть на этом своем, ненавистном мне, компьютере. Но…
С вдохновением у моего подопечного стало совсем плохо. Он почти не выходил из дома и перестал с кем-либо встречаться. Раньше-то он частенько убегал от семейной суеты в суету города, а там всегда этого вдохновения пруд пруди. Он с удовольствием выступал на телевидении, встречался с читателями, ездил по разным городам, ходил на презентации, принимал приглашения на вечеринки. С новыми впечатлениями, с ярким огнем, горящим в груди и во взоре, он с удовольствием садился за работу – а я уже тут как тут со своими идеями, помощью, нередко уже готовыми кусками текста. Но так было раньше. Теперь, сколько я ни уговаривал его, сколько ни нашептывал ему фраз, сколько ни навевал образов и сюжетов, он упорно не желал работать. Я негодовал – у меня столько уже накопилось в душе, и так хотелось все это выплеснуть на бумагу, освободиться от сладкого груза… Но он меня не слышал. Стал нервным, спал очень плохо, беспокойно – куда уж тут мне со своими красочными снами. Очень я был им тогда недоволен. Понятно – разочарования, переживания, тоска, даже страдания. Но все это ведь не повод бегать от своей судьбы. Раз тебе на роду написано быть сочинителем – будь добр, не гневи Бога. Люди отчего-то наивно полагают, что будут отчитываться перед Всевышним лишь за то плохое и просто нехорошее, что они сделали . Им невдомек, что ответ придется держать и за несделанное. Как в смысле дурных планов и намерений, так и в смысле нереализованного предназначения и зарытых в землю талантов. Ведь талант – это дар Божий, а разбрасываться подарками – значит, проявить неуважение к тому, кто тебе его вручил. Размышляя об этом, я вдруг понял, что мой Алексей всю жизнь очень неохотно выполнял свое главное предназначение. То самое предназначение, о котором нам, ангелам, вообще-то знать не положено… Но я нарушил правила, тайком проник в Святая Святых – и все узнал о нем заранее.
Сейчас я подхожу к самому важному месту в своем повествовании. Как вы помните, после почти случайной встречи с поэтом Сумароковым я окончательно осознал, что хочу охранять писателя, хочу творить вместе с ним, воплощать свои наблюдения, чувства, мысли и знания в литературе. Но понять – это одно, а осуществить мечту не так-то просто. До того счастливого дня, когда мне это наконец удалось, оставалось еще два долгих столетия. Еще целых двести человеческих лет мне предстояло опекать ничем не примечательных смертных, ну вы уже прочли все эти истории. Разве что художник был исключением… Но с живописью, как вы опять же помните, у меня ничего не получилось.
Проводив в последний путь корыстолюбивую монахиню Данаю, я воспользовался отдыхом и потратил его на то, чтобы как следует поразмыслить о своем будущем. Мысль о том, что и дальше мне предстоит такая же скучная и нетворческая работа, просто угнетала меня. Но почему, почему нас вынуждают выбирать себе подопечную душу «втемную», как говорят люди, покупать «кота в мешке»? В школе нам объясняли, что не разрешается знать судьбу человека, которого им предстоит охранять, поскольку это помешает им выполнять свою работу. Но я не считал это справедливым. Как и не был согласен с тем, что гении нередко достаются в подшефные тем ангелам, которые просто не могут как следует справиться с такой ответственной задачей.
Тем хранителям, у кого под крылом яркие, талантливые люди, легко соглашаться, что дело ангела – оберегать любого, даже самого обычного человека. Им-то самим улыбнулось счастье – на них, счастливчиков, падает свет от славы их подопечных. Между нами скажу: не все из моих коллег достойны такого отличия. Многим просто жутко везет. И, удивительное дело, среди нас, ангелов, их тоже начинают считать талантливыми, одаренными. А за что? За то, что под их крылами побывали великие?
Один из таких ангелов поведал мне, что охранять человека с печатью Бога очень и очень хлопотно, тут, мол, надо смотреть в оба: одаренные несут особую миссию, заложенную в них Господом, и надо ограждать их от нелепых случайностей, которые могут в один миг перечеркнуть великую задумку Создателя. С талантливыми и одаренными всегда надо держать ухо востро: они так непредсказуемы, у них много завистников и врагов. Как правило, и характер трудный, да и судьба обычно очень несчастлива…
«Поэтому, – подытожил свой рассказ тот ангел, – простые люди – это отдых для нас».
Думаю, он лукавил. У самого-то под крылом сколько великих перебывало?! А если тебе все время попадаются одни простые, а у тебя в душе огонь горит?
Меня даже одно время посещали сомнения: так ли уж у нас все гладко с этим распределением душ, нет ли здесь какой-то отработанной схемы, по которой одним – по высшему разряду, а другим – что останется? Да-да, конечно, никто не будет спорить, что любой человек достоин хорошего хранителя и что негоже нам, ангелам, пренебрегать простыми людьми. Но я столько времени и не пренебрегал…
Сорок лет назад, при последнем распределении душ, я, признаюсь, немного схитрил. Каюсь, было дело. Но поймите, как я рассуждал.
«Кому я сделаю плохо? – думал я. – Никому. Мой грех только в том, что я немного нарушу правила, ну совсем немного. Выберу себе именно ту душу, которая мне будет интересна, которой я столько времени жду. Разумеется, я так же, как и положено, собираюсь переживать за своего подопечного, охранять его как зеницу ока. Скорее всего, я даже буду делать это более тщательно, буду еще сильнее, чем это обычно бывает, привязан к нему – ведь я сам его выберу. Но при этом я наконец воплощу в жизнь то, о чем так давно мечтаю. Мы станем вместе творить, я помогу ему создать замечательные шедевры, сделаться великим и прославиться. Ну что в этом может быть плохого?»
Когда я сказал себе все это, у меня отпали последние сомнения в правильности решения. «Сейчас или никогда» – это стало моим девизом в то утро. Но буду рассказывать все по порядку. А вышло это так…
История о том, как я выбрал душу своего последнего подопечного – Писателя Год 1966-й от Рождества Христова
После истории с владелицей старинных шахмат у меня совсем опустились крылья. Когда я вернулся из зала Суда, где был вынесен приговор Данае, Иволга только ахнула:
– На тебя жалко смотреть! Как же я ненавижу эту твою работу на Земле, этих твоих подопечных, в которых ты вкладываешь всю душу, а они платят тебе черной неблагодарностью!
– Не надо так говорить, – запротестовал я, но подруга и слушать не хотела.
– Люди – воплощение зла, они сотканы из одних грехов! – продолжала она. – Посмотри: у тебя было только пять подопечных, а ты уже успел встретиться почти со всеми смертными грехами – и с обжорством, и с похотью, и с завистью, и с гневом, и с гордыней, и с корыстолюбием!
Оглянувшись на свой прошлый опыт, я понял, что устами Иволги, как говорится в известной поговорке, в данном случае глаголет истина. Действительно, я уже успел понаблюдать в своих подопечных все существующие смертные грехи, кроме одного – лени. Обжорство и похоть, гордыня и гнев, зависть и алчность – со всем этим мне уже довелось иметь дело. И я всерьез забеспокоился, как бы в следующем подопечном мне не пришлось столкнуться с последним пороком из этого ряда…
– Да, тут ты права, – вынужден был признать я. – Боюсь, как бы в душе следующего подопечного я не увидел бы последний грех из этого перечня – лень. Вместо того, о чем я мечтаю…